Готика и эпоха романтиков

Готика и эпоха романтиков

Василий Владимирович Кириллов

© Василий Владимирович Кириллов, 2018

ISBN 978-5-4493-5802-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В России понятия «готика» и «романтизм» на протяжении всего ХIХ-го и в начале ХХ столетия как бы сосуществовали параллельно. Архитектура непосредственно отражала те процессы и метаморфозы, которые происходили в русле широкого культурного движения, зародившегося в развитых странах Европы и несколькими импульсами распространившегося на лежащие к Востоку соседние территории.

«Неоготика», будем с самого начала так её обозначать, прошла в своём развитии несколько фаз. Предпосылки к возникновению нового архитектурного стиля просматривались ещё в последней трети ХVIII века. Однако, следует признать, что в полный голос иноземное «готическое» направление в русском зодчестве смогло заявить о себе лишь в эпоху царствования императора Николая Первого, во многом, ориентировавшегося в своём художественном мировоззрении на Англию и Германию.

В середине ХIХ века «неоготика» как бы отступила на второй план под натиском русского национального стиля и многообразия эклектических форм. Несколько десятилетий спустя, уже в буржуазную эпоху, в России снова обратили внимание на европейскую моду. «Неоготические» влияния проникли в архитектуру особняков и доходных домов. В свою очередь, в литературе и искусстве тоже произошли качественные изменения. Подлинный «романтизм» на рубеже ХIХ – ХХ вв. трансформировался в так называемый «неоромантизм», с выраженным тяготением к фольклорным образам.

Готика или, точнее говоря, «неоготика» для простого русского обывателя всегда служила олицетворением чего-то необычного, загадочного, таинственного или даже экзотического. Её конструктивная логика и выразительность наружных форм казались недостижимыми для понимания людей, выросших в России, среди бескрайних просторов полей и лесных чащ, с ранних лет привыкших к деревянным избам и златоглавым куполам православных церквей.

«Неоготика» пришла к нам вместе с процессом «европеизации» страны, который растянулся на многие десятилетия. Шаг за шагом русское общество приобщалось к тому, что всегда ценила и чем дорожила цивилизованная Европа. Но подражая Западу, наши архитекторы иногда создавали поистине неповторимые творения, отличные от иноземных оригиналов, ярко и полно реализуя свой богатый потенциал творческих возможностей.

ГЛАВА I

«Псевдоготика» и разные формы её интерпретации в России в конце XVIII – начале XIX столетия

«Неоготика» остаётся, пожалуй, одним из самых интересных и трудно объяснимых явлений в истории русского зодчества. Зародившись ещё в недрах классицизма, как в некотором роде архитектурная фантазия, она чуть позже заметно приблизилась к своему историческому первообразу, а затем стала важной составляющей нарождающегося стиля «модерн».

Что роднит и отличает понятия «ложная готика», «псевдоготика» и «неоготика»? Следует ли, например, считать знаменитую Чесменскую церковь в Санкт-Петербурге, построенную по проекту Ю.М.Фельтена, неоготической? Или, может быть, начало этого стилистического направления в зодчестве России связано больше с именем одарённого архитектора Неёлова и его оригинальными «царскосельскими» постройками? А в каком ракурсе следует оценивать московские произведения Баженова и Казакова? Какие ассоциации у зрителя может вызывать, к примеру, Никольская башня столичного Кремля или ансамбль усадьбы в Марфино?

Всё это, во многом, риторические вопросы, требующие разъяснения и глубокого анализа.

Ни для кого не секрет, что интерес к готическому наследию в России, по настоящему, возник в эпоху романтизма. Это направление в литературе, искусстве и архитектуре стало в своём роде антитезой господствовавшему на протяжении ряда десятилетий классицизму. Новое культурное движение широко охватило просторы Европы и пробудило у представителей мыслящей художественной интеллигенции неудержимое желание обратиться в поисках творческого вдохновения к «тайникам» прошлого – средневековым источникам и экзотическому миру Востока. Зримым ориентиром для «романтиков» послужили не только героика и возвышенная патетика, но и стремление познать что-либо необычное, сокрытое от посторонних взглядов и, можно сказать, даже фантастическое. В конце XVIII столетия вновь начал активно проявляться интерес к сверхъестественным, мистическим явлениям, гаданиям и предсказаниям магов-кудесников.

Рациональное мышление, гармония и простота, нерушимые каноны и строгие правила как бы начали тяготить своим однообразием художников, наделённых пытливым умом и незаурядным природным дарованием. Захотелось более свободной творческой реализации, новых возможностей для самовыражения.

Устав от прозаической действительности, поэты и писатели начали с упоением воспевать и идеализировать «седую старину», о которой многие из них, по правде сказать, имели весьма смутное представление. В европейской литературе, в частности, обозначилась устойчивая тенденция обращения к забытому эпическому наследию ушедших веков – народным легендам, песням и сказаниям, рыцарским балладам, старинным рунам и т. д.

Живописцы, в свою очередь, в целом не отходя от общепринятой исторической и мифологической сюжетной основы, стали воссоздавать на своих полотнах сцены, наполненные бурными страстями, переживаниями и эмоциональной чувственностью. Яркая красочность этих картин, приёмы цветовых контрастов, динамические неуравновешенные композиции как бы стали наглядно передавать то внутреннее психологическое состояние, тот душевный порыв, который охватывал в некий момент создателей этих запоминающихся произведений. Распространилась мода на экспрессию, всякого рода внешние эффекты, способные приковывать к себе внимание зрителя.

В архитектуре, изначально лишённой живых чувств и ощущений, конечно, всё это отображалось несколько иначе – если можно так выразиться, на языке новых форм, воспринимаемых на подсознательном уровне, с учётом определённых знаний об архитектуре прошлых столетий. Русские зодчие, например, стали позволять себе некие вольности уже в «екатерининскую эпоху» – именно тогда, кстати сказать, в Россию и проникли так называемые «готицизмы».

В годы царствования Екатерины Великой «неоготические» тенденции вначале, ограниченно, проявились в садово-парковой архитектуре. Определённую роль в этой связи сыграло творчество одарённого русского зодчего И.В.Неёлова, работавшего в качестве придворного мастера в загородной резиденции императрицы в Царском Селе. В частности, он занимался проектированием служебных построек в дворцовом парке. По чертежам В.И.Неёлова в Царском селе в начале 1770-х годов были выстроены, в том числе, Эрмитажная кухня и комплекс сооружений Адмиралтейства. Тяготея к раннему классицизму по характеру общих планировочных решений, они своим внешним обликом явно свидетельствовали о том, что зодчий вдохновлялся отдельными примерами голландской архитектуры и северной кирпичной готикой.

До того как зодчий приступил к работам в Царском Селе, он побывал в Англии. Почти целый год проведённый В.И.Неёловым на «туманном Альбионе» позволил ему вполне детально изучить особенности британской архитектуры и узнать о современных тенденциях формотворчества1.

Вероятно, русская правительница уже была наслышана о том, как в Англии сенатор Гораций Уолпол возвёл в собственном, фамильном поместье весьма необычный дом под названием Строубери-Хилл, своим видом откровенно напоминавший средневековый замок2. Это рассматривалось в ХVIII столетии как в некотором роде «нонсенс», который просто не мог ни вызвать бури эмоций в Европе и породить всякого рода кривотолки в привилегированных общественных кругах3.

Стиль творчества И.В.Неёлова, следует признать, был достаточно своеобразным. Английские впечатления, безусловно, оказали некоторое влияние на творчество мастера. Но, с другой стороны, центральный павильон в здании Адмиралтейства, со ступенчатым щипцом, скорее, заставляет вспомнить о традиционном голландском домике, известном в России ещё с петровских времён. Внутреннее помещение, фактически, служило сараем для хранения шлюпок. Такого характера сооружения в Санкт-Петербурге ещё до той поры назывались «Голландиями»4.

Павильон в здании Адмиралтейства (фото автора, 2018 год)

Классическая планировочная схема и так называемая фронтальность общей композиции у И.В.Неёлова удачно сочетались с нетривиальными архитектурными формами. Окна имели хоть и не стрельчатые, но близкие к ним остроконечные треугольные завершения. Выразительность зданию также придавали четыре зубчатые башни, вызывающие ассоциации со средневековыми крепостями.

В Эрмитажной кухне «готические» черты просматривались менее явно. Об этом влиянии свидетельствовали разве только краснокирпичные стены и эффектное завершение постройки. И здесь, на двухъярусной башне присутствовали всё те же зубцы, а мощный арочный парапет по углам был украшен обелисками. Зодчий как бы только нащупывал основы того нового архитектурного языка, который впоследствии был воспринят рядом талантливых русских архитекторов.

Окончательный перелом в сознании произошёл уже в скором времени. И ведущую роль, конечно, сыграло здесь творчество золчего Василия Баженова. Именно он стал прародителем движения «псевдоготики» в России, которая, хотя и не сразу, но «прижилась» у нас в стране. Баженов, можно сказать, попытался осуществить в некотором смысле революцию в отечественной архитектуре, смело выйти за рамки строгих классицистических принципов и канонов, уже заметно надоевших многим из русских зодчих.

Башня Адмиралтейства (фото автора, 2018 год)

В 1775 году Василий Баженов получил от государыни Екатерины Второй, поистине, грандиозный заказ на проектирование обширного дворцово-паркового ансамбля в Царицыно. Императрица, следуя распространявшейся в ряде западных стран «моде», повелела соорудить усадебные постройки в «готическом вкусе».

Василий Баженов оказался перед весьма сложной дилеммой. Ему вовсе не хотелось слепо копировать образцы европейского средневекового зодчества, о которых ему было известно лишь отчасти. Во время своих «пенсионерских» поездок от Академии художеств в Париж и Рим молодой архитектор, разумеется, более пристально изучал хрестоматийные памятники Ренессанса, барокко и, в особенности, классицизма. Баженов, по своему собственному выражению, «был всегда на строениях». Более того, он не только внимательно наблюдал за частной практикой иностранных зодчих, но и принимал участие в конкурсах, с блестящим мастерством воплощал в моделях свои архитектурные фантазии.

Получив необходимый заграничный опыт, В. Баженов начал по-иному смотреть на зодчество его эпохи. В сознании молодого зодчего, с ранних лет отличавшегося смелыми устремлениями, постепенно зародились глубоко новаторские идеи.

Нет.. Василий Баженов отнюдь не превратился в высокомерного педанта и апологета чисто «западного вкуса»5, не стал, так сказать, поклонником всего европейского. Зодчему было крайне важно сохранить связь с национальной почвой, с теми традициями, на основе которых сформировался его творческий почерк. Как и прежде, Баженова больше привлекали образы исконно русской архитектуры – старинные церкви и нарядные княжеские палаты, выстроенные из белого камня в сочетании с кирпичной кладкой. И, возможно, именно в связи с этим в глубине души у талантливого зодчего некогда созрело глубоко неординарное решение будущего усадебного ансамбля в Царицыно.

Фрагмент дворца в Царицыно после реновации (фото автора, 2018 год)

Желая поразить императрицу новизной и оригинальностью авторского замысла, В. Баженов решил использовать «иноземные» детали во внешнем декоре зданий более обдуманно, творчески перерабатывая их в «национальном вкусе». Сам зодчий дал, пожалуй, наиболее меткое определение своей архитектуре, назвав её «нежной готикой». Примечательно, что до этой поры элементы средневековой архитектуры, в определённой связи ассоциирующиеся с западным художественным наследием, в России появлялись лишь фрагментарно и, преимущественно, где-то на периферии. Так, например, в готических формах было принято строить конные и скотные дворы в провинциальных усадьбах.

Фрагмент отделки фигурного моста в усадьбе «Царицыно» (фото автора, 2018 год)

Специалисты полагают, что саму идею Царицынской загородной резиденции В. Баженову вполне могли подсказать различные варианты праздничных строений на Ходынском поле, над проектами которых он трудился чуть ранее.6 По замыслу императрицы, бутафорские сооружения должны были как бы олицетворять виды городов и крепости Приазовья, отобранные силой русского оружия у турок. Не будучи глубоко осведомлён об архитектуре Востока, зодчий попытался воссоздать некую фантазию на тему Средневековья. Строения получили, так сказать, некий условно-экзотический стиль, тяготеющий к яркой декоративности. Элементы готики – характерные стрельчатые проёмы – органично сочетались в них с более привычными для русских зрителей килевидными арками, шатрами и кокошниками. Во всём грандиозном замысле праздничного оформления Ходынского поля присутствовало какое-то специфическое игровое начало. Казалось, В. Баженов уже тогда пытался отыскать истинно новаторский путь для будущего развития отечественной архитектуры. В целом, не отрицая классическую образность, зодчий, вероятно, хотел максимально приблизить строгие каноны античного ордера к специфическому национальному вкусу жителей России и местным климатическим условиям. И вовсе не случайно, что в качестве приоритета в будущем проектном решении, В. Баженов не постеснялся выбрать русские образцы строительного искусства.

Выразительность всему архитектурному ансамблю – с дворцом, множеством павильонов и мостов – согласно мысли одарённого зодчего, должно было придать нарядное «узорочье», сочетание белокаменной резьбы с фигурной кладкой из кирпича7. Не теряя времени даром, В. Баженов с энтузиазмом приступил к работе. Ему не терпелось поразить царский двор оригинальностью своей мысли и неожиданными творческими находками.

Общий вид фигурного моста (фото автора, 2018 год)

Увы… Смелость и неординарность художественного решения усадьбы «Царицыно» так и остались непонятыми Екатериной Второй. Осмотрев уже почти завершённый к лету 1785 году дворец, императрица выразила талантливому зодчему своё неудовольствие. Она назвала постройку излишне тяжеловесной, а внутренние помещения здания признала тесными и недостаточно хорошо освещёнными8. Вначале, императрица думала о том, как усовершенствовать проект Василия Баженова, а затем и вовсе отказалась принять дворец в таком виде. Годом спустя постройка была разобрана, а проведением дальнейших работ в Царицыно руководил уже Матвей Казаков.

Что так смутило Екатерину Великую? На этот вопрос нет точного ответа. Думается, вариант дворца, предложенный В. Баженовым, несмотря на смелое новаторство, мог показаться ей недостаточно продуманным, излишне тяготеющим к русской национальной традиции – княжеским и боярским палатам XVII столетия – нежели к западноевропейским принципам строительства. Русская императрица, проводившая в стране политику «просвещённого абсолютизма», вовсе не хотела уподобляться своим предшественникам. А, может быть, государыню Екатерину смутил достаточно необычный внешний декор ряда строений, использующий символику масонских знаков? Так или иначе, это учение было в своей основе антитезой Просветительству в России, поскольку его теоретики исходили из представления о злой, испорченной природе человека и видели несколько иные пути для усовершенствования.

Проездные ворота в усадьбе Царицыно (фото автора, 2018 год)

В любом случае, всё вышеперечисленное навсегда останется лишь нашими домыслами и предположениями… От той чудесной поры до нынешних дней в Царицыно в первоначальном виде сохранились лишь Оперный и Хлебный дом9, проездные ворота и фигурный мост10, которые являются ценными образцами того, как понимал «готику» Василий Баженов. Реконструкция Большого Царицынского дворца, проведённая под руководством опытных специалистов, тоже, в какой-то мере, может послужить дополнительной «иллюстрацией» к пониманию некогда утраченного. Однако, проект, по которому были осуществлены строительные работы, является только единичным вариантом из сохранившихся чертежей, которые подготовил архитектор. Неизвестно, выглядело ли здание так в действительности? Определённые сомнения вызывают и формы завершения башенных объёмов, чем-то напоминающие об образах французских замков.

Начинания Василия Баженова вскоре продолжил его ученик – Матвей Казаков. Помимо работы над созданием Царицынской резиденции, так ничем и не завершившейся, он, в частности, в период 1778 – 1782 гг. осуществил строительство масштабного Петровского дворца, в окрестностях Москвы, на тверской дороге. Примечательно, что и здесь также не обошлось без «псевдоготики» и «парафраза» знаменательных строений на Ходынском поле. Об этом, к примеру, могла наглядно свидетельствовать замкнутая круговая композиция строений.

Вид на главный фасад Петровского дворца (фото автора, 2018 год)

Вероятно, проникнувшись замыслом своего предшественника, М. Казаков попытался по-своему интерпретировать язык новых архитектурных форм. Однако, внешний декор уже не получил у него той красивой ажурности, дробности в проработке отдельных деталей, которая присутствовала у В. Баженова. Древнерусские, готические и частично барочные элементы были, скорее, просто скопированы мастером, и не образовали того как бы произрастающего вверх из стены изящного кружева, выгодно отличающего царицынские постройки его знаменитого учителя. Тем не менее, в наружном убранстве Петровского дворца тоже присутствовали выраженные готические элементы – круглые башни, по примеру средневековых крепостей завершённые рядами зубцов, высокие стрельчатые окна и пр. Казаков также не отказался и от использования в своём проекте ряда форм национального зодчества. В классическую ордерную систему постройки, с присущей ей статичностью и монументальностью, удачно вписались широкие арки с висячими гирьками, кувшинообразные опоры-столбы, открытая галерея второго этажа, мягкие очертания венчающих отдельные объемы скруглённых куполов.

Одна из башен в ограде дворца (фото автора, 2018 год)

Казаков, в сущности, воссоздал в образе своего здания очередную «реплику» на Средневековье – пусть, может быть, и не столь интересную и смелую. Как метко заметил отечественный искусствовед Ю.Я.Герчук, «казаковская „готика“ всегда держит от себя зрителя на некотором расстоянии, она далеко не так открыта и приветлива, как баженовская»11.

Впрочем, это только мнение эрудированного специалиста. Есть ещё точки зрения других исследователей и, конечно, живые впечатления сегодняшних зрителей. Как говорится, о вкусах не спорят, поскольку это дело весьма тонкое…

«Готическое» окно (фото автора, 2018 год)

Однако, в любом случае, можно подвести итог всему сказанному выше и указать на тот факт, что Петровский дворец и сохранившиеся элементы усадебной архитектуры в Царицыно принадлежат к числу памятников относимых к «ложной готике» или «псевдоготике». И это, думается, вполне осознанное и далеко небезосновательное утверждение. О приближении к прототипам настоящей европейской готики ни Баженов, ни Казаков в ту пору ещё даже не задумывались. Они больше руководствовались в своём творчестве собственным воображением, стремились отойти от общепринятых канонов, «сухих» нормативов и сообщить постройкам, тяготеющим к строгим классическим схемам в общих планировочных решениях, яркую образность и декоративную выразительность. Необходимо также подчеркнуть, что готические детали применялись только для наружного оформления зданий. В интерьерах «казаковского», как и, пережившего реновацию, «баженовского» дворца12, по-прежнему, царили гармония и спокойное величие классицизма.

Не исключено, что именно пример Баженова и Казакова несколькими годами спустя вдохновил «на подвиги» и «калужского» зодчего, работавшего по заказу местного управляющего М. Н. Кречетникова – одного из фаворитов своенравной русской императрицы. Небезызвестный в прошлом архитектор Пётр Никитин спроектировал в провинциальном городе на парадной площади здание Гостиного двора в формах, открыто тяготеющих к «псевдоготике». Это, следует отметить, явилось одним из редких примеров использования нового «баженовского» стиля в гражданской архитектуре. Строящийся на протяжении двух десятилетий, Гостиный двор, с выразительными щипцовыми завершениями над проездными воротами, декоративными башенками на парапете, стрельчатыми сводами обходных галерей, стал яркой достопримечательностью тихой и уютной Калуги.

Фрагмент обходной галереи в здании Гостиного двора в Калуге (фото автора, 2002 год)

Одной из характерных особенностей всех ранее перечисленных построек стало использование неоштукатуренных кирпичных поверхностей в сочетании с фрагментами белокаменной облицовки. Благодаря этому произведения разных мастеров обрели черты, роднящие их друг с другом и позволяющие оценивать постройки в рамках единого стилистического направления в русском зодчестве. Несомненно, в формировании оригинального варианта «псевдоготики» в Москве важную роль сыграла и предшествующая традиция – «узорочье» местного «нарышкинского» барокко13.

Любопытно, что когда швейцарский зодчий Луиджи Руска начал реставрировать и достраивать в начале ХIХ столетия Никольскую башню в Кремле, взорванную по неизвестным причинам покидающими город французами, он счёл нужным обратиться не к западным, а русским прототипам – тому самому варианту стиля, который упрямо отстаивали Баженов и Казаков, считая его более соответствующим национальному, русскому вкусу. И белокаменные «неоготические» детали, в действительности, стали эффектной декорацией на фоне тёмно-красных кирпичных поверхностей стен. Никольская башня, представ в новом обличии, настолько покорила москвичей, что её вскоре признали одной из настоящих «изюминок» в архитектурном ансамбле Красной площади.

Аналогичный приём был также использован в те же годы архитектором Алексеем Бакаревым при строительстве Никольского собора в Можайске14. Колокольня в храме, включавшая в себя несколько ярусов, получила в завершении высокий тонкий шпиль, обрамлённый четырьмя башенками-пинаклями. Культовое сооружение, расположенное на холме, благодаря контрастному сочетанию на фасадах белокаменных вертикальных тяг, отдельных декоративных элементов и естественного тона кирпичной кладки, обрело нарядный, праздничный облик.

В числе прочих сооружений, наверное, следует ещё назвать и здание Синодальной типографии на Никольской улице в Москве, выстроенное в 1814 году зодчим И.Л.Мироновским. В нём также присутствовало некое смешение различных архитектурных форм эпохи Средневековья. В начале ХIХ столетия здание было в своём роде уникальным для старой русской столицы. Не исключено, что зодчего мог вдохновить пример оформления Никольской башни, перестроенной в этот же период в «готическом вкусе». С другой стороны, в проекте Мироновского присутствовало что-то от чарующей магии Востока или столь любимого в прежние времена в Москве «нарышкинского» барокко.

В последней трети XVIII столетия в «псевдоготических» формах в России были, ко всему прочему, выстроены и две замечательные церкви, о которых просто нельзя ни упомянуть. Отечественные искусствоведы, по праву, относят их к числу признанных шедевров строительного искусства.

Одна из церквей появилась в подмосковном селе Быково, в имении графа М.М.Измайлова, а другая – в предместьях Санкт-Петербурга. Каждый храм отличали свои яркие, сугубо индивидуальные особенности. Речи о каком-либо сходстве между ними быть попросту не могло. Творческие почерки зодчих, работавших в разных городах, существенно различались.