Одиннадцатый цикл

Танцуя туда-сюда, Семя дернуло головой так, что волосы стегнули Ястреба растрепанной плетью. Меч схлестнулся со смертоносными прядями – и породила их встреча сноп искр.

Искусный воин теснил противника к стене. Семя вдруг подскочило, как от взрыва, – иначе в тот же миг его рассекло бы поперек точным рубящим ударом. Ноги размягчились, упруго толкнули тело от стены к середине арены.

Зеруба это не смутило. Подлинный хищник, он оправдал грозное обличье и ринулся за целью в неистовом, поистине ястребином броске.

Семя вовремя напрягло кожу, выставило плечо, упершись в песок, и меч соскользнул. Тут отпрыск на миг замер: в равнодушных глазах как бы тускло блеснула мысль. Голова описала круг, разгоняя волосы, и те в полете застыли в форме острых серпов.

Всплеснуло искрами, скрежетнуло, как ногтями по камню, – то пряди царапнули по доспеху Ястреба. Он отшатнулся.

Теперь Семя перехватило инициативу и оттесняло врага. Хлесткие конечности разгонялись плетьми и за миг перед ударом твердели, обрушивались на мечника сокрушительными молотами. Белый Ястреб отступал.

Но на его стороне был опыт. В одну секунду зеруб вернул свое и приготовился дать сдачи, занял защитную стойку.

Зазубренные пряди лязгнули по мечу – и в этот миг расслабились, оплетая клинок, резко вырвали его из рук грациозного Ястреба. Его пробросило вперед.

Семя заскочило ему на плечи и стиснуло в каждой руке по пряди. Те стальными проволоками обвили перистую шею Белого Ястреба, и он едва успел просунуть под них ловкие пальцы. Волосы прорезались сквозь латные перчатки, и с них теперь капала кровь.

– Довольно! – низвергся по балконам на арену монарший приказ.

Семя и глазом не моргнуло, лишь крепче перехватывая пряди. Бесчувственные туманные глаза смотрели отрешенно. В мертвой тишине звучали только тяжкие хрипы душимого. Песок вяло кропило багряными каплями. Белый Ястреб корчился в муках, задыхаясь.

– Сиэли, – холодно изрек Верховный Владыка.

В мгновение ока на арене выросла сущность по имени Сиэли, подобная чахлому дереву из заглоченного туманом леса. Длинная, нескладная, она высилась громадиной, хотя стояла на полусогнутых ногах.

Ее плотно облегали темные одежды, притянутые к телу кожаными ремнями. Маска поверх лица была из блестящего металла, с одними лишь глазными прорезями, и под левой чернела нарисованная слезинка.

Сиэли с одиннадцатым Семенем равнодушно переглянулись. Белый Ястреб кряхтел, пятная кровью безупречную поверхность лат.

Тонкой теневой молнией щелкнул между ними резкий удар, сбивая Семя с зерубского воителя. Монаршее чадо впечаталось в стену, взрывая в ней воронку.

Взгляд Сиэли упал на Белого Ястреба, рухнувшего на колени. По скрюченным пальцам змеилась кровь, зато на благородной голове все так же не было ни пятнышка, ни царапинки.

Тишину арены нарушал лишь его кашель.

Глава четырнадцатая

Слово Безмолвного Кэйлу изменяет ткань бытия. Однажды он шепнул о погибели, и в тот же миг все вокруг тронуло тленом. Хитродей создал для этого слова особый ларец, который, по слухам, отныне заключен в самых потаенных недрах утеса Морниар.

– «Предания о Владыках». Друми. Примерно 6 ц. 154 г.

Утес испустил долгий вздох. Вой его прокатился по катакомбам, где за каждым углом обитало Безмолвие.

Семя отмыли и одели в торжественное, отороченное мерцанием облачение из лунного света, что так шло к серебряным прядям и неестественно бледным глазам.

Как и прежде, по длинным туннелям, по телу утеса Морниар первой шагала непорочная фигура Девы-Матери с фонарем в сухощавой руке, а по пятам за ней следовал королевский отпрыск. Вскоре они достигли двойных арочных дверей, окованных поперек железными штырями. Фонарь нырнул под мантию – полотнище сумрака вмиг сшило края, Безмолвие заговорило немым шепотом – и вынырнул вместе с другой рукой, держащей древний бронзовый ключ с причудливыми узорами на основании. Дева-Матерь неторопливо вставила его в скважину.

Двери распахнулись, и тут она почему-то скользнула в тень, предоставляя подопечного самому себе.

Впереди простерлась обширная зала с ковровой дорожкой переменчивых красок – она вела к пьедесталу с престолом, на котором восседал Верховный Владыка.

– Подойди же, кровь моя, – приказал он, и дитя повиновалось.

Зала была поистине огромной, но будто излишне пустой, необставленной. Скудное убранство придавало ей строгости, преисполняя ощущением, что рядом – высшая сила. Вдоль колонн по обе руки горели светильники, высились громадные скульптуры Владык-стражей с тремя руками и заостренными книзу масками. В тенистых альковах слева и справа висели гобелены, изображения на которых как будто шевелились. Семя безразлично рассмотрело вышитые вихри драконьего огня, что медленно захлестывают волной несчастных смертных. На другом гобелене смертные явились вознести дары Верховному Владыке, третий повествовал о каком-то прошлом Семени. А вот огненный и морозный рыцари рассекают гобелен на пламенную и ледяную половину.

Сиэли, то живое дерево с арены, высилось нагромождением скрюченных ветвей подле королевского престола. Напротив толпились зерубы-вороны, что изучали Семя, а правее всех стоял великан, живая дозорная башня, в плотном, застегнутом до верха плаще и маске чумного врачевателя.

Ниже у пьедестала находился кто-то раздутый, с кожей цвета бледно-зеленой топи – без рта, зато со щупальцами, что копошились как бы сами по себе. Глаза его – точно россыпь больших черных бусин.

Последнее существо, совершенно нагое, было бы одного роста с монаршим отпрыском, если бы не кривые рога на лошадиной голове. Они колыхались, ветвились во все стороны, как ветвится тракт, чтобы соединиться с соседними дорогами. Кожа была нежно-розовая, а ноги кончались копытами. Нос – точно как у коня, только без волосков; толстый у основания хвост истончался книзу, оплетая копыта.

Семя подступило к престолу и возвело глаза на Владыку – своего отца.

Верховный Владыка переменился. Горящий золотом диск глаза погас, истлел: правая глазница чернела пустотой, зато прежде мертвая левая отныне таила тусклое око сумеречного света, точно лучистый камень, избавленный от своего сияния.

Невозмутимое Семя едва ли заметило, что отец еще не удостоил его прямым взглядом.

– Семя крови моей, ясны ли тебе слова мои?

– Да, – монотонно ответило Семя.

– Семя мое, ясен ли тебе долг твой?

Оно кивнуло.

– Глупое дитя! – гаркнул голос Сиэли. – Разве ты не видишь, что королевский взгляд ослаб? Молви устами!

– Полно. Не кори плоть мою, ибо она лишь вчера рождена на свет. Ведь мы не желаем устрашить мое чадо?

Какое спокойствие источал властелин. Безбрежное, точно море.

– Подойди, дитя. Увы, мое зрящее око лишь восстает на небосклон, посему я не в силах рассмотреть тебя как должно. – В голосе как будто скользнуло сожаление.

Семя подступило. Что это все-таки за мир, за жизнь? Что за странные создания напротив? Неведомо.

Из-за чудовищного престола вдруг хлынул свет и разлился по благородным просторам тронной залы теплой божественной благодатью. Как она упоительна!

– А‑а, воистину… Позволь же, Семя мое, явить царство, коим я властвую.

Верховный Владыка нетвердо поднялся, являя себя в истинном виде. В левой глазнице переливалась тусклым тоскливым светом серебряная сфера, а на губах играла любящая улыбка заботливого, чуткого бога. Кустистые седые брови топорщились пучками, с подбородка ниспадала длинная белая борода. Старые кости иссохшей руки обтягивала тонкая кожа, ногти были длинные и острые, а вторая рука пряталась под облачением.

Король облизнул тысячелетние губы изнуренным, как бы нескончаемым языком. Он вдвое превышал чадо, которое само было выше любого человека, но явно уступало в росте исполинам акарам.

Украшала королевское чело ясеневая корона – казалось, водруженная на макушку, но, если вглядеться, она росла из черепа наравне с завитыми рогами.

Он без помощи подручных сошел с престола, опираясь на дубовый посох.

«Не страшись отца, одиннадцатое Семя», – пробурились в голову слова. С того конца тронного зала красноречиво блеснула черными глазами тварь со щупальцами.

Семя обогнуло престол вслед за отцом. В это мгновение королевское око, солнцем ползущее ввысь, облило его лучами, и пришлось прикрыться рукой.

– Не страшись, Семя мое, ибо ни одно мое сотворение не дерзнет причинить тебе вред.

За широким балконом открылась панорама истинного благолепия – первое, что Семя узрело за темничными стенами Утеса. По щекам впервые покатились слезинки, и каждая искрилась отблесками звездного небосвода, будто пойманными в склянку.

– В груди… – Чадо приложило руку к сердцу. – Больно. Колет.

– Сердце трепещет, – кивнул Верховный Владыка. – Узри сие пресвятейшее творение мое и содрогнись! Все, над чем восстает мое око, претворено по наказу Создателя. Все претворено мною!

Он обвел рукой Минитрию: обширные равнины, точно зеленые моря, раскидистые леса, нескончаемую горную гряду на западе и блещущие вдали города.

А в небесах неумолимо прокладывал свой курс великолепный золотой минарет. Где-то на горизонте свечным огоньком трепыхалось кольцо пламени. Землю, подобно венам, изрезывали долы и извилистые реки.

– Таково мое творение. Я радею о сим царстве, посему даровал тебе жизнь, – объяснял Верховный Владыка. – Ты сразишь возросшее зло и принесешь его сердце, дабы я сотворил из Нифа землю, а затем соединишься с собратьями, вознесшись к нашему Создателю. – Монарх повернулся к Семени. – Таков мой наказ, дитя Сребряной Ивы. Таков твой долг, Иеварус, мое одиннадцатое Семя.

Так одиннадцатое Семя было наречено именем.

Глава пятнадцатая

Эрефиэль

Сыночек. Я не забуду тебя. Ты моя жизнь, мой свет. Пусть хоть небо наземь упадет, я не забуду твоего лица, твоих глаз. Нет. Нет. –, вернись. Лицо, какое лицо? Я забываю. О ком я пишу? О ком пишу? О ком пишу?

– Из дневника миссис Джонсон

С несчастья в Роще грез минуло три дня. Да, там видели акар, я знал, но не придал должного значения – и вот моя халатность сгубила одного ребенка, а другого искалечила.

Утешало одно: теперь я знаю, чем спасти Нору от гнева Джейсона Фемура, – но какой ценой…

На третий день я лично отправился в Рощу верхом на своем Зефире. Кличка пусть и не самая оригинальная, зато меткая: он и вправду резв, как ветер.

Однако прежде нужно было наведаться в Вороний город.

Я спешился. Мне отрывисто, заученно салютовала Нора. Как и думал, явилась на место встречи заранее: солнце едва встало. Ее волосы были убраны в хвост, она неотрывно смотрела на меня.

– Ты рано.

– Жду уже час, командир, – сказала она как бы невзначай.

– Не сомневался в тебе, – не то подшутил, не то похвалил я. Ну да ей явно все равно.

Возможно, что Нора – лучшая из всех новобранцев на моей памяти. Пламенная, с несгибаемым стержнем внутри, она заткнет за пояс многих ветеранов. Тем досаднее, что ее пришлось перевести в другой полк. Она еще устроится где-нибудь, и преотлично, – но в ушах все равно звучали упреки матери, что я слишком пекусь об окружающих.

Мы шагали по городу, и Нора по-воински сжато рапортовала о бое в Роще. В тот день она ехала на обозе в Вороний город и перед самым закатом сошла, чтобы прогуляться по лесу, собраться с мыслями. Вдобавок тревожила весть об акарских лазутчиках.

Сразу после случившегося Нора адресовала мне два письма. В первом, официальном рапорте, она сухо описала цепь событий, а вот во втором, более личном, изложила правду целиком, уже не опуская щекотливых подробностей. Стоило бы послать зачарованный список с чародейской печатью, но, конечно, они редки и дороги.

Хвала Владыкам, Нора Роусом доверилась чутью. Без нее и того акарского паренька трупов было бы больше.

– Я велела взять акара под стражу.

– Что?!

Уму непостижимо!

Нора от недоумения на секунду запнулась.

– Где он? – добавил я.

– В карцере, – растерянно ответила она.

Пришлось устремить шаги на другую половину города. Солнце уже отрывалось от горизонта.

Пройдя врата, я зашагал по акарскому лагерю. Полусонную стражу при виде меня встряхивало.

– Эрефиэль.

– Это Эрефиэль.

– Гляди-ка.

Один веснушчатый, с гнездом рыжих волос, зевая и на ходу застегивая штаны, выбрался из палатки – и уперся заспанными глазами в меня. Его пронзило молнией, натянуло в струнку.

Не обращая внимания на их шушуканье и неуклюжие салюты, я шагал к большому сараю, который с первого взгляда легко принять за конюшню.

У входа по обе стороны сидело по стражнику. Оба при моем приближении ахнули.

– Открывайте, – скомандовал я сквозь зубы.

– Слушаюсь, господин. То есть генерал. Эрефиэль. – Недотепа еще и неловко поклонился, прежде чем открыть.

Я вошел в полумрак. Да, почти что конюшня, но маловато сена. Внутри – ни души. Сделав четыре шага, я сдвинул ногой хилый тюк.

За мной вбежал стражник с фонарем, разгоняя вялые обрывки тени. Следом вошла Нора.

– Открывайте, – холодно повторил я.

Он поспешно дернул задвижку и отворил спуск под землю.

– С фонарем за мной, – приказал я Норе. Она подчинилась, боясь меня злить.

Стражнику я велел остаться.

Спуск вел в сырой, пропахший плесенью каземат. Гулко капала влага, в глуби позвякивали кандалы.

Луч фонаря явил сокрытую во мраке тайну: железные клетки, скованные по углам железными гвоздями. Пол устилало соломой, поверх нее в клетке валялась пустая миска, рядом стояла облепленная мухами бадья. В душной тесноте зловоние резало глаза.

За прутья клетки держался сгорбленный акар-подросток с настороженным лицом. Руки и ноги закованы в цепи.

– Отпустить его, – распорядился я.

– Командир, он же…

Тут мой задавленный гнев хлынул через край. Я рявкнул на весь тесный каземат:

– Живо отпустить!

Нора неохотно сняла ключ с гвоздя и открыла замок. Скрипнули петли, она вошла. Падали капли, шаркали сапоги, звякали оковы.

Она не боялась его – презирала, как всех акар, но не боялась. В конце концов, освободив несчастного паренька, она вышла ко мне.

– Я свободна, командир? – Голос подрагивал. Нора вот-вот взорвется.

Я кивнул. Она вжала ключи мне в грудь и тяжко зашагала вон.

– Идем, – вздохнул я. – Приношу извинения за арест.

* * *

Звали его Хрома. Он источал дикий, но не злобный пыл. Клыки время от времени обнажались в искренней светлой улыбке, несмотря на то что бедняга почти двое суток томился под землей.

Мы сидели на соломенных кучах у выхода из казематов. Я велел принести парню теплой еды, питья и одеяло – достойных, а не отбросы и рванье, которые обычно подсовывают акарам.

– Объеденье! – Хрома глотнул похлебки и зажевал куриной ножкой.

Радуется, точно человеческий подросток в поджаром и мускулистом теле акара. Он куда цивилизованнее, сдержаннее сородичей, а значит, более сговорчив.

– Можно возьму порцию маме? – попросил он.

Я улыбнулся. Какой беглый байрский. Из закоулков разума опять послышалось: «Хватит подбирать безродных дворняг!»

Нет, сейчас же отсечь эту мысль.

– Безусловно, – чинно кивнул я. – Я прослежу, чтобы ей тоже досталось.

Хрома на миг заглянул хищными акарскими глазами в мои белые. Сейчас что-то спросит.

– Вы так добры, – удивился он, будто лишь сейчас заметил.

– Считаешь, напрасно?

– Я ведь акар.

– А я нефилим.

– Это другое, сами знаете, – помотал он головой и недоверчиво продолжил: – Ваши доспехи, волосы… А как на вас смотрит стража! Для них вы полубог, а я чистокровный дикарь.

Хрома кивнул на двери конюшни над казематом. Я успел заметить, как солдаты отвернулись.

– Вас любят, а нас ненавидят. – Его улыбку смыло покорной угрюмостью, словно иней с камня водой.

Я облизнул губы, подаваясь ближе и подбирая нужные слова.

– Пусть они и смотрят косо, но ты герой, сам понимаешь. Спас детей.

– Не всех, – слегка нахмурился он.

– А без тебя, без твоей отваги не спасся бы никто.

Хрома сидел понуро, но вроде бы прислушался ко мне. Он чуть заметно качнул свешенной головой.

– Жаль, ваши солдаты иного мнения. – Акар кивком указал на Нору поодаль. Ее взгляд был непоколебим, руки сложены на груди.

– Да, – смущенно хмыкнул я. – Этот «мой солдат» другой…

– А что, она не ваша?

– Я, в сущности, ее не знаю. Зовут Нора. Отважная. Верная. Несгибаемая.

– Умеет сражаться.

Что есть, то есть. С виду мысль о Норе слегка его оживила.

– Да, но ее ослепляет гнев к твоему народу. Столь сильный, что может сбить с пути.

На лице акара вырисовалось недоумение.

– Мы чем-то досадили ей?

– Не так все просто, – помотал я головой с улыбкой. – Кого-то гнев просто слишком сильно манит.

Хрома кивнул. Легко забыть, как он юн. Даже разговаривает лучше львиной доли взрослых людей. Всего чуть-чуть ниже меня, но речь обнаруживает зрелую, развитую сторону души.

– Хрома, и вот еще…

Он поднял голову.

– Не рассказывай, что видел той ночью.

Далилу не пришлось упоминать: Хрома понял намек и отрывисто кивнул. Остается надеяться, что он не проговорится.

* * *

На выходе из лагеря Нора поравнялась со мной, широко шагая в ногу.

– Командир Эрефиэль, разрешите обратиться, – резко начала она.

– Ну, изволь.

– Этот акар нарушил закон. Сбежал из поселения.

– И спас детей.

– Это не отменяет…

Я крутанулся на каблуках и прижег ее взглядом.

– Он не просто спас детей, он сам еще дитя!

– Вы его видели?! – вскинулась она. – Какое дитя? Да, выглядит молодо, но…

Я бы хмыкнул и отмахнулся, если бы так не кипел.

– Ему нет и шестнадцати!

Нора оторопела и даже слегка зарделась. В самом деле, откуда ей знать об особенностях акарского тела, если в акаре ей интересно одно: как его убить.

– Ну и что!.. Он все равно преступник! – гнула она свое.

Я устало прикрыл лицо рукой.

– Да ведь дело совсем не в этом, Нора. Признай, ты просто их ненавидишь.

– Они звери! Почему вы их защищаете?

«Хватит подбирать безродных дворняг», – пробился из подсознания голос.

– Как награждают за благое дело? Карцером? Нет! Взгляни-ка мне в глаза и скажи, что не злилась, не сожалела, что не воспользовалась предлогом сорвать досаду на невиновном акаре. Если бы держала себя в руках, может, Перри бы выжил!

Она осталась без слов. На дне глаз угадывалось сознание вины. Я перегнул палку. Мой упрек завис в воздухе, по капле подмешивая боли в разговор.

– Забудь об акаре. Он молодец. Я видел труп вашего врага. Будь ты одна, мы бы сейчас не разговаривали.

Я чувствовал, как Нора изнурена. Не знаю, чего ей стоило отрывисто кивнуть, соглашаясь на перемирие.

– Вдобавок у меня добрая весть.

У нее загорелись глаза.

– Вы вернете меня в полк?

Я нахмурился. Она все поняла, и взгляд сразу померк.

– Ясно.

– Теперь я смогу замолвить за тебя слово. Перейдешь в достойный гарнизон и, может, даже получишь звание. Гарантирую, уже скоро отправишься на передовую биться с акарами.

– Благодарю, генерал.

Нора отдала честь – и вот вмиг возвратилась ее холодная солдатская невозмутимость. Все же она мне благодарна, чувствовал я.

* * *

Увидеться с Джеремией, в отличие от его сестры, оказалось непросто – не только из-за того, что мальчик пребывал в тяжкой горячке. Родители ревностно привержены церкви Зрящих, так что я, слуга Верховного Владыки и заступник клерианской державы, окажусь в щекотливом положении. Пришлось примириться с тем, что я к ним не поеду.

Я переговорил с Бэком и Дейлом. Золотое око Владыки уже стояло в зените, и теперь конь нес меня к последнему, самому важному из четверки, ребенку.

В голове крутились слова и письмо Норы. О том, как тринадцатилетняя Далила частично исцелила ее брату перелом, когда он лишился чувств. Правда, как понимаю, кости все равно срослись неправильно. По счастью, мальчики ни словом не обмолвились об этой «истории».

Нора ясно дала им понять, что ради блага Далилы лучше держать рот на замке.

Я потер переносицу. Омут мыслей утягивал. Зефир мерно выступал по дороге к хозяйству Ридов.

Действовать нужно крайне осмотрительно, иначе по суеверному Вороньему городу и особенно Басксину поползет слух о ведьме. Помню, как отец рассказывал о последнем ведьмовском ковене, что сеял по Минитрии смуту и разруху. Когда это было? В третьем цикле? Девять тысяч лет назад?

Главной была могущественная ведьма Найриен из числа Вдохновенных, которых хотели отдать в услужение Владыкам. Она взбунтовалась и подняла на восстание сестер, чему ведьмы и обязаны дурной славой. Отнюдь не за чары их подвергают гонениям: ведьма воплощает в себе бунт против Владык, а символы бунта нещадно растаптывают. Далила повинна лишь в том, что родилась женщиной и от природы творит магию без посторонних средств.

Сплетни имеют гадкое обыкновение жить своей жизнью, разлетаться поветрием все дальше, дальше, покуда их уже будет не обуздать. Поэтому в народе так недолюбливают всякого, кто творит чары без музыкальных инструментов, красок или Хаара.

Вид пашни Ридов пробудил меня от дум. Я устремил коня вправо мимо поля, которое перепахивал худощавый рослый мужчина с щетиной и в испарине. Из рядов кукурузы вдруг вынырнул похожий юноша в штанах на лямках и рубахе.

Оба наблюдали за тем, как Зефир вышагивает по дороге. Отец семейства – это ведь он? – отряхнул руки и вытер лицо рукавом. Меня здесь явно ожидали, но, судя по угрюмым лицам, в страхе.

Роберт Рид – его имя сообщила Нора – махнул сыну в сторону дома, и тот потрусил к матери на пороге, что-то выкрикивая.

Риды вышли встретить меня всем семейством, выстраиваясь шеренгой. Я спешился. Зефир повел мордой, как бы брезгуя навозным душком.

– Я его уведу. – Кудрявый младший мальчонка потянулся к вожжам – скорее завороженно, нежели из вежливости. По виду ему нет и десяти.

– Лучше не стоит. – Я придержал вожжи и погладил коня по шее. Он резво встряхнул головой. – Зефир порой слишком… норовист.

Старший сын, высокий и нескладный, понял намек и вытянул руку.

– Тогда я. – Он, чмокая, отвел коня к безобразного вида корыту.

Вперед шагнул отец. Он отер лицо и руки тряпкой, но только размазал по коже грязь. Ничего, не возражаю. Все-таки чужая душа раскрывается как нельзя лучше в родной среде.

У него между бровей пролегла суровая морщинка. Он смотрел исподлобья. Я даже перед акарскими полчищами не отступаю – что мне пронзительный взгляд простого пахаря?

Строго говоря, эта их скованность нимало не удивляла. Нора упомянула, что Риды не просто почитают Утес Морниар, а практически слепо боготворят все, что с ним связано. Они наверняка сразу узнали мою характерную внешность.

Но вот отец потупился, теребя нитку на штанах, и все сразу встало на свои места.

– Вы приехали забрать мою дочь? – Он поднял на меня красные, влажные от слез глаза. Голос не дрогнул: Роберт собрал всю волю в кулак, чтобы не сломаться.

Какой я глупец! Из-за моего внезапного появления семья заподозрила худшее: увидела во мне длань Клерии, что отнимет у них родную плоть и кровь. Я положил отцу на плечо руку в перчатке и обнадежил мирной улыбкой.

– Я приехал всего лишь кое-что узнать, не более.

Отец был потрясен. Он с содроганием выдохнул, едва держась на ногах.

– Мне незачем забирать вашу дочь.

И это так. На ведьму положено донести, и ее ждет ссылка, а самые незадачливые встретят смерть на костре – и все из-за грехов прошлого.

– Спасибо, – неслышимо уронил Роберт с губ. Голос задрожал, едва не переламываясь. – Спасибо… – Он рухнул на колени и забормотал единственное, на что сейчас хватило ума: – Хвала Владыкам. Хвала первым заступникам Клерии.

Я перевел взгляд на мать с младенцем у груди, тоже сияющую от облегчения и благодарности. Она качнулась вперед – отдать должный поклон не позволил вес малыша на руке.

Меня проводили в дом. Я рассыпался в извинениях за лопнувшую подо мной половицу у порога.

Отец семейства так воспрянул духом, что, даже сгори все хозяйство дотла, определенно не омрачился бы. Он извинялся втрое, впятеро чаще: за небогатую обстановку, за то, что нечем угостить драгоценного гостя…

Я пригнул голову в дверном проеме, и вот передо мной возникла Далила. Она со скорбным, поникшим видом сидела за семейным столом лицом к двери и отрешенно вертела пальцами, уперев взгляд в тень от них. Ноги под стулом болтались туда-сюда.

Вид простых стола и стула не внушал доверия. Из страха еще что-нибудь разломать я заторопился вон.

– Не возражаете, если мы с Далилой побеседуем на воздухе?

* * *

Роберт остерегался отпускать дочь, но что он посмеет мне возразить, как запретит?