Чтоб человек не вымер на земле…

По виду – так полная рвань.

И что теперь? Вряд ли другие

В такую зайдут глухомань.

Они присоседились с края,

Озвучив свои имена:

«Я – Чайка, кликуха такая!

А я – так и вовсе Волна!»

У них на двоих – три фингала,

И то хорошо хоть не шесть,

Не слабо их жизнь потрепала.

Ну ладно, какие уж есть.

Витюха, конечно же, рожу

Скорей отвернул в уголок,

Что, типа, маркизам негоже

С такими вступать в диалог.

А нам ничего, мы попроще,

Чего там, девчата, гуляй!

Володька из банки наощупь

Им пива налил через край,

А всё потому, что стемнело

На этих задворках Земли,

Но сразу наладилось дело,

Когда мы костёр разожгли!

Как в море подводная лодка,

Вдали ясный месяц плывёт,

И песней весёлой Володька,

Как шпагой, пронзил небосвод.

Ну, это он так, понемножку

Размялся, проверил вокал

И тут же губную гармошку

Для пущего кайфа достал!

И вот уж невидимый некто

Внезапно, по зову души,

Включил на пригорке прожектор

И крикнул: «Кудрявый, пляши!»

Ну, это ко мне, я кудрявый,

Эх, братцы, была не была!

Бывает, скачу я на славу

Не хуже любого козла!

Мой выход! Гармошка играет!

Вперёд! Раз-два-три, понеслась!

Теперь-то уж точно я знаю,

Что встреча друзей удалась!

Две тётеньки – Чайка с Волною,

Печаль разнося в пух и прах,

«Цыганочку» пляшут со мною –

Две шмары с бычками в зубах!

За ворот схватив, за фуфайку,

Росточком-то сам хоть и мал,

Психолог вдруг взял, да и Чайку

Подбросил, но, правда, поймал!

И, шаря у нас под ногами,

Приняв эстафету от нас,

Прожектора луч вместе с нами

Пустился, не выдержав, в пляс!

Володька, Сергуня, все наши

Не чуют уже даже ног,

И к нам заявился, и пляшет

Мужик, что прожектор зажёг!

Вот так оно в жизни бывает!

Народ, я люблю тебя! Шпарь!

Один в нас огрызком пуляет,

Другой зажигает фонарь!

«Гуляйте!» – ощипанный, куцый,

Нам грач прокричал с высоты, –

Менты, мол, сюда не суются!

Да ладно, мы сами менты!

Ну что? Мы под музыку Вовки

Плясали часа полтора,

Мы вили из Вовки верёвки:

«Играй! Ать-два левой! Ура!

А ну-ка, ещё вдарим, вмажем

На зависть любому врагу!»

Хозяин прожектора даже

Взмолился: «Устал! Не могу!»

Вообще-то он на ногу быстрый,

Он нам из бытовки своей

Принёс бормотухи канистру –

Кто хочет её, тот и пей!

Ну, мы-то всё больше по пиву,

А градусы чтоб повышать,

То это вопрос щекотливый,

И можно ли пиво мешать

С сомнительным крепким напитком –

С лосьоном, с аптечной бурдой,

Тут версий мудрёных с избытком,

Одна веселее другой.

И, кстати вот, к слову «берёза»

Я рифмы не знаю сильней,

Чем слово короткое – «доза»,

Что мы принимаем под ней.

(О пиве я – это святое,

О водке уже, на крайняк,

А всех этих дел с наркотою

Мой ум не приемлет никак).

И как эту дозу отмерить,

И как лакировка пойдёт –

В каком, наконец, интерьере, –

Ответственный нужен подход!

«Во-во, без него никуда нам,

Иначе ты сразу пропал, –

Жонглируя полным стаканом,

Наш новый знакомый сказал, –

Стезю свою каждый отыщет,

У всех нас свои рубежи!»

«Давай, мы сказали, дружище,

Садись, о себе расскажи!»

Хозяин прожектора этот

Хороший был с виду мужик,

Но что там в его голове-то,

Он сам до конца не постиг.

«Там мысли, – сказал он, – теснятся,

Как в бочке солёная сельдь,

Я понял, всё склеилось, братцы,

Что мент – это жизнь, а не смерть!

Три года, а то и четыре

Я чувствую скрежет в мозгу:

Случится чего-нибудь в мире,

И я свой прожектор зажгу!

Не ждал я, что так оно будет,

Я думал, что всё уж, кранты,

А тут вон нормальные люди

Пришли, да ещё и менты!»

Какая-то смутная горечь

Была у него на душе.

«А как тебя звать-то?» «Егорыч».

«А где ты живёшь?» «В шалаше».

«Да ну? Не бывает такого!»

«Бывает. Газеты всё врут,

В которых об этом ни слова.

Да тут и в землянках живут.

Судьба, что трясёт по ухабам,

Давно уже мне не мила.

Я раньше работал прорабом,

Здесь стройка большая была.

Но кто-то её заморозил,

Хоть вешайся к чёрту со зла,

Да вот хоть на этой берёзе,

Что к свету сквозь тьму проросла.

И мир мой на паузе замер,

И где уж там быть на плаву?

Ну вот я и запил с бомжами,

Да так вот средь них и живу».

«А дальше-то что?» «Да всё то же.

Но Чайка с Волной говорят:

Надейся и жди, и, быть может,

Пойдёт наше дело на лад.

Однажды большая работа

Кипеть будет даже и тут,

Мы всё обустроим в два счёта,

Когда нам отмашку дадут.

Пчелиным закружится роем

Народ здесь, и мы, наконец,

И Дом пионеров построим,

И новый культурный дворец.

Серьёзных особых загвоздок

Как будто бы даже и нет,

И жизнь возродится, и воздух

Здесь песнями будет звенеть!»

«Эх, жизнь, стрекоза-вертихвостка! –

Прорезались Чайка с Волной, –

Одну небольшую загвоздку

Нельзя обойти стороной!

В далёкое прошлое мостик

Однажды привиделся нам,

Здесь раньше бульдозером кости

Ровняли с землёй по ночам.

Сейчас-то он старый и ржавый,

А в тридцать каком-то году

Бульдозер трудился на славу,

На полном работал ходу!»

«Нас не было даже на свете,

А кто-то с тех пор ещё жив, –

Сказала Волна, – он ответит,

Мол, быль это всё или миф.

Я с мамкой и папкой общалась,

По их выходило словам –

Что в землю уже не вмещалось,

Сгребали ковшом в котлован.

И краской ли нынче, извёсткой,

Пожалуй, что лишняя блажь –

Замазывать эту загвоздку,

Поди ты такое замажь!»

Какой-то хромой оборванец

Пришёл к нам окольной тропой.

Я видел хронических пьяниц,

Но этот совсем не такой.

Но, правда, нетрезвый немножко,

Морщинами лик испещрён,

Как шрамами. «Вот вам картошка,

Давайте её испечём!»

«А сам ты кто будешь, скажи нам!»

И хриплый в ответ хохоток,

Как ржавая брякнул пружина:

«Кто-кто, да никто! Дед Пихто».

Егорыч сказал: «Повезло вам.

Он, кстати, нисколько не врёт,

Что он Дед Пихто. Этим словом

Его вся округа зовёт.

Да ладно ещё, хоть не Пушкин.

Насчёт «повезло» поясню:

Обычно он с третьей чекушки

Заводит свою хреновню,

С улыбкою лёгкой, небрежной

На серых от пыли устах,

Что рухнет оно неизбежно,

Всё то, что стоит на костях.

А я говорю, что не рухнет,

И пусть ерепенится враг,

Тут, братцы, особая кухня,

Тут яма размером с овраг.

С тех пор много лет пролетело,

Поверьте правдивым словам,

Я сам расширял это дело,

Чтоб вышел большой котлован!

Сработано было солидно.

У ямы глубокое дно.

Костей этих больше не видно.

Их все закопали давно.

Хоть память во мне неплохая,

Чтоб так её просто пропить,

Но я потому и бухаю,

Чтоб всё поскорее забыть.

Мой разум подвижный и прыткий,

И все мне причины ясны,

Зачем они, эти напитки,

Такие, как водка, нужны.

Затем, чтоб они помогали

Поменьше нам думать о том,

Чего там у нас под ногами

Спрессовано толстым пластом.

И надо спокойно, без злости

Смотреть нам вперёд, а не вспять.

А вдруг эти самые кости

Захочется нам сосчитать?

Для дружной полезной работы

Во имя великой страны

Способности к устному счёту

Бывают порой и вредны.

А выпьешь сто грамм, и нормально,

А сто пятьдесят долбанёшь,

И, хмурый такой весь, печальный,

Весёлым скворцом запоёшь!

Вот мы ничего и не знаем

Про эту подземную жуть.

Нормально по жизни шагаем.

Нам кости подошвы не жгут.

Так, может быть, в этом, ребята,

И есть он, особый наш путь,

Чтоб, как бы ни шёл ты куда-то,

По сто пятьдесят долбануть!

От водки уж точно вреда нет,

А есть только польза одна.

Она настоящий фундамент,

Опора на все времена!»

Мы все обалдели немного

От этой трактовки его,

Что можно идти в путь-дорогу,

Не помня себя самого.

Психолог глазел ошалело

В холодную чёрную тьму:

«За красных я или за белых?

Уже я и сам не пойму!»

«А смысла-то в этом вопросе, –

Сказали ему, – с гулькин нос!

Он в том, чтоб ты бабу подбросил,

Поймал и до места донёс!»

«Куда? Что за место такое?»

«Туда, где в объятиях с ней

Тебе в тишине и покое

Прожить до скончания дней!»

Ну, это уже ему Чайка

Нащупала струны в душе:

«Живи, и люби, и кончай-ка

С Егорычем клюкать уже!

Чего ты сидишь такой хмурый?

А ну-ка, давай, улыбнись!

Я, может быть, полная дура,

Но выпить готова за жизнь!

Когда под весёлое пенье

Наводится тень на плетень,

Он тоже становится тенью,

А это уже хренотень!»

«К чему это всё?» – мой читатель

Задумчиво спросит меня.

Я, может, отвечу некстати,

Нисколько его не дразня,

Чтоб понял он вместе со всеми,

Кто греется нынче в тепле,

Как было не просто в то время

Работать ментам на «земле».

Пойдёшь так вот праздник отметить

С родным коллективом своим,

И можешь Егорыча встретить,

И Деда Пихто вместе с ним!

Вот так вот цыганочку спляшешь,

Где сцена стоит на костях,

И пращуров сгинувших наших

Покой потревожишь и прах.

В соседнем глухом околотке

Трамвай завывал, как шакал,

И голос в прокуренной глотке

У Деда Пихто клокотал,

Мол, кости в фундаменте – плохо,

Начнут шевелиться – и всё,

Такая пойдёт суматоха,

Ничто уж тебя не спасёт!

«Нельзя так с советской страною! –

В небесный глазея простор,

Кумекали Чайка с Волною

И ветки кидали в костёр, –

Дворец на костях – что за мода?

Какая уж тут красота?

С другой стороны, для народа

Рабочие будут места!»

«Ну да! – им Егорыч поддакнул, –

Всё с нами – и удаль, и пыл,

А кто говорит, всё не так, мол,

Он просто своё не допил!

Их нынче немало, примеров

Людских неизбежных потерь.

И что же, Дворцы пионеров

Уже и не строить теперь?

А если, к примеру, излишек

Добавлен в исходный бюджет,

То строить его для детишек,

Культурный дворец, или нет?

Ведь всем хорошо – и детишкам,

Что в секции будут ходить,

И тем неприметным людишкам,

Что будут излишек пилить!

Уж лучше вы, скептики, бросьте

Свой скепсис и встаньте во фрунт!

Тем более, все эти кости

Давно уже вдавлены в грунт.

И, значит, пустая затея –

Пытаться опять и опять,

С устатку пыхтя и потея,

Найти их и все сосчитать,

Уж если по ним, громыхая,

В далёкую новую жизнь,

Навроде цветущего рая,

Проехал большой механизм? –

Бульдозер какой-нибудь, трактор,

А то и вообще паровоз?»

А ты, мой читатель, вот как ты

Решил бы подобный вопрос?

Для храма искусства, к примеру,

Чего это – лёгкий пустяк,

Ошибка, прокол землемера,

Когда он стоит на костях?

«А сам что ты скажешь на это?» –

Ребята спросили меня.

А здесь никакого секрета,

А только одна болтовня.

Вопрос на засыпку мне вбросьте:

А кто он, советский народ? –

Мы все, в том числе эти кости,

Что в яму бульдозер гребёт.

Вот так и снимают с нас стружку.

Такая уж, видно, судьба.

А я вот допью свою кружку

И лично скажу от себя:

Не то чтобы я конспиролог,

Любой на меня посмотри –

Но мысль, как железный осколок,

Терзает меня изнутри –

Про то, что небесные силы,

Назначив уже судный час,

Как будто в реке крокодилы,

Свой взор обратили на нас.

Там явно созрела решимость –

Не Солнце, не Марс, не Луну,

А взять и проверить на вшивость

Советскую нашу страну.

Похоже, что нам наудачу,

Не зная объёма работ,

Всевышний поставил задачу

И смотрит, как дело пойдёт.

Задача такая: авось ты,

Мой друг, согласишься со мной –

Найти эти самые кости

И все сосчитать до одной.

И ежели вдруг этот мир наш

Не помнит о них ничего,

Тогда для него слишком жирно,

Чтоб мы принимали его.

Он нашего стоить не будет

Ни взгляда уже, ни плевка.

Господь нас и тот не рассудит…

Вот так мы попили пивка.

Во тьму погружённая, в холод,

На фоне мерцающих звёзд

Кружилась листва, и психолог

Сказал неожиданный тост:

«Ребята, за нас, за Россию,

Чтоб петь нам всегда и плясать,

И чтоб нам никто амнезию

Не смог никогда приписать!»

Потом, с утра, когда на службу мы пришли,

То всё ещё, как звёзды тусклые вдали,

Его туманные тревожили слова нас.

Да, всё, как надо, банды нет, пошла ко дну,

И, хоть мы выиграли у них свою войну,

У нас несделанное дело оставалось.

Двадцатая глава

Да-да, я тут для общего обзора

Насчёт курьера вам хочу сказать.

Мы были с ним в режиме договора,

Который надо было выполнять.

За много лет ни разу, мне сдаётся,

От смеха я со стула не упал.

Есть поговорка: в цирке не смеётся

Тот, кто хоть раз в ментовке побывал.

Ну, или как-то что-то в этом роде, –

Про армию, про флот, про всё подряд,

Да много так про что ещё в народе

У нас порою люди говорят.

Смешно, конечно, было в нашем «цирке»,

Там та ещё творилась чехарда,

А вот курьер, что чалился в Бутырке,

Был грустен в ожидании суда.

Мы слово ему искреннее дали

Насчёт в суде уменьшить срок его,

При том, что ни на миг не забывали,

Какие наши планы на него.

Читатель, ты запомнил прокуроршу,

Которую Толян наш полюбил,

Как женщину, как друга, даже больше –

Как человека?! Если ты забыл,

То я напомню: там, в глухой Сибири,

Их страсть была, как горная река.

Она хотела сделать харакири,

Когда Толян подальше от греха

Убёг в Москву, по сути дела, бросил

Её одну на линии огня,

Ну, хоть бы напоследок прогундосил:

«Счастливо, дорогая, жди меня!»

У аппаратных местных группировок

К сияющим вершинам путь кривой,

Её по ходу сложных рокировок

Из прокурорши сделали судьёй.

Когда она, прожжённая каналья,

Была в Москву к нам переведена

Из своего степного Забайкалья,

Толян сперва не понял ни хрена.

Он даже подходил ко мне с вопросом:

«Вот ренессанс – он в чью придуман честь?

Вот если ты сумел оставить с носом

Свою судьбу, то это он и есть?»

Я дал ответ: «Уж если так по-русски

Сказать про всё нормальным языком,

То ренессанс сродни перезагрузке –

Чтоб баба помирилась с мужиком!

Чтоб намертво к груди его прижалась,

А ну-ка кто попробуй оторви! –

Чтоб между ними вечно продолжалась

Эпоха возрождения любви!

Сердечко нарисуй ей на бумаге,

Да и свисти себе, как соловей…»

…Курьер, однако, маялся в тюряге

И дожидался участи своей.

Чтоб парня обещаньями пустыми

Зазря не тешить, слово-то дано,

Мы к той судье Толяна запустили:

«Давай, голубчик, самое оно!

Так вышло. Ей досталось это дело.

Всё как всегда. Опять ей и опять,

Хоть и уже порядком надоело,

Преступников на нары отправлять.

Войди туда, и, весь такой любезный,

«Привет тебе, – скажи ей, – Ваша честь!

Тут человечек есть один полезный,

Не десять надо дать ему, а шесть!

Он наш агент, источник, информатор,

Не просто примитивное ворьё.

Когда у нас такие есть ребята,

Мы лучше дело делаем своё!»

Толян сперва артачился со страху,

Она меня, мол, может и отшить

За то, что я любовь свою на плаху

Не преминул когда-то положить,

Что отскочил, аж пятки засверкали!

Она меня прогонит, дурака,

За то, что я, не ведая печали,

Из своего родного городка

Удрал, как только жареным запахло,

Чтоб не позорить славный коллектив,

И чтоб в меня полковник не бабахнул,

Курок по недоумию спустив,

Ну, тот вояка, муж её законный,

Сто лет ему не кашлять, не болеть,

Который генеральские погоны

Хотел взамен полковничьих надеть!

Нас это всё никак не зацепило,

Мы тяжкий груз с него решили снять:

«Кончай, Толян, давно всё это было,

Нам уговор свой надо выполнять!»

И, вместо лимончеллы выпив морса,

Витюха ему белый свой костюм

И галстук дал: «Смотри, не опозорься,

Не стой там, как тюфяк и тугодум,

А приступай к решению задачи.

Насчёт любви особо не дури, –

Ни так, ни этак чтоб не накосячить,

Цветок ей сразу Колькин подари!

На случай неожиданных претензий,

Что кто-то, мол, бесчувственный, как пень,

Пустяк изящный уровня гортензий

Покруче даже будет, чем сирень!

При этом лишних слов не говори там,

А просто улыбайся, глядя в пол,

Мол, прошлое нисколько не забыто,

Хотя я и по делу к вам пришёл!»

И вот он, как красивый белый катер,

Подчалил к ней. Ах, как она грустна!

Её душа была, как лунный кратер,

Мертва, и глубока, и холодна.

Она сама, прямая, словно шпала,

В косынке тонкой цвета кабачка,

Как за стеной стеклянной восседала

И на него смотрела свысока:

«Ну и чего пришёл, кобель проклятый?»

При этом всё прекрасно было в ней –

И губы, что презрительно поджаты,

И взгляд, и трепетание ноздрей!

«А, может быть, я зря, – Толян подумал, –

Прервал тогда без спросу нашу связь?»

Она вздохнула тяжко и угрюмо

И как с цепи железной сорвалась!

Мол, ты меня покинул вероломно,

Профукал весь моральный капитал!

Моя любовь была к тебе огромна,

А ты её, подлюга, растоптал!

А ведь она во мне не умирала,

Она жила. Супруга моего,

Как только получил он генерала,

В тюрягу упекли за воровство.

Он двигатели танковые тырил,

Я за него хочу поднять бокал,

Он не был главный вор по всей Сибири,

Всего лишь тройку лучших замыкал!

Ну, в общем, ты бы мог тогда остаться,

Немного надо было потерпеть,

И избегать подстав и провокаций,

И в тряпочку тихонечко сопеть.

И, вместе передачи собирая

Сидельцу, горемыке моему,

Любить друг друга. Да, она такая,

Любовь моя к тебе. Да и к нему.

Но я насчёт тебя вопрос закрыла,

Мне надоела эта канитель.

Лети-ка ты, мой голубь сизокрылый,

Куда-нибудь за тридевять земель!

Толян сказал: «Да я к тебе по делу,

Ведь ты такой понятливой всегда,

Душевною и доброй быть умела,

А я дурак, конечно, и балда,

Что соскочил. Он в этом одинаков,

Наш брат мужчина. Ты меня прости.

Гортензию, что дал мне Коля Шмаков,

Позволь тебе уже преподнести!

Без всяких волокит и бюрократий

Я расскажу, зачем я в это влез,

Тут, кроме наших собственных понятий,

Присутствует служебный интерес.

Заблудший наш баран – не фигли-мигли,

Не брошенная рыба на мели,

И мы не шерсти клок с него состригли,

А всё, что есть, со шкуры соскребли.

Ну, то есть, информации нарыли

Вагон с тележкой, можно так сказать,

И кражи все с разбоями раскрыли,

И так и будем впредь их раскрывать.

Мы глубоко нырнули, а не мелко

Благодаря способностям его,

А, не вступи он с нами в эту сделку,

То вряд ли мы раскрыли бы чего.

А в чём предназначение Фемиды,

Я десять, двадцать раз скажу и сто –

Не просто так чморить любую гниду,

А сквозь повязку видеть, кто есть кто!

Я знаю, мы добьёмся результата,

Покрепче с ним контора завяжись,

Он будет наш надёжный информатор

На всю потом оставшуюся жизнь!

Мы всем отделом помараковали:

Курьер, ведомый собственной судьбой,

На зоне, как охотник на привале,

Немного отдохнёт, и снова в бой!

Однажды он, я это знаю точно,

На всю Россию будет знаменит,

От западной границы до восточной,

Он самого Ушастого затмит!

Мы лишний раз носы свои не будем

В их логово поганое совать,

Все графики их праздников и буден

Он будет нам заранее сливать!»

Народная судья, вообще-то Зина

Была и есть по имени она,

Всё это услыхав и рот разинув,

Взволнована была, восхищена.

И никакой стены уже стеклянной!

Сияя, как кремлёвская звезда,

Она в упор глядела на Толяна:

«Ну и размах у вас! Вот это да!

Чтоб сам пахан работал на контору! –

Он будет им, я это поняла!

Ну что же, флаг вам всем, идущим в гору,

Чтоб вас в пути метель не замела!

Ввиду тобой описанных событий

Ты мне наделал шороха в мозгу.

Вообще-то вы не даром хлеб едите.

Ну ладно, хрен с тобою, помогу!»

Вот так, мои друзья, судья и опер

На почве общих целей задач

Опять сошлись. Они в одном окопе.

Ну что, бандит и вор, скули и плачь!

И, в общем-то, пора уже решать ей,

Какой приоритетный выбрать путь,

Не то к Толяну броситься в объятья,

Не то в него гортензию швырнуть!

Что ж, по рукам! Толян от счастья замер.

Его простили, судя по всему.

И ренессанс уже не за горами,

Не зря мой друг готовился к нему.

Витюха, что костюм ему спроворил,

Не зря ломал над галстуком башку,

Ему потом Толян за это вскоре

Презентовал поллитру коньяку.

Рискуя, в общем, собственной карьерой,

Она тогда себя превозмогла

И срок злодею нашему, курьеру,

Шесть лет, почти что минимум, дала,

При этом чуть его не отлупила,

Когда он попросил, чтоб дали три:

«Будь моя воля, я б тебе влепила

Пожизненное, чёрт тебя дери!»

И, по исходной действуя программе,

Ей не создали видимых проблем

Кивалы, что кивают головами,

Народных заседателей тандем.

Мне даже сон приснился чуть попозже,

Что новые настали времена,

И нам моторчик вставили под кожу,

И все вокруг кивают, вся страна –

Без передышки, глядя друг на друга –

Какой-то коллективный «Паркинсон»!

И нет огней в ночи, и воет вьюга,

И головы трясутся в унисон!

Из нас бойцов веками жизнь ковала,

А не трусливых скрюченных калек,

И вот он – по земле идёт кивала!

Хозяин бала! Новый человек!

Меня холодный пот прошиб спросонья,

И свет моё жильё не освещал,

Я сам себя расстроенной гармонью,

Гитарой дребезжащей ощущал!

Мозги и сердце, душу мне навылет

Как будто прострелили из ружья,

Меня кивалы эти впечатлили,

Что это тоже родина моя!

И я желаю ей совсем немного –

Чтоб ей счастливый вытянуть билет

И, наконец, найти свою дорогу

И «Паркинсоном» больше не болеть!

Менты ещё, я помню, побывали

Вот в этом сне моём, и головой

Они, как куклы, точно не кивали,

А, как обычно, воз тащили свой.

Вот так вот люди ходят и не знают,

Куда они идут за пядью пядь,

Ну и вообще – про что они кивают.

Им никогда про это не узнать.

…Недаром, братцы, с вами тут со всеми

Я про ментов затеял разговор.

Какая жизнь была у них в то время,

Никто не знает толком до сих пор.

И всё, что было со страной моей родной,

Какой-то чёрною покрыто пеленой,

Кромсать и рвать её – занятие пустое,