Кто тебе платит?

Владислав Киселёв

Кто тебе платит?

1

Август сочился в окна полупустого отделения банка, множась худыми створками жалюзи и сверкающим боком запотевшего кулера. Обычно серые лица клерков покрывала сейчас церковная позолота, а их блузки полыхали белым огнём, напоминая то ли сияющие латы, то ли саван. Солнце лучше одушевляло пространство, чем погрустневший на окне, будто наказанный, фикус. Из пронумерованных ниш автоматными очередями стрекотали клавиатуры, расстреливая ежемесячный отчёт. Пахло скошенной травой, пластиком и ленью.

Беглов сидел в дальнем конце зала, под круглыми часами, лицом ко входу. Сизый неуютный стол, с висевшей над ним цифрой пять, был укрыт камуфляжем бумаг и казался маленьким на фоне высокой, широкоплечей фигуры: загорелый, коротко стриженый брюнет со слегка округлым, ряженным в бородку лицом, он походил на киноактёра, поливняшего, как рептилия, и примерившего корпоративную чешую. В несимметричных гнёздах глазниц проклюнулись два тёмных пятна: усталое и пристальное.

Слева в когда-то прозрачной кружке непроглядной чёрной сметаной обитал чай. Чайные подтёки хищно наползали на золотые угловатые буквы «БЭСТБАНК», опоясывающие стеклянный бок, а один, коснувшись бумаг, отметил их прерывистым нимбом. Стрелочка на рабочем столе монитора робко облизывала очертания венецианских зданий и каналов – чем точнее, тем лучше. Беглов умел выглядеть занятым и лояльным.

Он потянулся к кружке и замер с уже занесённой рукой – редкие прожилки нечаянного блеска накрывали поверхность чая чёрной мраморной плитой, по которой, как бисер, хаотично скользила трехмерная мошка, угодившая в двумерную ловушку. Оттопырив одно крыло, она стала похожа на какой-то мрачный парусник., а её лапки напоминали острые ломаные мачты, торчащие в разные стороны, как застывшие молнии; на брюшной палубе толпились неподвижные тени экипажа, безмолвно и покорно нёсшие службу на судне. Были ли глаза у этих теней? Быть может, там, откуда они пришли, глаза не нужны…

Беглов глядел уже сквозь кружку куда-то в волнительную сладость прошлого, где почти нельзя дышать. Облезло-лазурная палуба речного трамвая, по которой, как призраки, ходили запахи корабельного дизеля и пошлых фруктовых сигарет; измученная, но бодрящаяся женщина, поводком нежного, бритвенно-острого голоса сквозь рокот двигателя удерживающая от беготни троих сыновей (двое толстощёких и один очень худой, но все трое – в очках); вечно голодные чайки, на радость экзальтированным пассажирам ловящие на лету дармовой хлеб, игнорируя окурки и другой карманный мусор; алмазы брызг из рассекаемых бортом промасленных вод.

Лоскутным одеялом проносились его образы и чувства, отказываясь собраться в общую панораму. Молчание сосен у изрытого ласточкиными гнёздами песчаного обрыва, с которого в ледяной туманной липкости скользишь, пораненный зарёй и гремучей осокой, едва не роняя громоздкие снасти. Горьковато-сладкое дыхание заросшего тиной поворота берега и глухой перестук ракушек, зачем-то собранных неуклюжими детьми (красивыми и визгливыми) в обречённую под солнцем кучку.

Пёстрые кадры, непонятно как отобранные из разных историй, будущие воспоминания, свои и чужие, и разрозненные архетипы втискивались друг между друга, как карты в пасьянсе. Вот выворачивающая наизнанку качка: в тот майский шторм в заливе их маленький туристический катер, придавленный коммунально-серым, с белыми пролежнями, небом, почти беспомощно носило между грязных и посмуглевших от плесени кирпичей заброшенных фортов; страх за жизнь и стыд за морскую болезнь, густо распухнув, как тяжёлый газ, вытеснили с палубы весь воздух и окутали склизкими объятиями обездвиживающей человечьей незначительности перед безрадостными, гулкими, навязчивыми ударами тошнотворно-бурой воды. Потом пили кофе.

Вместо Беглова был уже только бестелесный созерцатель, с нарастающим волнением наблюдавший за случайной сменой мотивов, форм, красок, мест и героев. Невыносимой стала близорукость сознания, видящего лишь отдельные мазки на полотне и упускающего сюжет с беспомощностью самообреченного, который прыгает с моста и осознаёт, что все его проблемы, в общем-то, решаемы, кроме одной: он уже летит с моста.

Потеряв управление, Беглов рухнул в своё тело за спасительно понятный стол. Быстро перевёл взгляд с кружки куда-то в канцелярскую толчею, чтобы потом глубоко вздохнуть, расстроенный, что не справился с потоком чувств, что не оформил их в единый сюжет, и что моргнул, когда обыденность задрала подол своей строгой юбки. И слева теперь лишь забытый холодный чай, в котором почему-то еще барахталась крошечная нежить.

Беглов задумчиво подвигал бумаги, смахнул со стола остатки мыслей и несуществующие пылинки, положил руки на клавиатуру. Поддавшись порыву ответственности, открыл какой-то документ и бессмысленно запрыгал курсором по ровным грядкам ячеек, но через минуту всё же остановился и поднял глаза, глянув через зал на коллег. Их бедные лица застыли в гримасе хмурого энтузиазма и какой-то незыблемой сосредоточенности. Во взглядах грохотал бой амбиций с ленью, кто-то даже закусил губу. Беглов внезапно нашёл себя страшно одиноким дефектом посреди этих необъяснимо замотивированных людей. Какой внутренний договор они заключили с собой, чтобы так исступлённо и одухотворённо, как молитвы, бормотать вычитываемые тексты договоров чужих? Было в этом что-то до нелепости траурное: ровные иконки лиц, имя-фамилия чуть пониже, эпитафия должности на бейдже, пластиковая оградка в полтора метра и укоризненно привязанная к стойке ручка, как могильные гвоздики с надломленными стеблями – чтобы не утащили на перепродажу.

Почему я еще здесь? – подумал он и ощутил – в который раз – нежное прикосновение образа и замер, замечая, как втянулось и ударило от груди к голове, а потом застучало быстро, почти задрожало. Будто сверяя сделанный по памяти набросок с оригиналом, повернулся вправо: там, в вязких солнечных лучах, будто замедленные этой янтарной гущей тонкие музыкальные пальцы заправляли за маленькое, розовеющее под светом нежное ухо прядь каштанового шёлка. Гладко блестя вдоль стройных линий горячей шеи, локоны терялись где-то за воротом блузки из мягко сияющего жемчуга, будто для того, чтобы ищущий их взгляд повстречался ниже с чувственной ложбинкой ключиц.

Ей легко удавалось находиться в почти скульптурных позах, выверенных и изящных, но сейчас, опершись локтями о стол и робко приобняв себя за поднятые плечи (как это получается только у женщин), с несколькими непослушными (как после сна), хорошо заметными на свету волосками на склонённой голове, она приобрела какую-то нежную детскую непосредственность – всего на один ослепительный миг, в котором, как в призме, собрались и вспыхнули разноцветным призраком мечты и грёзы, чтобы потом эти радужные кусочки сложились будто в сюжеты мозаик и витражей самого прекрасного из храмов, потому что если вы собираетесь строить дом для высшего идеала, то вы строите нечто красивое, чтобы показать место, где он живёт.

Беглов замер в оцепенении, – в этот момент в него вмещался только оглушительный трепет, и не осталось места для движения. На краю сознания засверкали растянутые в красное солнечные лучи, летом – вечерние, гостеприимно и учтиво приглашающие тебя в расслабленный послерабочий мир, живой, участвующий в твоей судьбе где-то между свежим, хлебно-цветочным воздухом улицы и нервными гудками кашляющей сутолоки машин. И эти румяные хрустальные потоки вот уже, были здесь, на столе и всюду, но вечер сегодня особенный, и его посланники несут на себе волнение, растущее вместе с тенями. Надо же было – пригласил. И как она согласилась?

2

Щелчок. Резкий щелчок, как швейцар, распахнул дверь банка, размножился в его подсвеченном нутре, забился о стены, встряхнул Беглова и сухой шрапнелью поприветствовал входящего.

Сутуловатый мужчина в потёртой кожаной куртке, красная папка в руках, вошёл в зал, и его взгляд, гордый и влажный, как редкие волосы по периметру залысины, заскользил по нумерованным окнам, пока не остановился на брюнете за столом прямо напротив входа. Тёмные туфли бесшумно захромали по бледному кафелю, и под низкими скошенными надбровьями с каждым его шагом твердел серо-голубой лёд.

Он приблизился к пятому окну и прошелестел что-то, будто вытащил клинок из ножен. Дождавшись ответного приветствия, секунду помолчал, слегка наклонив голову и разглядывая бейдж Беглова. Затем заговорил, и потрескавшаяся глина его лица пришла в движение: отчетливее стала горизонтальная складка на переносице, резче проступили борозды на бугристых щеках, и даже цепкие глаза глубже погрузились в колодцы глазниц.

– Константин! – имя он произнёс одновременно хитро и требовательно, как будто с вызовом. – Я за учёбу пришёл платить… У вас можно?

– Если за университет…

– Да, – (нетерпеливо).

– …тогда вот в четвёртое проходите или в любое другое, – Беглов указал на правое от себя окно, туда, куда сам смотрел минуту назад. Мужчина бросил быстрый взгляд в сторону, затем вернулся к большим, навыкате, тёмным глазам и процедил с уже нескрываемым раздражением:

– Так вот я сейчас в «любом другом». У вас почему нельзя? Вы тут чем занимаетесь вообще?

– Простите… Вам нужно… Простите, как вас зовут? – Беглов постарался выбрать самый вежливый тон.

– Михаил…

– Михаил, вам нужно…

– …Сирин Михаил Игоревич, – перебил мужчина (казалось, скорее себя). Затем, не дожидаясь ответа, быстро развернулся и, хрипловато дыша, подошёл к окну номер четыре. Беглов проводил его внимательным взглядом.

– Александра! Добрый… таак… пока еще день!.. – снова напускное лукавство в интонации. За прозрачными перегородками речь Сирина была уже не так хорошо слышна, но эту фразу Беглов успел разобрать. Послышалось шуршание бумаг и обрывки диалога, когда кто-то из них попадал наконечником голоса в его сторону.

– Учёбу оплатить… Да… Дочкину… Второй…

Несколько секунд молчания, пока в четвёртом окне Саша изучала документы.

– Михаил Игоревич, а вы до этого где… – её голос тоже тонул в окружении.

– В другом… Не у вас, да…

– Да один хер вы все в одной системе-то!.. – неожиданно резко выпалил мужчина на быстром выдохе, после чего немедленно зашёлся долгим, надсадным, судорожным приступом оглушительно громкого кашля. Справившись с приступом, он собрался что-то добавить, и в этот момент откуда-то из глубины его фигуры зазвенела приглушённая, но пронзительная трель. Извлеченный наружу мобильник еще громче взревел скрежещущей полифонией. Несколько секунд прищуренного разглядывания номера слезящимися от кашля глазами.

– Алло, да, Витюш, – заголосило раскрасневшееся лицо, – да-да, успеваю… Да, я помню, ага… Сейчас в банке вот… Да Юльке вот институт… Ну да, она ж как твой почти, помнишь… Да-а… Кхе… Витюш, да я расскажу сегодня, как встретимся, да… Ну всё, давай, ага, да.

Он повесил трубку и еще долго подслеповато разглядывал на вытянутой руке экран телефона, нахмурив редкие брови и слегка выпятив губы.

– Михаил Игоревич, картой или наличными? – напомнила о себе Саша.

– Наличными, – с мрачным спокойствием ответил Сирин, убирая мобильник. Затем потянулся к внутреннему карману куртки и достал прозрачный пакет с застёжкой. В пакете томилась пачка мятых банкнот, туго опоясанная синей канцелярской резинкой.

Он медленно распечатал упаковку, снял резинку, обстучал пачку о стол и собрал её в аккуратную колоду.

– Александра, вот ответьте, – неожиданно спросил Сирин, протягивая купюры девушке, – вы сколько тут получаете?

Саша бросила на него удивленный взгляд и быстро забрала деньги.

– Я не могу это разглашать.

– Не можете… – он опустил глаза и постучал пальцами по стойке. – Мне просто любопытно… Почём нынче Родиной торгуют?

Девушка замялась и промолчала.

– Вы же тут вот сидите, Александра, получаете какую-то зарплату за то, что кормите американских воров, которые честных людей обдирают по всему миру…

– Михаил Игоревич, я просто принимаю…

– Да знаю я эту песню вашу! – в душном полусне банка нашатырный голос Сирина разбудил, казалось, даже утонувшую мошку. – Вы просто работу свою делаете. А я тоже вот делаю работу! И мне за неё платят не как вам, я себе телефоны и книжки электрические каждый год не покупаю! Я всё вам, гадам, несу! А вы потом себе новый офис строите на мои кровные, чтобы еще больше людей доить! А хозяева ваши содержат частные армии, управляют интернетом, облучают нас своими антеннами, играют с климатом и вообще весь мир нагибают!..

– Михаил Игоревич, я просто принимаю платежи. Вам вот здесь нужно подпись поставить, – Саша протянула ему бумаги и осторожно посмотрела влево, встретившись глазами с насторожившимся Бегловым.

– Да ясно всё… – вздохнул Сирин. – Где галочка, да?

– Да, рядом там.

– Пожалуйста… Жалко что ли мне крючков… – он отдал бумаги и добавил спокойнее: – я знаю, конечно, вам нельзя это обсуждать всё. Но вы молодые ещё, шутливые, жизни не понимаете. Потом, может, поумнеете, одумаетесь. Только поздно уж будет. Не успеете моргнуть, как по нашим площадям чужие берцы зашагают. И никакой войны не надо будет, сами их впустите ради Кококолы вашей.

– Михаил Иг…

– Ой, да ладно! Всё! – он махнул рукой и развернул чек. Тщательно проверив документы, сложил их в бледно-красную, с потрескавшимися углами пухлую папку и с присвистом выдохнул, а затем, не прощаясь, развернулся и захромал прочь, мимо пластиковых стоек с рекламой ипотеки, чтобы в конце вновь щелкнуть дверью. От дверного сквозняка на окне пришёл в движение одноногий фикус: его огромные, глянцевые, тронутые сухой ржавчиной листья размешали солнце, длинными мятыми тенями ощупав каждый уголок зала и всех, кто был внутри.

– Саш, всё нормально? – напряжённый Беглов откатился на стуле и заглянул за перегородку.

– Да-да, какой-то странный мужик просто… Кажется, он догадывается, что мы американцев кормим. – Саша улыбнулась.

– И про антенны тоже! – с напускной серьёзностью добавил Костя.

– Это да… Только вот откуда он про книжки электрические узнал? Надо бы безопасникам нашим доложить, а то так и мир нагибаться перестанет!

Они засмеялись.

Саша посмотрела на свой стол и вновь повернулась к Беглову.

– Кость, а сделай мне чаю.

3

– Во-вторых, Андрюш, вспомни, кто стал преемником Гитлера с тридцатого апреля сорок пятого года, после его самоубийства? Карл Дёниц! – натужно наседал Сирин, так энергично стараясь пронзить голосом плотную, многозвучную, музыкально-разговорную завесу бара, что в уголках его покрасневших глаз выступили слёзы. – Гроссадмирал, главнокомандующий ВМС Германии! Он, между прочим, одним из немногих был, кому фюрер доверял в последние свои недели, вот Гитлер ему и завещал свой пост. Как говорится, совпадение? Не думаю.

– Миш, ну ты притягиваешь! Это вообще ничего не доказывает, так просто…

– Как это не доказывает?! Как незаметнее всего спасти хотя бы часть высшего руководства страны, ученых, технологии и, там, предметы искусства всякие? На подлодках, да! Кто главный по подлодкам? Дёниц! Гитлер формально передаёт власть Дёницу и оставляет в бункере двойника, чтобы инсценировать свою смерть. Дёниц даёт последние распоряжения флоту, опираясь на заранее разработанный план, а сам остаётся в Германии, опять же, чтобы отвести подозрения, да. Гитлер вместе с флотом и грузами садится в подлодку и всё, Антарктида! А там уж что-что, а бункер немцы-то смогли бы построить, ха-ха! – Сирин надсадно кашлянул, потом еще два раза тяжелее и резче, затем приглушённым голосом продолжил: – С холодами не справились бы? Арийцы-то? И рыбы полно там, я по телевизору смотрел, да. Тюлени всякие водятся. Пингвины, ну, медведи белые, на крайний случай. Вообще живности много в холодных течениях – это научный факт.

– Миш, белые медведи в Арктике живут… – с некоторой заминкой поправил Андрей.

– Витюш, ну ты ему скажи!

– Ну, я слышал такую теорию, звучит жизнеспособно, так сказать, – кивнул в ответ Виктор. – Уж больно много всего они успели создать, там громадная бюрократическая махина была, технологии… На Луну всё собирались, как я читал…

– Собирались! – криво передразнил Сирин. – Знаешь, что они «Фау-2» свои в ближний космос запускали первыми в мире? Урановые реакторы у них были? Были. – Он начал загибать пальцы. – Вычислительные машины были? Были. Ресурсов за годы войны накопить наверняка тоже успели немало и припрятали их в укромных местах – почти полмира же на их стороне воевало. И как, по-вашему, случайно что ли совпало, что многие немецкие учёные после войны были приглашены работать в США, а потом американцы всего через двадцать с небольшим лет в космос полетели? Еще одно совпадение? Чудес-то не бывает! Немецкая наука с космосом была на короткой ноге! Они не просто туда летали, они там обжились, я смотрел, там профессор один выступал, не помню откуда, ну какой-то известный историк. Послушайте, что бывшие космонавты говорят про обратную сторону Луны…

– Не, Миш, ну это совсем… – перебил Андрей. – Ну, какой космос, они бы на Луне точно выжить не смогли, там же, ну… Базы какие-то нужны, а это ресурсов тьма, технологий, времени. Откуда…

– Плохо ты историю учил! – менторским голосом, с лёгкой, снисходительной полуулыбкой перебил Сирин. – Немцы зачем, думаешь, в начале сороковых всё на Кавказ рвались? За нефтью? Ну, в том числе, конечно. Но в Среднюю Азию-то им зачем, в степи эти глухие и в горы гималайские? Там нефти нет!

Он подался вперёд и заговорил вполголоса, будто передавая хрупкий секрет из рук в руки, чтобы не уронить.

– Они Шамбалу искали…

Все переглянулись.

– «Аненербе» столько экспедиций туда отправляло! Вы слышали, само собой, мол, то тут группа потерялась, то там целый отряд горных егерей пропал без вести. Кто их знает, что они там нашли! Или что их нашло…

– Н-да, интересно, Мишань, – задумчиво протянул Виктор. – Я об этом и не думал никогда. Андрюш, а что ты на это скажешь?

– Ну, ты знаешь, что я скажу, – он пожал плечами и мотнул головой, словно это был знак отказа от соучастия в чём-то постыдном.

На несколько секунд они замолчали.

– Миш, ты пиво будешь ещё? – спросил Андрей, ретируясь из зоны поражения еще не сдетонировавшего темперамента Сирина. Тот бросил взгляд на остатки своего пива, затем на, кажется, давно уже пустые бокалы друзей и рассеянно кивнул.

– Такое же, да? – Андрей полновато встал, шумно распрямившись во весь свой большой бежевый свитер, как будто разлучённый с такими же бежевыми волосами загорелым пятном лица. – Ну мы с Витей сходим, мне одному не унести.

Виктор надвинул крупные очки вдоль пористого картофельного носа повыше к переносице и тоже заёрзал на диване, неуклюже пододвигаясь к краю и вылезая из-за массивного дубового стола на чугунных ногах, путаясь при этом в мешковатой пестроте светло-серого, грустного, в безвкусную клетку пиджака, какие бывают только у холостяков. В сочетании с рябиново-рыжими волосами образ становился неправдоподобно цирковым, словно сейчас он скрутит надувного пуделя или комично кувырнётся.

– Миш, когда мы вернёмся, напомни рассказать про машины, – интригующе произнёс Виктор, оправляя пиджак и на секунду задержавшись у стола, – тебе понравится.

– Ладно, Витюш, давайте только шустрее, я обещал сегодня пораньше домой.

– Помню-помню, – он закивал и поспешил за Андреем, быстро зашагав по приятно гулкому деревянному полу, тронутому рябью времени.

4

– Вить, вон смотри, там табличка точь-в-точь как у меня на старом доме была, где мы с бабушкой жили. – Андрей указал на декорированную стену, когда они с Виктором уже стояли у барной стойки в ожидании пива.

– У меня вроде такая же была… А может и не такая, хрен его знает уже, они ж старые совсем.

– Открытки, смотри, плакаты всякие… тарелки расписные. Красиво! Мы когда с Верой в Чехии были, тоже такие видели в барах их местных – и в Праге и в Карловых Варах. Их там делают где-то недалеко. Лепнина всякая на стенах, бирюльки, вымпелы какие-то! – Андрей водил руками в воздухе, указывая сразу во все стороны от себя. – А вон реклама табака вроде, дореволюционная как будто. Смотри, Вить…

– Андрюш, да… Ты вот скажи лучше, ты чего сегодня бухтишь всё за столом? С Мишаней всё споришь, так сказать, отвечаешь ему как-то резко. Я же просил тебя: не нравятся тебе его истории, ну потерпи просто, помолчи, покивай. Мы же его специально, так сказать, вытащили, чтобы он пообщался с нами как-то, выговорился, успокоился немножко. Ну ты же сам знаешь, как ему непросто сейчас – человек днями и ночами всякую, так сказать, чернь пьяную возит, чтобы денег Юльке собрать на лекарства и вот теперь на институт еще…

– Да я понимаю, Вить…

– Потому что где ему ещё работать после ухода? Он знаешь как переживает? Он ведь, так сказать, нигде себя больше…

– Да, я это всё помню, только…

– Вот! Ну вот и представь, каково ему! Да ещё Наташа мозги ему, так сказать, пилит с дачей этой и матерью своей полоумной…

– …которая везде кэгэбэшников видит, да-да, Вить, я это всё понимаю! Но у меня-то работа тоже не сахар, как и у тебя, между прочим! Нас вот кто пожалеет? Ладно, мы с тобой пока не дряхлые и на жизнь не ноем, хотя есть на что, но вообще-то так неправильно! Мне на службе тоже говна хватает, я тоже расслабиться хочу, мало нам что ли тем для разговора? Почему мы про ГМО эти говорим и про Гитлера, Вить?! Ну бред же, ну бред!

– Да ну почему сразу бред, Андрюш…

– Вить, я понимаю, вы оба скучающие, хобби нет никаких, сидите всё чушь какую-то читаете в интернете. Но ты же не блондинка из телевизора, Виктор Дмитриевич, и не алкаш деревенский, почему ведёшься на всю эту ерунду? На работе же ты не лох и не веришь каждому задержанному, что он святой и ничего не совершал. А тут чего?

– Андрюш, ты вот не учи меня жизни, ты сам не эксперт же в этом, ну, в истории, в политике, так сказать, откуда тебе знать, что это неправда всё?

– Да потому что для меня это звучит глупо, а я всё-таки не мальчик и кое-что понимаю, – Андрей на секунду прервался, забирая у бармена два бокала пива и кивком указывая Виктору на третий. – Мишкино захвати, ага, и картошку… Короче, Вить, ладно, я постараюсь помягче быть и не принимать всё близко к сердцу, но и ты тоже его не накручивай на конспирологию эту. Давайте о футболе поговорим или, там, о хоккее или о чём угодно, только не про нацистов, блядь, на Луне!

– Ладно, не бухти… – мрачно ответил Виктор, медленно лавируя с пивом в толчее у стойки.

Подходя к столу, Виктор улыбнулся скучающему Сирину, поставил перед ним тёмное, с шевелящейся карамельной пеной пиво, большую корзинку блестящего в масле картофеля фри, плюхнулся на диван и вновь неловко завозился, продвигаясь в свой угол. Андрей, потирая влажные от запотевших бокалов ладони, сел рядом, пододвинув одно пиво Виктору.

– Миш, ты стены видел? Вымпелов вон сколько! – заговорил Андрей, стараясь придать голосу больше заинтересованной интонации. – Я там вроде и твоих красно-синих где-то видел.

– Да, пока вас ждал уж всё разглядел. Ну, нормально. – Сирин перевёл взгляд на Виктора: – Витюш, про машины чего там ты говорил?

– А, да! В общем, читал тут недавно, – оживился Виктор, – что, оказывается, – не знаю уж правда или нет, но аргументы хорошие, – так вот, читал тут, что, оказывается, нас с вами давно обманывают!

Андрей шумно выдохнул и отхлебнул пива.

– Андрюш, ну ты не вздыхай, ты послушай. Вот… Там говорится… Это, кстати, какой-то военный эксперт заявляет, бывший агент то ли ФБР, то ли ЦРУ, не помню… Так вот, он заявляет, что обнаружил в мире множество ангаров, битком забитых новенькими, с нулевым пробегом, машинами самых разных производителей. Множество! Некоторые модели уже не совсем, так сказать, новые, то есть пылятся там довольно давно, – Виктор многозначительно улыбнулся, взяв короткую паузу.

– Ну и? – Андрей поднял бровь.

– Ну а зачем их там хранить? – хитрая улыбка не сходила с его лица.

– Не знаю… Не продались вовремя. Кризис, спрос упал, потом они не актуальные уже были.

– Нет, Андрюш, это не спрос упал, это челюсть у меня упала, когда я прочитал выводы эксперта!

Андрей снова выдохнул и отвернулся в сторону.

– Ясно. Ладно. Не будем тогда, – произнёс Виктор подчёркнуто обиженным голосом.

– Витюш, да ладно, продолжай ты, ну! – Сирин раздражённо дёрнул руками и глянул на нахмурившегося Андрея, затем, мягче, с полуулыбкой: – Он не понимает ничего, в жизни не разбирается.

– Вить, ну говорили же с тобой!.. – загорелое лицо Андрея потемнело.

– Короче говоря, – быстро продолжил Виктор, примирительно глянув на Андрея, – спрос никуда не падал, потому что его и не было! Машины плохо продавались, потому что производители делали их из расчёта на семь миллиардов человек, а людей на планете, на самом-то деле, гораздо меньше!