banner banner banner
Лето злых духов Убумэ
Лето злых духов Убумэ
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Лето злых духов Убумэ

скачать книгу бесплатно

– Нет, это вовсе не так. Все, что я тебе сказал, было правдой. Некоторая часть из этого – даже слишком правдой. – Кёгокудо вытащил руку из-за пазухи и снова потер пальцами подбородок. Это был его характерный жест, когда он был чем-то обеспокоен.

– Тогда объясни мне, пожалуйста. Я чувствую себя так, будто был околдован лисой.

– Твоя семья принадлежит к буддийской секте Нитирэн[25 - Нитирэн – одно из ведущих японских направлений буддизма, основано в 1222 г. монахом Нитирэном.], верно?

– Да, и что из этого? Надеюсь, это не очередной твой фокус?

– Никаких фокусов, никаких заклятий. Я просто хочу сказать, что ты был обращен в веру, ты присоединился к религии, однако в тебе нет ни капли религиозности.

– Но у меня дома есть алтарь буцудан, и над ним, как полагается, подвешен свиток с сутрой.

– Бьюсь об заклад, что ты едва ли смахиваешь с него пыль хотя бы раз в месяц. Нет, ты не человек веры. Хотя, если уж на то пошло, ты и не ученый.

Я нахмурился:

– Ну что ж, это действительно так.

– С такими людьми, как ты, лучше всего работает правда.

– Вот как… верно, ты ведь видоизменяешь свою методику очищения от скверны, чтобы она наилучшим образом подходила к убеждениям твоих пациентов. – Как только я припомнил этот момент, то тотчас понял, что произошло: Кёгокудо провел надо мной своеобразный обряд экзорцизма. Однако я не мог перестать думать о том, что где-то еще меня поджидала очередная ловушка, и это вселяло в меня беспокойство. Я больше не хотел испытывать то мучительное чувство сомнения. Видимо, я неосмотрительно позволил своей настороженности отразиться на моем лице.

– Ну-ну, не хмурься так. Как ты и сказал, мой экзорцизм – или, если правильно его называть, цукимо?но-ото?си[26 - Цукимоно-отоси, буквально «избавление от одержимости», или «снятие одержимости» – техника изгнания злых духов и очищения от скверны, применяемая священниками-оммёдзи. Поскольку Кёгокудо является оммёдзи, он использует именно это наименование.] – работает, лишь когда я хорошо понимаю окружение моих пациентов, среду, в которой они выросли и живут, и их характер. Метод, который я избрал сейчас, так хорошо сработал на тебе, потому что я говорил с тобой на языке, который ты лучше всего понимаешь. Для кого-то другого я выбрал бы сутры, или молитву, или даже язык науки. Все это необходимо лишь для того, чтобы набросать черновик связей между мозгом и душой. И после того, как они правильно связаны, можно выявить бо?льшую часть проблем и решить их.

– Я понимаю про сутры и молитвы, но почему наука?

– Человек науки мыслит научно, но когда речь идет о взаимоотношениях мозга и души, он просто верит в их научно объяснимое взаимодействие. В современном мире наука нередко самыми разными способами используется в качестве заменителя религии. Но все же для человека верить в науку в этом случае оказывается гораздо более хлопотно, чем полагаться на религиозные доктрины. В конце концов, нет ничего менее подходящего для объяснения сверхъестественного, чем наука. Это все равно что использовать линейку, чтобы измерить сон, – как ни пытайся, все равно не получится. В результате мозг теряет уверенность.

– Ну, я думаю, что мой мозг только что потерял уверенность. Потому что на какое-то мгновение я позволил своей душе и своему разуму усомниться во всем, что им было сказано раньше. Ты жестокий человек, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил об этом?

– Но в то же время область твоего понимания немного расширилась. Ты должен поблагодарить меня за это.

– Неужели? И что же, мой мозг больше не сможет меня одурачить?

– Увы, это не тот случай. Пока ты дышишь, тебя всегда будет дурачить твое собственное серое вещество. Но теперь у тебя, по крайней мере, есть немного здравого смысла, чтобы подвергать сомнению то, что оно иногда тебе подсовывает.

– И это – все твое лечение? – проворчал я.

– Ну начнем с того, что ты изначально был вполне здравомыслящим и душевно здоровым. Как я могу починить то, что не сломано? – Кёгокудо снова рассмеялся. Но затем на его лицо вновь вернулось серьезное выражение. – Кстати говоря, о твоем прадедушке…

– Ну уж нет, я уже все понял. Я больше не попадусь в эту ловушку.

– Просто послушай. Итак, у тебя нет совершенно никаких сведений об отце отца твоего отца, полученных из первых рук, правильно?

– Конечно же, нет. Но это вовсе не значит, что он – всего лишь порождение моего мозга. Я – живое доказательство того, что он существовал на самом деле. – По всей видимости, выражение моего лица говорило о том, что с меня достаточно.

– Постой-постой, не нужно сразу переходить к выводам. Я уверен, что твой прадедушка жил на свете, и никто не собирается ставить под сомнение этот факт. Скажи мне, как его звали?

– Откуда у тебя такая одержимость моим прадедушкой?.. Кажется, его звали Хандзиро. Он был хозяином лодок и сетей в каком-то рыболовецком порту – сдавал их напрокат другим рыбакам. Судя по всему, он был чрезвычайно преуспевающим человеком и имел большое влияние. К сожалению, мой дедушка тоже так думал. Он столь сильно верил в своего отца, что поставил на кон судьбу семьи ради этого бизнеса, так что в итоге, фигурально выражаясь, оказался выброшен на сушу без средств к существованию. Именно поэтому мой отец – бедный сельский учитель.

– Вот оно! – Кёгокудо хлопнул ладонью по краю стола.

– Вот оно – что?

– Откуда тебе все это известно? Ведь бо?льшую часть того времени тебя и на свете-то не было. Как ты мог получить подобную информацию?

– Глупость какая. Я хочу сказать, разве это не очевидно? Я слышал это от людей, которые жили в то время. К тому же имя моего прадедушки есть в метрических записях, которые хранятся в храме в моем родном городе. Возможно, все регистрационные книги нашей семьи сгорели во время войны, но я точно знаю, что дома остались одна или две его фотографии.

– Именно так оно и есть, – на этот раз Кёгокудо взволнованно хлопнул себя по колену. – Ты узнаёшь новые вещи о внешнем мире, которые не можешь пережить на собственном опыте, посредством слов и записей. Так к тебе и поступает эта информация.

– Ну да, разумеется.

– Хорошо, тогда послушай вот что. Поскольку ты сидишь здесь передо мной как живое доказательство, то мы должны признать, что твой прадедушка действительно существовал. Но что насчет Токугавы Иэясу?[27 - Токугава Иэясу (1543–1616) – принц Минамото, дипломат и военачальник, основатель династии сёгунов Токугава. Ближайший сподвижник и последователь объединителей Японии Оды Нобунаги и Тоётоми Хидэёси, завершивший создание централизованного феодального государства.] Ты веришь в то, что он существовал?

Кёгокудо подался вперед, не спуская с меня внимательного взгляда. Я немного отодвинулся.

– Конечно, верю. Иногда ты говоришь удивительно странные вещи… Во?первых, разве сам этот город – Токио – не доказательство того, что он сделал? Если б не существовало Иэясу, город Эдо, может статься, никогда не был бы построен. Держу пари, что ты – единственный человек во всей Японии, который ставит под сомнение его существование.

– Да? Почему ты так уверен?

– А почему ты так сомневаешься? У Иэясу, знаешь ли, есть многочисленные потомки. Они – живое доказательство, точно такое же, как я.

– О да, но в твоем случае мы оглядываемся в прошлое примерно на три поколения, так что даже сейчас может быть жив кто-то, кто знал Хандзиро-сана[28 - «– сан» – наиболее распространенный нейтрально-вежливый суффикс в японском языке. Примерно соответствует обращению по имени-отчеству в русском.] лично. Но в случае Иэясу нам нужно погрузиться в прошлое на пятнадцать или шестнадцать поколений, верно? Никто из ныне живущих определенно не знал Иэясу лично. И даже его потомки не могут, таким образом, подтвердить его существование.

– А что насчет всех этих записей? Жизнь Иэясу задокументирована несравнимо лучше, чем жизнь моего прадедушки. По всей Японии можно найти самые разные записи и свидетельства о нем. Более того, эти записи хранятся в государственных архивах и публичных реестрах. Я ведь даже не знаю, от чего умер мой прадедушка, зато знаю, от чего умер Иэясу.

– От темпуры из окуня?[29 - По одной из версий, Токугава Иэясу умер от пищевого отравления.] Хорошо, но почему ты полагаешь, что все эти сведения заслуживают доверия? Существует множество разных теорий насчет того, отчего он умер. Так что ты не обнаружишь во всех без исключения учебниках истории рассказ о том, как он отравился – или был отравлен – темпурой.

– Может быть, и так; но почему бы не принять самую распространенную теорию, которая у всех на устах? Так или иначе, есть огромная разница между рассуждениями о наличии альтернативных идей о его смерти и сомнениями в самом его существовании.

– Ну да, ну да, – Кёгокудо ухмыльнулся.

– Прекрати. Мне от этого жутко.

Он перестал – и продолжил; в глазах у него светились лукавые огоньки:

– В таком случае, Сэкигути-кун, ты также признаешь существование Дайдарабоши?

– Мне кажется, ты окончательно потерял связь с реальностью. Дайдарабоши – это великан из старинных народных преданий! Разве может существовать нечто подобное?

– Но почему? Разве его случай так уж сильно отличается от случая Иэясу?

– Конечно же, это совершенно другой случай. Один – историческая фигура, а другой – чудовище-ёкай[30 - Ёкаи – самые разнообразные сверхъестественные существа из японской мифологии. Бывают как доброжелательными, так и враждебными или нейтральными к человеку.] из какой-то там сказки.

– Да, но записи есть про обоих. И обе истории слишком старые, чтобы их можно было подтвердить напрямую. И потом, история Дайдарабоши – вовсе не «какая-то там старая сказка», это хорошо известная по всей Японии легенда. И она не начинается словами «когда-то давным-давно, в далекой-далекой стране».

– Нет?

– Нет. Она начинается чем-то вроде «очень давно в уезде Нака в провинции Хитачи». Теперь ты понимаешь? В ней очень точно указано место действия, и это место абсолютно реально и сохранилось по сей день. Если ты туда поедешь, то даже сможешь найти руины построек, относящихся к описанному в легенде периоду. Конечно же, эта конкретная история не относится только к данному месту – в каждом регионе есть своя собственная версия. Но ни одна из них не противоречит всем остальным. И эта легенда гораздо более убедительна, нежели истории о том, как кто-то умер сразу несколькими способами.

Кёгокудо опять, по всей вероятности, пытался задурить мне голову. Или же все это должно было закончиться каким-нибудь нелепым хвастовством либо очередным неудачным каламбуром. Я не мог точно сказать, что он задумал.

– Если ты веришь в существование сёгуна Токугавы Иэясу, основываясь лишь на письменных свидетельствах, то, опираясь на аналогичные записи, ты также должен верить, что Дайдарабоши действительно существовал. И не только Дайдарабоши… – Кёгокудо потянулся к книгам в японских переплетах, сложенным на татами, взял две из них и положил на стол перед собой. Затем открыл верхнюю на случайной странице. – Причудливые существа, которые здесь изображены, – о них также есть письменные свидетельства. Их не меньше, чем свидетельств об Иэясу…

Книгами, которые он мне показывал, были тома вроде «Иллюстрированного собрания ста случайно выбранных демонов», читаемого им, когда я пришел в магазин, – развлекательные истории эпохи Эдо, собранные и проиллюстрированные Ториямой Сэкиэном. Названия на переплетах гласили: «Иллюстрированное ночное шествие ста демонов» и «Дополнение к иллюстрированному собранию ста демонов прошлого и настоящего». Сегодня это назвали бы «серией», в которой были собраны все популярные в то время истории и легенды о призраках, лисах-оборотнях и тануки, а также о злых и мстительных духах и горных и речных чертях, называемых тими-мо: рё: – что-то вроде «Кто есть кто в потустороннем мире». Всего было опубликовано двенадцать таких томов, так что можно было с уверенностью судить о том, насколько это интересовало людей в те времена. Впрочем, иллюстрации в них были весьма посредственными и безвкусными и не шли ни в какое сравнение с откровенно жуткими и пугающими работами более поздних художников, таких как Ёситоси или Окё[31 - Цукиока Ёситоси (1839–1892) – художник; считается последним великим мастером гравюр в жанре укиё-э. Его деятельность пришлась на два исторических периода – последние годы эпохи Эдо и последующую эпоху Мэйдзи. Маруяма Окё (1733–1795) – художник эпохи Эдо.].

– Весьма странный довод. Просто записать что-то – не значит сделать это правдой.

– Да, но это было записано – вот что существенно важно, – Кёгокудо посмотрел на меня лукавым взглядом мальчишки, которому только что удалась проказа. – Отсутствие личного контакта с предметом и знание о нем лишь по письменным свидетельствам – в этом смысле нет никакой значимой разницы между твоим прадедушкой, сёгуном Токугавой Иэясу или существами из преданий – ёкаями, подобными Дайдарабоши. Поскольку эти два условия для всех троих одинаковы, тебе решать, во что из всего этого верить, а во что – нет. Таким образом, ты выбираешь признать существование первых двух, но не последнего.

– Ну разумеется. Потому что у меня есть множество подтверждающих свидетельств, с помощью которых я могу принять свое решение.

– Это действительно так? – перебил меня Кёгокудо со зловещей ухмылкой. – А что, если я скажу тебе, что это вовсе не вопрос свидетельств очевидцев и документов? Тебе просто не хватает логики, чтобы прочесть истину в последней истории, вот и всё.

– Так что же, по-твоему, выходит, что я верю в Токугаву Иэясу, а не в сказочного – прошу прощения, в легендарного – великана не потому, что я основываюсь на доказанных фактах, а просто потому, что у меня недостаточно широкий кругозор и узкое мировоззрение? Я правильно тебя понимаю?

– Нет, у тебя достаточно знаний о том, как устроен мир, и я не сомневаюсь, что ты обладаешь собственными убеждениями и стратегией познания. Более того, я уверен, что все твои взгляды полностью согласуются с современными представлениями и общественными нормами, и все это я сейчас оставляю за скобками. Однако в любую эпоху и при любых обстоятельствах знания человека остаются несовершенными.

– Это, пожалуй, действительно так, но я не согласен. Я имею в виду, что не важно, о чем мы говорим, – невозможные вещи всегда остаются невозможными, правильно?

«То, что не существует, – не существует».

– Сэкигути-кун… ты только что услышал теорию появления призраков, не так ли? Разве не может кто-нибудь, согласно этой же теории, увидеть великана? Если б ты увидел великана, то, по всей вероятности, поверил бы собственным глазам. В конце концов, ты сам лично осознал тот факт, что наблюдатель не может с уверенностью определить, видит он настоящую реальность или же воображаемую.

– Ну… «Может быть, это и так, но все же…» Хорошо, как ты говоришь, ради продолжения спора, давай, так и быть, предположим, что я действительно увидел этого твоего Дайдарабоши. Я поверил в то, что он настоящий, как верю во все остальное, что вижу своими глазами. Но если б я рассказал об этом другим людям, они решили бы, что это вздор и бред сумасшедшего. Никто мне не поверил бы, верно?

– Вполне, – Кёгокудо ухмыльнулся. – С чего бы им тебе поверить, если б ты был единственным, кто его видел? Но обстоятельства кардинально меняются, едва твой опыт обращается в слова. Слова – или изображения, не важно – это абстракции, которые делают опыт общедоступным. Как только твоя история записана, любой может прочитать и понять ее.

– Разумеется. Они смогли бы лучше ее понять. Но это все равно не значит, что после этого они не сочли бы все это чем-то бо?льшим, нежели плодом моего разыгравшегося воображения, – возразил я со всем упрямством, на которое только был способен.

– Да, все именно так, как ты говоришь. Твой опыт, твое чудовище, которое ты увидел, принадлежит только тебе, и если никто, кроме тебя, его не видел, это называют дикой фантазией или помрачением сознания. Но предположим, что был кто-то, кто тебе поверил. Теперь вы разделяете твою иллюзорную реальность – создаете, так сказать, коллективную фантазию. Исходя из всех записей и легенд, дошедших до нас, мы можем с уверенностью утверждать, что был не один и не два человека, которые разделяли коллективную фантазию о Дайдарабоши. То же самое можно сказать и об этих невероятных созданиях.

Кёгокудо рассеянно пролистнул страницы «Ночного шествия сотни демонов».

– Есть причина, по которой все эти существа обрели форму и остаются с нами по сей день. Так что если, как ты предлагаешь, принимать общепринятое знание за чистую монету, то нужно признать, что чудовища и призраки населяли наш мир с тех самых пор, как появились люди, которые о них рассказывали. Однако для современных людей, в число которых входишь и ты, для чудовищ нет места в их мире. Современный человек может читать записи и свидетельства, однако, хотя он и понимает, что именно в них написано, он не может принять их смысла. С другой стороны, Токугава Иэясу… он вполне согласуется с твоей картиной мира, он тебе понятен, и потому ты способен принять сведения о нем как достаточно достоверные. Это понимание рождает доверие. Это и есть тот самый метод, с помощью которого мы определяем, что достоверно и надежно, а что нет.

– То есть… ты хочешь сказать, что нет никакой абсолютной объективности или правды в отношении исторических записей – что истинность всего, что мы читаем, относительна? Все относительно? Ты это имеешь в виду?

«Этот человек… Сколько еще моих убеждений ему нужно у меня отнять, чтобы он наконец успокоился?»

– Именно. И поверь мне: для людей, которые жили в горных деревнях в эпоху Эдо и у которых не было совершенно никакого исторического образования, горная ведьма ямауба, грабившая и пожиравшая путников, была гораздо более реальной, нежели когда-либо был Иэясу. Я уверен: если б ты пришел к ним и спросил, что они думают про Иэясу, они бы ответили тебе, что «знать не знают никого с таким именем» и преспокойно вернулись бы к своим делам.

В конечном счете я должен был признать, что он прав. Мне было нечего на это возразить. Но, сидя там и чувствуя, будто меня тушат на медленном огне, я беспокоился не о том, что меня перехитрили или переспорили. Плохо было то, что я все еще невольно продолжал внимательно слушать этого человека.

– Слова по сути своей обманщики, – продолжал продавец книг. – Они с тем же успехом порождают массовые заблуждения, с которым рассказывают о знаменитом военачальнике эпохи Эдо. Но давай будем более точны: став коллективным, заблуждение уже не может быть одинаковым для всех. Вот действительно захватывающая часть – бобовая паста мисо, растворенная в супе. Иллюзорная реальность – это совершенно индивидуальная вещь, единственная и неповторимая. Ее невозможно идеально точно воспроизвести в сознании другого человека.

– Но это ведь противоречит тому, что ты говорил ранее. Если ты не можешь разделить коллективное заблуждение, то оно остается всего лишь воображаемой реальностью одного конкретного человека – иными словами, всего лишь иллюзией.

– Как я и сказал, захватывающе! Это также применимо и к религии. Знаешь, как называют религиозного проповедника, у которого нет ни единого последователя? К сожалению, сегодня такого человека все считают безумцем. Религия не может существовать без верующих. Лишь когда заблуждение становится систематизированным, оно может стать и коллективным. Однако даже люди из одной и той же религиозной секты не могут переживать одну и ту же идентичную иллюзорную реальность. И в этом заключается истинная гениальность самой религиозной идеи. Несмотря на то что ее приверженцы могут иметь различный, индивидуальный религиозный опыт, религия убеждает их в том, что этот опыт одинаков и универсален. Таким образом, можно использовать одинаковые предпосылки для того, чтобы одновременно успокаивать напряжение и улаживать противоречия между мозгом и сердцами множества разных людей. Это и есть спасение. И главная роль во всем этом принадлежит словам.

– «В начале было Слово», ты это имеешь в виду?

– Превосходно!

Мой друг почему-то всегда хвалил лишь мои случайные замечания.

– В этом и есть самая суть. Историческая личность по имени Токугава Иэясу не тождественна тому «Иэясу», в которого ты веришь. Их связывают лишь письменные свидетельства, иными словами – слова. – Кёгокудо откашлялся, прочищая горло. – В конечном счете мозг – это всего лишь орган человеческого тела. Пока твой мозг может убедить душу в том, что он знает, о чем говорит, – никаких проблем не возникает. Но под действием силы слов память постепенно начала жить своей жизнью. Слова не только пробудили индивидуальное сознание – они же отправились во внешний мир и породили там оборотня по имени Общественное Сознание. Едва некий опыт преобразуется в слова, он перестает принадлежать индивидууму, который его пережил, и становится коллективным заблуждением. Индивидуальное понимание – способность отличить реальное от воображаемого – невозможно, даже если человек переживает нечто на личном опыте и получает знание из первых рук. Что же тогда насчет слов, которые вышли во внешний мир? Мы можем думать, что они заслуживают доверия, пройдя проверку такого большого количества мозго?в, но это не тот случай. Едва нечто превращается в общепринятую абстракцию, которой является язык, оно передается из уст в уста, пока не попадает в голову индивидууму, где вновь преобразуется в нечто определенное и конкретное. Но, опять же, человек не может с полной уверенностью сказать, было ли это второе – обратное – преобразование выполнено с какой-либо точностью или же нет.

– Я понял!

Удивительно, но на этот раз я действительно понял, куда вел свои рассуждения Кёгокудо, – прежде, чем он даже закончил свою фразу.

– Ты говоришь о том, как много информации может включать в себя одно-единственное слово и как меняются оттенки смысла. Например, говоря о тебе с другими людьми, мне пришлось бы сказать множество слов, чтобы описать тебя, если б я не мог сказать просто «Хозяин книжного магазина «Кёгокудо». Потому что если они тебя знают, то все, что мне нужно сказать, – это только «Кёгокудо», и они сразу точно поймут, о ком идет речь. С помощью одного-единственного слова они могут вызвать в своей памяти твой образ. Но Кёгокудо, которого представляю себе я, и тот Кёгокудо, о котором думают они, на самом деле немного отличаются – нет, в некоторых случаях они даже совершенно разные. Однако поскольку мы разделяем некую концепцию «Кёгокудо», то сможем продолжать наш разговор, а поскольку нам совершенно не известно, что на самом деле происходит друг у друга в головах, мы со спокойным сердцем полагаем, будто думаем практически об одном и том же.

– В конечном итоге лекарство подействовало, – мой друг улыбнулся. – Все именно так, как ты говоришь. Слова – это действительно основа всех заклятий. Как ты околдован заклятием под названием «Тацуми Сэкигути», так на меня наложено заклятие «Кёгокудо». Мы постоянно используем их, даже не задумываясь. Токугава Иэясу существовал, но что мы знаем наверняка, так это то, что есть письменные свидетельства о человеке с таким именем, жившем много лет назад. Мы определенно не знаем самого человека. Это напоминает мне предписание дзен-буддизма о «независимости от слова и буквы». Даже если существование Иэясу – это непреложный факт, для нас Иэясу не является реальным. Да, иногда нам может казаться, будто мы знаем Иэясу, – мы переживаем некую разновидность галлюцинации. Этот сбой в нашей душе и разуме, несомненно, происходит оттого, что хранилище памяти, где находится информация, использующаяся в ответ на слово «Иэясу», – это то же самое хранилище, которое содержит воспоминания о наших собственных личных впечатлениях. Информация, полученная на основании слов, и информация, которую мы извлекли из личного опыта, – и та и другая становятся воспоминаниями, и эти воспоминания смешиваются друг с другом. Вот почему в один прекрасный день мы можем вдруг увидеть призрак «Великого бога-спасителя, что озарил Восток»[32 - Посмертное имя сёгуна Токугавы Иэясу.], то есть самого Иэясу.

– Что ж, это существенно дополняет наш предшествующий разговор. Так ты хочешь сказать, что во всем этом непрерывном потоке информации, который мозг, как последняя сволочь, обрушивает на нас, возникают мелкие несоответствия и неточности – трещины в реальности, – которые проникают в наше сознание?

– Не стоит, пожалуй, называть собственный мозг «последней сволочью», – заметил Кёгокудо. – Впрочем, похоже, его акции в твоих глазах сильно подешевели. Но, действительно, с этой точки зрения Дайдарабоши – совершенно то же самое, что наш Иэясу. Если тебе вдруг понадобится, он возникнет перед тобой – такой же реальный, как ты или я. – Кёгокудо с радостным выражением лица потер пальцами маленькую баночку, которая теперь покоилась у него на коленях, – на протяжение всего разговора он вертел ее в пальцах, то ставя на стол, то вновь беря в руки.

Я почувствовал облегчение – правда, совсем незначительное.

– Ну уж нет; пройдет еще очень много времени, прежде чем мне понадобится увидеть кого-нибудь огромного, сидящего на вершине горы Фудзи и склонившегося вниз, чтобы помыть руки в озере Бива. Моя твердая вера в биологию тотчас встала бы на пути у такого видения. Можно сказать, я один из естественнонаучных литераторов.

Наконец-то я почувствовал себя вновь на своей территории и даже смог улыбнуться.

Однако Кёгокудо это не смутило, и он продолжил говорить, словно буддийский священник на проповеди:

– Что ж, если в этом все дело, тебе бы пошло на пользу время от времени грезить наяву. Ты утверждаешь, что ты литератор, но я вижу перед собой человека с хроническим недостатком воображения. Разве слова для грошовых писак вроде тебя – не главный товар, которым вы торгуете?

– Ты когда-нибудь можешь остановиться в нагромождении грубостей и унижении собеседника? Мое воображение подобно неиссякаемому источнику!

– Ну что ж, хорошо, уважаемый господин литератор, сэнсэй, в таком случае известно ли тебе, сколько в мире существует буссхяри?

На этот раз он, вне всяких сомнений, шутил. «Сэнсэй» – учитель – было вполне распространенным обращением к литераторам, однако Кёгокудо никогда не соизволял обращаться ко мне подобным образом, кроме тех случаев, когда его намерением было сделать из меня дурака.

– Буссхяри? Ты имеешь в виду те самые буссхяри, то есть кости Будды? Ну, по всей стране можно найти пагоды, в которых, как считается, хранится прах Будды, – возможно, даже не только в Японии. Даже не догадываюсь, сколько их на самом деле.

– Из достоверных источников мне известно, что, если ты попытаешься собрать все фрагменты тела Будды, которые хранятся во всех пагодах по всей Японии, вес собранных тобой костей будет примерно равняться весу скелета слона. Что ты думаешь об этом, сэнсэй?

– Что я думаю? Я думаю, что это звучит просто нелепо. Либо храмы, в которых они хранятся, так сильно хотели убедить всех в их подлинности, что сознательно пошли на ложь, либо кто-то специально потихоньку подсовывал лишние кости, либо…

Кёгокудо перебил меня, отрицательно встряхнув головой:

– Как я и сказал – никакого воображения. Почему бы не подумать: «Надо же, каким большим человеком был Будда!» – И засмеялся.

Мой друг был определенно очень доволен собой. А я, как всегда оказавшийся объектом его шуток, был сам виноват, что позволил этому произойти, и из-за этого чувствовал себя еще бо?льшим дураком. Но, едва представив себе огромного, как слон, Будду, поучающего своих учеников, похожих на крошечных муравьев, сидящих у его ног, я тоже рассмеялся.

– Кстати, что это за баночка, которую ты не выпускаешь из рук в течение всего последнего часа? – спросил я спустя мгновение. Уже некоторое время меня странным образом беспокоил этот вопрос.