Время врачевать

Кирилл Коробко

Время врачевать

Часть 1. Гостиница «Железный вепрь».

Монах

Уже начинает смеркаться, когда на тропинке, ведущей через перелесок, появляется одинокий всадник. Высокий костлявый человек, по виду монах. Его сутана промокла насквозь и вся забрызгана грязью. Он едет на муле. Животное под стать хозяину: кажется, эта кляча состоит из одних только костей.

Пошатываясь и поскальзываясь, изможденная скотина с трудом переставляет копыта, с чавканьем выдирая подковы из раскисшей грязи.

– Давай, давай, Серый, – подбадривает монах своего еле ковыляющего мула, – давай, двигай мослами! Шевелись, недолго осталось. Доберемся до трактира, будет тебе полная торба овса! А мне хороший кусок сладенькой рыбки… Не упади только, дружище…

Впереди, между деревьев, уже показался перекресток. На перекрестке стоит трактир.

Про этот трактир знают все путешествующие. Он расположен ровно посередине между Люнелем и Нимом.

Трактир называется «Железный вепрь». Над воротами, на цепях, висит кованая вывеска. Почерневшая от непогоды железная фигура должна изображать бегущего кабана. Впрочем, фигуру на вывеске можно принять и за собаку, и за осла…

Трактир обнесен массивным деревянным забором, с заостренными кольями. Перебраться через такой забор не так-то просто. Проникнуть внутрь можно только через массивные ворота, из почерневшего дуба, окованного толстыми накладками из железа.

Святой отец непрерывно понукает животное голосом и шпорами, заставляя преодолеть триста последних саженей до высоких дубовых ворот гостиницы.

В этом году конец октября выдался на удивление сырым, грязным, и противным . Дороги раскисли. Свинцовое небо, висящее над самой головой, непрерывно сеет мелкий холодный дождик. Пахнет сыростью, грязью, гнилью, прелью…

Местность здесь бугристая. По обеим сторонам дороги, тут и там, возвышаются холмы, густо поросшие лещиной, липой и осиной. Кое-где величественно возвышаются дубы. Деревья сбросили листья, отчего лес кажется серым, пустым и мертвым. Лишь изредка вызывающе зеленеет еловая хвоя.

Новая ланкедосьенская дорога, из Люнеля в Ним (на которой стоит трактир), широкая и прямая. Эту дорогу проложил король Людовик Девятый, сразу после крестового похода1.

А вот узкая просека, по которой выехал монах, прихотливо вьется среди деревьев. Случайный путник, увидев измученного распутицей монаха, несказанно удивился бы. Странный монах зачем-то проехал по раскисшей дороге лишний лье2, миновав монастырь Сент-Жев.

Этот проселок ведет от ворот замка Каверак, что на севере отсюда, мимо монастыря Сент-Жев, к небольшой деревушке к югу от трактира.

А ведь каждый знает, что монаху, чтобы проникнуть за стены любого монастыря, достаточно стукнуть в ворота и пробормотать молитву. Его тут же пригласят внутрь, где путешествующий святой отец обязательно получит трапезу, постель в теплой келье, и обычную порцию местных монастырских сплетен…

Впрочем, дорога пуста. Никто не рискует отправиться в путь. Все пережидают ненастье. Некому удивляться причуде монаха, миновавшего монастырь, для того, чтобы постучать в ворота гостиницы…

Трактирщик

Монах, добравшись, наконец, до трактира, со стоном сползает с седла. Вздохнув, он стоит, сутулясь от усталости, перед воротами.

Мула колотит крупная дрожь. Его шатает. Кажется, он вот-вот упадет.

Монах треплет его по холке:

– Ну вот, Серый, вот и приехали. Сейчас тебе будет теплая конюшня и овес…

Подняв руку, святой отец берет молоток, висящий на досках ворот, и колотит в потемневшую от влаги створку.

За воротами, проснувшись, яростно загавкал пес. Собака, пригревшись, сладко спала в своей будке, а теперь наверстывает службу. Пес, гремя цепью, хрипло, с подвывом лает, встречая гостя.

Монах, похлопывая своего скакуна по шее, терпеливо ждет, прислушиваясь.

Вот, во внутреннем дворе, скрипнула дверь. Зачавкали шаги по грязи. Визгливый мужской фальцет приказывает псу заткнуться.

Лязгает засов. На воротине открывается крохотная форточка, забранная толстой решеткой. В окошке появляется сизая физиономия трактирщика. Физиономия пытается осклабиться в приветливой улыбке.

Увидев францисканца, одутловатое лицо сразу принимает угрюмое выражение. Святой отец с головы до ног запачкан грязью. Серая сутана, из плотной серой шерсти, намокла и потемнела, мокрый капюшон облепил голову. Монах высок и широкоплеч, чрезвычайно худ. Узкую талию охватывает кордилья – веревка из мочала, завязанная особым узлом.

– Чем обязан, отче? – хрипло вопрошает сизая морда в форточке.

Святой отец отбрасывает капюшон. Аскетичное лицо, острые черты лица, пронзительные серые глаза. Подбородок, щеки и череп покрыты белесым ежиком. Хозяин гостиницы с удивлением замечает у монаха, над левым ухом, пятно совершенно черных волос.

Монах пристально смотрит на трактирщика. Его серые глаза режут, как сталь.

– Это постоялый двор? – осведомляется монах низким голосом, в котором слышатся нотки насмешки и сарказма.

– Он самый, святой отец, – отвечает сизая морда. – Постоялый двор «Железный вепрь». Что угодно?

– Если это постоялый двор, следует приветливей встречать постояльцев, – несколько раздраженно отвечает монах. – Мне нужна комната и ужин. И овес, для моего Серого.

Трактирщик спохватывается. Пробормотав «сей же час, ваше преосвященство», он захлопывает форточку и начинает греметь запорами.

Наконец, разбухшая створка ворот откатывается в сторону. Кордильер перебрасывает поводья через голову своей полуживой клячи, и ведет ее во двор.

Хозяин кланяется и улыбается. В правом кулаке трактирщика зажат совсем не маленький мясницкий нож, измазанный чем-то черным. Он недоуменно смотрит на свой тесак, явно не зная, как с ним быть. Наконец, покрутив его между пальцев, он засовывает его себе, ссади, за пояс.

Теперь, когда его руки свободны, он крестится, кланяется, целует святому отцу измазанную дорожной грязью руку.

– Заходите, заходите, ваше преосвященство! Позвольте вашу лошадку сюда… вот здесь, в конюшню ее заводите… я сейчас овса принесу… слуге скажу, чтобы он ее обиходил… вычистил и воды дал…

Хозяин кланяется с притворным радушием. Надо же, уже неделю ни единой души… Хоть бы облезлого купчишку бог занес… так нет же! Нечистый (тьфу-тьфу) принес этого дармоеда… Комнату ему дай, накорми, напои, обсуши, так еще и денег попросит, на монастырь…как будто монастырей у нас мало…

Он вводит монаха во двор, не переставая кланяться и креститься.

Монах окидывает взглядом трактирный двор.

Возле ворот, слева, сидит у своей будки цепной кобель. Пес, высунув язык, улыбается до ушей – ему и такое зрелище в развлечение.

Прямо перед входом – каменный колодец с массивным воротом. Гостиница, деревянное строение в два этажа, занимает почти весь двор. Справа от нее конюшня, слева – скотный двор, курятник, огород.

Тропинка, выложенная плоскими камнями, огибает колодец справа. Она ведет на конюшню, а от нее – к входным дверям гостиницы.

Святой отец заводит своего измученного скакуна в конюшню. Ловко расседлав мула, вешает седло на гвоздь. Расстегнув узду, вынимает из рта лошади трензель. Поднимает ноги мула, одну за другой, осматривает копыта, проверяя подковы. Оглянувшись по сторонам, видит в углу огромную кучу соломы. Он идет в угол, выдирает из кучи пучок побольше. Закрутив солому в жгут, обтирает животное насухо.

Когда с этим покончено, он снимает с перегородки попону, оставленную здесь хозяином для постояльцев. Расправляет ее, и набрасывает на спину своего друга. Тут возвращается трактирщик, неся на плече мешок с овсом. Поставив мешок в угол, хозяин развязывает его. Сняв с гвоздя деревянный черпак, отмеряет меру овса.

Монах заводит мула в денник с наполненной кормушкой. Убедившись, что серый стал хрупать овес, он похлопывает его по шее. Только тогда святой отец покидает конюшню, и идет вслед за хозяином.

Трактирщик открывает скрипнувшую дверь, и оба оказываются в гостиной – общем зале. Сейчас здесь холодно, темно и пусто.

Францисканец

– Питѝ! – визгливым фальцетом окликает хозяин, до странности напоминая сейчас своего кобеля.

За перегородкой, на кухне, раздается шорох. Оттуда выползает серое существо – не то мальчик, не то девочка, лет девяти-десяти.

– Пити, принеси дров! – приказывает хозяин. – Растопи камин в зале! Поставь греться воду – видишь, святому отцу нужно с дороги умыться и обсушиться! В конюшне стоит лошадь его преподобия: позаботься о ней! Возьми скребницу, и очисти лошадку от грязи. Овса я ей уже засыпал, а ты дай ей напиться!

Слуга, молча вытерев нос рукавом, исчезает.

– Сколько берешь за постой, хозяин? – спрашивает монах.

Хозяин ошеломлен. Где это видано, чтобы монахи платили?

Вслед за удивлением на одутловатом лице хозяина появляется гримаса облегчения. Хоть какой-то доход! Святой отец не будет есть-пить задарма…

Францисканец искоса наблюдает за этим небольшим представлением, еле заметно улыбаясь одними глазами. Для него простое лицо хозяина – открытая книга.

– Ежели с ночевкой, тут от комнаты зависит. Для благородных, на втором этаже – половина ливра. Для купчишек, на первом этаже, шесть солей3. А для черни, если на конюшне переночевать, то одного соля, с носа, достаточно будет.

– А еда у тебя как?

– За еду отдельно. Если только пообедать или, там, позавтракать, то благородному и купцу – три соля. Это с вином, значит. Ну, а чернь, та вина не пьет, с тех один соль.

Монах кивает, и идет к стойке, перегораживающей зал.

Пошарив в своей сумке, свисающей с плеча, он выуживает пригоршню монет. Это милостыня, которую он собрал по дороге. В основном, в этой массе серебро4, но есть и несколько золотых флоринов.

Отсчитав денье на десять солов, святой отец кладет их на столешницу.

– Вот что, хозяин, – говорит монах, – комнату я возьму на втором этаже, где почище. Ужин вели приготовить мне наскоро, постный. Но, сперва, я хочу побриться. Горячей воды мне в комнату отправь. Мыло. Хорошую бритву. Как умоюсь, побреюсь и переоденусь, спущусь вниз поужинать. Слуге скажи, чтобы сутану мне постирал. Пусть сапоги очистит, и салом смажет, да хорошенько!

Только сейчас хозяин замечает, что из-под забрызганной грязью сутаны странного монаха торчат носки добротных дорожных сапог.

Это снова приводит его в замешательство. Всем известно, что францисканцу одеть обувь – все равно, что поесть мяса в пост.

Впрочем, решает он, какое мне дело? Этот странный святой отец заплатил, да за сутки вперед. Что еще трактирщику надо?

– Все будет сделано, ваше преосвященство. Как мне записать вас в свою книгу5? На сколько остановитесь?

Святой отец поправляет его:

– Ко мне следует обращаться просто «ваше преподобие». Я брат Гуго, монах святого ордена Франциска Ассизского. Сутки здесь отдохну, потом дальше поеду. А тебя как зовут?

– Жак, ваше преосвященство.

– Хорошо, Жак, показывай мне мою комнату…

Брат Гуго

Сгребая монеты со столешницы, хозяин машинально прикусывает пару денье – не фальшивые ли? Он поднимается по лестнице, показывая францисканцу дорогу. Следом Пити уже тащит оловянный таз, в котором стоит парящий кувшин с кипятком, примостились горшочек со щелоком, и бритва. Через плечо подростка перекинуто серое холщовое полотенце.

Через час святой отец спускается вниз. Серую свою сутану он снял, сапоги оставил в комнате. Спускаясь по скрипучей лестнице, шлепает босыми ногами. Он умыт, чисто выбрит, сияет голым черепом. Черная ряса на стройной талии повязана простой веревкой из мочала.

Хозяин, суетясь, накрывает монаху стол рядом с пылающим камином. На оловянном блюде, перед гостем, томленая в молоке рыба, вареная репа, маринованные луковицы, немного зелени, горчица.

– Вина прикажете? – заботливо спрашивает хозяин.

Кивнув головой на это предложение, францисканец складывает руки, поднимает глаза к потолку, и негромко читает «Pater noster»6. Сотворив молитву, принимается, не торопясь, за еду. Хозяин идет на кухню, за кувшином и оловянным стаканом. Поставив стакан перед гостем, наливает ему вина. Святой отец неторопливо ест, а Жак стоит рядом, ожидая, пока гость насытится.

Сделав глоток вина, монах немного морщится. Подняв глаза, замечает подобострастно осклабившегося хозяина.

– Что-то, любезный господин Жак, не вижу твоих постояльцев, – роняет святой отец. – Конюшня у тебя пустая. Я один тут? До меня никто не проезжал?

– Кого-то ждете, ваше преосвященство?

Монах хмурится, выказывая неудовольствие чрезмерным любопытством хозяина. Тем не менее, помолчав, он отвечает:

– Рассчитываю повстречать тут кое-кого… Мне сказали, этот человек выехал из Сомьера в сторону Нима…

Хозяину становится ясно, почему странный монах проехал мимо сент-жевского монастыря.

Он спрашивает:

– А как вы ехали, ваше преподобие?

– Через Конжени и Ланглад.

– А, это по старой дороге… Из Сомьера можно добраться, в Ним, по новой дороге, через Люнель. Эта дорога, хоть и чуть длиннее, зато гораздо лучше. Возможно, вы разминулись. Что за человек этот?

Этот вопрос нравится монаху еще меньше. Он опять хмурится.

– Ты прав, Жак, возможно, мы разминулись.

Он повторяет вопрос:

– Итак, Жак, где же все твои постояльцы?

– Так ведь как истинный Бог, третью неделю уже нет никого, ваше преосвященство, – с готовностью отвечает хозяин. – Вы посмотрите только, какой погодой наградил нас господь! Никто носу из дома не высунет. Дожди идут уже третью неделю, где такое видано? В прошлом году, вот, погода была хорошая, сухая, народ валом валил. Кто на ночь остановится, кто на день, а кто пообедать просто. Или вином горло промочить заезжали. Господа рыцари, восемь господ, жили. Целых три недели жили – турнир его сиятельство маркиз устраивали. Всегда были постояльцы, такого, чтобы трактир был пуст – такого отродясь не было… Помню, пока жива была моя покойная супруга, мадам Ковье…

Монах вполуха слушает воркотню хозяина, потягивая вино, и продолжает хмуриться. Похоже, это не те сведения, которые он хочет услышать.

– В твоей гостинице, что, слуг совсем нет? – перебивает он словоохотливого трактирщика, когда Пити на кухне с грохотом роняет что-то.

– Конечно, есть слуги, – объясняет хозяин. – Четыре лакея, и буфетчик, и два повара. Только я всех, кроме племянника моего Пити, отправил в деревню, чтоб не ели зря моих припасов, и не лакали вино, значит.

Монах кивает, думая про себя: «Как же. По твоей опухшей роже, прохвост, видно кто лакает твое вино». Он рассеяно спрашивает:

– А вдруг приедет кто?

Жак делает широкий взмах рукой, отметающий сомнения святого отца, и самоуверенно возражает:

– Сам обслужу. Когда мадам Ковье, упокой ее душу, преставилась, пришлось мне самому вести хозяйство. Я ко всему привычный. Ну, а если погода наладится, и Господь сподобит, чтобы постояльцы появились, тогда я своих людей из деревни-то и вызову. Тут миля всего. Вот, Пити, сбегает и позовет! Нынче все путники сидят по домам, ждут твердой дороги… Потому-то никто и не едет…

Монах рассеяно кивает, потягивая из оловянного стакана дряное винцо. За его спиной весело трещит пламя, отбрасывая багровые сполохи на потемневшие, от времени, стены. Камин источает уют, тепло и истому…

– А деревня как называется?

– Бернис, ваше преподобие…

На улице уже совсем стемнело. Хозяин оставляет постояльца, чтобы обойти гостиницу, закрыть ставни и опустить засовы. Затем выходит на улицу, что-то говорит своему кобелю, гремит цепью.

Прикончив вино, монах достает четки. Откинувшись от стола, закрывает глаза.

«Где дьявол носит этого scoundrel 7?», – раздраженно думает он, – «Как я мог так ошибиться? Сомьерский трактирщик сказал мне, что видел, как крестоносец поехал в Ним, по старой дороге. Соврал, конечно, старый moonshiner8. Надо было остановиться в Конжени, и все выспросить. А я решил, что вот-вот его догоню. Чуть Серого в этой грязи не утопил. Еще бы миля – и он попросту свалился бы, от изнеможения».

Вернувшийся хозяин, посмотрев на закрытые глаза гостя, на цыпочках ретируется на кухню, дав по дороге подзатыльник Пити, не вовремя грохнувшему оловянной кружкой об поднос.

Догорающий камин уже не трещит пламенем, а спокойно источает тепло из тлеющих углей.

Святой отец кажется задремавшим, и только его пальцы, перебирающие четки, выдают, что это не так.

Трактир погружен в тишину и покой. Пощелкивают четки, под полом что-то точит мышь. Во дворе возится кобель, позвякивая цепью, с конюшни доносится всхрапывание мула. Хозяин чем-то булькает на кухне, гулко глотает. Потом сопит, кряхтит и вздыхает.

Тамплиер

Задумчивость францисканца нарушается стуком молотка на воротах, и лаем кобеля. Святой отец открывает глаза. Подавшись вперед, он прислушивается к тому, что происходит во дворе.

Мимо него рысцой, с лампой в одной руке, и тесаком в другой, пробегает трактирщик Жак. Грохает дверь. Слышно, как Жак цыкает на пса. Со двора доносятся едва различимый разговор. Вслед за фальцетом хозяина раздается приятный баритон, спрашивающий ночлег и конюшню.

Францисканец вслушивается. Голоса сменяются скрипом воротной створки, звяканьем сбруи, конским всхрапом, чавканьем копыт по раскисшей земле. Голоса перемещаются на конюшню, о чем разговор, уже не разобрать.

Монах, поерзав на стуле, принимает более непринужденную позу. Тем не менее, глаз со входной двери он не спускает.

Скрипнув, дверь отворяется, и пропускает Жака. Следом за ним порог перешагивает высокий, очень широкоплечий человек.

На нем белый стеганый плащ с нашитым красным лапчатым крестом. На голове – гладкий отполированный шлем в виде полушария, с которого на спину свисает кольчужная бармица. Из-под плаща поблескивает кираса.

Плащ промок до нитки, его полы измазаны грязью. Поверх плаща кожаная перевязь, с внушительным двуручным мечом. За спиной – белый щит, с таким же, как на плаще, крестом.

Переступив порог, тамплиер, осенив себя крестом, провозглашает:

– Pax huic domui9!

Бросив в нового постояльца острый взгляд, францисканец кивает самому себе. Он удовлетворенно улыбается. «Похоже, это он и есть», – думает он. – «Судя по описаниям – точно он. Высокий, широкоплечий, с приятным голосом, нос с горбинкой, на щеке едва заметный шрам…»

Поднявшись на ноги, кордильер крестится и отвечает:

– Gloria in excelsis Deo10…

Рыцарь поворачивается на голос из полутьмы. Заметив стоящего у камина францисканца, удивленно поднимает бровь.

Жак достает свою гостиничную книгу.

– Как записать вас, господин рыцарь? На сколько остановитесь?

– Шевалье де Антре, – отвечает человек в плаще. – И мой оруженосец Артур. Переночуем, а утром поедем дальше…

У него мягкий голос и улыбчивое лицо.

Распахивается дверь, и в зал проскальзывает юноша, в белом стеганом плаще тамплиера, но без крестов. Щита у него нет. Вооружен коротким кинжалом, который висит на кожаном кушаке.

Он тащит на плече дорожный саквояж. Юноша гибок, как лоза, румян, верхняя губа и щеки покрыты пушком, не знающем бритвы.

– Мне комнату и ужин, – продолжает рыцарь-храмовник. – Поужинаю тут, внизу. Артур поест на кухне. Спать он будет на конюшне, охраняя лошадей.

«А это что за fuck puppet11?», – изумляется брат Гуго, разглядывая Артура. – «Никто мне и словом не сказал про оруженосца! Вот так новость! Не спутает ли мне мальчишка планы? Интересно, какую роль он при рыцаре выполняет? Просто оруженосец… или еще и петушок? Смотрите-ка, какой смазливый! Не хватало еще, чтобы из-за сосунка рухнула вся наша операция… Надо аккуратно выспросить про него… А потом придумать, как нейтрализовать эту помеху…»

Шевалье, ожидая, пока хозяин накарябает его имя в свою книгу, разглядывает кордильера.

Поза и выражение лица монаха не выражают ничего, кроме вежливой скуки. Встретившись с новым постояльцем глазами, францисканец отвечает на легкий поклон рыцаря вежливым кивком.

Он вновь садится, откидывается на стуле и прикрывает глаза.

Несколько минут в трактире царит обычная суета, отмечающая вселение гостя. Пити и Артур носятся вверх-вниз по лестнице, из комнат наверху слышен мягкий баритон гостя, и визгливый фальцет хозяина.

Наконец, все устраивается.

Жак и Пити спускаются вниз, и исчезают на кухне. Оттуда слышен грохот разбившегося кувшина, шлепок подзатыльника, горький плач, и пожелание племяннику провалиться в преисподнюю, вместе со всей разбитой им посудой.

Священник, закрыв глаза, сидит неподвижно, как статуя. Он ждет. На кухне продолжается возня: стук ножа, шкворчание сковородки. Визгливый голос хозяина раздает приказы, понукания и проклятья. Пятки Пити рассыпают частую дробь по деревянному полу. Сверху, над головой, раздаются гулкие шаги рыцаря.

Наконец, наверху хлопает дверь, и по скрипучей лестнице спускается новый гость. Несмотря на грузность, он легко несет свое тело. Шевалье успел переодеться. Он щеголяет в фиолетовом бархатном камзоле, красных рейтузах и зеленых чулках.

Де Антре останавливается посреди залы, и смотрит на францисканца.

Тот, почувствовав взгляд, открывает глаза, и поднимается на ноги. Монах, при своем немалом росте, на пару дюймов ниже шевалье. Настолько монах костляв, настолько новый гость мускулист. Оба гостя вторично обмениваются поклонами.

Поскольку францисканец уже занял место за столом спиной к камину, де Антре садится напротив.

– Вы уже поужинали, святой брат? – вежливо спрашивает прибывший.

– Поужинал, брат мой. Час назад, – так же вежливо отвечает монах, – но, не откажусь от еще одного глотка вина… Хотя, должен вас предупредить: хозяин скуповат. Его вино – законченная кислятина.

Тамплиер кивает и кричит на кухню:

– Хозяин!

Из кухни выскакивает Жак. Он выслушивает просьбу нового постояльца:

– Неси лучшее вино. Да смотри, прохвост, если принесешь мне такую же кислятину, как святому отцу, я тебе ее на голову вылью!

Жак низко кланяется, и исчезает на кухне. Через минуту перед путниками стоит кувшин с превосходным тосканским вином, два оловянных стакана.

Следом Пити тащит глиняную миску, наполненную вареной репой, зеленью и жареным мясом.

Францисканец неторопливым жестом благословляет пищу, а голодный его сосед с рычанием вонзает в мясо зубы.

Насытившись, здоровяк несколько раз откровенно рыгает, даже не удосужившись прикрыть рот ладонью.

Брат Гуго, во время трапезы, тянет вино из стакана, откровенно рассматривая соседа.

Широкое лицо рыцаря обрамляют длинные локоны каштановых, начинающих седеть волос. Гладко выбритое лицо загорело, как у человека, все время находящегося на свежем воздухе. Левую щеку от глаза до угла рта пересекает небольшой шрам, отчего кажется, что рыцарь щурится и усмехается одновременно. Великолепные, слегка крупноватые зубы. Карие глаза. Нос с горбинкой. Ладони покрыты мозолями, но не теми, по которым можно узнать крестьянина, а теми, что вызваны долгими упражнениями с мечом и пикой. Очень прямая осанка всадника, много времени проводящего в седле.

Францисканец признается:

– Это вино, вроде, получше той дряни, которую любезный Жак налил мне в первый раз.

Плеснув себе вина, тамплиер осушает полстакана одним глотком, затем соглашается:

– Вы правы, это вино вполне сносное.

Они наливают себе еще по стакану. Тамплиер представляется:

– Я рыцарь-храмовник, меня зовут Сент-Жак де Антре.

Францисканец салютует ему стаканом вина и отвечает:

– Меня зовут брат Гуго. Как видите, я кордильер.

– Брат Гуго… брат Гуго, – нахмурившись, припоминает здоровяк, – где-то я слышал это имя. Не могу вот так, сразу, вспомнить, где, как, и когда…

Рыцарь, потягивая вино, некоторое время разглядывает своего vis-à-vis12.

Видимо, он приходит к какому-то выводу, поэтому лукаво улыбается. Он с легкой иронией смотрит на своего соседа:

– Тоже избегаете садиться спиной ко входу, святой отец?

Монах, улыбнувшись одними глазами, слегка кланяется в знак согласия. Он подносит ко рту свой стакан:

– Вы сказали: «Тоже»? А кто еще?

Тамплиер улыбается в ответ:

– Полагаю, это я. У меня тоже привычка сидеть лицом ко входу. Если бы не ваши четки и ряса, отче, я бы принял вас за военного. Выправка, то, как вы осматриваете людей…

– Следует отдать должное вашей наблюдательности, брат мой, – отвечает монах, слегка пригубив вино.