скачать книгу бесплатно
– Жаль ее брата.
– Первая битва, и Пол получает пулю в лоб. Надо же быть таким невезучим!
Он со стуком ставит стакан на стол.
– А ведь все ждали при Булл-Ране[3 - Место, где 21 июля 1961 года произошло первое крупное сражение Гражданской войны.] легкой победы. Помнишь? Люди сидели на холме с корзинками для пикника. Пили пиво и ели колбаски, пока музыканты дудели в свои дудки.
Я наклоняюсь вперед, прижимаю ладонь к его руке:
– Вы дружили.
– Пока он не обозвал меня трусом. И другими словами.
Он убирает руку. Прочищает горло и откидывает голову на спинку кресла.
– Вэгон-хилл недостаточно крутой, чтобы кататься на санках.
– Мы не там катались?
– Да. Он слишком близко к ручью. Не раскатишься. Ты имеешь в виду Тилтон-хилл. Помнишь? Бреммер не хотел срубать там одну березу. Она стояла прямо посреди спуска. Если ты катился быстро… помнишь, как Алиса как-то раз поехала очень быстро? Господи, она слетела с санок. Прямо в воздух, и угодила в сугроб. Только один ботинок торчал.
– Это точно не она была.
– Почему?
– Ей не разрешали кататься одной. Она со мной каталась.
– Тогда я, наверное, сам повез ее на горку. Разок дал ей свободу.
Он издает смешок, следя глазами за дугой Алисиного полета, язычок горящей свечи отражается в его очках.
– Это было в последнюю зиму, когда мама… Меня оставили без ужина. Папа запер санки. Помнишь?
– Где ее вещи? – спрашиваю я.
– Что?
– Алисины вещи. Одежда. Ее любимые деревянные птички. Медальон. Все дневники и рисунки. Ее вещи, Лайонел? – Я ставлю стакан на столик между нами и продолжаю: – Здесь ничего из ее вещей нет.
– Не обвиняй меня в ее смерти.
– Я тебя не обвиняю…
– Это ты оставила меня с ней. Ты и твой Союз.
– Мне не хотелось просто штопать носки и шить мундиры.
– И смотри, к чему это тебя привело. – Он делает глоток виски. – Теперь она мертва. Может, это к лучшему. Пожалуй, к лучшему. Для всех.
Не отвечая, я встаю:
– Ты пьян. Пойду спать.
Он думает о чем-то своем, потом качает головой.
– Ты согласилась поместить ее в лечебницу.
– Это я зря.
– Она собиралась выкинуть Тоби из окна второго этажа, когда Кэти в последний раз нашла ее.
– Наверняка есть какое-то…
– Хватит оправдывать ее.
Он резко встает, одной рукой прижимая стакан с виски к груди, а другой оттягивая нижнюю губу, и говорит:
– Ты на меня-то вину не списывай.
– Она была вся в синяках, она…
– Мне плевать.
– Лайонел, – качаю я головой, – что ты такое говоришь?
Он снова падает в кресло, склонив голову и сжав стакан в пальцах.
– Я сказал ей, что она поедет к тебе в гости. Чтобы она упаковала сундук. Взяла пальто, потому что в Мэриленде холодно. – Голос хриплый, с одышкой. – Сказал, что нанял ей экипаж. Она ждала на крылечке все утро и…
– Я не могу этого слышать.
Я бросаюсь обратно к себе в комнату. Там удушающая жара. Застоявшийся кислый воздух.
– Это моя вина.
Три шага до камина. Вот под стеклом Бенджамин в мундире, с широкой бородой. «Моя вина». Поворот к окну. Поднялась луна, осыпала серой пылью верхушку березы, крышу лодочного домика, водную гладь.
Я тянусь к оконной раме – окно закрыто на щеколду. То, что выходит на пруд. И то, что выходит на огород. Я не помню, чтобы закрывала их. Я прижимаю ладонь ко лбу, утираю пот.
Почему Алиса едва не выкинула Тоби из окна? Но Алиса никогда ничего не объясняла. Эта красивая девушка с душевным расстройством давала ответы только себе самой.
Я обещала ей, что всегда буду рядом. Обещала.
«Моя вина».
Глава 4
Кэти подает кофе на веранде, что с тыльной стороны дома.
– Чтобы избавить нас всех от жары, – говорит она.
А я думаю – чтобы избавить нас всех от столовой и зеркала, все еще завешенного черным. Чтобы избавить нас всех от горя.
Пройдешь через узкий кухонный флигель, спустишься по лесенке – так и окажешься на веранде. Веранда обнимает заднюю часть дома, деревянные половицы и потолки посерели и, словно патиной, покрыты краской цвета снятого молока.
Кэти наливает каждому по порции цикориевого кофе, ровно три четверти чашки, и берет молочник. Вопросительно поднимает левую бровь, будто сегодня я скажу ей, что молоко мне решительно надоело.
– Капельку, – говорю я.
– Давай побольше налью, – отвечает она. Но когда я отказываюсь, она смотрит на меня с облегчением.
Лайонел листает вчерашний выпуск «Стейтсмена»[4 - Газета, издававшаяся в 60-е годы XIX века. Поддерживала кандидата в президенты Джона К. Брекинриджа, выступавшего за сохранение рабства, в том числе в северных штатах.], заминая уголок газеты между большим и указательным пальцем. Кэти ждет, слегка наклонившись вперед, носик молочника звякает об ободок его чашки.
Глаза у Лайонела уставшие, налитые кровью, он смотрит на молочник и снова на газету. Кэти наливает молоко – только слегка забелить кофе – и садится сама, отставив молоко в сторону.
– Сегодня молочник не приходил? – спрашивает Лайонел.
– Просто мы немного…
Она слегка кивает и кладет ладонь на мою руку. Рука у нее холодная, липкая от пота.
– Надеюсь, ты хорошо спала.
Как она может такое спрашивать? Тело ломит от того, что я тащила гроб, голова болит от бессонницы, от того, что я постоянно вспоминаю, как обмывала холодные руки Алисы. Мне удалось забыться, только когда солнце встало и окрасило верхушки деревьев, но Сирша забренчала кастрюлями на кухне, и я проснулась.
– Лучше не бывает.
Тоби переворачивает тост, прижимает его к тарелке и размазывает джем концентрическими кругами.
– Тоби, – говорит Кэти, забирая у мальчика тарелку, – люди голодают.
– Отдай ему тарелку, – говорит Лайонел, не поднимая глаз. Он отодвигает свою тарелку с полусъеденным тостом, к которому прилип засохший желток.
– Люди голодают, Лайонел.
– Отдай ему тарелку.
Тоби пинает ножку стула. Он потерял интерес к тосту. Теперь его внимание поглощено прудом. Он показывает на него и вертится так, что ударяется локтями о спинку стула.
– И не шелохнется, – говорю я.
Пруд темный и вязкий, пугающий своей непроглядной чернотой.
Листья берез уже желтеют, кленовые скручиваются и вянут. Камыши и рогоз душат изгиб восточного берега, западный край – всего лишь гранитный выступ, где корни деревьев выступают из земли, он всегда в тени, всегда покрыт черным лишайником. На дальнем краю пруд превращается в узкий канал, который резко заворачивает, будто сломанный палец. Это и есть Теснина.
– Тоби. Садись, – тяжело вздыхает Кэти. – Думаю, нам нужно спланировать посадки в огороде к осени, начнем пораньше. Свежий воздух пойдет тебе на пользу, Мэрион.
– Огород.
Я киваю, одним глотком допиваю цикорий и отставляю чашку. Только вчера Алису похоронили. А сегодня на завтрак булочки и черничный джем.
– Можем обсудить сравнительные достоинства брокколи и тыквы.
Тоби смотрит на меня, подперев ладонью щеку. Кэти, не поднимая головы, подбирает крошки с тарелки. Она покраснела. Лайонел вертит в руках ложечку.
– Извини меня за недобрые слова, – говорю я.
Горло у меня сжимается. Я отодвигаю стул, намереваясь уйти. Я знаю, что Кэти обиделась; я знаю, что Лайонел мною недоволен. Он стучит ложечкой по столу, склонив голову набок, как делал папа, когда один из нас нарушал какое-то правило, и так же, как папа, поджимает губы.
– Перестань.
Я встаю, однако тут же хватаюсь за спинку стула – перед глазами мелькают искры, в ушах звенят цикады.
Но он продолжает забавляться с ложечкой.
Тук-тук-тук.
– Ты сегодня поедешь с нами в город? На службу? – спрашивает Кэти.
– Я лучше останусь здесь, – отвечаю я, и во рту у меня кисло. – Мне нужно писать письма и…
Лайонел откидывается на спинку стула, скрестив руки, в его пальцах мелькает ложечка. Капелька молока оставляет темное пятнышко в сгибе локтя.
– Тебе нужно там показаться. По крайней мере.
– Можно мне остаться с тетей? – спрашивает Тоби, глядя на отца.
– Нет, нельзя.
– Там ты найдешь утешение, – говорит Кэти, но глаза у нее бегают.
– Ты, может, и найдешь. Но не я.
– Поезжай как-нибудь со мной в город. Поприветствуешь нового директора Сент-Олбанс. И его жену.
– Я с ней не знакома.
– Зато с ним ты знакома. Томас Харгривс. Тот студент, который втерся в доверие к твоему мужу. Он женился в прошлом году. Или позапрошлом? – Кэти смотрит на меня так, будто я должна это знать. – Она кузина Дженни Райт. Из Гоффстауна. Я уверена, ты ее знаешь. Ада?
– Я ее не знаю.
– Тебя слишком долго не было. Скоро ты снова почувствуешь себя как дома. Правда, Лайонел?
– Встречайся с ними, если тебе надо. Я не поеду.
Я не стала добавлять, что ненавижу их, ненавижу Академию Сент-Олбанс. Книги Бенджамина и мои вещи бездушно выкинули из домика декана и прислали заботливое письмо, где обошлись почти без извинений. И Томас Харгривс – он вечно сидел у нас за столом, заявившись без приглашения, и вечно до ночи разглагольствовал с Бенджамином о сослагательном наклонении в латыни или морали того или иного учителя.
– Я с ними встречаться не буду.
