скачать книгу бесплатно
С Николаем Васильевичем его познакомил Евгений Баратынский еще в сентябре 1826 года. Сейчас он писал: «Милостивому государю господину Путяте. Ответьте, пожалуйста. Вчера, когда я подошел к одной даме, разговаривавшей с г—ном де Лагренэ, последний сказал ей достаточно громко, чтобы я услышал: «Прогоните его!».
Поставленный в необходимость потребовать у него объяснений по поводу этих слов, прошу Вас, милостивый государь, не отказать посетить г—на де Лагренэ для соответствующих с ним переговоров. Пушкин».
Когда Николай Васильевич срочно приехал к нему, поэт, кипя от негодования, повторил ему случай с Лагренэ:
– Николай Васильевич, я точно слышал эти обидные для меня слова. Вы меня извините, что записка написана так сухо и таким языком – я хочу, чтобы вы показали её Лагренэ. Езжайте к нему и покажите её. Потребуйте от него, чтобы он назначил время. Я хочу удовлетворения!
– А может…
Но Пушкин не захотел слушать его:
– Просто потребуйте от него удовлетворения!
Путята отправился к Лагренэ и показал записку. Но тот, с невинным видом удивления, произнес:
– Я никогда не произносил приписываемых мне слов… Вероятно, Пушкину дурно послышалось… Я не позволил бы себе ничего подобного… особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважаю, как знаменитого поэта России…
– Раз так, то готовы ли вы повторить то же самому Пушкину? – спросил обрадованный Николай Васильевич.
– Конечно же, я повторю. Мне это ничего не стоит. Поехали! – ответил Лагренэ с готовностью.
Объяснение произошло без всякой горячности, самым учтивым тоном. Потом противники пожали руки друг другу. Лагренэ перед тем, как уходить, немного замявшись, предложил:
– Давайте завтра позавтракаем вместе… И пригласим нашу даму…
Утром Путята зашел за Пушкиным, и они, на его дрожках, отправились на завтрак. Когда приехали, Закревская Аграфена Федоровна – виновница всех безумств Пушкина в этот период, уже находилась у Лагренэ.
Она взъерошила его кудрявые волосы, как ни в чем не бывало, улыбаясь:
– Слава богу, ты избежал еще одной дуэли, безумец!
Александр развеселился, много шутил, сыпал экспромтами, но понимал – мнительность, которая казалась другим наверняка надуманной, не даст ему жить спокойно…
Вскоре Закревская уехала обратно в Финляндию, где проживала постоянно, оставив его… Пушкин не знал: к счастью или нет?
Несостоявшаяся дуэль с Хвостовым (1829г.)
Александр Пушкин с самого лицея оттачивал свое перо на графе Дмитрии Ивановиче Хвостове. Среди окружения юного поэта было принято насмехаться над неутомимым графоманом. «Арзамасцы» – противники «Беседы» – осыпали сочинения Хвостова, архаичные по стилю и языку, градом эпиграмм. Его имя было мишенью для Жуковского, Батюшкова, Вяземского. Пушкин и сам не отставал от них:
Добрый наш поэт
Унизывал на случай оду,
Как божий мученик кряхтел,
Чертил, вычеркивал, потел,
Чтоб стать посмешищем народу.
Не было ни одного жанра, в котором Хвостов не писал и представил своим современникам пример благородного, неутомимого занятия отечественной словесностью, вопреки всем препятствиям и неуспехам. Потому что, как писал о нем Карамзин: «… любовь достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет».
В августе 1831 года Пушкин писал своему издателю Плетневу: «C душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв, Хвостов торчит каким—то кукишем похабным. Перечитывал я на днях письма Дельвига: в одном из них пишет он мне о смерти Дмитрия Веневитинова. „Я в тот же день встретил Хвостова, говорит он, и чуть не разругал его: зачем он жив?“. – Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил. Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет». – Но Хвостов умер 1835 году.
Вряд ли при этом Пушкин вспоминал, как однажды в Пскове, куда он часто любил ездить, на одной из станций, увидел графа, читающего книгу, когда над ним по стенам ползало множество тараканов. Вдобавок, заметив, как в дверь пытается влезть еще и свинья, он не выдержал и громко выдал экспромт:
В гостиной свиньи, тараканы
И камер-юнкер граф Хвостов.
И, хотя все было действительно так, это не понравилось Хвостову, и он вызвал его на дуэль. Но молодой тогда Пушкин сумел отшутиться, что очень любил и сам безобидный граф. Они помирились.
Впоследствии, после прочтения стихотворения «Клеветникам России», Хвостов подарил ему свои стихи, «в знак отличного уважения», а в августе 1832 года Дмитрий Иванович прислал Натали свои стихи, положенные на музыку «Соловей в Таврическом саду».
Граф Хвостов прожил счастливую жизнь, занимаясь именно тем, чем хотел. Но его сочинения, которые составили семь томов и выдержали три издания, в продаже почти не расходились. Он сам скупал их и либо рассылал всем, кому мог, либо уничтожал, о чем все знали. Добродушный по натуре, Хвостов стоически переносил глумление над собой всю жизнь.
Несостоявшаяся дуэль с Репниным (1829г.)
Дуэли с генералом от кавалерии и членом Государственного совета, князем Николаем Репниным предшествовала долгая история взаимоотношений Александра Пушкина и графа Сергея Сергеевича Уварова, который был одним из основателей «Арзамаса». Это у него на квартире собирались члены кружка до его развала. Уваров даже перевел его «Клеветникам России» на французский, и перевод ему понравился…
Но постепенно между ними стало расти напряжение. У Пушкина есть запись в дневнике: «Уваров большой подлец. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом… это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен… Об нем сказали, что он начал тем, что был б…ю, потом нянькой и попал в президенты Академии наук, как княжна Дашкова в президенты Российской Академии».
Спустя несколько дней после избрания Дондукова—Корсакова вице—президентом Академии наук, которого туда протежировал Уваров, появилась его злая эпиграмма:
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Оттого, что ж.. а есть.
Вслед за этим в списках разошлась его сатира против Уварова, которая называлась «На выздоровление Лукулла»:
…Теперь уж у вельмож
Не стану нянчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах благо есть излишек.
Теперь мне честность – трын-трава!
Жену обсчитывать не буду
И воровать уже забуду
Казенные дрова!
Под Лукуллом поэт имел в виду графа Д.Н.Шереметева, заболевшего опасной болезнью. Его наследником должен был стать родственник по жене, граф Уваров, который, ожидая его скорой смерти, поторопился опечатать все его имущество. Но больной взял и выздоровел…
Это стихотворения появилось в публике тоже в списках и отношения Пушкина и Уварова были окончательно расстроены. Но поэт, при подготовке сборника к изданию, раскаявшись в резкости своих суждений об Уварове, просил издателей не печатать «…пьесу, написанную в минуту дурного расположения духа».
Но улетевшая в народ эпиграмма обсуждалась в великосветских гостиных. И, когда до Пушкина дошел слух, что в разговоре с неким Боголюбовым князь Репнин отозвался о нем неодобрительно, он пятого февраля потребовал объяснения.
В письме ещё не было прямого вызова, но были намеки на возможность дуэли в случае неудовлетворительных объяснений: «Некто господин Боголюбов публично повторял оскорбительные для меня отзывы, якобы исходящие от Вас. Прошу Ваше сиятельство не отказать сообщить мне, как я должен поступить. Лучше, нежели кто—либо, я знаю расстояние, отделяющее меня от Вас; но Вы не только знатный вельможа, но и представитель нашего древнего и подлинного дворянства, к которому и я принадлежу. Вы поймете, надеюсь, без труда, настоятельную необходимость, заставившую меня поступить таким образом…»
На это письмо князь Репнин ответил 10 февраля: «Сколь ни лестны для меня некоторые изречения письма Вашего, но с откровенностью скажу Вам, что оно меня огорчило, ибо доказывает, что Вы, милостивый государь, не презрели рассказов, столь противных правилам моим. Г—на Боголюбова я единственно вижу у С. С. Уварова и с ним никаких сношений не имею, и никогда ничего на Ваш счет в присутствии его не говорил, а тем паче, прочтя послание Лукуллу. Вам же искренно скажу, что гениальный талант Ваш принесет пользу отечеству и Вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением честных людей. Простите мне сию правду русскую: она послужит вернейшим доказательством тех чувств отличного почтения, с коими имею честь быть».
Пушкин удовлетворился объяснением и ответил: «Приношу Вашему сиятельству искреннюю, глубочайшую мою благодарность за письмо, коего изволили меня удостоить. Не могу не сознаться, что мнение Вашего сиятельства касательно сочинений, оскорбительных для чести частного лица, совершенно справедливо. Трудно их извинить, даже когда они написаны в минуту огорчения и слепой досады. Как забава суетного или развращенного ума, они были бы непростительны». Дуэль не состоялась.
Несостоявшаяся дуэль с Хлюстиным (1836г.)
Наступивший тридцать шестой год не сулил Александру Пушкину никаких денежных поступлений. Ведь сам отказался получать годовое жалованье в пять тысяч рублей – было необходимо, чтобы оно шло на погашение ссуды, осенью полученной из казны.
«История Пугачевского бунта» вышла год назад, в декабре тридцать четвертого, но не раскупалась. И из Михайловского он приехал, как никогда, с пустыми руками. Значит, на гонорары тоже нет надежд.
А все, что у него есть в запасе, подготовлено к печати для будущего журнала «Современник» … Мало того, его несдержанность давала плохие плоды – он вызван на дуэль…
История эта началась в августе прошлого года. К нему с просьбой помочь издать книгу обратился бывший секретарь царскосельского лицея Люценко – служил там в то же самое время, когда сам был лицеистом.
Ефим Петрович перевел повесть в стихах Виланда «Перфентий или Желания». Но Смирдин почему—то отказался её издавать.
Пушкин помог Люценко выправить погрешности, посоветовал изменить название и обратиться к Модесту Корфу, заверяя автора:
– Уверяю вас, тот имеет больше возможностей помочь вам.
Но лицейский Модинька, а теперь важный чиновник, ему не помог. Тогда, чтобы ускорить дело, Александр Сергеевич разрешил поставить свое имя на титульном листе книги Люценко.
И только после этого дело сдвинулось с мертвой точки – злополучная книга вышла в свет. Но, по какому—то недосмотру автора перевода не указали. И этот ляп стоил Пушкину репутации – его обвиняли в присвоении чужого труда.
Все это, вкупе со сплетнями, раздающимися со всех сторон о том, что он исписался, что его муза умолкла, сильно терзало душу поэта. Тем более, что вся эта возня была затеяна перед тем, как он решил открыть подписку на новый журнал, названный им «Современник». А ведь он на это столько добивался разрешения!
Александр был уверен в том, что первый номер журнала должен стать жемчужиной литературного издательства – ведь лучшие словесники активно подключились и приносили ему свои произведения! «Современник», как и для него, был для них тоже долгожданным. Жуковский, Вяземский, Гоголь, Тургенев, Козловский – все ожидали его выхода с нетерпением…
Издатель самого большого литературного журнала, «Библиотеки для чтения», Сенковский был приверженцем его литературных и личных врагов – Булгарина и Уварова. Видимо, боялся, что с появлением «Современника» он потеряет читателей. И напечатал заметку в своем многотиражном издании, где прозрачными намеками о литературной несостоятельности издевался над Пушкиным.
Люценко, что и говорить, «помог» в этом. Александр Сергеевич думал: «Да, памфлет Сенковского для меня сокрушителен именно сейчас. Он смог убедить читающую публику в том, что я её не уважаю… Но я не буду пока отвечать ему – пострадают интересы „Современника“, а значит – и моих друзей… Я отвечу ему потом, когда всё успокоится…»
Но, сколько бы он ни делал вида, что не обращает на несправедливые выпады внимания, был взбешен – на его честь покушались!
Мало того, петербургское и московское общества бурлили в толках и пересудах по поводу издания «Вастолы» Люценко. Мог ли он сдерживаться, обсуждая Сенковского повсюду, где ему доводилось бывать?!
Вот и в беседе с приятелем, молодым богачом Семеном Хлюстиным, не сдержавшись, однажды он выпалил:
– Вы тоже поддались на провокацию Сенковского!
– Но он пишет, что вы обманули публи…
Он не дал ему закончить:
– Я не сержусь на Сенковского… Но мне нельзя не досадовать, когда порядочные люди повторяют нелепости свиней и мерзавцев!.. Это чересчур! И это не может так просто окончиться! – И отскочил от него в бешенстве.
И больше не участвовал в разговорах с другими, даже не помнил, как очутился дома. Но… когда встал утром, его ожидало письмо с печатью Хлюстина.
Горестно подперев голову рукой, долго размышлял о том, что мог наговорить в пылу гнева. Семен Семенович Хлюстин – родной племянник Толстого-Американца, его свата к родителям Натали. До сих пор у них были вполне дружеские отношения. Натали даже прочила молодого богатого надворного советника в женихи одной из сестер – Катрин или Александрине – как получится.
Сломал сургуч – и что же? Спор как будто и не прекращался. Семен Семенович писал: «… Я только приводил в разговоре замечания господина Сенковского, смысл которых состоял в том, что Вы „обманули публику“. Вместо того, чтобы видеть в этом с моей стороны простое повторение или ссылку, Вы нашли возможным почесть меня за отголосок господина Сенковского; Вы в некотором роде сделали из нас соединение… Вы все—таки обратились ко мне со словами, возвещающими фешенебельную встречу: „Это – чересчур“, „это не может так окончиться“, „мы увидим“ … Я ждал доселе исхода этих угроз. Но – так как я не получил от Вас никаких известий, то теперь мне следует просить от Вас удовлетворения…»
Пушкин, остыв, жалел о своей вспышке, поэтому написал молодому человеку ответ, где признавался, что никак не мог его отождествлять со свиньями и мерзавцами – это произошло в пылу спора, и он просил извинить его. Отправил письмо и стал ждать…
Однако Хлюстин продолжал оставаться непреклонным – приобщение «к свиньям и прочим» глубоко его оскорбило, и Александр его понимал. Поэтому обратился к посредничеству «няньки» – Соболевского, чтобы уладить дело мирно: «Сейчас, видит бог, не до барьера: очень больна мать…»
И вправду, Соболевский убедил Хлюстина не идти против поэта, который явно сожалеет о своей несдержанности. И Семен Семенович Хлюстин, наконец, пошел на примирение.
«Один груз упал с плеч», – вздохнул и поэт с облегчением.
Несостоявшаяся дуэль с Соллогубом (1836г.)
Ольга, сестра Александра Пушкина, сидела, опустив голову и предавалась размышлениям: «Хорошо бы, если Наташа не рассказывала, с подкупающей простотой, все, что происходит с ней на балах. Но – нет! Докладывает Александру все: кто ей улыбнулся, кто сделал комплимент, кто не так слово сказал в её адрес… И вынуждает брата бросаться, как тигр, защищать её честь…»
Единственная сестра поэта, о нем беспокоящаяся больше всех, всегда была в курсе происходящего в обществе, хотя сама никуда не выезжала. Ей уже рассказали историю о том, что на одном из вечеров Карамзиных, салон которых оставался центром литературной и общественной жизни Петербурга, Натали, сидя рядом с подругой, княжной Вяземской, дочерью друга брат, Петра Андреевича, отпускала шуточки по адресу молодого графа – Владимира Соллогубам, начинающего писателя.
Тот шутливо упрекнул её тем, что она – мать троих детей, и ей нельзя так легкомысленно вести себя, как делает это молоденькая княжна Мари. Натали замечание не понравилось, и она принялась, без устали, отпускать в его адрес колкости.
Владимир Соллогуб, чтоб прекратить все это, перевел разговор на господина Ленского, поляка, с которым он буквально на днях познакомился у Нессельроде. Тот танцевал мазурку и как раз очутился перед ними:
– Не правда ли, господин Ленский превосходно танцует? – оглянулся на дам.
Натали, как говорят, отвернулась, зло покосившись на молодого человека. Как она поняла Владимира, и в каком виде преподнесла их разговор Александру, никто не знает, но вскоре пошли толки, что брат его вызвал на дуэль.
Но граф, служивший в Министерстве внутренних дел чиновником особых поручений, по делам уехал в Тверь. И пока дуэль откладывалась…
Ольга расстроенно вздохнула. Брат мучил её постоянными тревогами за него. «А вдруг его убьют?» – со страхом сжималась она, становясь совсем маленькой. Она была и так несчастной от всех проблем с ним и родителями, которые доставляли ей немало огорчений своими болезнями и причудами— из-за хронического отсутствия денег…
Граф Соллогуб Владимир, который на самом деле занимался делами Министерства в Твери, ни сном, ни духом не ведал о дуэли, пока через некоторое время после отъезда он не получил от приятеля, Андрея Карамзина, письмо, что он, мол, «поручился за него Пушкину, как за своего Дерптского товарища, что он не будет уклоняться от поединка с ним, и – ошибся…»
Молодой граф вспыхнул. «Как? Разве я уклоняюсь? Я же ничего не знал!?». Не понимая, что происходит, быстро отправил письмо Карамзину, прося срочно написать – о каком вызове Пушкина идет речь?
И скоро ему ответили, что в Петербурге гуляет сплетня, как будто он заговорил тогда, на балу, про Ленского потому, что тот нравится Натали Пушкиной, о чем ей и намекал в разговоре.
Владимир сел и настрочил срочное письмо Пушкину, что он готов к его услугам в любое время и где угодно – хотя за собой не чувствует никакой вины. И описал ему всё, как было…
Переживания Владимира одолевали. Как он, обожествляющий Пушкина, станет против него к барьеру с пистолетом в руках? Из-за такой мелочи, как ничего не значащий светский разговор на балу, в чужой гостиной?
Соллогуба возмущало, что пустышка Натали не поняла его, а досужие люди перетолковали светскую сплетню, и неизвестно, в каком виде она дошла до уважаемого им поэта.
Теперь вот – последовал вызов…. Но он должен будет принять его. Твердо сжал губы: «Впрочем, стрелять в Пушкина меня никто не заставляет, и этого делать я не буду ни за что!».
Вскоре мимо Твери по делам проезжал камер-юнкер Валуев, служивший в чине губернского регистратора. Петр Александрович был женихом той самой княжны Вяземской, Мари, и был в курсе всего происходящего в Петербурге.
Он и рассказал ему новость:
– Знаешь, что около Пушкиной сильно увивается француз Дантес – кавалергард?
Владимир сардонически усмехнулся:
– И что же? В то самое время, когда её муж будет стреляться со мной, жена его будет кокетничать с французом?!.. Что и требовалось доказать!.. – Граф еще больше утвердился во мнении, что Натали Пушкина на самом деле – обыкновенная пустая кокетка. «Позорит такого мужа!», – возмутился в душе, но ничего вслух не произнес…
Александр же Пушкин, подумав на досуге и остыв, тоже хотел, было, махнуть на все рукой и поручить все Соболевскому, чтобы тот уладил дело миром, но невежливость графа, как ему казалось, относительно жены, по светским законам требовала сатисфакции[2 - Сатисфакция – это в феодально-дворянском обществе удовлетворение за оскорбление чести, обычно в форме дуэли, поединка с оскорбителем]. Жена без устали в ухо зудела, что слышит за спиной сплетни, где бы она ни появилась. Так сидела бы дома и их не было бы! Пришлось написать молодому графу письмо. А попросил отвезти его в Тверь Хлюстина Семена – того самого, с кем чуть не подрался на дуэли чуть раньше…
