скачать книгу бесплатно
После смерти мужа Людмила Бодиско, как стали потом называть Шекору, вновь вышла замуж за тоже богатого кишиневского помещика – Инглези.
Согласно кишиневским преданиям, Пушкин был в связи с Людмилой—Шекорой, что не могло остаться в тайне от мужа. Разозленный, он запер жену в чулан, а сам вызвал поэта на дуэль и тот принял вызов.
Дуэль была назначена на следующий день утром, но о ней кто—то донес генералу Инзову и тот посадил Пушкина на десять дней на гауптвахту. На этом генерал не остановился: он предложил Инглези немедленно уехать за границу с женой.
Иван Никитич вручил ему билет и помещик вынужден был выехать вместе с женой из Кишинева и поэтому дуэль расстроилась.
Иногда Инзову удавалось вовремя узнать о готовившемся поединке, как с этим ревнивым богачом, и тогда он принимал решительные меры: сажал Пушкина под домашний арест, приставив к дверям его комнаты часового. А сам в то же время улаживал конфликт беспокойного юнца.
Такое наказание – сидение под замком – он применял и в тех случаях, когда от горожан поступали жалобы на уж очень нашумевшие «шалости» его питомца. Так было, когда Пушкин ехал по одной из главных улиц Кишинева и, увидев в окне дома хорошенькую девушку, пришпорив коня, въехал прямо на крыльцо и до обморока напугал приглянувшуюся ему особу.
Но и в этих случаях добряк Инзов посылал арестованному для развлечения новые журналы и сам приходил к нему побеседовать на различные интересовавшие их обоих темы, вплоть до революционных событий в Испании 1820—1822 годов…
Одинокий бобыль Инзов любил Пушкина как сына и защищал его, как мог.
Дуэль с Зубовым (1822г.)
В Кишиневе Пушкин имел две настоящие дуэли. Одну в июне – из-за карт с офицером Александром 3убовым, которого поэт уличил в передергивании карт, чего он сам никогда не допускал – из принципа. Оскорбленный до глубины души, он вызвал Зубова на дуэль. (Другая настоящая дуэль была со Старовым).
На дуэль с Зубовым Пушкин явился с черешнями, и пока офицер целился в него, преспокойно ел ягоды. Зубов стрелял первым, но не попал.
Наступила очередь Пушкина, но, вместо выстрела, он только спросил:
– Довольны ли вы?
И тут тот бросился к нему в объятья. Оттолкнув его, поэт со словами: «Это лишнее!», спокойно удалился.
За эту дуэль, и за другие шалости, Инзов отправил своего подчиненного Пушкина из Кишинева в Аккерман. И там у впечатлительного поэта появилась возможность ездить к берегам Дуная. (Этот эпизод Пушкиным был использован в «Выстреле»).
Дуэль со Старовым (1822г.)
В Кишиневе, где Александр Пушкин отбывал ссылку, стоял пехотный полк. Поэт поэтому проводил много времени с офицерами то в клубе, то в собрании, так называемом Казино, которое заменяло в Кишиневе обычное собрание, куда все общество съезжалось для публичных балов. В основном, оно состояло из молдаван и молдаванок, а офицеров полка.
В Казино еще не было принято никаких определенных правил. И, как обыкновенно бывает там, где нет положительного права, действовало правило: «Кто раньше встал, палку взял, тот и капрал». Так случилось в этот раз и с Пушкиным. Условившись с Полторацким и другими приятелями начать мазурку, он пригласил молдаванку и встал в кругу.
Вдруг никому не знакомый молодой офицер егерского полка, впервые здесь появившийся, подчиненный полковника Старова, не обращая внимания на постоянных посетителей Казино, скомандовал музыкантам играть кадриль. А тут считали, что она уже уступила право первенства мазурке и возрождающейся французской кадрили – контрдансу.
Но Пушкин крикнул:
– Мазурку!
– Играй кадриль! – стоял на своем молодой офицер.
Пушкин, смеясь, снова повторил:
– Мазурку! – и музыканты несмотря на то, что сами были военные, а Пушкин – нет, он был так называемый фрачник, приняли его команду – знали его лично, как частого посетителя.
Мазурка началась, но в ней офицер, надувшись, как сыч, не принял участия. Полковник Старов, который был не менее пылок и взыскателен во всем, что касалось хотя бы мнимого уклонения от уважения к личности, заметив неудачу своего офицера, вспыхнул от негодования за подчиненного. Подозвав к себе офицера, он заметил:
– Вы должны требовать от Пушкина объяснений в его поступке. Пушкин должен хотя бы извиниться перед вами. Вот кончится мазурка, и вы непременно переговорите с ним.
Неопытного и застенчивого офицера смутили слова пылкого полковника, и он, краснея и заикаясь, робко отвечал:
– Да как же—с, полковник, я пойду говорить с ним, я их совсем не знаю!
– Не знаете, – сухо заметил Старов, – ну, так и не ходите! Я за вас пойду!
С этими словами он подошел к Пушкину, только что окончившему свою фигуру.
– Вы сделали невежливость моему офицеру, – сказал Старов, взглянув с гневом на него. – Так не угодно ли вам извиниться перед ним, или вы будете иметь дело лично со мной.
– В чем извиняться, полковник, – быстро ответил удивленный поэт, – я не знаю. Что же касается до вас, то я к вашим услугам!
– Так до завтра, Александр Сергеевич.
– Очень хорошо, полковник. – С этими словами они пожали друг другу руки.
Мазурка продолжалась, одна фигура сменяла другую и никто не знал о предстоящей опасности, ожидавшей этих двух. Разъехались поздно. Пушкин и полковник уехали одними из последних, назначив дуэль на утро – в девять часов.
Договорились стрелять в двух верстах от Кишинева. Пушкин взял к себе в секунданты приятеля своего – Алексеева. В семь часов утра они заехали к Липранди и рассказали о случившемся.
Тот не смог скрыть досаду:
– Что это Старов повел себя как прапорщик! Как это пришло ему в голову сделать такое дурачество в его лета и в его положении?.. Хмм… Но дела отклонить уже нельзя. Должен сказать тебе, Пушкин, ты будешь иметь дело с храбрым и хладнокровным человеком, не похожим на того, каким он, по вашим рассказам, был вчера. Он серьезный, благородный человек и строгих правил. За свою честь он сумеет постоять и не будет играть честью другого… И что это с ним произошло, не понимаю…
Александр Пушкин с большим вниманием слушал Липранди. Было заметно, что его отзыв о Старове льстит ему – вот с каким противником он будет иметь дело!
– Но может статься, что на этот день дуэль не будет окончена – вдруг добавил Липранди.
– Это отчего же? – быстро спросил Пушкин.
– Да оттого, – отвечал Липранди, – что метель будет! – и показал на окно. Там почти черное небо давило на землю.
Так и случилось. На месте дуэли метель с сильным ветром мешала прицелу.
Первый барьер был в шестнадцать шагов. Пушкин стрелял первым и промахнулся. Следом Старов – тоже.
Секунданты посоветовали отложить дуэль до следующего дня – мороз с ветром затруднял движение пальцев при заряжении. Но противники с равным хладнокровием потребовали повторения.
Старов произнес невнятно – губы застыли от холода:
– Надо поспешить зарядить и сдвинуть барьер.
Пушкин согласился сразу:
– И гораздо лучше, а то холодно.
Пистолеты зарядили снова, но с большим трудом. Сделали еще по выстрелу – уже на 12 шагов. И снова оба промахнулись…
Тогда секунданты решительно настояли на том, чтобы дуэль, если не хотят так кончить, была отложена непременно, уверяя, что больше нет зарядов. И так как противники категорически не хотели идти на примирение, поединок отложили до прекращения метели.
– Итак, до другого разу, – произнесли оба в один голос.
– До свидания, Александр Сергеевич!
– До свидания, полковник!..
Липранди после прямиком отправился к Старову и потребовал объяснить – как он допустил такое – драться с Пушкиным.
Старов с удивлением в голосе ответил:
– Я и сам не знаю, как все это сошлось. Я не имел об этом никакого намерения, когда подходил к Пушкину… – усмехнулся. – Да он, братец, такой задорный! – Липранди услышал в голосе старого служаки уважение.
В это же самое время Пушкин заехал к Алексею Павловичу Полторацкому и, не застав его дома, оставил ему записку:
Я жив,
Старов
Здоров,
Дуэль не кончен.
…Полторацкий и Алексеев, которым пришла мысль помирить противников, решили не уговаривать ни того, ни другого явиться для примирения первым – уступчивость этого рода, по свойственному соперникам самолюбию, могла бы помешать делу. Но, чтобы исключить всякие неожиданности в таком деле, они выбрали для переговоров общественный дом ресторатора Николетти, куда они нередко собирались обедать и где Пушкин любил играть на бильярде.
И вот – без всяких уговоров с их стороны недавние враги сами примирились на удивление быстро.
– Я вас всегда уважал, полковник, и потому принял предложение, – сказал Пушкин.
– И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – ответил Старов, – этим вы еще больше увеличили мое уважение к вам, и я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете. – Эти слова искреннего привета тронули Пушкина, и он ринулся обнимать Старова.
Так закончилось это дело между истинно благородными и умеющими уважать друг друга людьми.
Но публика, всегда готовая к превратным толкам, распустила иные слухи: одни утверждали, что Старов просил извинения; другие – что это сделал Пушкин. Были и такие храбрецы на словах, втихомолку твердившие, что так дуэли не должны кончаться…
Дня через два после примирения Пушкин как-то зашел к Николетти и, по обыкновению, с кем-то принялся играть на бильярде. В той комнате находилось несколько человек молдавской молодежи, которые, собравшись в кружок, о чем—то толковали вполголоса, косясь на него и так, чтобы их слова не могли не доходить до Пушкина. Речь шла о его дуэли со Старовым. Они превозносили Пушкина и порицали Старова. Пушкин вспыхнул, бросил кий и быстро подошел к молодежи.
– Господа, – сказал он, – как мы кончили со Старовым – это наше дело, но я вам объявляю, что, если вы позволите себе осуждать Старова, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне, как следует!
Знаменательность слов Пушкина и твердость, с которой были произнесены эти слова, смутили молодежь, и они извинились.
Несостоявшаяся дуэль с Балшем (1822г.)
Александр Пушкин своими поступками умел бесить молдаван, один из которых был Тодор Балш, с которым он водил знакомство в Кишиневе. Он был из князей, член Государственного совета, по-молдавски – «ворник».
Его красивой жене было лет под тридцать и звали её Мария. Она хорошо владела французским языком, что давало ей возможность вести себя с другими с некоторой претенциозностью. Она была живой и острой на язык, и, как все женщины, словоохотлива. На этой почве они и сблизились с Пушкиным, который и сам не прочь был поболтать.
Некоторое время он увлекался только ею одной. В своих беседах они доходили до свободных и откровенных речей, и это ей нравилось.
Вначале она очень интересовала поэта и некоторое время было все хорошо. Но вот в обществе появилась другая женщина, «Альбрехтша», как прозвали её в Кишиневе И, хоть она была старше Марии года на два—три, была еще красивее той. Мало того, обладала европейскими манерами, была начитанна, многоопытна…
Манерами она победила Балш – Мария очутилась на втором плане. С Пушкиным Альбрехтша сразу же нашла общий язык – умела поддержать салонный разговор. Но в Кишиневе о ней распевали за глаза такие нравящиеся Пушкину куплеты:
Альбрехтша! Ты всем давала…
Женской скромности пример.
У тебя для генерала
Не был и презрен офицер!
В феврале 1822 года, находясь в доме вице-губернатора, Крупянского, Мария приревновала поэта к Альбрехтше, и, когда она недовольно намекнула на его новое увлечение, с колкостями, Александр Сергеевич подлил масла в огонь:
– Она – женщина историческая и в пылкой страсти… ммм…
Ставшая неприятной от злости, Балш оттолкнула поэта от себя. И сам он стал с ней холоден. Чтобы уязвить обозленную женщину еще больше, Пушкин стал любезничать даже с её двенадцатилетней дочерью Аникой, которая от матери не отставала – была такой же острой на язычок.
Оскорбленное самолюбие матери, – Мария приняла показное ухаживание Пушкина за желание уколоть её взрослой почти дочерью, – привело к тому, что стала совсем неуправляемой в словах: придиралась к нему, что бы он ни сказал.
В кишинёвском обществе как раз в это время все только и говорили о какой—то ссоре двух молдаван, которые, «ну, никак не хотят драться». То есть, не стрелялись на дуэли.
Липранди, который присутствовал здесь же, проронил:
– Это же молдаване! Чего ты хочешь от них! У них в обычае нанять несколько человек да их руками отдубасить противника.
Пушкин расхохотался громко, говоря:
– Меня очень забавляет такой легкий способ отмщения. – Посмотрел на Марию с усмешкой и произнес, – экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!
Молдаванка вспыхнула и почти крикнула:
– Да вы деритесь лучше за себя!
– Да с кем же?
– Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили.
Пушкин, красный, как мак, бросил сквозь зубы:
– Если бы на вашем месте был муж, то я сумел бы поговорить с ним. Потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает! – И прямо от нее отправился к карточному столу, за которым сидел ее муж, Тодор Балш. – Пойдемте, – обратился к нему, еле сдерживаясь, – я вам должен кое—что сказать… – И объяснил, что у него произошло с его женой, закончив такими словами: – А так как я с женщинами не дерусь, то удовлетворения требую от вас.
Тодор Балш вскипел и пошел расспросить жену, но та его уверила, что, наоборот, это Пушкин наговорил ей дерзостей.
Молдаванин вернулся к поэту и, сверкая черными глазами, потребовал:
– Как же вы требуете у меня удовлетворения, когда сами позволяете себе оскорблять мою жену?
Слова эти были произнесены толстым молдаванином с таким высокомерием, что Пушкин этого не стерпел – тут же схватив подсвечник и замахнулся им на Балша. Но его приятель Алексеев, с которым он квартировал, успел перехватить его руку.
Балш в это время, совсем рассвирепев, стал кричать, что он трус, ссылочный мерзавец…
Поэт не оставался в долгу и тоже кричал оскорбления и пытался достать его, изворачиваясь из рук Алексеева…
Мать Марии Балш, которая присутствовала здесь же, упала в обморок. С беременной вице-губернаторшей, в доме которой все это происходило, тоже приключилась истерика. Испуганные гости разбрелись по углам и отовсюду глядели на происходящее молча. Люди вице—губернатора кинулись помогать лекарю, который тотчас явился со спиртами и каплями для матери Марии и губернаторши. Все стали ждать еще большей, ужаснейшей, развязки.