Иродиада Галилейская

– Иди и позови из кухни Исаака, чуть позже мы будем изучать чередованье блюд. – И сразу проявила нетерпение. – Ты почему на кухню не бежишь?

Отбросив шнуры опахала Нубийка сорвалась с места, сверкнув из-под юбки тонкими, чёрными ногами и светлыми пятками.

Стены крепости Махерон.

Снаружи крепости у высоких стен, под длинными навесами из тканей, сидели рабы, с завистью глядя на обедающих мацой, сыром и оливковым маслом слуг. Чуть дальше топтались отары коз и овец. Флегматично жевали подсохшую траву верблюды, стоящие отдельно из-за сильного запаха. Собаки ловили каждый момент возможности утащить кусок еды.

У ворот разгружался прибывший караван. Непривычные говор гостей, одежда и оружие, высокие головные уборы и резкость в жестах отличали армянских гостей. Среди них выделялся богатой одеждой и сильной хромотой молодой Аристобул.

С ослов и верблюдов снимали ковры и ткани, клетки с кудахтающими курами, перепёлками и фазанами.

Сняв шлем, Аристобул оценивающе смотрел на крепость, на прибывших гостей, их рабов и привезённые подарки.

По дороге, петлями уходящей с горы в долину, брели бедно одетые паломники, тяжело опираясь на посохи, с перекинутыми через плечо пустыми котомками и курдюками с водой.

В открытые ворота крепости: то из них, то вовнутрь, безостановочно сновали люди.

Мощные стены Махерона из кирпича-сырца специально выстроены с одного угла выше, чем с другого. По плоскому верху стен в период дождей в глубокие углы, в устроенные в них каменные цистерны, стекала вода. После ливней цистерны закрывались деревянными крышками, и воды хватало на засушливое лето. Из долины крепость выглядела квадратной зубчатой короной.

Из-за высоты горы, больше тысячи метров, из-за стен крепости, дающих тень, из-за густых деревьев, корнями вцепившихся во влажные стены, внутри Махерона было прохладнее, чем в долине.

* * *

Самое большое и величественное здание внутри крепости – царский дворец, выстроенный в эллинском стиле, с колоннами. Ещё два десятка двухэтажных построек вмещали жителей и прибывающих гостей. Сейчас, из-за дня рождения Антипы в каждом доме ютилось по две-три семьи.

Внутри крепости, по периметру стен выстроены из дерева узкие казармы и навесы для лошадей. Верблюдов и другую живность оставляли за стенами.

Между гостями метался вспотевший от ответственности худой и нервный домоправитель Хуза. Он махал руками, объясняя иногда строго, иногда подобострастно, где должна гостевать та или иная семья. Рабов, по недомыслию или излишнему усердию подошедших к нему на расстояние вытянутой руки, он наотмашь бил резной деревянной палкой.

Рядом с Хузой его жена, толстуха Иона, здоровалась с приехавшими женщинами и, покрикивая, показывала, кому и где можно расположиться.

– Тесниться будем, спать впритык друг к дружке! Иначе не получиться! Вас много! – Краем повседневного платка, закрывающего голову, Иона вытерла пот со лба и с затылка. – Слишком много.

Площадка перед крепостью. Рынок.

Езекия, Саломея, Няня и Костас подходили к крепости одинокой компанией. Усталый взгляд плетущегося в пыли Костаса изменился, отметив женский силуэт у крепостной стены, у раскинувшегося там рынка. Девушка была чуть выше остальных, и её одежда отличалась покрывалом. Оно было легче, отливало серебряными нитями и закутывала её с ног до головы.

Девушка вошла в гомонящую толпу рынка. Высокий рост, широкие бёдра, мелькающая надо лбом полоска светлых волос… Костатс прижал ладонь к груди, где заколотилось сердце.

В два прыжка он нагнал Няню и остановил, взяв за её рукав.

– Мне нужно за питьевой водой на рынок. Я быстро возвращусь.

Отдёрнув руку, Няня отмахнулась от Костаса потной тряпицей.

– Уж вижу глоток твоей воды. Такая дылда… но хороша. Иди, не сомневайся.

Няня засеменила за Саломеей, шаркая старыми сандалиями.

* * *

Рынок шумел гортанным говором разных языков, пестрел одеждами и товарами, пах фруктами, благовониями, перцем, кунжутом, цветами, животными и особенно человеческим потом.

Возвышаясь над большинством людей, Костас поспешил, споткнулся о потерянный ананас, уронил с плеча ковёр и тут же поднял его.

Девушка стояла перед торговцем цветами, сквозь покрывало смотрела на мокрые охапки стеблей лилий в широких глиняных тазах, на влажные мешки со срезанными бутонами роз и нарциссов.

Не открывая лица, Злата пробубнила, тыкая пальцем в цветы:

– Вот тех, и тех, и тех по семь головок. – Злата выставила пятерню и два пальца, показывая сколько именно. Купец заворожено уставился на необыкновенно белую руку. – И макового масла пузырёк.

Переведя чёрный взгляд на голубые глаза и золотые брови Златы, под покрывалом, поднимающегося от лёгкого ветра, Купец сглотнул комок удивления.

– Открой лицо, и я отдам бесплатно цветы, и даже масло дорогое.

– Так стало интересно?

Одним движением Злата скинула покрывало с волос. Все стоящие рядом замерли, разглядывая непривычную внешность.

Марево влажных ароматов колебало фигуру девушки.

Костас стоял за правым плечом Златы и дышал её воздухом.

Купец отступил на шаг, и провёл руками по тёмной, с проседью, бороде, приходя в себя.

– О Боги! Я тебя куплю!

Змеиным движением приблизив своё лицо к лицу Купца, Злата оскалилась злой улыбкой.

– И даже не надейся. Красиво выложи товар, я отнесу царице.

Рука Купца начала движение к волосам Златы. Немедленно Костатс оказался рядом с девушкой.

Несколько человек остановились, пораженные красотой и дерзостью Златы, ожидали – дракой или только руганью закончится разговор…

Сбоку раздался раздражающий свист бича.

В луже воды, рядом с осколками только что разбитой амфоры, лежал полуголый раб. Из рассечённого плеча текла кровь. За Хозяином водоносов стояло трое рабов, нагруженных тяжелыми амфорами, привязанных к их спинам. Они испуганно смотрели то на Хозяина, то на кровь.

– Вода сегодня драгоценна, а он посмел её разлить!

Размахнувшись, Хозяин хлестнул лежащего раба ещё раз. Бич взвизгнул в воздухе, и металлическая пряжка обвилась вокруг шеи раба. Вяленая кожа бича натянулась, и шея хрустнула. Хозяин сплюнул в сторону, расстроившись потерей имущества, и заорал на опешивших рабов.

– Как можно аккуратней поставьте амфоры к стене! Возьмите эту падаль и сбросьте в ров. Затем омойте руки песком, вином дешёвым и опять песком. И только после этого несите воду в крепость. Идите, амфоры посторожу.

Рабы засуетились, сгрузили амфоры со спин друг друга, подхватили убитого и потащили к обрыву.

Люди, увлечённые торговлей, сначала неохотно расступались перед ними, а затем брезгливо отскакивали от мёртвого тела. Хозяин тяжко сел у стены.

Звякнув браслетами, Злата накинула на волосы покрывало.

– Вот видишь, мой любимый Костас – убийство, а никто не возмутился. Убили человека, но, как будто убрали мусор.

Подняв голову, Хозяин с ненавистью уставился на Злату.

– Таких, как ты, нам нужно убивать….

Зная о своей неприкосновенности, Злата снова уверенно заулыбалась.

– Свободных?

– Наглых. Забивать камнями!

– За что? Зато что я, рабыня, свободной быть хочу? Я родилась свободной! – Резко понизив голос, она закончила. – И я ей буду.

Вырвав у Купца мешочек с покупками, Костатс подтолкнул Злату к воротам крепости.

– Уймись. Тебя когда-нибудь побьют.

– Я сдачи дам, ведь я умею драться, ты сам меня гимнастике учил и десятью приёмам боя…

Не слушая девушку, Костас, насильно потащил её внутрь крепости.

– Молчи! Попробуй быть немой хотя бы до дворца. Иначе заверну тебя в ковёр и унесу.

Оглянувшись, Злата одними глазами смогла передать улыбку.

– Куда?

На мгновение голос Костаса стал решительным.

– К себе!

Настроение Златы резко изменилось.

– Тогда меня, действительно, убьют. Без денег мы – никто.

Крепость Махеро. Внутренний двор.

Зайдя в крепость и стараясь ни с кем не столкнуться из многочисленных гостей, Саломея, поправила накидку на голове, плотнее закрывая лицо и… упёрлась в большой живот Ионы. Домоправительница начала причитать высоким, до визга, голосом:

– Царица нервничает, ожидая, когда же дочь придёт к ней с приветственной молитвой, а она…

Между животом домоправительницы и Саломеей, впихнулась не мене толстая Няня и смотрела на Иону, показывая полное пренебрежение к её словам.

– Отстань от девочки, недолго ей осталось гулять на воле. Вот замуж отдадут, да и запрут на женской половине.

Лёгкий жест руки Ионы, прервал слова Няни.

– Не делай мне смешно! Чтобы такую, как дочь Иродиады, в покоях запереть? Скорее она сама заставит мужа ей ноги на ночь мыть, а дальше влезет в управленье государством!

– Так стоит позавидовать свободе. – Неожиданно спокойно ответила Няня.

От возмутительных слов Иона встала, открыв рот, и тяжело задышала.

– Да что ты говоришь? Для женщин это грех…

Пока Иона и Няня, одетые одинаково в длинные тёмные одежды с минумумом драгоценностей на груди, пыхтели, стараясь переглядеть друг друга, Саломея поманила к себе Езекию и показала в дальний угол крепостного двора.

– Смотри, там башня с дождевой водой, левее занавес над входом, в подвал, в темницу Иоанна. Ты видишь, десять человек сидят и ждут с ним разговора. Там встретимся мы в час заката.

У каменной башни, привалившись к прохладной стене, сидели паломники мужчины, поставив посохи к стене. Отдельно пристроились две женщины. Они негромко говорили о чём-то. Езекию поразила их безмятежность среди суетливо снующей, нервно орущей пёстрой толпы гостей.

Дворец. Кухня.

Кухня во дворце занимала помещение, размером с небольшой зал. На широких столах громоздились запыленные горы овощей, в десятках корзин яркими холмами лежали фрукты. У стен, в специальном узком влажном рве с водой, потели выставленные для охлаждения кувшины с водой, вином и амфоры с чистейшим, ещё зелёным оливковым маслом.

В дальней стене, на встроенной печи булькали котлы. На сковородах жарилось мясо. В углу висели бараньи туши. В плетёных квадратных корзинах пластами лежала маца.

Во всей кухне суетились полуголые потные повара, в длинных фартуках на бёдрах, головы покрывали полосатые платки.

В отдельном закутке без дверей, с дырою в глиняном полу для стока крови, потный Резник в кожаном фартуке, закрывающем грудь и ноги, примерялся тонким ножом к одной из освежеванных бараньих туш, висящих на крюках.

Тут же облизывались от крови три объевшиеся кошки. Резник, разделывая тушу, пнул одного из кошаков ногой.

– Египетские сволочи, подлизы. Совсем без совести, зверюги. Да если бы не крысы и не мыши, прибил бы вас без жалости.

Тетрарх Ирод Антипа остановился около гирлянды фазанов, подвешенных за лапы над чаном с кровью. В его одежде чувствовалось смешение стилей Востока и Рима. Красивое лицо чуть хмурилось, упрямый рот довольно кривился.

Сзади тетрарха глазастым столбом стоял коричневый раб и обмахивал Антипу опахалом из плоских орлиных перьев. Как только Антипа переходил к следующему ряду с провизией, раб делал шаги вслед за ним, выверяя особое расстояние до царственной особы.

Сбоку от тетрарха переминался с ноги на ногу круглый низенький повар Исаак. Из всех, кто работал на кухне, он выглядел самым одетым – портки, рубаха без рукавов, платок, и даже обувь. Платок еле держался на большой потной плеши. Исаак постоянно моргал белесыми ресницами и вытирал о фартук влажные от жары руки в рыжих курчавых волосках среди канапушек.

Придирчиво ощупав фазанов, Антипа нахмурился.

– Ты думаешь – дозреют?

– А как же? С утра висят, стекая кровью. До вечера замаринуем, а завтра, в праздник, подадим.

Они перешли от фазанов к глиняной плите, обдающей жаром. Постоянно приглядываясь и принюхиваясь к готовящимся яствам, царский раб махал опахалом скорее на себя, чем на тетрарха. Раба мутило от запахов недоступной еды и жары, и он поворачивал голову к отрытой двери, через которую прилетал слабый ветерок.

Круглый Исаак, прихлопнув тряпицей жирную муху на столе, поднимал крышки над готовящимися яствами.

– Вот здесь, взгляните, царь Антипа, паштет из голубиной печени доходит. Гостей уж очень много приехало из Иерусалима и в Храме Ирода[7]купили меньше птиц для жертвоприношенья. Первосвященник приказал двенадцать клеток по шесть птиц отдать на кухню. Забили. Велел я печень тушить в особом соусе, в сезаме. Самих же птиц мы заставляем есть рабов, пусть давятся.

Перебежав мелкими шажками к следующему столу, Исаак суетился, желая в лучшем свете показать первоклассную работу. На столе стоял огромный серебряный сосуд, больше похожий на детскую купель.

– А вот из Сирии прислали вам в подарок. – Исаак с хвалебно-заискивающей улыбкой открыл корыто с высокими стенками. В металлическом нутре еле шевелились две огромные рыбины с горбатыми мордами. – Смотрите, это рыбы. И произвел же Бог таких уродов.

Улыбнувшись неопытностей повара в видах рыб, которых Антипа много видел в Риме, он с довольным видом кивнул.

– Их можно есть, уверен, на вид они вполне кошерны.

– Да! – Обрадовался Исаак. – Раббе, проверив чешую и плавники, их разрешил на завтра подавать.

– Тогда пусть будут. Вот удивятся гости на пиру…

Послышался мерный топот ног и звон металла. Мимо открытого дверного проема по кухни промаршировали десять стражники, в иной, чем в войсках Антипы, одеже. На отдельных носилках, под прозрачной тканью, сверкал деревянный позолоченный трон.

Тетрарх выглянул из проёма кухни во внутренний двор. Исаак покатился за ним, преувеличенно внимательно слушая Антипу.

– Приехал брат. Конечно, свой трон он не забыл. Таскает за собой, боясь, что кто-то усомнится в его возможности судить свой собственный народ. Когда кидаются за помощью к нему, он может трон на улице поставить, призвать священника и суд судить.

Отвлёкшись от ритмических взмахов опахала, Раб выглянул на улицу. Там было интереснее и можно спокойно дышать. Заметив простаивание раба, Исаак прихватил со стола баранью ногу и с размаху треснул его по плечу. Раб отскочил в сторону, судорожно замахав опахалом.

В кухню неспешно вошел пожилой Менахейм. По нему можно было проверять правильность одеяний правоверного еврея. И верхняя одежда, и платок, и пояс, обувь и даже посох – всё по канонам.

– Тетрарх Антипа! К вам прибыл брат Филиппа. Отправил он в казармы свою охрану и сам спешит сюда.

Высказавшись, советник развернулся и ушел, не объясняя куда стуча посохом. Никто не удивился, все привыкли к поразительному доверию, который Антипа оказывал своему воспитателю, а теперь советнику.

Медленной походкой Антипа возвратился к горячей плите. Исаак опередил его, успев ткнуть кулаком в бок полуголого помощника, задумчиво разглядывающего варево в котле.

Вытянув руку с длинным древком опахала, раб старался и господина охладить, и остаться на улице.

Неожиданно, со стороны внутренних покоев в кухню стремительно вошел высокий Филиппа. Одет он в летние одежды иудеев, только меч и пояс из Рима. За ним сунулась свита: начальник стражи – короткий и широкоплечий Бэхор, солидный Первосвященник Савел и двое помощников, но, ощутив жар печей, остались в дверях.

Раб, увидев, Филиппа и его военачальника Бэхора, в два прыжка оказался рядом с Антипой и замахал опахалом с утроенной силой.

Лицо Филиппа при виде брата изменилось с серьёзного на «благостное». Раскинув руки, он пошел к Антипе.

– Не сомневался, что здесь, на кухне, найду тебя.

Антипа пошел навстречу, тоже готовый к объятьям.

– И как же ты проводишь время, брат? Считаешь прибыль, служишь Богу и покупаешь наложниц новых?

Братья осторожно обнялись, посмотрели в глаза друг другу, Антипа был на полголовы ниже брата. Филиппа отстранился первым.

– С полезным перерывом на войну. Кочевники откусывают урожаи. Ещё поездки по стране. Всё время я в заботах, суд сужу. Отбил уж руки, воспитывая в людях справедливость.

Чуть отступив назад, Филиппа оценил простоту одеяния брата, но сморщился из-за римского стиля одежды.

– Я помню, ты начал в год ходить. И так уверенно пошлепал по каменным полам дворца. А мачеха моя, твоя родная мама, шла за тобой. На попу шлепнулся ты только у печи. И каждый день затем на кухню шел, тебе там было интересно.

Не желая вспоминать не самое счастливое детство, Антипа оглянулся на свиту брата и тихо ответил:

– Нет, печку я не помню. Маму помню. Филиппа, ты пробовал паштет из печени из голубиной?

Услышав слова тетрарха, Исаак тут же зачерпнул паштета из глиняной посуды и протянул плоскую ложку Филиппе, но тот отвернулся.

– Оставь, не приставай. Антипа ведь я приехал на день раньше с тобой ругаться.

По привычке, выработанной с детства Антипа, опасаясь резких действий старшего брата, зашел за широкий разделочный стол.

– Я не хочу.

Филиппа нечаянно смахнул локтем корзину со спелыми фигами, и они сладкими горками расплющились на полу.

– Я тоже. Но как ты мог пойти на сделку с Римом и для себя лишь одного о привилегиях заговорить?

Взяв из небольшой копны зелени пучок укропа, Антипа повертел его в руках, положил обратно и понюхал пальцы.

– Филиппа, Итурея и область Трахонии, которые тебе отдали при разделе, богаты очень. Тебе ведь выплатить налог – всего лишь исполнить лёгкий долг перед великим Римом. Моим же областям хочу я послабленье.

Не вслушиваясь в разговор братьев, Исаак сделал округлое движение руками, пугающе вытаращил глаза и на разделочный стол моментально поставили высокое блюдо с фруктами и второе, широкое и искусно расписанное, с жареными цыплятами. Два виночерпия одновременно налили в два стеклянных бокала вино. Филиппе – густое красное, Антипе – прозрачно белое, с золотистой искрой.

Братья, не прекращая разговора, подняли бокалы. Антипа пил медленными глотками, смакуя. Филиппа сразу отпил половину.

– Антипа – удивил! Да неужели ты начал думать о несчастиях других? А! Значит, Иоанн, тот самый, что в Иордане перекупал две тыщи человек и всем внушает, что придет очередной Спаситель, тебе советом помогает быть гуманней.

У прожаренного цыплёнка Антипа отщипнул крылышко, Филиппа оторвал половину птицы. Стал виден необычный узор блюда – геометрический узор, переплетённый розами. Антипа провёл по нему пальцем.

– Мне интересно общаться с Иоанном. Я вечерами иду к нему в подвал, иль в залу приглашаю. Он многое о правде говорит. Мне кажется, что стал я рассудительней.

Держась ближе к стене, в кухню зашла Нубийка и поманила к себе Исаака. Повар, облизнув толстые сальные губы при виде ладной фигурки девушки, поспешил к ней, прихватив из груды винограда в корзине большую кисть.

Огромный Филиппа хлопнул худого Антипу по плечу.

– Не льсти себе. Ты стал тетрархом – пей и развлекайся. Политику, налоги, и торговлю оставь советникам своим.

Допив вино, Антипа постучал по кубку пальцем, и виночерпий заново его наполнил.

– А Иоанн считает, что самому мне стоит напрягаться и рассуждать, как будет лучше для страны. Вот, кстати, о воде. Пора водопровод и акведуки нам подновить и удлинить дороги.

Прихватив вторую половину цыплёнка, Филиппа размахивал ею, пока смеялся над братом.

– О, Бог мой, Ягве[8]! От брата слышу воды рассуждений. Решай, как хочешь с акведуком, и, если хочешь, устрой здесь хоть фонтаны во дворе… Но только подскажи, что сделать, чтобы налоги сократить? Твой друг Вителлий[9], несомненно, прибудет на День Рожденья.

Антипа, поставив бокал на стол.

– Не знаю. Формально приглашение ушло… Мне с Финикийцами важнее поговорить. Вдруг нас поддержит в противодействии римлянам?

Кинув на блюдо обглоданные куриные кости, Филиппа сверху посмотрел на младшего брата со спокойным сожалением и понизил голос.

– С ума сошел. Забудь о бунте. Римляне не считают нас за людей. Распять и подавить восстанье – им плюнуть раз. Да если б не налоги, которые мы платим, давно бы стёрли нас с земли.

Антипа дождался от виночерпия нового наполнения кубка, еле сдерживая гнев.

– Быть может… Но я хочу царём быть настоящим, а не тетрархом. Тиберий сегодня Римский Цезарь и мне благоволит, воспитывался я подростком рядом, в Риме. А Цезарь любой последующий, конечно, если не Вителлий им будет, – враг нам. И Иоанн Креститель со мной согласен.

Резко развернувшись, Антипа вышел из кухни, на ходу допивая вино.

Повар Исаак переключил своё внимание на рабыню Нубийку и стал притираться к округлому гладкому бедру. Рабыня высилась над ним на целую голову. Она ела виноград и следила за действиями Филиппа. Плотоядный взгляд повара Нубийку не волновал.

После ухода брата, Филиппа повернулся к начальнику своей охраны.

– Бэхор, ты слышал? Подвального советника пора давить, он слишком умный. И где Иродиада?

Выслушав нашептывания одного из помощников, Бэхор командным голосом прокричал:

– Она в покоях светских, царь.

Филиппа чуть поморщился от громкого голоса помощника.

– Иду с ней говорить. И не забудь напомнить, чтобы завтра мой трон отправили в зал пиршества.

Услышав имя госпожи, Нубийка перестала откусывать ягоды от грозди, развернулась и, отмахнувшись от Исаака, первой выбежала из кухни, мелькая пятками и теряя виноградины.

Дворец. Светские покои Иродиады.

Длинные косы Иродиады теперь уложены в простую причёску. Рахиль, высунув кончик языка от старательности, скрепляла причёску двойными деревянными булавками.

Рука Аслима макнула тонкую кисть в крохотный серебряный кувшинчик с сурьмой. Кисть осторожно двинулась по нижнему веку Иродиады. Чуть не оборвав полог над дверью, в покои вбежала Нубийка. От её вопля рука Аслима, дрогнув, увела чёрную полосу краски от глаза в сторону.

– Там, там Филиппа, брат нашего царя! Он, он сердит, и он идёт сюда.

Иродиада с удивлением оглянулась на рабыню.

– О! Заголосила, впервые за неделю, дура. Хотя, конечно, Филиппа грозен и может испугать. Ты повара Исаака, конечно не позвала…

Едва пришедшая в себя Нубийка стала задыхаться от страха.

– Я, я, я…

Вглядевшись в своё отражение в высоком зеркале, Иродиада продолжила слова рабыни.

– …Растерялась. Оно и к лучшему, не надо Исаака.

Сдерживая дрожь в руке, Аслим продлил чёрную линию под левым глазом Иродиады и отложил кисть.

– Иродиада, отвлекись. Куда бы спрятаться? Боюсь с ним встретиться нос к носу.

От испуга Советник спрятал руки между колен, смяв ткань длинной рубахи.

Нубийка с ходу заползла под диван. Рахиль спряталась под стол, изнутри поправляя складки скатерти.

Иродиад осталась спокойной.

– Аслим, остынь. Сядь в угол, вон туда, на кресло, и сверху накинь портьеру. Когда войдет Филиппа, старайся не дышать. Все знают – он ненавидит грех Содома. Приверженца ведь может и прибить. Минут пятнадцать будет шумно. Все, что он здесь наговорит, ты забываешь. Ясно?

Вскочив со стула, Аслим забрался в кресло и накинул на себя портьеру.

– Предельно ясно.

Поправляя волосы, Иродиада чуть повысила голос.

– Всем ясно?

Из-под дивана, из-под столика, из-за портьеры донеслось дружное:

– Всем. Всем. Всем.

Из коридора послышался грохот шагов и лязг оружия. У входа в покои встал начальник стражи Бэхор.

Резко войдя в покои Иродиады, Филиппа оборвал край полога на входе и не заметил этого.

– Приветствую, Иродиада. Прекрасно выглядишь. Теперь спрошу о главном! Так почему Антипа всех слушать перестал?