скачать книгу бесплатно
– Ладно, огурцы-помидоры в огороде есть, летом с голоду не помрёшь. А зимой как с такой пенсией? На дрова, на уголь отложить надо? Надо! Развернуться не успел, а в середине месяца на хлеб уже не хватает. Вот и ходит на старости с мотыгой по селянам, – то одному кукурузу окучит, то другому. Хоть как-то копейку заработать, хотя ноги уже не держат. Люди, когда видят, как её из стороны в сторону качает, деньги ей за работу платят и просят пойти отдохнуть, мол, тётя Домника, мы сами всё сделаем, спасибо. Но она же упёртая как я – пока работу до конца не доведёт, не успокоится, – дед снова опускает голову. – А ты спрашиваешь, почему сердитый. Я не сердитый, я расстроился. А тут ещё эта яма в подвале.
– Да, весёлого мало. – Командор оглядывается на меня. – Малой, неси свой знаменитый фонарь.
Пока я бегал за фонарём, старики сдвинули бочку в сторону и каким-то хилым желтушным фонариком уже светят в провал. Увидев меня, Командор подтягивает шорты, голыми коленями становится на сырой земляной пол, закидывает за спину руку, требовательно шевелит пальцами. Вкладываю ему в руку фонарь, пристраиваюсь рядом на коленях.
Склонившись над провалом, Командор направляет яркий голубоватый луч вниз, клонит голову и в один бок и в другой, заглядывая в яму и высвечивая что-то в ней.
– Штольня, – заключает он, подняв голову.
– Мелковато для штольни, – сомневается дядя Павел.
– Тем не менее, штольня, – подтверждает Командор, вставая на ноги и отряхивая въевшиеся в голые колени крошки земли. – И судя по всему, очень старая. Малой, лестницу неси.
– Не дури, – пытается урезонить его дядя Павел. – Чего там искать?
– Надо же проверить. Вдруг там логово какого-нибудь чудища? – Командор подмигивает мне и глазами показывает, чтобы тащил лестницу. – Ночью выберется и пойдёт бродить по городу как в американской киношке.
– Обвалится, потом выкапывай тебя оттуда, – не одобряет его иронии дядя Павел.
– Мы осторожно. Давай, малой, чего стал? – Он снова светит фонариком в провал. – Здесь и без лестницы можно, по осыпи. Был бы помоложе – рискнул бы.
Вернувшись с лестницей на плече, неловко поворачиваюсь, едва не зацепив банки с солениями. Испуганно кручусь обратно, цепляя другим концом лестницы проволоку, на которой висит лампочка.
Тени шарахаются из одного угла в другой.
Световые отблески на сырой стене то появляются, то исчезают.
– Тихо, тихо. – Командор забирает у меня лестницу.
Опустив её в провал и проверив надёжно ли стоит, он поднимает указательный палец к вентиляционному отверстию, в которое тускло сочиться дневной свет, и виден затканный густой паутиной кружок неба.
– Путь к Богу, – подмигнув мне, он опускает палец, указывая себе под ноги. – И путь в преисподнюю. А мы между ними. Застряли по жизни, как в этом подвале. Оцени мысль, философ.
Философ – это прозвище данное мне Командором за любовь к книгам и рассуждениям. Иногда он ещё называет меня Спинозой – но это реже. Когда я впервые услышал это слово, то был ещё так мал, что отзывался на шутливое родительское «спиногрыз». Тогда мне казалось, что «спиноза» это тот же «спиногрыз», только возрастом постарше.
Живи я в советские времена, никто не стал бы называть меня философом, ибо тогда все читали книги, а в наше время я выгляжу динозавром. Командор не выглядит, и дядя Павел не выглядит, а я – вылитый ископаемый ящер, ибо родился в другом измерении. Когда тебе двадцать два и в твоей руке книга, а не привычный смартфон, кое-кто из прохожих шею сворачивает, чтобы понять, что с тобой не так.
Спустившись на две ступени, Командор стоит по пояс в дыре, с театральным видом помахивая рукой, как Гагарин перед полётом. Потом исчезает внизу. Голубой свет мельтешит в провале как полицейская мигалка, потом вырывается оттуда и, привлекая наше внимание, челноком снуёт по блестящему от сырости потолку подвала.
– Эй, кто со мной? – гулко доносится из преисподней.
Дед Тудор, не раздумывая, лезет в провал. Дядя Павел чуть слышно матерится под нос, приглаживая большим и указательным пальцем усы. У него этот жест получается непроизвольно, когда он в чём-то сомневается. Через секунду-другую он всё же лезет вниз, нащупывая ногами ступени лестницы и приговаривая:
– Приключений ему захотелось на старости. – Голова старика скрывается внизу, голос становится гулким: – Тебе задницу скипидаром намазали?
– Ацетоном, – таким же гулким голосом отзывается из преисподней Командор.
Последним спускаюсь я.
Штольня действительно очень старая, разрабатывали её вручную, а не камнерезным комбайном. Здесь тупик и ещё прохладнее, чем в подвале.
– Судя по всему, твоим бочкам больше ничего не угрожает. – Командор лучом фонаря обводит каменный периметр тупика. – Под остальным подвалом и домом пустот нет.
Он переводит луч фонаря в противоположную сторону, высвечивая длинный коридор с неровными стенами. В нескольких местах пол подземной галереи усыпан камнями.
– Идёт в сторону пустыря, – заключает он. – Здесь они видимо поняли, что массив ракушечника заканчивается, и прекратили выработку.
Сопровождая слова, тонкий луч фонаря порывисто скачет то к одной стене, то к другой, то упирается в потолок, то вязнет в глубине штольни, отчего Командор со стороны напоминает джедая с лазерным мечом.
Мне не привыкать к штольням – в детстве они были любимым местом игр, но в такую старинную и выработанную ручным способом штольню я попадаю впервые.
– Сколько ж ей лет? – Удивлённо слежу за мелькающими в серебристо-голубом пятне света неровностями стен.
– Может ещё с царских времён. – Командор переводит луч фонаря под ноги, разглядывая густо обросший ржавчиной обломок кирки. – А может и с турецких.
В раннем детстве мы боялись заходить далеко в штольни, играя на первой сотне метров от входа. Неизведанная глубина пугала, а после того, как я прочитал «Приключения Тома Сойера», мне и вовсе стал мерещиться в тёмных боковых закоулках индеец Джо.
Потом подвернулся к просмотру «Чужой». Фильмец хоть и старый, но пробирал до мурашек, ощущение которых возникало всякий раз, когда мы с пацанами углублялись в штольни, и расплывчатое световое пятно входа оставалось далеко за спиной.
Тогда у мальчишек нашей окраины появилась мания подвергать друг друга всевозможным испытаниям под лозунгом: «Ты пацан, или не пацан?» Сложность и опасность испытаний с годами возрастали, но когда всё это начиналось, а было мне тогда лет десять-одиннадцать, самым страшным испытанием считалось без фонаря завернуть за угол главной галереи в идущую перпендикулярно штольню, где даже крохотное и уже не дающее света пятнышко входа исчезает из поля зрения.
А фонарик в штольнях – детская игрушка, – сколько не свети им, а сам всё равно стоишь в темноте и видишь только то, что попадает в пятно света на том конце луча.
К повороту выработанной комбайном широкой и имеющей прямоугольное сечение штольни шли гурьбой при свете фонаря, потом испытуемый в одиночку заворачивал за угол, а остальные вместе с фонарём убегали к выходу.
Заходишь за угол, мурашки ползут по спине, темнота обступает, льнёт к тебе. От её объятий тесно в груди. Пацаны со всех ног бегут к выходу, унося с собой спасительное пятно фонарного света и стараясь как можно громче топать ногами, чтобы у тебя не осталось сомнений, – ты остался один на один с темнотой.
Однако ощущение одиночества мимолётно, и уже через секунду ты начинаешь понимать, что темнота и пустота это две огромные разницы и мир тьмы так густо населён личинками «чужого», индейцем Джо, Фрэдди Крюгером и ещё сотнями подобных персонажей, что тебе места не осталось чтобы даже пошевелиться.
Мурашки на спине множатся, превращаясь из сотен в мириады, сжимают плотнее самой темноты, уменьшают тебя в размерах, да ты и сам не прочь подчиниться им и сжаться в крохотного муравья, чтобы забиться в какую-нибудь трещину в сырой стене. Но надо выстоять, ибо быть не пацаном, это страшнее чем воевать с маньяками и инопланетной нечистью.
Инициатором таких испытаний чаще всего был младший сын Командора Артём. Он стоял со старым отцовским секундомером на границе света и тьмы, – там, где ещё можно различить при слабом дневном свете стрелку секундомера. Любой, кто проходил такое испытание, должен был выдержать за углом штольни десять минут, причём он сам решал, когда вышло его время. Иногда мысленно ведёшь счёт секундам и минутам, думаешь, – всё, время вышло. Отсчитываешь в уме ещё минуту для страховки, а когда выходишь, – оказывается, прошло всего пять минут.
Чтобы испытуемому темнота не казалась слишком приятной, пацаны пытались всеми силами усложнить ему жизнь: то в полной тишине вдруг кинут камень, который гулко стукнув в стену, заставит рвануться из груди сердце; то кто-нибудь затаится за углом и в самый напряжённый момент начинает нарочито громко сопеть, будто страшное чудище, запыхавшись от погони, наконец нагнало тебя и замерло перед финальным прыжком.
Одному из мальчишек во время испытания, оставили за углом будильник, заведённый на две минуты. Пока пацан в панике летел к выходу, он два раза упал, разбил голову, а потом бился у нас на руках, не в силах успокоиться. С того дня он стал заикаться. Недавно общался с ним – следы того заикания заметны в его речи до сих пор.
Это уже потом мы узнали, что большинство ходов в штольнях замурованы поперечными каменными перегородками, чтобы чересчур любопытным не заблудиться, но тогда все эти сотни подземных километров давили на нас своей умопомрачительной величиной, такой же непостижимой, какой теперь кажется бесконечность вселенной.
Дед Тудор за нашими спинами дотошно изучает тупик, желая убедиться, что его подвалу больше ничего не угрожает. Жёлтый круг света от его фонаря неоднороден – в самом центре горит почти белое пятно подобно косточке в разрезанном пополам плоде. А яркое пятно света от того фонаря, который держит в руке Командор голодным псом рыщет уже где-то впереди, высвечивая усыпанный камнями проход.
– Куда тебя несёт? – недовольно говорит в спину Командору дядя Павел.
– Надо проверить раз уж спустились.
Командор идёт вперёд, периодически оборачиваясь и подсвечивая нам под ноги. Вскоре выходим к идущей перпендикулярно нашей штольне подземной галерее, которая выработана машинным способом в более поздние времена: у неё правильное прямоугольное сечение, а стены и потолок разлинованы фрезами на прямоугольники по размеру добываемых пильных блоков. В детстве эти пропилы напоминали мне канавки на плитке старого заплесневевшего шоколада.
Пол галереи расположен ниже, и чтобы спуститься в неё, надо спрыгнуть с полутораметровой высоты. Командор, недолго думая, прыгает, дядя Павел неодобрительно тянет ему вслед руку:
– Ну ты посмотри на него!
Командор, не слушая его, отходит куда-то в сторону и нам не остаётся ничего другого, как спрыгнуть вслед за ним.
Стоим посередине широкой штольни, в которой без труда разъехались бы два автомобиля. Желтоватый луч фонаря деда Тудора едва дотягивается до противоположной стены, высвечивая в ней такое же тёмное жерло, из какого мы выпрыгнули. Судя по всему, старинную штольню в более поздние времена надвое разделил проход камнерезного комбайна.
– Сссс… – я тяну сквозь зубы сырой воздух, ёжусь от холода, обнимая себя за плечи. – А этой сколько лет?
Сквозь подошвы лёгких кедов тянет ледяным холодом, футболка уже отсырела.
Командор хоть и успел отойти от нас уже шагов на двадцать, а голос его звучит в звонкой пустоте отчётливо, будто он стоит в шаге от меня:
– Лет пятьдесят не меньше, я её ещё с детства помню. Вот как раз по этим боковым дырам и запомнил. – Командор скачет фонариком, вправо-влево, указывая на жерла штольни из которой мы вылезли. – В них тогда лезть боялись – так, фонариками светили туда и всё. Я даже не думал, что эта дыра ведёт прямо к подвалу дяди Тудора. Почему-то казалось, что это совсем в другой стороне.
– Под землёй быстро теряешь ориентацию в пространстве, – повторяя мой жест, дядя Павел обнимает себя за плечи, досадливо смотрит на шлёпанцы на своих ногах.
– Где-то там должен быть выход. – Луч фонаря превращается в голубую ось, на которую нанизана штольня. – Тот, который к соснам выходит. Два или три перекрёстка, потом налево.
Теперь и мне кажется, что я узнаю это место, – где-то там должен находиться тот самый угол, за которым мы проходили свои первые пацанские испытания.
– А в этой стороне, – Командор переводит луч фонаря в противоположную сторону. – Должна быть стена из котельца, которой отгородили глубинку, чтобы неповадно было шастать всем, кому не лень, – он на секунду смолкает и удивлённо присвистывает: – Япона мать!
Пятно фонарного света выхватывает из темноты остатки стены, сооружённой поперёк штольни. В центре стена почти полностью обвалилась, образовав завал, а по бокам ещё держится, неровными краями проступая в скользящем свете фонаря. Блоки ракушечника торчат из округлого пролома, как внутренние зубья огромной планетарной шестерни.
Командор первым подходит к стене, скользит лучом фонаря по завалу, будто мысленно прокладывает тропинку среди угловато торчащих во все стороны каменных блоков.
– Теперь понятно, почему на входы в штольни навесили ворота, – говорит он. – Все эти перегородки валятся от времени, как стена из детских кубиков.
Дед Тудор пальцем проводит по стыку между блоками ракушечника в сохранившейся части стены, растирает в пальцах цементный раствор, вернее то, что от него осталось.
– А что ты хотел? В такой сырости даже цемент между котельцами не выдерживает.
Командор вместо ответа лезет через завал.
– Рома, с ума сошёл? – сердито кричит ему дядя Павел. – Нам потом откапывать тебя?
Но Командор вместо ответа рукой пошатывает хаотично наваленные котельцы – хорошо ли держатся – и лезет наверх. Уже скрывшись на той стороне завала, кричит:
– Кто со мной?
Лежащий перед нами завал кажется чёрным шипастым горбом заснувшего дракона. Выше него гуляет яркий голубоватый свет, из которого доносится призывный свист Командора:
– Эй, десантура!
– Нет, точно скипидаром, – вздыхает дядя Павел, нехотя карабкаясь вслед за ним.
Я хочу помочь деду Тудору, но старик пренебрежительно отталкивает мою руку и на удивление ловко карабкается тем же маршрутом, который уже прошли Командор и дядя Павел. Мне только и остаётся, что развести руками и пробираться вслед за ним.
– Ну и что ты хотел здесь увидеть? – продолжает ворчать дядя Павел, следя за рыщущим пятном фонарного света. – Штольня как штольня, ничем не отличается.
Вслед за скользящим по полу пятном света мы проходим ещё шагов двадцать, останавливаемся на перекрёстке, где под прямым углом пересекаются две штольни. Командор поднимает голову вверх, словно хочет сориентироваться по солнцу, потом смотрит вправо-влево, мысленно прокладывая направления и подтверждая их движением фонарного луча.
– Судя по всему, – заключает он. – Эта штольня идёт в сторону винных подвалов, а эта к центру города.
Не помню, говорил или нет, но часть штолен под нашим городком облагорожена и превращена в винные подвалы, которые стали не только местом производства и хранения вин, но и туристической достопримечательностью. После благоустройства в широких штольнях и огромные бочки у стен вмещаются, и автомобиль легко вдоль них проезжает.
С детства я слышал от взрослых: «Это целый подземный город, по которому ездят машины, а улицы носят названия вин». Таким он мне и представлялся: некий фантастический город с яркими неоновыми огнями, светофорами и автомобильными пробками. Там назначают свидания на углу улиц Шардоне и Пино Фран, там ездят автобусы и такси, а по белым зебрам на асфальте деловито снуют пешеходы.
Когда я впервые попал туда, разочарованию моему не было предела: город и вправду был огромен, но в нём не было ни светофоров, ни машин, за исключением того электрического и будто игрушечного поезда, на котором ехал я с родителями. Не было и жёлтых такси как в кино. Да и что скажешь таксисту? «Улица Мерло, бочка номер девяносто восемь?»
Видимо тогда я и понял, что любое чудо можно превратить в разочарование, если твои ожидания опережают реальность.
Когда к нам приезжают важные государственные гости их непременно везут в подземный город на дегустацию. Будто мёдом там намазано. Говорят, Юрий Гагарин провёл в этих подвалах целые сутки.
Дядя Павел рассказывает об этом так, будто сам был тому свидетелем: по-военному подтягивается, щепотью прихватывает воздух у лба, делая вид, что поправляет козырёк фуражки, потом ребром прикладывает вертикально поставленную ладонь к носу – говорит, так военные проверяют, по центру ли находится козырёк, и театрально меняет голос: «Вот что я вам скажу, ребята, – мне было легче оторваться от земли, чем от ваших подвалов»
Он делает это так артистично, что мне невольно вспоминается фотография Гагарина и мерещится на голове дяди Павла фуражка с голубым околышем, и голубые же петлицы с золочённой эмблемой военно-воздушных сил.
А ещё рассказывают, что история подземного города начиналась с коллекции вин Германа Геринга, привезённой после окончания войны из Берлина в качестве трофея. Вы у нас янтарную комнату, мы у вас тоже кое-что. По законам военного времени.
Начали думать, что с той коллекцией делать, ну и решили под неё штольни осваивать, благо микроклимат тут будто специально для хранения вин создан.
На разработках известняка в качестве рабочей силы использовали в основном заключённых исправительно-трудовой колонии, и мне в связи с этим вспоминается ещё одна история.
– А это правда, что в старые времена зэки пробили ход в винные подвалы?
Миновав подземный перекрёсток, мы идём в ту сторону, где по предположению Командора должен находиться подземный город. Командор впереди, мы с дядей Павлом за ним, дед Тудор плетётся позади, что-то бормоча под нос.
– Не пробили, а нашли, – отвечает шагающий плечом к плечу со мной дядя Павел. – Когда создавали винные подвалы, их отгородили от всей системы штолен такими вот стенами-перегородками. Ну вот одна из них в каком-то закутке и обвалилась, хотя и не так сильно, как эта. Зеки по ту сторону где-то неподалёку вели разработку и обнаружили проход. Тихонечко заложили дыру камнями, чтобы никто не заметил, и каждый день, когда выезжали на работу, лезли в винодельню, а там территория огромная, – тёмные закоулки, цистерн и бочек – сотни, если не тысячи. Пей – не хочу. Вечером начальство смотрит – весь отряд пьян. Долго не могли понять, что к чему, пока не проследили, – дядя Павел останавливается, говорит Командору: – Рома, ты тоже собрался ход в подвалы искать?
– Ага, как в той песне: «В пещере каменной нашли источник водки и тайный ход на мясокомбинат».
– Мясокомбинат… – ворчит себе под нос дед Тудор. – И мясокомбинатов уже не осталось. Разворовали всё. Слава Богу, хоть подвалы винные сохранили.
У деда во всех бедах правительство виновато: подвал провалился – тоже оно «родное» недоглядело. Дед умеет заводить сам себя: о чём-то думает, хмурит брови, бормочет что-то под нос, и так накрутит себя, что неожиданно для всех вдруг зажигается, будто бы ни с того ни с сего.
Так и в этот раз, – накрутил себя так, что его голос перестаёт хрипеть, приобретая звонкие возмущённые нотки:
– А какие заводы были! Тракторы делали, телевизоры… И что?! – он громко хлопает ладонями по ногам и чуть приседает, с юродивым видом разводя в стороны руки. – А зачем нам заводы? У нас в Европе заводы есть! У нас всё в Европе есть!
– Не травил бы душу, а? – Дядя Павел резко останавливается зябко трёт ладонями плечи, кричит в спину Командору: – Рома, если у тебя есть в запасе валенки и телогрейка – поделись. Если нет – поворачивай обратно.
Дед Тудор тоже останавливается, но продолжает «травить душу», – когда старику попадает вожжа под хвост угомонить его трудно:
– Страну развалили! Расплодили нищету! И после этого они говорят, что создают свободное демократическое общество. Свободное от чего? От населения, которое бежит за границу?
Но никто кроме эха не отвечает на вопросы старика. Зачем вступать в дискуссию, когда говорят очевидные вещи?
Уступив настояниям дяди Павла, Командор останавливается, исследуя лучом фонаря беспросветную глубину штольни. Я достаю из кармана смартфон, чтобы убедиться в том, что и так очевидно – никакой связи под землёй нет. Дед несколько секунд стоит, в немом вопросе растопырив руки, и наше молчание ещё больше распаляет его: