Истории из Каморки

Денис Килесов

Истории из Каморки

Неблагополучный район

«Мама говорит, что у нас район не-бла-го-по-луч-ный. Это значит бедный. В нашем доме пять этажей, а живем только мы, да Сева с бабушкой в соседней квартире. Все остальные окна темные такие, страшные. Стекол там нет, и ветер воет, как голодный волк. Мама сказала, что все, кто там жил, переехали в другие города. А мы остались, и мне иногда бывает скучно. С Севой конечно весело, но, когда он болеет, и бабушка не отпускает его гулять, я играю один.

У нас и магазины все закрылись, там тоже окна разбиты. По вечерам страшновато домой возвращаться. Но не сидеть же дома, когда есть санки и большая-пребольшая горка в соседнем дворе! К тому же туда иногда приходят мальчишки из других дворов, и мы катаемся вместе.

Вчера шел домой, замерз. Очень хотелось кушать, а домой – нет. Но мама ругается, если я не возвращаюсь вовремя. И вот шел я с горки, и началась метель. Ветер такой сильный поднялся! Сразу сугробы намело, стало трудно идти. Еще санки стали какими-то тяжелыми, но не оставлять же их. Шел я, шел, мерз и мерз, топал и топал, пока не подошел к нашему дому. И тут ветер вдруг стих, словно и не было его. Сразу так спокойно стало. Снег пошел тихо-тихо, очень красиво. В доме свет горел только в двух окнах – в нашем и в Севином. И фонарь у подъезда светил. Последний со всей улицы.

И вдруг слышу – звук такой, как будто кто-то по моим санкам маленьким таким молоточком стучит. Оглянулся, нет никого. А все стучит, да стучит. И тут поворачиваюсь я обратно, и вижу, что стоит Он. Высокий такой, чуть выше нашего дома. С большими лапищами костяными, ребра торчат, кости на морозе друг о друга постукивают. А глазища светятся оранжевым. Но не светят, а будто они этот свет поглощают. Яркие и темные. Не знаю, как это так. И рот широкий, шамкающий что-то непонятно и медленно. Как дедушка делал, когда еще не умер.

И вот посмотрел Он на меня, пошамкал и аккуратно так, накрыл костяной ладонью Севкино окно. Я еще подумал, вот бабушка у него испугается, если выглянет. А я стоял и не боялся. Мне бояться нельзя, я – мамин защитник. Стоял я, смотрел, а потом раз, и светло стало. Вижу – мама. Плачет. Говорит, где я был всю ночь. А я думаю – какую ночь? Здесь был я, с горки шел. Так и сказал. А потом мы пошли пить чай домой, и мама открыла новогоднее варенье с малиной. Я хотел Севу позвать к нам, но мама сказала, что они переехали и здесь больше не живут. Жалко. Теперь одному гулять придется»

– Это все? – взгляд следователя был холоден, как рентгеновский луч.

– Так точно, – ответил лейтенант Захарченко, – пустая квартира, ободранные обои и только эта тетрадка на полу.

– Какие-то другие записки, документы… Да хотя бы мебель?

– Никак нет. Как и сказал в рапорте, совершенно пусто. Даже окна выбиты. Как будто они ночью быстро переехали.

– Свидетели?

– Никак нет. Район неблагополучный, большинство, как и написал мальчуган, разъехались.

– Ну и бардак у вас на районе, товарищ лейтенант, – следователь был напряжен, как змея перед броском, только бросаться на кого – не знал.

– Ладно, – резко сменив гнев на милость, сказал он, – Товарищ лейтенант, идите вы домой. Проспитесь хорошенько. А завтра после обеда мы продолжим.

Лейтенант Захарченко козырнул, крутнулся на сто восемьдесят градусов и вышел из кабинета. Дойдя по двери своего подъезда, кутаясь в казенный бушлат от промозглого зимнего ветра, он начал рыскать по карманам в поисках ключей. Связка нашлась в кармане на груди. Стоило лейтенанту их вытащить, как послышался какой-то скрип. Он инстинктивно обернулся и заметил в бушующем над крышами снежном месиве два оранжевых фонаря, напоминающих гаснущие фары. Заметил, и они пропали, растворились в темноте.

– Черти что мерещится уже, – буркнул себе под нос лейтенант и зашел в дом.

Переодевшись в домашнее и тщательно помыв руки с мылом, лейтенант Захарченко достал и поставил на стол бутылку водки. На хрустящей газете, служившей скатертью, появился черный хлеб и грубо нарезанный шмат жирного сала. Граненый стакан гордо возглавил колоритный натюрморт.

К полночи непочатая до того бутылка опустела. А к обеду лейтенант Захарченко не явился в кабинет следователя. Квартира его оказалась пустой. Лишь бутылка из-под водки осталась лежать на оконных осколках.

Переехал он, наверное. Район-то, неблагополучный.

Чудо в Гаррисоне

Харис частенько навещал паб "Гаррисон" по субботам. Не то, чтобы в нем разливали лучшее пшеничное пиво, или бармен был уж слишком приятен для беседы. Просто лишь здесь по субботам выступала девушка.

Она была дочерью покойного друга хозяина паба, поэтому он позволил ей выступать и не брал других девушек на ее место. По всем неписанным правилам, ей был заказан путь в подобные заведения. Она была небольшого роста, худая, с короткой, практически мальчишеской стрижкой. Невыразительные глаза и совершенно непривлекательные черты лица лишали ее всяческого мужского внимания. В ней не было ничего из того, что мужчины привыкли называть сексуальным. Она была невидимкой в толпе, быстрой тенью, на которой было совершенно невозможно остановить взгляд. Даже когда она заходила в паб и начинала готовиться к выступлению, этого никто не замечал. Но все менялось, едва ее пальцы трогали струны гитары. Происходило настоящее чудо.

Она поднималась на миниатюрную, как она сама, сцену, с трудом взбиралась на высокий барный стул и ласково проводила ладонью по струнам. А потом… она начинала петь. И в тот же миг, как из ее маленькой груди вырывались первые звуки, гул паба полностью стихал. Она начинала тихо. Немного басовито и хрипло, что слабо вязалось с представлениями посетителей о женском вокале. Но с каждой строкой песни, с каждой вытянутой нотой, ее голос все сильнее преображался. Он креп и насыщался бархатистой глубиной, сгущал воздух вокруг и заполнял пустоту. Он набухал насыщенным контральто и вдруг, вместе с резким ударом руки по струнам, взрывался пронзительным альтом. И не было уже никого, кто бы не сидел зачарованный ее искренней песней. Она распахивала свою необъятную душу и пела, пела, как пело Солнце, создавая Жизнь, как пел первозданный Океан и как поет свободный Ветер. Она хватала сердца и неслась вместе с ними на головокружительную высоту так быстро, как не могли птицы. Вокруг нее бушевало торнадо чисто первозданной энергии и она была самым его центром. Она возносилась до небес сама, и возносила всех, кто жадно ловил каждую ее строку… И затем камнем падала вниз, сложив крылья. И в этом смертельном пике, самоубийственном порыве, она с размаху врезалась в каменную землю, роняя свой голос на нижние октавы и разбивая в дребезги сердца своих слушателей. Но в тот момент, когда публика, утирающая слезы и тоскливо держащаяся за грудь, уже думала, что больше никогда не сможет познать радости, она вновь ласково заводила песню. И вновь дарила крылья израненным душам, вмиг потерявшим покой. Она заботливо собирала по осколкам чужие сердца и излечивала их, как не способен был ни один врач на земле. В нее невозможно было влюбиться. Но ее песни влюбляли с первых же нот.

Когда она заканчивала, никто не вставал с места, чтобы его аплодисменты громче раздавались в стенах "Гаррисона". Слившиеся воедино песни, ей исполненные, продолжали звучать в головах слушателей, даже когда она покидала зал. Все посетители смотрели в пустоту, давно перестав оттирать рукавами обильно льющиеся слезы. Никто не замечал, как она растворялась в толпе и вновь становилась невидимкой. Никто не видел, как она тайком клала заработанные деньги обратно в кассу своего дяди. И уж тем более никто не видел, как, стоя у черного входа в паб, она порой по часу откашливалась, поднося ко рту окровавленный платок.

Когда она умерла, Хариса не было в городе. В логистическом департаменте опять вышла путаница с грузом в Беркли. Пришлось провести неделю в командировке. Когда он вернулся в паб, там уже была другая девушка. Она была хороша собою и смешно хмурилась, когда ловила многозначительные взгляды посетителей. Она пела очень неплохо. Наверняка, в будущем ей светила карьера киноактрисы. Перед началом своих выступлений она всегда загадочно объявляла, что ненароком может разбить чье-либо сердце. После этого она начинала петь…

Но она так ни разу и не разбила сердце Хариса.

Ни разу.

Проверка в Раю

Напротив уполномоченного Инспектора, среди облачных стен и коридоров, сотканных из блестящих капель воды и солнечных лучей, бесконечно в них преломляющихся, внезапно материализовалась обыкновенная дубовая дверь. На ней красовалась донельзя пошлая табличка, выполненная из золота 999 пробы с емкой надписью «БОГ». Ведь какое существо, связанное с религией, откажет себе в золотых украшениях, не так ли?

После короткого нетерпеливого стука и громогласного «Войдите», дверь отворилась, и Инспектор вошел в кабинет. За большим столом, в глубоком резном деревянном кресле сидел Хозяин этого облачного офиса. У него была густая окладистая борода и венок с разноцветными драгоценными камнями на голове. В руках он теребил свежесорванную оливковую ветвь.

– Благословляю вас, Инспектор! С чем пожаловали?

– С чем я пожаловал, вам, я полагаю, давно известно, – существо в строгом костюме сложило крылья, сняло с головы тусклый форменный нимб и уселось на простой стул напротив Хозяина кабинета.

– Вина? Может быть фруктов? Это новый урожай из Райских кущ, советую попробовать.

– Я при исполнении, – раздражительно отмахнулся Инспектор и достал записную книжку из толстого дипломата, – Лучше приступим сразу к делу, время торопит даже бессмертных.

– Полностью согласен с вами. С чего начнем? Может, просмотрите мою личную папку святых? Я лично подбирал людей в этот список, могу поручиться за их право на жизнь здесь после смерти.

– Особо отличившаяся паства мало интересует мое руководство, –заявил Инспектор.

– Тогда, скажем, грешники? В их личных делах есть полный перечень нарушений общепринятых правил, установленных вашими уважаемыми руководителями.

– Всю необходимую информацию я уже собрал в архивах и по прибытии отдам в аналитический отдел. Это их юрисдикция. Меня интересуете непосредственно Вы.

– Я?.. – существо нервно заерзало в кресле, слишком торопливо отложило оливковую ветвь и подалось вперед, – Что конкретно Вам интересно, господин Инспектор?

– Для начала уточним, каким было основание для назначения Вас Богом этого мира?

– Это что, допрос? – гневно воскликнул Хозяин кабинета, – Я не позволю вам говорить со мной в таком оскорбительном тоне!

– То, что вы имеете право позволить себе или кому-либо еще, строго регламентировано нашей комиссией, – грубо оборвал его Инспектор, – Что послужило причиной для назначения Вас на эту должность?

– Вы забываетесь, но все же я отвечу, раз это так необходимо. Комиссия заметила мое рвение к работе и исключительную рассудительность. Паства, вверенная мне, ни разу… Что вы там пишете?

– Отмечаю Вашу излишнюю горделивость, – с вежливой улыбкой ответил Инспектор, – А это вполне может сойти за Грех. Продолжайте.

– Позвольте! Гордыня является Грехом, а я всего лишь…

– Я понял. Продолжим. Скажите, состоите ли Вы в браке?

– Не понимаю как это… – беседа стала приобретать неприятный характер, – Впрочем, не важно. Нет, я не женат. И никогда не был.

– Супруга отсутствует, – пробормотал Инспектор и коротко пометил это в записной книжке.

– Это ведь не является Грехом? – осторожно спросил Бог.

– Не является, – с все той же дежурной улыбкой ответил ему собеседник, – Близкие у Вас имеются? Друзья, возможно?

– Вся паства, вверенная мне в попечение…

– Так и запишем. Близких и друзей нет. Опишите подробнее, в каких случаях вы вмешиваетесь в мирские дела?

– Ну,… я… корректирую мотивы некоторых человеческих вождей.… Но только через посредников и с сугубо благими намерениями. Мне приходится, понимаете? Когда рождается человек, затевающий большую войну, мой долг остановить его, дабы спасти души праведников, – бегающим взглядом Бог пытался найти что-то, способное придать убедительность его словам.

– Угу. Злоупотребляет влиянием на паству. Скажите, Вы религиозен?

Вопрос застал его врасплох. Хозяин облачного кабинета закинул ногу на ногу, взял перо со стола, но тут же отбросил его. Затем подался вперед и с жаром заговорил:

– Ну конечно! Вера, то есть я хотел сказать… Искренняя уверенность в правильности своего дела, в непоколебимости Заветов столь же сильна, как и у любого моего праведника, не представляющего себя вне истинной Веры!

– Очень хорошо, – кивнул Инспектор, – Думаю, на этом наша короткая беседа может быть окончена.

Существо в кресле расслабилось, вновь взялось за изрядно истерзанную за время разговора оливковую ветвь и широко улыбнулось.

– Думаю все в порядке, Инспектор? Мне не нужны неприятности с Комиссией, вы это прекрасно понимаете. Так что, если я могу что-нибудь для Вас сделать, вы только намекните. В Раю есть лучшие вина, такие, каких вы не найдете более нигде. Или, возможно, Вы желаете осмотреть жизнь в миру? Я могу устроить небольшую экскурсию специально для Вас. Уверен, что результатом Вы останетесь довольны.

– В этом нет необходимости. Для Вашего осведомления, ознакомлю Вас с результатами моей проверки. Итак, Вы не женат. Близких, а так же друзей у Вас аналогично нет. Нельзя не отметить Ваше злоупотребление влиянием на паству, вызванную фанатичной религиозностью, непростительной для рассудительного руководителя. Коллеги отмечают у Вас излишнюю нервозность и периодические спонтанные вспышки гнева. Также, судя по обилию виноградников, Вам не чуждо увлечение вином на рабочем месте. Далее, в ходе проверки документов о поступивших за последнюю сотню лет молитвах и ответах на них, было выявлено хищение человеческого доверия в особо крупных размерах. А это уже тянет на нарушение нескольких Заповедей. Окончательные результаты будут переданы Вам со служебным ангелом после их тщательного анализа членами Комиссии. Однако я уже сейчас могу сказать, что ситуация, увы, складывается не в Вашу пользу. На лицо проявление крайнего непрофессионализма.

Существо в кресле замерло с широко распахнутыми глазами, оглушенное сокрушительной тирадой Инспектора. Впервые с момента заступления на должность возникла реальная перспектива лишиться места в Раю и удобного кабинета, собранного под заказ. Кресло Бога, столь желанное, начало стремительно таять, неспособное более держать на себе нынешнего владельца.

– Что же, на этом моя работа окончена. Желаю Вам всего наилучшего.

Инспектор поднялся, надел на голову нимб, поправил свои крылья и вышел из кабинета, оставив его Хозяина наедине со своими удручающими мыслями.

В этот же день, ближе к полуночи Бог созвал своих главных ангелов на внеочередное совещание. На повестке встал вопрос, как не лишиться теплых мест в облачном офисе.

– Ну что, господа небожители, вляпались мы. Комиссия, если мы ничего не предпримем, сместит меня. Слишком много нарушений Заповедей, еще и пару Грехов могут пришить, это уже как пить дать. Ваши предложения?

– Ситуация такова, – начало одно из крылатых созданий, – Ты не справился. А я в свое время говорил, если помнишь: «Сначала отчет, потом уже рви свой кусок». Ты меня не послушал. Я никаких Грехов не совершал, документация моя в порядке. Пантеон мой процветает, норму по грешникам выполняю.

– Ты что, птенец, несешь?! – закричал Бог, – Думаешь, когда за мной придут, я молчать стану? В порядке у него документация. Забыл, как я тебе помогал закрыть план по пастве? Или может пантеон твой самый безгрешный? Служители твои, вон, все в золоте, с головы до пят. Мне ничего не стоит намекнуть Комиссии, что в святых ты записал совсем не тех, кому там следовало бы находиться.

В кабинете Бога повисла гробовая тишина. Каждый вспоминал и подсчитывал, о скольких недосдачах было известно начальнику и как это может быть использовано.

– Что, притихли??? То-то же. Мы в одной ладье, как ни крути. Пойдет ко дну один, потянет и остальных. Всех зашлют вниз. Переродимся в нищих и будем гнить вместе со своей обожаемой паствой. Так что думать надо.

– А может быть нивелируем значение нашего вмешательства в жизнь мирян? – робко спросил один из небожителей. Он недавно получил свой нимб и вовсе не хотел с ним так скоро расставаться.

– И как это сделать? Прошлого не воротишь.

– Но можно поменять отношение Комиссии к пастве. Скажем, устроим что-то, показывающее врожденную жестокость людей.

– Хм.… А ведь это мысль. Предложения?

– Мученик, – донеслось с другого конца кабинета, – отправим посланника с мирной миссией, он наберет влияние среди мирян и, рано или поздно, это заметят их вожди. А там и до показательной жестокой казни недалеко.

– Точно! – воскликнул Бог, – Это выход! Тогда все наши действия в глазах Комиссии будут оправданы сдерживанием людской агрессии. Принцип малой крови, чтоб его. Значит так. Засылайте кого-нибудь, ненавязчиво внушите пастве, что это, дескать, Сын Мой. И пусть себе ходит, проповедует. Потом возьмем прокуратора покровожаднее, да и вложим ему мысль избавиться от смутьяна. За время, пока Комиссия копается с анализом архивов, все это и провернем.

– А кого посылать будем?

– Был же у вас зануда один. Как его там… Иешуа или что-то вроде того. Вот он пусть и отправляется. Рождается, как человек, чтобы чин чином и дальше по плану. Все согласны?

Собравшиеся ангелы закивали головами. Отблески от их начищенных до блеска нимбов заплясали в глазах Бога огоньками надежды.

– В таком случае, за работу. Составляйте план и не тяните. Все, совещание окончено. Всех благословляю на деяния.

Неделей позже, под мягким светом Звезды у человеческой женщины родился ребенок. Ребенок, которому была уготована поистине великая участь. Его ждала судьба Спасителя людей и ангелов, отправивших его в этот мир.

Они прилетят

– А ты точно уверен?

– Они прилетят!

Митька сказал это твердо, и в глазах его упрямо прыгали отблески костра. Костер был большим. Знали бы взрослые, выпороли, как пить дать. Но так надо. Ведь такой костер видно из космоса. В это верил Митька. А Сашка просто не спорил.

– А чего им сегодня-то лететь, не спится что-ль?

– Дурак ты Сашка, – отмахнулся мальчуган в длинной военной куртке. Куртка была отцовской и доставала ему почти до пяток. Брать ее было нельзя, но случай ведь особенный.

– Так ты объясни толком, чего обзываешься?

– Ладно тебе, не бурди. По радио сегодня передавали, что там дождь большой из ме-тео-ритов.

– Да где там-то?

– На Марсе, где еще.

– А-а-а… – неопределенно протянул Сашка и, насупившись, уставился в темное ночное небо. – Пустота. Ни зги не видно.

– Они прилетят, – словно оправдываясь, вновь проговорил Митька.

– Угу.

Вокруг слышалась лишь тихая возня неспящих букашек, да треск пламени, весело скачущего по свежим дровам, которые Сашка незаметно стащил из дедовского сарая.

– А почему сюда? – Сашке было очень неуютно сидеть ночью в поле, да еще и молча.

– Потому что наш костер видно из космоса, да и поле удобное для посадки.

Вдруг в небе замигали два огонька – зеленый и красный. Они медленно двигались по темному небосводу.

– Смотри!

– Вижу. Это просто самолет.

– Так, а мы что ждем?

– Они летают на тарелках. Самолеты в космосе не могут, мне папа рассказывал. Вот увидишь тарелку, тогда и кричи.

– Сам кричи, – вновь надулся Сашка, – И вообще это все неправда и нам попадет.

– Нет. Правда.

– А если не прилетят?

– Прилетят… – глухо отозвался Митька, – надо просто подождать. Они… Подкинь-ка лучше еще дров.

– Уже подкинул, кончились.

– Тогда ждем.

Ветер шелестел пышными августовскими кронами деревьев, принося с бескрайних полей душистый запах разнотравья. За холмом, в деревне, залаяла собака.

– Мить.

– А?

– А если нет?

– Не может быть такого. У них же там дождь этот, им надо спасаться. А у нас костер… Самый большой… Его даже из космоса видно.

– Ну, вдруг не прилетят?

– Тогда… тогда зачем все? Речка, наша деревня и мы с тобой? Зачем школа, город и учеба? Вообще все – зачем?

– Не знаю Митька. Может… просто так?..

Друзья замолчали. Сашка, потому что не знал, что сказать, а Митька, потому что пытался сглотнуть горький ком в горле.

– Давай только еще подождем, чтоб наверняка?

– Давай…

Пронзительные отблески костра перестали отражаться в потухших Митькиных глазах. Все было зря.

– Ладно, пошли домой.

Друзья поплелись домой, а пламя еще долго взывало к безмолвному черному небу, в котором захлебнулась и утонула маленькая искренняя Надежда.

С днем космонавтики

– Земля, я Метеор-1. К проверке оборудования в режиме аварийного отключения радиосообщения готов!

– Метеор-1, я Земля, – бесстрастно ответил голос в шлемофоне, – приступить к выполнению задачи. Через десять минут ждем вас в эфире. Как принял, Метеор-1?

– Принимаю тебя хорошо, Земля. Вас понял, есть приступить к выполнению!

Рука в толстой перчатке термоизолирующего скафандра космоплавателя перевела тумблер внешней связи в положение «Откл.». Тонкий луч радиовещания между синей планетой и крохотной скорлупой космического корабля оборвался.

– Ну что, Метеор-2, за работу? – сквозь визор шлема напарник космоплавателя не увидел, как тот подмигнул ему, – Давай, дуй на воздух, я пригляжу.

– Калитку за мной закрой, Метеор-1, – подыграл напарнику второй космонавт.

Створка герметичного люка с пищанием сервоприводов закрылась за спиной одного из «метеоров».

– Наружные системы видеонаблюдения в норме, – начался доклад по внутренней системе связи, – перехожу к визуальному осмотру двигательных частей.

– Понял, Метеор-2, наблюдаю на обзорных экранах твое неуклюжее барахтанье.

– Сам бы хоть раз сюда вылез. А то по позывному первый ты, а как что-нибудь снаружи посмотреть, вылезаю я, – возмутился космонавт.

– Ты ближе к шлюзу сидишь, – парировал космолетчик, – к тому же я пилот.

– Вечно ты со своими отмазками, Метеор-1, – картинно вздохнул его напарник, – двигательные узлы в норме, внешних повреждений не наблюдаю, регулировщики траектории работают в штатном режиме.

– Отчет принял, Метеор-2, а теперь – внутрь.

– Знаешь, я тут подумал и понял, почему в космонавты берут так мало людей, – Метеор завис в пространстве, держась за поручень на обшивке корабля. – Не из-за здоровья. У меня таких как мы, здоровых друзей, которые грезят полетами, с пол роты наберется, – он вытянул ноги так, что они будто бы стояли огромными столбами на поверхности планеты внизу. Метеор представил себя всесильным Атлантом, удерживающим небесную твердь на плечах.

Он посмотрел назад, на бесконечное число световых лет черной материи Мироздания с бесчисленными звездами и планетами и понял, что быть земным Атлантом – занятие не из легких.

– Ты может и не заметил, не вылезал же ни разу, но сверху, понимаешь ли, не видно ни границ стран, ни партий политических, ни того, какого цвета люди там, на Земле.

– Опасные слова говоришь, Метеор-2, я-то тебя слушаю, но так, на всякий случай, предупреждаю.

– Да черт с ними. Образно говоря, какую власть над нами с тобой имеют те люди внизу? Никакой. Вот абсолютно. Они отсюда вовсе не властители мира, потому что только здесь видно, что понятия «Страна такая-то» и «Планета Земля» имеют очень мало общего с понятием… – космонавт потянулся рукой к далекой яркой звезде где-то в глубинах первозданного космоса, – …с понятием «Целый мир». И это не выветривается с посадкой. Это ощущение и мировоззрение остается навсегда. Но такой образ мыслей гражданина для любого государства – штука опасная. Так что не пустят страны людей покорять звездные джунгли, игра свеч не стоит.

– Я вижу, ты получил свободу, о которой мечтал? – совершенно серьезно спросил Метеор-1.

– Думаю да, – ответил ему напарник.

– Как бы то на самом деле не было, – вскинулся космонавт, – без рабочих мест мы с тобой точно не останемся. Давай уже на борт, – весело поторопил его Метеор-1, – у тебя баллон с кислородом не резиновый.

Крохотная голубая планетка, незначительная крошка на необъятной черной скатерти Вселенной, бороздила просторы космоса, храбро ныряя в омут Мироздания. А вслед за ней, на орбите, неслась тонкая скорлупка космического корабля, совершенно не годящаяся для путешествий, отгораживая от мира двух астролетчиков, которые начали что-то понимать.

– Земля, я Метеор-1, как слышите меня? – нить радиосвязи вновь протянулась от корабля к планете.

– Метеор-1, я Земля, слышу вас хорошо. Доложить о результатах проверок.

– Повреждений не обнаружено, все системы функционируют нормально.