9 месяцев

Она долго еще не могла заснуть, перебирая в памяти обидные обвинения мужа. За тринадцать лет семейной жизни она даже легкого флирта себе не позволяла с другими мужчинами, не то что близости, а он постоянно подозревает и оскорбляет ее. За что?! Ревнует? Любит? Боится потерять?

Однако спустя некоторое время, Галина все же успокоилась и заснула с мыслью: «Пройдет. Не первая ссора, и не последняя. Утром сам же первый и заговорит».

…Когда скрипнула входная дверь, Галина сквозь сон облегченно вздохнула и даже улыбнулась: «Ну, я же говорила. Даже до утра не дождался». Не открывая глаз, она демонстративно отвернулась к стене, одновременно отодвигаясь, освобождая место рядом с собой для мужа.

Дверь тихо закрылась, и наступила тишина. «Иди, иди, я уже все забыла, мало ли что бывает, дурила, я же только тебя и люблю», – мысленно произнесла Галина и вдруг оцепенела от внезапного ужаса. У двери слышалось учащенное дыхание мужчины. Но это был не муж. Это был не Ян! Она подскочила в мгновение ока, но незнакомец был уже у ее кровати, навалился на нее всем телом, зажал ей рот рукой и хрипло проговорил: «Тихо-тихо, будешь молчать – все будет хорошо». Галина молча закивала головой.

Она много слышала о насильниках, читала в книгах, смотрела в кино. Она всегда переживала за свою дочь, всячески оберегала ее от предполагаемой опасности. Но она никогда не думала об этом применительно к себе. А уж тем более, в сорок лет, в своем доме, в своей постели оказаться жертвой насильника… Галина напрочь забыла все рекомендации, которые она давала своей дочери на этот случай. Тело ее парализовало. Мозг отключился, и она потеряла сознание…

Очнулась она опять от скрипа двери. Опять же подскочила, и опять ужас сковал ее сознание. «Господи! Что же это было?! Что же это было, Господи?!». Слабая надежда, что ей все это приснилось, улетучилась, когда она увидела на полу подушку и свои разорванные плавки. Смятая постель со сползшей наполовину простыней обреченно свисала с края кровати. Первой мыслью было: «Умереть. Как же теперь в глаза детям смотреть? Как вообще жить после этого?». Галина медленно встала. Неприятная теплая жидкость потекла по ногам. Она подумала, что это кровь, но, включив свет, убедилась, что это была далеко не кровь. Чужая (во всех смыслах) сперма. Отвращение подкатило к горлу. Она тут же вырвала. Боли нигде не ощущалось.

И крови нигде не было. Она побрела к двери, вышла во двор. Наткнулась на собаку, которая безмятежно развалилась у порога. Галина вошла в дом, прошла в спальню, подошла к спящему мужу и молча присела на край постели. Ян тут же перестал храпеть, приподнялся на локте:

– Слышь, хватит выпендриваться, ложись спать, мне рано вставать, ты же знаешь. Все будет хорошо.

– Нет, – прошептала Галина.

– Ну, ты опять начинаешь…

– Нет, не начинаю. Меня изнасиловали…

Муж подскочил в полный рост:

– Где? Когда? Кто?

– Не знаю. Я его не знаю. Я спала. Думала, это ты зашел…

Ян включил свет и уставился на Галину. Он не мог сдвинуться с места.

– Почему ты не кричала? Ты же знала, что я дома, почему ты не звала меня?

– Не знаю. Я сильно испугалась…

Галина вдруг ощутила вселенскую усталость и какое-то необъяснимое (в данной ситуации) непреодолимое желание спать и ни о чем ни с кем не говорить.

– Да на тебе даже крови нет! Кто же это так нежно тебя изнасиловал?!

Галина посмотрела на него и неожиданно для себя свернулась калачиком и, положив голову на теплую еще подушку мужа, почти мгновенно заснула. Это была всего лишь защитная реакция организма, сработал инстинкт самосохранения от непосильного шока, но Ян расценил это по-своему; после близости с ним Галина обычно моментально засыпала. Она не помнила, сколько проспала, но проснулась от удара в лицо. Разъяренный Ян бил ее в истерике и приговаривал:

– На тебе даже синяков нет! И прическа даже не помята! Да ты просто трахалась с кем-то в моем присутствии, в моем доме и теперь рассказываешь мне сказки. Ты хотела отомстить мне за скандал, да?! Почему собака даже не лаяла? Это был наш знакомый? Я его знаю? Кто это был? Скажи, кто?!

Такого поворота событий даже в самом страшном сне нельзя было придумать. Галина даже не прикрывалась от ударов. Она просто поняла, что в дом пришла беда.

***

После этой ночи жизнь обрела совсем иной смысл. Все стало по-другому. Галина с Яном почти не общались. А точнее сказать, Ян почти перестал бывать дома. О близости вообще речи не было. Скандалов тоже не стало. Галина догадывалась, где проводит все свободное от работы время Ян, но ни протестовать, ни препятствовать этому у нее не было ни сил, ни желания. Она не знала, судачат ли о них любители сплетен, однако прилагала все усилия к тому, чтобы сохранить внешнюю видимость благополучной семьи. Исправно появлялась с ним на всех свадьбах, юбилеях и других торжествах друзей и родственников, выкипячивала до ослепительной белизны его рубашки, следила за тем, чтобы его деловые костюмы были всегда в идеальном состоянии, а галстуки и носки соответствовали веяниям моды. На работе и в любой другой компании всегда говорила о муже только в восторженно-доброжелательном тоне.

Однако нависшая над семьей тень беды не исчезала. Галина шестым чувством чуяла, что самое страшное впереди. Постоянные оргии в саунах, где Ян был далеко не безучастным наблюдателем, беспокоили ее не столько в морально-нравственном плане, сколько в плане его здоровья. Раскаленная сауна вкупе с сексуальными излишествами была категорически противопоказана его прогрессирующему тромбофлебиту.

И это произошло. И произошло это все же неожиданно для Галины.

Уже привыкшая к тому, что муж часто приезжает домой под утро, Галина управилась с домашними делами и ближе к полуночи легла спать, не дожидаясь его. Во втором часу ночи ее разбудил телефонный звонок. Явно пьяный, но как-то странно трезво-очумелый голос незнакомого мужчины произнес:

– Галина? Если Вы Галина, то за Вами уже послали машину, Ваш муж просил привезти Вас. Пожалуйста, приезжайте. Это не розыгрыш.

Она не успела ничего переспросить, но поняла, что это действительно не розыгрыш. Таким голосом не разыгрывают. Она просто мучилась единственным вопросом: «Почему он сам не позвонил?». Но спрашивать уже было не у кого, Галина не знала, откуда ей звонили. Определитель номера безучастно показывал: номер не определен. Допустить мысль, что Ян уже просто НЕ МОГ говорить… Нет, нет, только не это!

Галина быстро оделась, вышла во двор, замкнула калитку и стала прохаживаться по тротуару в ожидании машины. Вскоре темноту ночи прорезали два снопа света, и темная иномарка остановилась возле нее. Ничего не спрашивая, Галина села рядом с водителем и за всю дорогу не проронила ни слова. Ей не о чем было спрашивать. Она уже почти наверняка все знала и теперь лихорадочно соображала, что делать.

Водитель ошалело молчал.

…Она вошла в жаркий, душный предбанник, прошла мимо заставленного остатками трапезы стола и вышла в неожиданно просторный зал с бассейном. В углу, словно нимфы, сбились в кучку обнаженные девушки (или девочки?) с одинаково перекошенными от страха личиками. Мужчины (все уже одетые) курили, кто сидя, кто нервно прохаживаясь. Ян недавно получил назначение в этот город, а потому Галина никого из них не знала. На краю бассейна лежал Ян, прикрытый простыней. Галина опустилась перед ним на колени и взяла его руку в свою. Пульса не было. Приоткрыла веки. Поздно. Конечно же, поздно. Она знала об этом еще в машине. К ней подошел незнакомый мужчина:

– Он плавал в бассейне, все было нормально. А потом лег на дно…

– С кем? – перебила его Галина.

Мужчина смутился. Галина мрачно повторила свой вопрос.

– С девушкой…

– Ясно. Это произошло в момент акта или после?

Тот непонимающе посмотрел на нее. Галина перехватила его взгляд:

– Я врач. Мне нужна клиническая картина, а не ваши…

Мужчина с пониманием воодушевился и начал вспоминать детали.

– Сначала мы удивились, как это,.. ну, как он может ЭТО делать под водой. А потом девушка начала вырываться, а он ее не отпускал и сам не двигался. Тогда мы прыгнули в бассейн и вытащили их обоих. Наверное, захлебнулся. Мы сделали им обоим искусственное дыхание. Девушка отошла, а вот он… Но вы не думайте, мы им одновременно начали. Нас же здесь много…

– Да, я это вижу, вас тут много, – горько усмехнулась Галина. – Но ему ваша откачка в любом случае не помогла бы. Это тромб.

– Мы не стали пока никого вызывать… Он ведь уже все равно… А нам всем…

– Понятно, задницы прикрыть надо, – машинально перебила его Галина, сосредоточенно размышляя. Затем, глядя прямо ему в глаза, жестко произнесла:

– Как ни странно вам может это показаться, но мне огласка не нужна больше, чем вам. Я – ЖЕНА. Если вам это слово вообще о чем-нибудь говорит, понятно? А он – мой муж. Достойный муж. Достойный человек. Жил достойно. И… умер… достойно. Ночью. В своей спальне. В своей постели. Это мое условие.

Галина говорила почти речитативом. Мужчина автоматически кивал головой.

– Кто еще знает, что мой муж сегодня был здесь?

– Все здесь. Мы никого поэтому и не отпустили. А на стороне больше никто не знает о том, кто здесь был. Все заинтересованы молчать.

Галина резко поднялась с колен:

– Значит, договорились. Где его одежда?

Она методично одела Яна сама, никому не позволив дотронуться до его обнаженного тела. Затем его положили на заднее сиденье той же машины, на которой она приехала сюда. Подъехав к дому, она велела остановиться перед воротами, распахнула их и дала команду заехать во двор. Закрыла ворота и только тогда открыла заднюю дверь автомобиля. В полном молчании Яна занесли в спальню, положили на разобранную постель. Галина выпроводила машину. Закрыла ворота. Калитку. Вошла в дом. Разделась. Надела ночную сорочку, сверху накинула халат, подошла к мужу и начала раздевать его. Оставив на нем только трусы и майку, она укрыла его одеялом и осмотрелась вокруг. Собрала его одежду, вынесла в ванную, кинула в корзину для грязного белья. Вернулась опять в спальню. Выключила верхний свет, включила бра. В полумраке опять подошла к мужу, присела на корточки и уткнулась ему в лицо…

Через полчаса подошла к телефону и вызвала «скорую помощь».

11

Изумленная Инна молча смотрела на Черного Ворона. Тот важно прохаживался перед ней, заложив руки, то есть, крылья за спину.

– Теперь ты знаешь, КАК он умер. А ты знаешь, ПОЧЕМУ он умер?

– Нет.

– Знаешь. Вспомни последнюю свою ссору с ним. Что ты ему сказала, когда выходила из машины? Какие слова?

– Не будет меня в его жизни – не будет его вообще, – машинально произнесла Инна.

– Иными словами, ты не только мысленно, но и вслух пожелала ему смерти, так?

Инна обалдело уставилась на Черного Ворона:

– Какое это имеет отношение? На момент его смерти меня там не было! Мы уже месяц не виделись.

– Вот именно. Не виделись. А, иными словами, ты ушла из его жизни. А вторая часть мысли твоей, высказанной вслух, сбылась сама собой. Для этого тебе не надо было быть обязательно где-то рядом или даже исполнителем. Мудрость жизни заключается в том, что наши мысли формируют действительность. Люди любят повторять эту фразу, но почти всегда они наивно думают, что к ним это не относится. Так и ты. Сила мысли, высказанная вслух в момент эмоционального срыва, усиленная состоянием стресса, подобна выстрелу из пистолета и в ста случаях из ста бьет без промаха.

– Выходит, он никогда не любил меня?

– Любил.

– А Галину?

– Любил.

– ???

Черный Ворон по-прежнему важно прохаживался перед ней. Похоже, ему самому нравилось, что Инна с жадностью впитывает каждое его слово. Он откровенно любовался собой, своим голосом, своими умными мыслями и своим всеобъемлющим знанием жизни. Время от времени он останавливался, чтобы тщательно почистить свои заскорузлые когти. Затем энергично встряхивал всем телом, словно отряхивал от многовековой пыли свой черный сюртучок, и продолжал:

– Почему вы, женщины, признаете, что любовь бывает разная: к Родине, к матери, к детям, к работе. Но почему вы никогда не можете предположить, что мужчина может любить и нескольких женщин одновременно? Каждую по-своему? Тебя он любил как, скажем так, сексуально талантливую женщину, её – как жену, мать своих детей. Чего нет у нее, ей уже никто не добавит, но чего нет у тебя, тебе тоже никто не добавит. Ты никогда ни физиологически, ни генетически не смогла бы стать матерью его уже имеющихся детей, это неподвластно никому. Ты заняла свою нишу в его жизни, она – свою. Зачем ты пыталась забить все ниши ОДНОВРЕМЕННО? Ведь это физически невозможно. Нельзя ОДНОВРЕМЕННО находиться в нескольких местах.

– А в нескольких постелях – можно?

– Если ты имеешь в виду его, то он делал это в разное время. Поочередно, скажем так. Сегодня с тобой. Завтра с ней. Послезавтра с другими. Или в обратной последовательности. Если бы ты последовала его примеру, ты могла бы тоже бывать в разных нишах. Кому-то жена, кому-то любовница, а с кем-то просто случайная связь. Но – в разное время и с разными мужчинами. Это главное условие. Но ты хотела все сразу и одновременно. И с одним мужчиной. Вот в чем твоя проблема. Отсюда все твои беды. Ты сформулировала это в одну удобную для себя фразу: хочу быть женой, а ту непреложную истину жизни, что жена – понятие растяжимое и во времени и в пространстве, ты и сейчас не хочешь принять. Ты не учитываешь фактор времени. С Яном ты разминулась во времени уже в самом начале, то есть перед знакомством. Ты же хочешь заполнить собой ту часть его жизни, которую он прожил без тебя, до тебя. Это невозможно. Научись обходить проблемы, которые не в твоих силах решить. Как вода. Ты когда-нибудь обращала внимание, как вода обтекает каменные глыбы или просто валуны на своем пути, которые не может сдвинуть потоком? Когда ты сталкиваешься с ситуацией, с которой не можешь справиться, представь себе, что ты – вода. И обтекай. Не трать напрасно силы и энергию на то, что ты не можешь изменить. Только так ты сможешь двигаться дальше, не торчать на одном месте. Ибо даже та же самая вода, что не пытается обтекать препятствия, становится застойной, и вскоре на том месте образуется болото.

– В любом случае теперь уже поздно что-либо менять.

– Никогда не говори «никогда». Пока человек живой, все можно изменить и начать сначала. Только смерть ставит точку на всем.

– Но ведь я уже по пояс… – тут Инна с ужасом обнаружила, что жижа поглотила ее уже выше уровня талии, и она стояла, инстинктивно приподняв руки над кругом.

– Мне уже не выбраться, – истерически завизжала она.

– Ты так ничего и не поняла. Еще раз повторяю. Мысль формирует действительность. Усвой это. Это очень просто. Только надо захотеть.

12

Инна уставилась в пространство невидящим взором. Она пыталась усвоить всю информацию, которую получила от Черного Ворона. Все это не было, конечно же, открытием для нее. Она знала все это давно. Или всегда? Но как-то не воспринимала все сказанное как что-то личное, или хотя бы имеющее отношение к себе, к своей жизни. Просто – как общие, банальные истины, которые ее не касаются. Мы ведь часто так думаем. И так живем. Да, так и живем. А когда все же находит озарение или просветление, считаем, что уже поздно что-либо менять. Или (такая спасительная мысль!) – это не для нас.

Инна сложила руки на груди, чтобы не касаться пальцами смердящей плоти земли, которая, разлагаясь на ее глазах, подобралась уже к груди. Отчаяния не было – лишь тошнотворное отвращение от запаха гнили, исходящей от круга. Боли уже практически тоже не было. Нигде. Черный Ворон по-прежнему испытывающе наблюдал за ней, но у Инны уже пропало желание выслушивать его умные мысли. Она чувствовала, что в его словах и реальной действительности идет какая-то нестыковка. В душе ее нарастал протест.

13

Она вспомнила свою первую командировку в Чечню в составе медицинской бригады. Тот пожилой полковник милиции, которого она сопровождала в психиатрическую лечебницу в Ставрополь… Он не хотел верить, что эта война надолго. Он вообще не хотел верить, что это – ВОЙНА. Привыкший разводить уличные беспорядки, он считал, что через неделю-другую власти наведут порядок в республике. Он был уверен в этом, но события разворачивались не по его сценарию. Почему? Ведь он ВЕРИЛ…

– Осетины вывозят свои семьи. Уезжай и ты. Через неделю будет поздно. – Шоген не поднимал глаз от дымящейся сигареты.

С Ефимом они дружили с детства. Сидели за одной партой в школе. Вместе решили поступать в Астраханскую школу милиции, а по окончании вернулись в Грозный и работали в одном отделе.

– Думай, что говоришь. Я здесь родился. Здесь родились мои родители. Здесь мой дом. Это моя Родина. Куда ты мне предлагаешь уехать?!

– У тебя еще есть возможность продать дом. Ты уедешь с деньгами. Россия большая. Купишь где-нибудь жилье, устроишься на работу; с твоей характеристикой, послужным списком тебя возьмут в любой отдел. Тем более, ты – русский… Человек ко всему привыкает. Уезжай. Через неделю будет поздно. Ты итак уже слишком затянул с отъездом. Ты это сам понимаешь.

– А ты?

Шоген наконец поднял глаза и посмотрел на Ефима:

– Что – я?! Я остаюсь. Ты видишь какой-то другой выход для меня? Кому нужен чеченский мент в России? После всего случившегося кто будет воспринимать меня нормально ТАМ? Ты?

– Ты прекрасно понимаешь, что в случившемся нет твоей вины. Мы все прекрасно понимаем, что всё это игры властей.

– Не говори: мы. Это ТЫ понимаешь. А для всех я – чеченец. И уже в этом моя вина. Вспомни последнюю мировую. Немец – значит, фашист, убийца. Сейчас происходит то же самое. Чеченец в сознании масс – террорист, убийца.

– Тебе просто так удобнее думать. Ты просто трусишь уехать и пытаешься в этом обвинить всех. Ты можешь уехать вместе со мной. Тебя возьмут на работу с еще большим удовольствием, чем меня. И именно потому, что ты – чеченец. Потому, что ОТТУДА ты сможешь с большей пользой для государства поработать.

При этих словах Шоген вздрогнул. Он пристально посмотрел на друга:

– Ефим, ты меня знаешь. Против своего народа я не пойду. Я – чеченец. А это означает, что воля чеченского народа для меня – закон. Ты – русский. Работай на русских. Или, может, ты хочешь остаться здесь и с «большей пользой для государства поработать»? Не советую. Я тебя сдам. Самолично. Потому что государства у нас с тобой отныне разные. И Родина тоже. Чечня – это моя Родина. Запомни это.

Ефим обалдело уставился на Шогена:

– Ты что, сдвинулся?! Ты что мелешь?!

Шоген решительно встал:

– Я тебе все сказал. Уезжай. Отныне враг моего народа – мой враг.

Не взглянув на Ефима, Шоген вышел из его кабинета.

***

Спустя неделю во двор соседнего дома упал снаряд гранатомета. Взрывом снесло угол дома, где жил Ефим. Людмила прибежала на работу к Ефиму и решительно потребовала:

– Если не уедешь с нами, я уеду одна с детьми. Ты хочешь, чтобы нас всех здесь закопали живьем? Что тебя здесь держит? Это не люди! Это звери!

– Стреляли не чеченцы.

– А я плевать хотела, чеченцы или не чеченцы! Мне без разницы, кто убьет меня. Я хочу жить и хочу, чтобы дети мои жили. А если тебе наплевать на нас, то оставайся здесь. Кому ты хочешь что-то доказать? Для чего? Как ты не понимаешь, это уже не ТВОЯ Родина! От тебя уже ничего не зависит!

– Зависит. От каждого из нас зависит. От тебя, от меня, от Шогена… Это МОЯ Родина.

Людмила яростно взмахнула рукой:

– Оставайся со своей философией здесь, а я уезжаю. Прямо сейчас.

Она выбежала на улицу. Ефим не сдвинулся с места. Он даже не спросил жену, куда она собирается ехать. Придя вечером домой, Ефим принялся за тщательную уборку. Затем вышел во двор и в темноте начал расчищать двор от останков обвалившегося днем угла дома. Достал в подвале полиэтилен и затянул зияющую дыру в прихожей. Приготовив ужин, сосредоточенно поел, помыл посуду и в непривычной тишине лег спать.

***

Отдел милиции в Грозном не расформировывали, а потому Ефим методично продолжал ходить на работу. С Шогеном после той беседы они практически не общались. И вообще, кроме чисто служебных бесед, Ефим теперь почти не поддерживал никаких разговоров. Ни с кем. События, разворачивавшиеся в Грозном с быстротой падающей кометы, нагнетали на него состояние, близкое к прострации. Ефим часами бродил по знакомым с детства улицам, всматривался к призрачным остовам домов и зданий, от которых остались груды строительного мусора, и, испытывая чувство беспредельной безысходности, возвращался домой и принимался за ужин.

В один из серых дней осени его командировали в отдаленное селение, которое особенно часто подвергалось артналетам с обеих сторон ввиду того, что через него проходила трасса, ведущая в Россию и обратно. Руины домов, смердящие трупы собак, домашних животных и согбенные фигурки местных стариков, медленно стаскивавших из села на окраину полуразложившиеся трупы людей, потрясли Ефима до потери сознания. Он видел подобные сцены в фильмах о вьетнамской и афганской войнах, но с Россией, с Чечней это никак не увязывалось в его уже полубольном мозгу.

Он подошел к старикам, которые бережно уложили в бесконечно длинном ряду еще один труп. Когда старики разогнулись, Ефим обратил внимание на их руки, трясущиеся то ли от усталости, то ли от старости. Целую вечность смотрели они молча друг на друга: представитель власти, призванный охранять жизнь народа, и немощные представители народа, то ли не сумевшие уехать из этого ада, то ли решившие до конца дней своих разделить со своим селом его трагическую участь. Наконец старики молча побрели в село за очередным трупом, а Ефим побрел вдоль ряда, пристально всматриваясь в полуистлевшие лица, продолжавшие хранить на себе весь ужас предсмертного апокалипсиса. Он прошел почти половину пути, обозначенного на земле пунктиром мертвых тел, как в его сознании вдруг вспыхнуло непостижимое для его нынешнего сознания воспоминание: красное пальто его десятилетней дочери на черной земле среди ржавой травы и палой листвы. Где он это видел? Кадр из какого-то фильма… Ну, да, вспомнил. Они смотрели его всей семьей. Дочура была еще совсем маленькой и без конца капризничала; то тянула их на кухню, на улицу, а то и вовсе требовала почему-то выключить видеомагнитофон. Она не хотела смотреть сама и не хотела, чтобы они смотрели… это. Да, вспомнил. Ничего страшного. Это был просто фильм. Стивен Спилберг. «Список Шиндлера». «Кто спас одну жизнь, тот спас целый народ»… Ефим зажмурился, присел и свистящим шепотом отчеканил: «Я просто вспомнил кино. Ко мне это не имеет никакого отношения». Затем резко поднялся и быстрым шагом вернулся назад, к началу новоявленной аллеи смерти…

Пятая точка в пунктирной линии смерти… Четвертая… Третья… Дочь.

Ефим стоял не в силах наклониться. Единственная мысль завладела всем его сознанием: «Почему? Как случилось, что он не заметил ее сразу, прошел мимо нее почти до середины ряда?». Ему казалось, что, найдя ответ на этот вопрос, он сумеет что-то изменить в этой чудовищной даже для его уже больного мозга ситуации. Он рухнул к телу дочери и взял ее окаменевшую ручку в свою. Ни слез, ни паники, ни отчаяния. «Почему я прошел мимо тебя?». Ни печали. Ни боли. Он поднялся и вновь начал свой прерванный путь по аллее смерти: «Где остальные?».

***

Поздно вечером он привез тела жены, сына и дочери домой. Бережно перенес каждого на середину сада во дворе дома и, сходив за лопатой в сарай, начал копать могилу. Одну на всех. Затем, постелив на земле одеяло, он тщательно обмыл каждый труп из шланга, методично отмывая от волос, плоти и костей все кроваво-гнилостные наслоения, разворачивая тела к свету переносной лампы. А когда тугая струя выбила из орбит правый глаз сына, он бережно подобрал его, осторожно обмыл и аккуратно вставил на место. После омовения Ефим принес из дома чистую одежду, одел всех и, завернув каждого в сухие одеяла, опустил в могилу. Жену посередине, сына и дочь по бокам. Покончив с погребением, он тут же обмылся из того же шланга, не замечая холода, переоделся и отправился на кухню готовить ужин.

Утром Ефим пришел на работу в отдел. Посидев немного, он встал и вышел в коридор. Выкурив сигарету, он подошел к кабинету Шогена, открыл дверь и, пристально глядя в глаза Шогену, произнес: