скачать книгу бесплатно
Мы охотно приняли его предложение, и он заметил, что надо бы подобрать еще кого—нибудь; ушел в гостиную к Михаилу Федоровичу и вышел оттуда под руку с Пушкиным.
Мы отправились без определенной цели, куда идти: предложение Алексеева идти к нему было единогласно отвергнуто, и решили идти в бильярдную Гольды.
Здесь не было ни души. Спрошен был портер. Орлов и Алексеев продолжали играть на бильярде на интерес и в придачу на третью партию вазу жженки. Ваза скоро была подана. Оба гусара порешили пить круговой; я воспротивился более для Пушкина, ибо я был привычен и находил даже это лучше, нежели не очередно.
Алексеев предложил на голоса; я успел сказать Пушкину, чтобы он не соглашался, но он пристал к первым двум, и потому приступили к круговой. Первая ваза кое-как сошла с рук, но вторая сильно подействовала, в особенности на Пушкина; я оказался крепче других. Пушкин развеселился, начал подходить к бортам бильярда и мешать игре. Орлов назвал его школьником, а Алексеев присовокупил, что школьников проучивают…
Пушкин рванулся от меня и, перепутав шары, не остался в долгу и на слова; кончилось тем, что он вызвал обоих, а меня пригласил в секунданты.
В десять часов утра должны были собраться у меня. Я пригласил Пушкина ночевать к себе. Дорогой он уже опомнился и начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я ему представил, что главное в этом деле то, что причина не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять:
– Ни за что! – произнес он, остановившись. – Я докажу им, что я не школьник!
– Оно все так, – отвечал я ему, – но все-таки будут знать, что всему виной жженка, а притом я нахожу, что и бой не ровный
– Как не ровный? – опять остановившись, спросил он меня.
Чтобы скорей разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил:
– Не ровный потому, что, может быть, из тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких ничего не значит, а вы двадцати двух лет уже известны…
Он молчал. Подходя уже к дому, он произнес:
– Скверно, гадко; да как же кончить?
– Очень легко, – сказал я, – вы первый начали смешивать их игру; они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает.
Он долго молчал и, наконец» сказал по-французски:
– Это басни: они никогда не согласятся; Алексеев – может быть, – он семейный, Но Теодор – никогда: он обрек себя на натуральную смерть, то все-таки лучше умереть от пули Пушкина или убить его, нежели играть жизнью с кем-нибудь другим…
Я не отчаивался в успехе. Закусив, я уложил Пушкина, а сам, не спавши, дождался утра и в восьмом часу поехал к Орлову. Мне сказали, что он только что выехал. Это меня несколько озадачило. Я опасался, чтобы он не попал ко мне без меня: я поспешил к Алексееву. Проезжая мимо своей квартиры, увидел я, что у дверей нет экипажа; который, с радостью, увидел у подъезда Алексеева, а еще более, и так же неожиданно, обрадовался, когда едва я показался в двери, как они оба в один голос объявили, что сейчас собирались ко мне посоветоваться, как бы окончить глупую вчерашнюю историю. – Очень легко, – отвечал я им, – приезжайте в 10 часов, как условились, ко мне; Пушкин будет, и вы прямо скажете, чтобы он, так как и вы, позабыл вчерашнюю жжёнку
Они охотно согласились. Но Орлов не доверял, что Пушкин согласится. Возвратясь к себе, я нашел Пушкина вставшим и с свежей головой, обдумавшим вчерашнее столкновение.
На сообщенный ему результат моего свидания он взял меня за руку и попросил:
– Скажите мне откровенно: не пострадает ли моя честь, если соглашусь оставить дело?
Я повторил ему сказанное накануне, что не они, а он их вызвал, и они просят мира:
– Так чего же больше хотеть?
Он согласился, но мне все казалось, что он не доверял, в особенности Орлову, чтобы этот отложил такой прекрасный случай подраться; но, когда я ему передал, что Федор Федорович не хотел бы делом этим сделать неприятное брату, Пушкин, казалось, успокоился.
Видимо, он страдал только потому, что столкновение случилось за бильярдом, при жж2нке:
– А не то славно бы подрался; ей-богу, славно!
Через полчаса приехали Орлов и Алексеев. Все было сделано, как сказано; все трое были очень довольны; но мне кажется, все не в той степени, как был рад я, что не дошло до кровавой развязки: я всегда ненавидел роль секунданта и предпочитал действовать сам.
За обедом в этот день у Алексеева Пушкин был очень весел и, возвращаясь, благодарил меня:
– Иван Петрович! Прошу вас, если, когда представится такой же случай, не отказывайте мне в ваших советах.
Мы с чувством пожали друг другу руки».
Несостоявшаяся дуэль с Другановым (1820г)
Друганов Иван Матвеевич был адъютантом генерала Орлова Михаила Федоровича, командира 16-ой пехотной дивизии.
Александр Пушкин с генералом был знаком ещё по «Арзамасу» и запросто встречался в Кишиневе в доме, где жили его друзья В. Ф. Раевский и К. А. Охотников, или у самого Михаила Федоровича.
Воскресенье 7 ноября 1820 года, с утра, он проводил у Орлова, где хозяйничал в отсутствие Михаила Федоровича приехавший его брат, Федор Федорович. Здесь же в гостях были и Давыдовы – братья по матери прославленного героя Отечественной войны Раевского Николая Николаевича.
Пушкин с Александром и Василием познакомился во время путешествия на Кавказе с Раевскими, и чувствовал себя здесь очень свободно. В гостиной все разговоры вертелись о его новой песне «Черная шаль», которая всем нравилась.
Горчаков Владимир Петрович, который только что прибыл в Кишинев, в качестве квартирмейстера при штабе 16—й пехотной дивизии, не был знаком с поэтом, поэтому сидел молча. Он ещё не слышал «Черную шаль», которую все обсуждали с жаром. Заметив, что Горчаков не участвует в разговоре, Федор Орлов попросил Пушкина прочесть ему свои стихи. К просьбе горячо присоединился и сам Владимир Петрович.
Обычно непоседливый Александр, не ломаясь, тотчас же начал её читать, но, повторив, вразрыв, некоторые строфы, вдруг схватил рапиру со стены и начал играть ею, подпрыгивая, становясь в исходную позу, как бы вызывая противника; в общем, вертелся с рапирой во все стороны.
Как раз в эту минуту и вошел Друганов, адъютант Орлова, с которым у Пушкина сразу сложились натянутые отношения. Еле дождавшись, пока тот поздоровался со всеми, он быстро произнес:
– А давайте мы с вами начнем сейчас биться, Друганов!
– Нет! Дайте мне спокойно посидеть.
– Нет, давайте биться, давайте, – и как резвый ребенок, стал, шутя, затрагивать его рапирой.
Друганов рукой отвел в сторону рапиру один раз, второй …Поэт не унимался. Адьютант Орлова начал сердиться и грозно сдвинул брови.
Посмотрев на назревающий скандал, Горчаков быстро попросил Пушкина начать сначала молдавскую песню (так здесь называли «Черную шаль» и тот на удивление сразу согласился, бросил рапиру и принялся декламировать с чувством. Было видно, как каждая строфа занимала его, и, казалось, он доволен своим новорожденным творением. О том, что он хотел сразиться, забыто.
Несостоявшаяся дуэль с бароном С… (1821г.)
Александр Пушкин в Кишиневе в 1821 году вызвал на дуэль одного французского эмигранта – некоего барона де С…, о чем мы узнаем из его собственного письма к французскому офицеру Дегильи. Поэт ему пишет о бароне С…, «который, имея право избирать оружие, предложил ружье, ввиду устрашающего превосходства, с которым противник владел пистолетом».
Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок вызвал у секундантов и противников, примирение между бароном и поэтом было достигнуто.
Западноевропейскими кодексами устанавливалась зависимость применения того или иного оружия от тяжести нанесенной обиды, и даже рекомендовалось, «при легких оскорблениях», затуплять шпаги и сабли или снабжать их специальными ограничителями, которые исключали бы возможность нанесения серьезного увечья.
Дуэли с холодным оружием в России были редки, а если и случались, то их участники, как правило, не следовали западноевропейской традиции прекращать дуэль при малейшей царапине. Российские обычаи. Наоборот, подразумевали, а чаще специально и оговаривалось, что поединок должен закончиться смертью или, по крайней мере, таким ранением одного из противников, которое сделает невозможным дальнейшее продолжение поединка.
Понесенная обида, коль скоро она принималась за оскорбление, никогда не считалась в России малой, а смерть оскорбителя не представлялась чрезмерным мщением. Потому в ход всегда шли боевые клинки (у военных – табельное оружие), и не только шпаги, и сабли, но и шашки, эспадроны, палаши и даже клычи – оружие, бывшее на вооружении у казачьих полков. Клыч сочетал в себе самые смертельные качества меча, сабли и шашки.
Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок (один – с ружьем, другой— с саблей) вызвал у секундантов и противников, барон С… и Александр Пушкин помирились и дуэль не состоялась.
Несостоявшаяся дуэль с Дегильи (1821г.)
Бывший французский офицер Дегильи, проживавший в Кишиневе, был в подчинении у своей жены, и поэт имел неосторожность над этим посмеяться. Тот в ответных словах допустил его оскорбление, и за это был вызван на дуэль Александром Пушкиным. Но в этой дуэли Дегильи, зная, что Александр Пушкин был превосходным стрелком, решил, очевидно, выбрать, как и барон де С…, другое оружие: тот – ружье, этот же – саблю. Но господин де Дегильи струсил и предал все огласке, чем и сорвал дуэль – вмешался Инзов. Пушкин же обвинил Дегильи в трусости и посчитал ее за отказ драться.
В связи с этим неслыханным делом, поэт 6 июня 1821 года написал французу резкое письмо, а затем и нарисовал карикатуру.
Дегильи он презрительно писал: «К сведению г. Дегильи, бывшего офицера Французской службы. Недостаточно быть трусом: надо еще быть им откровенно. Накануне дуэли на саблях, с которой улепетывают, не пишут на глазах своей жены плаксивых жалоб и завещания; не сочиняют нелепых сказок перед городскими властями в целях воспрепятствовать царапине; не ставят в неловкое положение ни своего секунданта, ни генерала, который удостаивает чести принимать в своем доме невежу. Я предвидел все то, что произошло, и досадую, что не держал пари. Теперь все кончено, но берегитесь. Примите уверение в тех чувствах, которые вы заслуживаете. Пушкин. 6 июня 1821 г.
Заметьте еще, что теперь я сумею, в случае надобности, пустить в ход свои права русского дворянина, так как вы ничего не понимаете в праве оружия».
Как видим, в этом письме Александр Пушкин пишет о дуэли на саблях. Об этой дуэли рассказано в предыдущем очерке.
Пушкин, когда писал Дегильи, что «пустит в ход свои права русского дворянина» имел в виду неписанный закон для русского дворянина, который:
• не имеет права вмешивать государство – городские власти – в дуэльные дела, то есть, прибегать к защите закона, запрещающего поединки;
• не имеет права опускаться на недворянский уровень поведения. Опускаясь на подобный уровень, он лишает себя права на уважительное, хотя и враждебное поведение противника, и должен быть подвергнут унизительному обращению – побоям, публичному поношению. Он ставится вне законов чести… И не потому, что он вызывает презрение и омерзение сам по себе, а потому, главным образом, что он оскверняет само понятие человека чести – истинного дворянина.
Отказ дворянина от дуэли представлялось пределом падения, несмываемым позором. Однако письмо свое Пушкин не отправил.
Несостоявшаяся дуэль со Скиной (1821г.)
Тема о дуэлях, поэтому здесь все о них. Может создаться впечатление, что поэт в Кишиневе только и делал, что дрался на дуэлях. Но это совсем не так. Он вбирал в себя жизнь во всех её проявлениях, страстно предавался всевозможным наслаждениям, но и учился у всех.
После того, как в Кишинев хлынула толпа эмигрантов из Греции, эта новая общественная сфера пробудила в нем новые интересы, притушив разгул его живого характера.
Он встретил в некоторых фанариотах, например, в Ризо, людей с глубокими и серьезными познаниями. Пушкин слушал его с живейшим интересом.
Из-за книг у поэта с греками бывали и неприятности. Однажды, когда в разговоре со Скиной было упомянуто о каком—то сочинении, Пушкин попросил достать её.
Тот с удивлением спросил его:
– Как! Вы поэт и не знаете об этой книге!?
Пушкину показалось это обидным, и он хотел вызвать. Скину на дуэль. Но дело как—то замялось.
Но, когда эту книгу доставили, решил отослать с запиской, что её уже читал. Самолюбие Пушкина было задето, что он не знает, чего—то, что знают другие, и он принялся прилежно читать все, что только можно достать.
С Липранди условились: если ему понадобятся книги, которых не окажется у него, Иван будет их доставать ему на свое имя…
На дуэль со Скиной Пушкин не пошел не потому, что он боялся быть убитым. Люди, которые наблюдали, как поэт дважды – со Старовым и Зубовым, – «полевал» в малине, замечали, что он пуль не боялся точно также, как и жала критики. В то время, как в него целили, он, улыбаясь сатирически, смотрел на дуло, и будто замышлял злую эпиграмму на стрельца и на его промах.
Для Пушкина было важно соблюсти те правила чести, которые были приняты в обществе. И принимал вызовы или сам вызывал других он в соответствии с этими правилами. Но, если было возможно примирение, он охотно шел и на это, как и случилось с греческим эмигрантом Скиной.
Несостоявшаяся дуэль с Лановым (1822г.)
Ланов принадлежал к числу тех четырех оригиналов, встреченных Пушкиным по приезде в Кишинев. Ивану Николаевичу было за шестьдесят пять, среднего роста, но плотный, с большим животом, лысый, с широким красным лицом, на котором навсегда застыло самодовольство.
Оно было постоянно красным от чрезмерного употребления вина и вообще он представлял собой довольно смешной экземпляр. То, что Ланов был старшим членом попечительского совета о колонистах и статским советником, добавляло спеси в его обращении с поэтом, и они находились в беспрерывной вражде.
А если точнее: первый враждовал, а второй отделывался острыми эпиграммами и шутками без всякой желчи и был счастлив, когда все смеялись над ними.
Ланов в молодости был адъютантом князя Потемкина. Был образован, но придерживался старых правил о разделении лет и чинов. И так как он постоянно обедал у Инзова, Пушкину приходилось часто встречаться с ним за одним столом. Поэт жил у наместника с тех пор, как возвратился из поездки по Кавказу.
Ланов хмурился недовольно, видя каждый раз свободное обращение «поэтишки этого» с генералом: все время шутил с ним, а тот всегда с улыбкой ему отвечал.
Сам Ланов в общем разговоре часто не удостаивал внимания, о чем говорил Пушкин, делая вид, что вообще не замечает его.
Однажды за обедом Ланов принялся рассказывать, как вино лечит все болезни. Пушкин начал заливаться хохотом. Ланов оскорбился и назвал Пушкина молокососом. Тот не остался в долгу и припечатал его словом – «виносос».
А так как все это происходило уже в конце обеда, Инзов встал, и, улыбаясь, отправился в свою комнату. А Ланов, пунцовый от гнева, вызвал Пушкина на поединок, а он все хохотал и ничего не отвечал.
Видя, что Ланов настаивает, мимоходом рассказывая о своих поединках при князе Таврическом, Пушкин, смеясь еще больше, сказал:
– То было тогда… А теперь:
Бранись, ворчи, болван болванов,
Ты не дождешься, друг мой Ланов,
Пощечин от руки моей.
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей.
Эти слова вызвали еле сдерживаемый смех присутствующих. А Ланов продолжал кипеть и требовать дуэли. И тогда только успокоился, когда «поэтишка» принял его вызов.
Инзов, услышав смех в столовой, возвратился и спросил, что происходит. И, когда ему объяснили о поединке, потребовал примирения.
Ланов, из чинопочитания наместнику Бессарабии, согласился оставить все без последствий. Пушкин же был рад не сделаться смешным, выходя на поединок со стариком.
Обедать за одним столом теперь Ланов, и Пушкин не могли, и Инзов устроил так, что с тех пор они не встречались вместе. Это отвечало и желаниям Пушкина – летел туда, где для него было больше простора, и где он не вынужден глотать то, что уже готово сорваться с языка.
В те дни, когда у Ивана Никитича должен был обедать Ланов, Александр отделывался выдуманным приглашением к Орлову или Бологовскому и обязательно обедал у названного. И замечал, как Инзов улыбается его уловкам.
Несостоявшаяся дуэль с Инглези (1822г.)
Не стесненный систематическим исполнением служебных обязанностей, Пушкин в Кишиневе вел жизнь подвижную, пеструю и разнообразную. В то же время он много и плодотворно работал, о чем сам писал в стихотворении «Чаадаеву»:
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.
И труды принесли необычайные успехи. Здесь он работал над «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном», «Братьями—разбойниками».
В Кишиневе он также написал «Песнь о вещем Олеге», «Черную шаль», «Кинжал» и другие стихотворения. Здесь же он начал роман в стихах «Евгений Онегин» и задумал «Цыганы».
Кроме того, учился молдавскому языку у эконома инзовской усадьбы, пытливо изучал жизнь местного населения, охотно посещал балы молдавских «бояр» и русских чиновников, с увлечением танцевал на них, ночи напролет играл в карты и увлекался тамошними красавицами, среди которых блистала красотой Людмила.
Когда—то, влюбившись в Шекору, простую цыганку из табора, раскинувшего шатры в пригороде Кишинева – Буюкань, богач Бодиско, потрясенный необыкновенной красотой девушки, женился на ней. Но вскоре умер.
