Ярче солнца

– А тебе откуда знать? – возмущаюсь я. – Ты же не видел.

– Все говорили, что это отвратительное зрелище.

Я беру его за лицо, а затем снимаю очки. Он жмурится.

– Нет, открой их, – я глажу его слегка шершавую кожу на щеках. Он раскрывает глаза. Этот пустой, отсутствующий взгляд смотрел прямо сквозь меня. Они были серыми. Его глаза. У него не было зрачков. Они не двигались. Арчи будто не замечал меня. Он не знал, в какой стороне я сижу. Я рассматриваю его глаза, смотрю в них долго, изучая их строение, цвет. А затем, набравшись сил, потому что шок все-таки у меня был, говорю, – ты очень красивый.

– Это не так, – он закрывает глаза.

– Это так, – я подсаживаюсь ближе к нему. Он в пяти сантиметрах от меня. Я беру его за руку. Его руки, они такие горячите, такие мягкие.

Через мгновение моя голова была на его плече. Я нежно целую его в шею, от чего он ежится.

– Что ты делаешь? – смеется.

– Ничего, – я продолжаю его целовать.

Не знаю, что мною движет в подобные моменты, но я решаюсь поцеловать его в губы. Терпкий вкус его губ от сигарет сводит меня с ума намного сильнее, чем запах или вкус самого сладкого кекса на этой планете. Я ненавижу тебя, Арчибальд! Что со мной делаешь?! И, кажется, я схожу с ума. Его губы впивались в мои сильнее и сильнее, но вдруг он остановился.

– Я сейчас узнаю у мамы, можно ли пойти на улицу, – он встает с кровати и выходит. Я его поцеловала. Это было.. так приятно. Он возвращается и улыбается. – Мы можем пойти на улицу, на пару-тройку часов.

Мы гуляли по парку, что был рядом с его домом. И, боже мой, мы столько целовались! У меня даже губы болят от его поцелуев! Мы разговаривали обо всем и не о чем сразу. Мы смеялись. Я никогда не видела такой живой и славной улыбки. Он такой прелестный. Я не ручаюсь за свои мысли и фразы, но… У меня такое ощущение, что я влюбилась. Это настолько глупо и безбашенно, что мне остается лишь пережить это в себе.

В конце концов, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Так же закончилось и наше время. Оставались всего пятнадцать минут нам на наше маленькое счастье. Вот оно. Счастье. Оно стоит, трет свой нос, который был весь усыпан яркими рыжими веснушками, оно стоит и улыбается. Я так рада, что у меня есть он. Пусть не так долго. Но, боже мой, именно сейчас я чувствую себя настолько счастливой, что мне просто становится от этого дурно.

Я обнимаю его, утыкаясь в его грудь, ударяясь лбом о ключицы. Он худой. Даже слишком. Я трогаю его спину, выпирающий позвоночник. Он прекрасен. Не для всех. Но для меня он самый лучший.

– Арчи, – я целую его шею, от чего ему щекотно.

– Нэнси, – он целует мой лоб.

– Арчи.

– Нэнси.

– Арчи, – я дума и после тихо, пытаясь не верить в свои слова, продолжаю. – Я люблю тебя.

Я ввела его в ступор, кажется. Или сломала. Черт!

– А я тебя, – целует он меня в губы. Его очки сталкиваются с моими и падают на землю. Он хмурится. – Каламбур.

– И первое признание, – я вновь его целую. – У тебя есть друзья, к которым твоя мамочка тебя спокойно отпускает?

– Есть один. А что?

– Есть план. Для этого мне нужен ты и магазин. Отпросись на ночевку!

– Ты спятила?

– Я просто хочу тебя, – я сжимаю его руку. В другой я держу его очки, которые слегла потерлись о землю.

– А я тебя, – он тихо шепчет мне это на ухо и прикусывает его. Я мурчу. Мне очень приятно.

– Тебя надо отвести домой и отпросить.

– Завтра я буду у тебя.

– Захвати паспорт. Тебе же есть восемнадцать?

– Да, полгода как.

– Отлично.

– Отлично.

План заключался в том, чтобы купить дорогое вино, прекрасные сигареты и распить и раскурить их вместе с ним. И это будет незабываемо.

Я серьезно полагалась на Арчи, и что ему продадут выпивку. К слову, это почти получилось, пока его не попросили снять очки. Он безумно сильно разозлился и, стукнув по ленте, кинулся прочь из магазина. Я извинилась перед всеми за это представление и побежала за ним. И ведь он не дошел до выхода. Он остановился в поиске двери. Но не находил. Я подошла сзади и обняла его. Арчи дернул плечом, давая понять, что обнимашки сейчас – это не лучшее, что может с ним случиться. Мы вместе вышли из здания, и он сел на лавочку, столкнувшись с ней тростью. Парень схватился за лицо руками и стащил очки с лица.

– Ненавижу их! – он швырнул их на проезжую часть именно в тот момент, когда по шоссе ехала машина. Очки тут же разлетелись на мелкие кусочки пластика и стекла.

– Арчи…

– Ненавижу, – он вскочил и стал бить лавку. Она стояла рядом с витриной, поэтому, когда Арчибальд стукнул ногой по ножке лавки стекло начало подозрительно трястись. – Я! Ненавижу! Свою! Жизнь!

– Стой! – я схватила его за плечи и попыталась оттащить от этой лавки, но Арчи сопротивлялся. Я хотела психануть и оставить его, но не могла: я чувствовала ответственность за него. И я хотела провести с ним как можно больше времени. Только вот Арчи этого не хотел.

Когда ты видишь, как перед тобой человек падает, погруженный в своем горе, ты не знаешь, как на это реагировать. Ты хочешь помочь ему всем и сразу, но понимаешь, что в эту минуту он чувствует еще большее унижение, чем было некоторое время назад. Ты хочешь взять его за руку, повести по правильному пути, чтобы он не наступил в лужу, чтобы не наступил в грязь. Не столкнулся с машиной, случайно выйдя на проезжую часть. Но этот человек будет вас отторгать. Ему будет казаться, что он для вас – обуза, и возитесь вы с ним, потому что так надо. Не по вашему желанию.

Так было с Арчи. Он ненавидел, когда я ему помогала, но нуждался в помощи каждый раз, когда мы выходили из дома. И не только на улице. Везде.

Мы дошли до моего дома, где сели на бордюр. Все это время его глаза были закрыты.

– Прости за все это. Я ужасный.

– Ты самый прекрасным, с кем я столкнулась в этой жизни. И я благодарна обстоятельствам, что связали нас. Мне плевать на твои изъяны. Мы все напичканы ими.

– Я самый большой изъян на этой планете.

– Ты – мой изъян, – я поцеловала его в висок и положила голову на плечо.

– Нэнс, – он обнял меня. – Я не могу домой идти без очков. Мне некомфортно.

– Я дам тебе, – начала рыться в своем рюкзаке, – у меня есть, они правда ярко-красные.

– Ох, как жаль, а я же так ненавижу красный цвет. Я ведь его видел и просто не-на-ви-жу.

– Арчибальд Стинсон, – я ярко выражаю его имя и фамилию. – Ты меня порядком достал. Да, ты ничего не видишь, но, – я опять выделяю слово, – это не значит, что надо быть таким скверным. Да, ты не хочешь быть обузой для меня, но, черт возьми, возьми себя в руки!

Арчи злобно посмотрел на меня.

– Знаешь что? Иди домой, а я возьму и куплю все сам!

В недоумении от ситуации я решила довериться ему. Чем черт не шутит? Пусть делает так, как он сам захотел.

– Как ты смог дойти до моего дома?! – восклицаю я Арчи. В его руках черный пакет и трость.

– Меня довез мой друг. Он узнал обо всем и сказал, что должен мне помочь.

– А о чем он узнал? – я целую его в щеку.

– Что y меня есть девушка, – ухмыляется.

– Я твоя девушка? – улыбаюсь ему я. Чёрт возьми, как мне хочется, чтобы он увидел эту улыбку. Чтобы он, не касаясь моего лица, понял эмоцию, испытанную мной.

Он замешкался.

– Ты будешь моей девушкой? – тараторит он.

– Я улыбаюсь, – отвечаю я ему.

– Считается за ответ?

– Да! – я заталкиваю его к себе в квартиру.

В этой квартире давно никого не было. Стены эти пустели и бледнели день ото дня, а квартирант требовал с меня деньги. Уметь прятаться не запретишь. Я, как могла, избегала его, а потом и вовсе.. Он перестал обращать внимание на маленькую рыжую фигурку в этой квартире. Будто меня нет. Мне на пользу была слепота квартиранта. Кавычки – слепота – квартиранта. Моя мама давно, именно год с небольшим назад, умерла, оставив меня и отца в полном и беспросветном одиночестве. Папа на первое время снял мне эту квартиру и "купил" место в колледже. В итоге, через полгода я платила за квартиру одна и сама, потому что он удачно и вовремя улетел отдыхать. Он улетел полгода назад. И ни одной весточки за тот период мне не пришло. Ну, а я что? Я с тех самых пор и убегаю от квартиранта. Счет набежал большой.

– Ты одна?

– Я живу одна.

– Тебе всего-то шестнадцать!

– Кто-то запрещает жить полной жизнью с шестнадцати лет?

– Правительство.

– Арчи, радуйся, что мы одни.

– Я более чем рад, – он обнимает меня и прижимает к себе. Он пахнет так приятно! Это смешанный запах мужского одеколона и тонкий, едва заметный, аромат вишни. На щеке у него одна маленькая капля вишневого сиропа. Я про себя громко смеюсь. Какой же он прекрасный. Кажется, я скоро сойду с ума.

Я провожу его в свою комнату, где усаживаю на кровать, а затем отхожу. Взяв его пакет, я достаю оттуда шампанское и черешню. Я без ума от черешни, особенно переспелой! Я последнее время вообще психически не здорова, мне кажется. И могла ли я раньше сойти с ума из-за парня, если раньше я даже и ухом бы не повела в их сторону? Возможно. Он особенный. Очень особенный. Я входу в комнату обратно и меня будто озаряет. Небо сегодня было темно-синее, оно нависало над городом и давало неверное понимание о настроении. Его можно было понять, как грустное, хмурое. Но настроение было приподнятым, радостным. Я, кажется, нашла способ объяснить ему цвета. Я это смогу и сделаю это. Небо темное и синее, так же ты чувствуешь себя, когда тебе грустно. Синий – это грусть.

– Я, – ставлю на полку шампанское и черешню. – Поняла кое-что.

– Что? – рассевшись на кровати, спрашивает он.

– Я придумала обозначение цветов. И хочу кое-что попробовать. Позволишь тебя слегка ударить?

– Смешно, – смеется он, но потом я шлепаю его по щеке, от чего он тихо воет. – Больно.

– Ты что-нибудь видел?

– Да.. Что-то другое.

– Белое?

– Не черное.

– Вот это то, что называется "белый". Белая луна, снег. Твои джинсы – это помесь белого и синего.

– А синий?

– Сегодня хмурое небо. Оно будто грустит. Это синий. Цвет грусти.

– Ну вот, мои штаны грустят, – он корчится в грустной мине, но потом начинает улыбаться.

– А рубашка серая. Как небо сегодня, только оно еще чуть синее.

– Небо о чем-то печалится?

– Небу бывает грустно, и оно становится серым. Помнишь, мы попали под дождь?

– Капли воды так смешно щекотали меня, попадая на шею. Помню, – замолкает. – А серый? Смесь.. – ждет продолжения Арчи.

– Смесь белого и черного. Безмятежность и пустота.

– Я всегда вижу пустоту.

– Твои глаза безмятежны, – я трогаю его щеки, приближаясь к глазам. Он ухмыляется.

– Они уродливы, а не безмятежны.

– Арчибальд Стинсон, ваша девушка делает вам комплимент, а вы еще тут отговариваетесь!

– Простите, милейшая, бестактного юношу, больше этого не повторится.

– Так лучше.

За этой беседой мы провели остаток вечера. Я объясняла ему все цвета, мы выпили всю бутылку шампанского и съели всю черешню. Хотя он съел больше, чем я. На улице уже стемнело, и он было собирается домой, но что-то дергает меня спросить:

– Не останешься на ночь?

Я понимаю, к чему все идет. И на удивление я к этому готова. Готова, пьяна и раскрепощена. Мои мысли от выпитого алкоголя путаются, я неважно соображаю.

Он подходит ко мне и целует. Целует нежно, не спеша. Арчи аккуратно кладет свою трость на стол и присаживается на диван. Его терпкие губы обжигают мои вновь и вновь. Эти поцелуи могут быть длиной в бесконечность. Они притягивают, заставляют желать еще сильнее. Я желаю и хочу его, как никогда. Я хочу быть его полностью.

Это сон. Это самый чудесный сон, что мог приключиться и привидеться мне. Это путешествие длиною в пару месяцев. Это то, что я не могу описать словами.

Я чертовски сильно влюблена в Арчибальда Стинсона. И именно поэтому я его и ненавижу.

Я целовала моего, МОЕГО Арчи долго и с упоением. Он был так притворно сладок. Я так сильно в него влюбилась.

Мои руки скользили по его футболке, безобразно задирая ее. Арчи притягивал меня за бедра сильнее с каждым вздохом.

Я никогда ни с кем не была близка настолько близко. По правде сказать, мой первый поцелуй был тоже с Арчибальдом. Я могла бы сказать, что я храню себя для того единственного, все такое, но нет. По сути, просто никто никогда не предлагал завязать отношения. Ну, в действительности, я не была такой красавицей, которую можно за меня принять. Я была самой обычной девушкой, которых в этом мире миллион.

Он нежно изучал мое тело, проводя руками по талии, поднимаясь к груди и легко касаясь ее пальцами. На его щеках проступил румянец. Он стеснялся своих действий. Он стеснялся своего желания.

Наши тела горели огнем, вожделели и просто изнывали. Движения Арчи были неспешными, он оттягивал момент. Руки парня изредка касались края моей майки, но не снимали ее. Нет, он вновь и вновь поправлял за собой то, что задрал.

– Ты – мое счастье, – он поцеловал меня. – Я могу снять с тебя майку? – стесняясь своих же слов, Арчи прижал меня к себе и целовал сквозь одежду. Я сама стянула с себя черную бесформенную боксерку и поцеловала парня. Его руки коснулись моего голого живота, от чего по всему телу пробежал разряд электричества. Мы как поток энергии.

– Ты так пахнешь, – он уткнулся в мою грудь, вдыхая ванильный парфюм. Его губы робко коснулись груди, начиная осыпать ее поцелуями. Я прижалась сильнее к парню, не имея возможности представить что-то, что может быть лучше.

Руки Арчи властвовали над моим телом, они изучали каждую родинку, каждую складку, каждую выпирающую кость. Он трогал и трогал меня, добравшись до самого интересного: груди. Парень нежно провел руками вверх по лифчику, который был обычным и хлопковым, без застежки, как бы спортивный. Арчи трогал лямки, затем спину, место, где был надет лифчик.

– Слишком трудная задача, я сейчас сломаюсь, – он рассмеялся.

– Просто потяни наверх, как снимаешь с себя футболки.

Он повторял действия вслед за моим руководством. И вот, я уже раздета.

– Ты позволишь? – он еле прикоснулся к моей груди руками. Я схватилась за его ладони и сжала их. Это было очень странное движение, за которое мне стало стыдно почти сразу. Арчи выдохнул и улыбнулся.

Пальцы Арчи очерчивали контур моей груди, они опускались ниже, доходя до бедер, и поднимались назад к ней. Он целовал меня всю, и, кажется, делал бы это вечно.

– Твоя кожа такая мягкая, – парень поцеловал мои губы и улыбнулся. – Кажется, на этом моменте мне стоит снять футболку.

– Так думаешь? – я улыбнулась. Руками он трогал дрожащие уголки моих губ. Я сняла с него очки, хоть он и долго этому сопротивлялся. Парень зажмурился, но очень сильно улыбнулся. Его улыбка озаряла все кругом.

Я стянула с него футболку и положила на стул. Тело Арчи было, на мое удивление, слишком худощавым. Был бы он зряч, он никогда бы не полюбил меня. Я слишком пухлая для такого худенького мальчика. Он казался мне совсем хилым, будто его морили голодом несколько дней подряд.

– Я голый, ты голая, – он надел свои очки назад, отобрав их у меня. – Это отлично, – Арчи обнял меня, в ответ я обняла его. Мне просто не хватало слов описать все то, что я чувствовала. Мой рассудок слишком сильно затуманен.

Моя грудь прикоснулась к его голому и горячему телу, руки хватались за худую спину Арчи. Он целовал меня, мою шею. Я целовала его тонкие ключицы, вдыхая еле заметный запах одеколона, вдыхая ЕГО запах, терпкий и сладкий одновременно, такой родной, что мне казалось, будто мы вместе целую вечность.

– Я хочу тебя, – он поцеловал меня в губы, срывая с них первый стон. Его шепот прошелся по всему моему телу, создавая мурашки, от которых я не могла отделаться целую ночь.

На Арчи были темно-синего цвета джинсы, к которым мои руки и потянулись. Я расстегнула пуговицу и ширинку, замечая, как сильно она была прижата к животу: небольшой отпечаток в виде красного следа. Он ухмыльнулся.

– Так быстро?

– Нужно быть менее настойчивой? – я отсела от него и смотрела безумно грустными глазами на него. Нет, не для него. Я правда боялась сделать что-то не так. Я не хотела показать себя какой-то безумной нимфоманкой, но именно сейчас мне хотелось близости с ним.

– Я тебя обидел? – он привстал и обнял меня. – Извини. Просто… Я только книги читал. Я даже не видел того, что и как должно происходить. Знаю только на словах. Извини, боже, я тебя расстроил и обидел, прости, – он обнял меня, прижал к себе очень сильно.

Он никогда передо мной не извинялся так много раз. Обычно извинялась я за то, что была неосторожна в выражениях.

– Нэнс, не молчи, – он поцеловал мое плечо, прижимая к себе еще сильнее.

– Я люблю тебя, – уткнувшись в него, выдавила из себя я.

Арчи начал целовать меня, вновь трогая лицо, талию, опуская руки на бедра, стаскивая шорты чуть ниже, чем им положено быть. Его руки, огненные, противоположные моему телу, касаются тазовой кости. Я таю, как лед, под его огнем.

Шорты полетели вслед за рубашкой парня. Я осталась в одних розовых трусах в черный горошек. Но стеснения я не чувствовала. Я доверяла ему. Я доверяю. После того, как мы вместе расправились с его штанами, он наклонил меня, и я оказалась под ним. Арчи целовал мою грудь, тем временем пальцами трогая меня чуть ниже, чем дозволено. С губ сорвался хриплый второй стон. Дальше я их не считала.

На следующее утро мы проснулись в обнимку. Его руки крепко прижимают меня к себе, а пальцы переплетаются с моими. Я утыкаюсь ему в плечо и улыбаюсь.

Очки Арчи лежат на тумбочке, рядом с моей расческой. Он сам сопит мне на ухо. Его дыхание легко щекочет мне шею.

Эта ночь не была волшебной. Она могла быть такой, если бы не уйма неловкости и незнания того, что надо делать. Через смех и слезы, радость и неуклюжесть. Оно было.

Мы лежали бы в тишине и покое еще долгое время, если бы не звонок телефона Арчи. Он просыпается и тянется за ним на пол. Нащупав, он отвечает.

– Да, – хрипло говорит он, потом начинает кашлять. Прокашлявшись, продолжает. – Нет. Я.. Мама!

Это его мать. Как она могла узнать, что он со мной? Черт! Она задаст и мне, и ему. Хотя почему мы должны быть виноваты? Это наша же жизнь. Так и какая разница – с кем встречаться, а с кем нет?

– Я понял. Да, – Арчи встает с кровати, но понимает, что он обнажен. Парень быстро прикрывается рукой и улыбается. Он садится на кровать, продолжая разговор. – Ма-а-ам. Я не маленький. Она поможет мне добраться. Да.

Я слышу, как она кричит на него через телефон. Чертова мегера. Почему я ей так не нравлюсь?! Я никогда не пойму эту женщину, к сожалению.

Я смотрю на обнаженного Арчи, который откинулся обратно на кровать, сверкая своим белоснежным телом. Его глаза закрыты. Как же мне хочется смотреть на них. Бесконечно.

Когда вы совершаете серьезный шаг, вы думаете: а надо ли вам это? Каждый раз вы задаете себе один и тот же вопрос, каждый раз получая один и тот же ответ. И раз ответ один и тот же, так, может, не стоит так сильно переживать из-за этого? Может, это не то, из-за чего нужно переживать?

Я – человек, которому всегда плевать было на все. И только Арчи, мой милый Арчи, заставляет переживать. Я боюсь за него. За НАС. Ведь это то, что есть. Есть мы. Мы вместе. Мы – это единое целое. Я люблю его.

– Милая, – он чувствует, как мои руки пробегают по его телу и хмыкает. На его глаза падает луч солнца. Но он не жмурится.

– На твоих глазах луч солнца. Так забавно, что ты не жмуришься.

– Я люблю тебя ярче, чем светит это чертово солнце, – он прерывается. У меня не хватает воздуха. Голова кругом и не от большого количества алкоголя, а от этого человека. Мои глаза непроизвольно наполняются слезами, чему я была крайне недовольна. Я вытираю их, но они текут с новой силой. – И мне плевать, что я никогда не увижу этой гребанный свет.

Я прижимаюсь к нему и целую в щеку.

Для каждого есть свой предел идеала. Идеальный мир, идеальный парень, девушка, дом, квартира, машина. Список можно продолжать до бесконечности. Но для зрячего человека идеалом является оболочка. Всего-то то, что находится перед его глазами. Он может не заметить протекающих труб в ванной, царапину на дверце машины или душевную гниль человека. Он смотрит и видит перед собою совершенство. Но он не догадывается, что это совершенство вчера думало о суициде. Или о том, что у этого идеала болезнь, которую он подхватил бесконечно трахаясь. Мы не чувствуем людей. Мы только их видим.

– И я! Я люблю-люблю-люблю, – плачу я. Ненавижу себя в данную секунду. Я слишком ранима до таких простых вещей.

– Нэнси?

– Да?

– Ты плачешь? – изумляется Арчи. Я утыкаюсь ему в грудь.

Внутри будто ком. Он вырывается наружу. Новый приток слез. Что-то должно случиться. Я не знаю, что. Но что-то точно случится. Я боюсь. Секунды проходят между полной уверенностью и радостью и ужасными ощущениями того, что что-то непременно произойдет. Это кроется и скребется.

– Ты – самое лучшее солнце, – говорит он мне. Я шмыгаю носом. – Ты – мое солнце, Нэнси.

– А ты мое..

Мы пролежали бы еще бесконечность времени, если бы не то, что было. Все-таки стоило узнать то, что ему сказала мать.

– Арчи, что тебе сказала мама?

– Что я лгун и сволочь, – он улыбается, слегка приоткрыв глаза. На свету они еще более превосходны. Это сплетение серого и белого цветов вместе превращаются в какую-то неизвестную дымку, в которой я теряюсь. – И то, что она ждет меня дома для порки. Фигурально выражаясь.

– Я никогда не пойму эту женщину, – произношу я вслух свои мысли.

– Мне бы хоть раз самому ее понять, – он присаживается, облокачиваясь на спинку кровати. – Надо собираться, а я голый, – ухмыляется. Как же обожаю его ухмылку!

– Ты превосходен даже голым, – я встаю с постели, перелезая через его. Но он не дает мне полностью вылезти из теплой кровати и, обхватив руками, тянет обратно, прижимая к себе. Я смеюсь. Он целует мне нос, а затем поцелуями покрывает почти все лицо. Я жмурюсь, а улыбка становится еще сильнее. – А ведь я хотела принести тебе твою одежду.

– Простите, Нэнси Грин. Просто вы такая красивая, – целует он меня еще раз.

– Ты ведь не видишь меня! – возмущаюсь я.

– Зато ощущаю, – он проводит рукой по моей талии, опускаясь к бедрам. – И ты очень красивая.

– Ты не знаешь, какого цвета мои волосы.

– И какого же? – язвительно вопрошает парень.

– А вот не скажу, – я выпрыгиваю из его рук и, накинув на себя толстовку, начинаю собирать вещи, которые была разбросаны по всей комнате. Но найти их было проще простого – кроме них ничего не валялось. Кинув парню его одежду, я быстро надеваю нижнее белье, а затем черные штаны и джинсовую рубашку. Он тем временем разобрался пока лишь с трусами: остальное выворачивал и складывал в сторону. Это было забавное зрелище. Потом он надевает рубашку. А вот джинсы – это уже было смешно, потому что надевал он их, скача по всей моей квартире. В итоге, после моей помощи, он справился.

– И так каждый день. Я даже одеться не могу, – он обнимает меня. – Где мои очки?

Я подаю ему очки, мы обуваемся и выходим из здания. Его трость при нем, он идет, подхватив меня за руку и выдвинув ее.

– Мы можем идти и без нее, – улыбаюсь я ему.

– Можем, – он складывает ее и кладет в рюкзак. – Ты такая чудесная!

– Как на тебя влияет ночь не дома, – я обнимаю его.

– Ты самая-самая!

И тут, опять, как чертов гром посреди пустыни, я слышу крик слишком знакомый, чтобы пойти дальше. Кто-то окликает Арчибальда. Кто-то с голосом его мамы.

Она подбегает и хватает его под руку, выдергивая от меня. Я ей здороваюсь, но она посылает мое: «Здравствуйте, Миссис Стинсон» куда подальше. Она начинает ругать его, что он не позвонил ей, не предупредил и много чего еще. Я лишь стояла и смотрела на него, вспоминая его слова.

«Ты – самое лучшее солнце. Ты – мое солнце».

Он не отвечал мне чертову неделю после той ночи. Чертову неделю! Я успела сойти с ума от одиночества и скуки, и мечты увидеть его, обнять и поцеловать. Эти чувства, что мне доселе были непонятны, обострились еще сильнее, чем раньше. И я была намерена его увидеть. Но вот в чем соль: как-то я приехала к нему и стала выжидать момента, когда он выйдет из дома. Поджидать, так сказать. Но ни он, ни его мать, никто не вышел из дома, они сидели так. Хотя, что странно, так это то, что их белый BMW не стоял на своем должном месте. Это немного смутило меня, хоть и надо было обратить куда большее внимание. Однажды из их дома выходила пожилая женщина, и я успела проскользнуть в дверь, потому что она шла неторопливо, не особо закрывая за собой двери. На пятом этаже красного дома на Гринвич-Виллидж я провела еще пару-тройку часов, а затем вышла. Так и не дождавшись открытой двери квартиры тридцать. Я не знаю, куда он пропал. Почему он перестал выходить на контакт. Он будто испарился для меня. Я звонила сотни раз! Сотни-тысячи-миллионы. Я звонила до последнего, пока оператор сам не отключал звонок. Арчибальд исчез.