Богатыри земли Русской

Столь же сомнительным кажется «включение» Ильи Муромца в религиозную историю – по той причине, что в Киево-Печерской лавре якобы хранились мощи святого угодника с таким именем. Да и былинный князь Владимир, разумеется, ничуть не схож ни с Владимиром Святославичем, ни с Владимиром Мономахом, к которым время от времени норовят возвести его образ (при желании в этом образе вовсе нетрудно отыскать, к примеру, и черты Ивана Грозного).

Тут уместно напомнить в нескольких словах о развернувшейся в 1960-х годах дискуссии об историзме былин. Одна сторона – историческая школа, ведущей фигурой которой был корифей советской исторической науки Б. А. Рыбаков, – утверждала, что былины опираются на конкретные исторические события и факты. Другая же сторона, точку зрения которой выражал знаменитый исследователь русского фольклора В. Я. Пропп, полагала, что былины суть «произведения, сюжеты которых являются результатом художественного вымысла. В основе этого вымысла всегда лежит историческая действительность, но не в виде каких-то конкретных событий и фактов».

Сегодня учеными в целом признается правота В. Я. Проппа и его последователей, а сама дискуссия утратила свою остроту, однако в современных любительских «изысканиях» по поводу былин порой встречаются рассуждения в духе крайностей исторической школы и попытки «привязать» сюжеты былин к каким-либо фактическим местам и событиям. Более того, на основании таких попыток делаются далеко идущие выводы о «русской древности», получающие распространение в массовой культуре.

Но «былины нельзя читать как зашифрованные тексты и разгадывать как исторические ребусы» (Б. Н. Путилов). Былинная история и былинная география – художественные условности, отражающие реалии и представления своего времени; об этом необходимо постоянно помнить, хотя, конечно, порой соблазн сопоставить ту или иную былинную местность с точкой на реальной карте так велик…

Слово «былина» появилось в русском литературном языке лишь в 1840-х годах – как считается, первым его употребил в печати известный «собиратель старины» и этнограф-самоучка И. П. Сахаров, автор «Сказаний русского народа». По всей видимости, поводом к употреблению этого слова послужила строка из «Слова о полку Игореве» («Начати же… по былинам сего времени…»), причем эти былины – «были», правдивые истории, по которым автор «Слова» намеревался вести рассказ – были восприняты как народные сказания. Так или иначе, термин быстро приобрел популярность, хотя в рукописной литературной традиции вплоть до начала XIX века былины именовались «гисториями» или «повестями» о богатырях, а также «сказками в стихах». Сами исполнители былин, в особенности на Русском Севере, называли эти произведения стАринами.

Былины, безусловно, соотносятся с исторической действительностью, но лишь опосредовано; они складывались на протяжении столетий – быть может, начиная приблизительно с V–VI веков; их образы постоянно менялись, а потому искать и стараться подбирать для них соответствия в реальной жизни, в общем-то, бессмысленно. Ни одну былину невозможно точно датировать; по отдельным реалиям устанавливаются разве что нижние или верхние хронологические границы текстов, а в отдельных былинах выявляются отголоски традиционных, архаических мотивов – но и только.

Разговор об историчности былин естественным образом подводит нас еще к одной немаловажной особенности былинных текстов – к разнообразию вариантов одной и той же былины: каждый исполнитель пропевал собственную версию, и «канонического» текста какой-либо конкретной былины попросту не существует.

Все версии – даже если какую-то былину записывали многократно – отличались, в том числе условно-историческими подробностями. Это не «погрешность» исполнителей или тех, кто записывал фольклорные тексты; былины создавались и бытовали в устной форме на огромной территории, длительное время передавались от поколения к поколению, а потому у них и не может быть единого «канона».

Своеобразие русских былин состоит прежде всего в том, что в народе эти песни не рассказывали и тем более не читали – их пели. Сказителям при этом не требовался поставленный голос, напев служил своего рода подспорьем при исполнении, причем у каждого сказителя было несколько напевов и на один из них он и исполнял очередную былину – с любым сюжетом.

Каждое исполнение былины оказывалось отчасти новым, поскольку сказитель не воспроизводил текст механически, слово в слово и стих в стих. (В записях одной и той же былины, сделанных фольклористами от одного сказителя, без труда находятся разночтения, мелкие и существенные: к примеру, сказитель может опустить какой-то эпизод или вставить новый, может поменять стихи местами и т. д.) Былины не заучивались, а запоминались по сюжетам и формулам – типическим описаниям ситуаций; некоторые описания этого рода до сих пор бытуют в языке: «ниже облака ходячего», «лебедь белая», «гости заморские» – перечислять можно долго.

При этом сказителю все же требовалась отменная память, чтобы не путать богатырей между собой и не приписывать, скажем, победу над Соловьем-разбойником Добрыне Никитичу, посещение подводного царства Василию Буслаеву, а добывание жены в Чистом поле – Дюку Степановичу.

Иначе говоря, существовал некий набор сюжетов и шаблонов, которые сказателю полагалось помнить, но в остальном он пользовался полной свободой выражения.

Подобно всем прочим элементам традиционной культуры, будь то одежда, утварь или обряд, былина жила и живет в обилии разновидностей общего типа. Это означает, что все былинные образы – фигуры собирательные, и потому бесполезно сопоставлять былинных богатырей с конкретными историческими личностями – в одном варианте былины, например, мог действовать Алеша Попович, а в другом, с тем же сюжетом, появлялся Илья Муромец.

Столь же бесполезно и пытаться выстроить единый сквозной сюжет – даже там, где былины по главному герою объединяются в циклы, как это наблюдается в былинах об Илье Муромце и Добрыне Никитиче.

Каждая былина – вполне самостоятельное, законченное произведение со своей темой, своим сюжетом и своими героями. Известно, что на Русском Севере отдельные сказители, бывало, объединяли несколько былин при исполнении, как бы рассказывая историю жизни одного героя – скажем, былины о женитьбе Добрыни, его бое со змеем, отъезде и возвращении на свадьбу жены и о поединке с колдуньей, – но все равно получалось не последовательное жизнеописание, а перечисление эпизодов (в науке такие искусственные соединения текстов называются контаминациями). Нередко объединялись и былины об исцелении Ильи Муромца и его поединке с Соловьем-разбойником – с тем же результатом.

Все доступные нам сегодня сведения об отдельных богатырях и их подвигах аккуратно извлечены исследователями из разнообразия былинных вариантов и представляют собой фактически реконструкции богатырских судеб.

Сколько всего богатырей?

Несмотря на отсутствие в былинах сквозных сюжетов, при изучении этих песен не так уж трудно выделить отдельные «кирпичики», или сюжетные темы (мотивы), которые раскрывают те или иные подробности устройства былинного мира. К примеру, из былин о Вольге и Василии Буслаеве выводится сюжетная тема чудесного рождения и богатырского детства, а из былин о Святогоре, Илье Муромце и Микуле Селяниновиче – сюжетная тема смены богатырских поколений.

Опираясь на мотив смены поколений, этнографы и фольклористы еще в XIX столетии предположили, что правомерно разделять русских богатырей на два поколения – старшее и младшее; в современной науке это деление с оговорками принимается, хотя относительно того, кто именно принадлежит к старшему поколению, согласия среди ученых не наблюдается.

Позднее было предложено выделять группу богатырей, которые выезжают свататься, – этот мотив признается едва ли не древнейшим среди прочих, несомненным отголоском отношений в родовом обществе, когда брак подразумевал переход в другой род и потому воображался как крайне опасное событие.

Также были попытки разделить богатырей на «подлинных» (тех, кто бьется с чудовищами и прогоняет врагов) и «мнимых» – купцов, как Садко или Ставр Годинович, или придворных, как Чурило Пленкович. Кроме того, «исконные» русские богатыри – тот же Илья, Добрыня, Алеша и другие – противопоставлялись богатырям иноземным, «заезжим», к числу которых принадлежат Дюк Степанович, Чурило и Суровец-суздалец.

Вдобавок имеется и разделение географического свойства – богатыри киевские и богатыри новгородские, когда героев объединяют по тому месту, где они совершают свои богатырские деяния или откуда отправляются на подвиги: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович – это богатыри так называемого киевского цикла, как и почти все прочие герои, поименованные в былинах, а новгородских богатырей известно всего трое – Садко, Василий Буслаев и Гаврило Алексич (промежуточное положение занимает Хотен Блудович, былины о котором связаны и с Киевом, и с Новгородом).

Все эти попытки выделить из состава богатырства русского типические разряды – или «чины», как говорили в старину, – объясняются стремлением сделать былинный мир понятнее для читателя и слушателя и полнее его описать. В самом деле, без распределения богатырей по «чинам» в соответствии с каким-либо принципом классификации никак не обойтись, ведь иначе придется рассказывать о каждом герое былин по отдельности, упуская из вида немаловажные общие черты и превращая изложение в «сумбур любопытных частностей и диковинок», как сказал однажды, пусть и по другому поводу, один русский бытописатель XIX столетия. Поэтому в нашей книге богатыри тоже делятся на типы, и к этому делению мы вернемся чуть ниже, но сначала попробуем охарактеризовать целое и ответить на вопрос, а сколько всего богатырей знает русский эпос.

Слово «богатырь» по своему происхождению – скорее всего, тюркское; ему родственны монгольское «багатур» и известное народам Средней Азии слово «батыр». В XIII–XV веках в войсках монголов почетным титулом «бахадур» награждали за военные заслуги или личную доблесть, а сегодня это распространенное мужское имя в Центральной Азии.

Считается, что на Руси слово Богатырь вошло в употребление с XV столетия.