скачать книгу бесплатно
Чуть в стороне утирал пот от яркого солнца Гранислав. Он и супруга Маланья в редкой на все деревни шубке из лёгкого белого горностая с вкраплениями чёрными хвостиками, с любопытством осматривали собравшихся на праздник. Гранислав высматривал разукрашенных молодух и девок, Маланья кто как из баб одет.
Дальше переминались с ноги на ногу младший брат Умилы Святослав и пригожий Милояр.
На почётном, близко к князьям месте, выстроилась семья Снежаны. Домослава надменно смотрела на остальных сельчан, а Ведогор косился в сторону, стараясь не встречаться взглядом с княгиней Умилой всегда для него притягательной.
У ног воротника Тимослава дворовые мужики поставили две корчаги[36 - Корчага – глиняный огромный горшок объёмом на два ведра с широким горлом, с двумя продольными ручками.] с хмельным квасом и брагой, на их крышках светлели свежей липой новые деревянные кружки.
Отдельно ото всех, в сторонке, стояли три девицы в праздничных одеждах, в меховых безрукавках, с серыми, неотбеленными платами на головах, закрывающие лица. Рукава их рубашек с расшитыми обручьями на запястьях, были собраны в многочисленные складки и, если их распустить, доставали до колен. Со временем обручья срезали, обтрёпанные рукава укорачивали и заново пришивали расшитые жемчугом и бисером обручья, отчего праздничная рубаха сохранялась.
У взрослых баб рукава с каждым летом становились всё короче, а после смерти супруга запястья отпарывали с рукавов, и одежда сжигалась на огненных похоронах. Если баба снова выходила замуж, расшивалась новая рубаха.
Над отдельным круглым костром с треножником над ним, Ведунья варила в огромном котле кашу-кутью[37 - Кутья – особая каша. Варится при поминках, в тёмные праздники на Масленицу, как поминальную для Зимы-Масленицы.] сразу из всех семян и зёрен, что высевались на соседние поля, от ячменя и проса, до льна, капусты и свеклы, щедро добавляя в неё мак, сушеные ягоды и клюкву. Кусок сливочного масла, брошенный волховицей в котёл, был размером с голову ребёнка. Все, кто стоял ближе охнули от удовольствия, представляя какой вкусной будет каша.
– А ты кутью солила? – неожиданно раздался вопрос бойкой Рыжей Руты. Она еле удерживала рвущегося сбежать к друзьям сынишку.
– Подсолила квашенной капустой и оставшейся солью. – Хмуро ответила Ведунья, но тут же улыбнулась. – Но для Масленицы не жалко.
Все приехавшие гости и свои, Явидовские, первым делом останавливались у высокого широкого пня. На нём стояла жертвенная корзина на три ведра, с кучей блинов. Подходящие клали сверху свои, по одному блину за каждого члена семьи. Блинов набралось не меньше сотни.
Свои корзины хозяйки ставили на общий стол, где на блюдах дразнились печенья-жаворонки и маленькие пирожки с капустной, крапивной и яично-луковой начинкой.
– Эх-ма! – вскричала Ведунья, оглядывая переполненную корзину на жертвенном пне, рядом с которым стоял высокий деревянный подойник[38 - Подойник – высокое, но неширокое ведро с носик для слива снизу молока, чтобы сверху оставались сливки.]. – Вот ведь людей прибавляется! Радостно видеть! В мою молодость только одна корзина наполнялась.
– Да, прибавилось народу, – согласился князь Переслав и отпил из кружки хмельного кваса.
Радостные жители и гости разошлись на поляне по своим определённым местам.
Мало улыбчивые кузнецы из Рудых Болот держались ближе к чуру Сварога. Гомонящие гончары из Глин, ходили от костра к костру и переглядывались с девушками и молодками. Обладающие лучшими полями для пшеницы и ячменя сельчане Корзово жались к чуру Мокоши, а Бабинские, у которых на полях росла добрая для скота трава, стояли у чура Велеса. Ну, а любители растить лён и всё остальное разом, Явидовцы, тёрли ладонями основание чура Рода[39 - Род – главный бог славянского пантеона.], и разбредались по всей роще, здороваясь с приехавшими знакомыми.
Забравшись на деревянный помост, Ведунья вздёрнула голову вверх и закричала:
– Лель и Масленица! Вы пришли к нам, и через седмицу ночь будет становиться короче, а день длиннее! Девицы, начинайте заклички!
Ничего не видящие, девушки волновались. Первой сделала шаг вперёд Котя. Сдёрнула с головы плат, взмахнула им и запела высоким тонким голосом:
– Лето, лето красное! Приди, лето с радостью, с великою милостью: со льном высоким, с корнем глубоким, с просом обильным, с хлебным колосом сильным!
– Приди-и-и! – Подхватили песню все стоящие в Священной Роще и подняли руки вверх, быстро трепеща ладонями.
Второй сделала шаг вперёд Василиса. Сняв с головы серую шерстяную тряпку, она запела, выставив вперёд руку с печеньем-жаворонком на ладони:
– Жаворонки, жавороночки! Прилетите к нам, принесите нам лето теплое, унесите зиму холодную. Нам холодная зима надоскучила, руки, ноги поморозила, живот до хребта довела. А теперь жаворонки, лето красное вернут! Радость солнышка принесут, дадут тепло и любовь!
И все жители деревни, и гости, снова подняли вверх руки и гораздо сильнее затрепетали ладонями, изображая крылышки мелкой птички:
– Жавронки-и-и!
На руках звенели браслеты с оберегами и бубенцами. Радостные переливы разносились над поляной, над рощей, и дальше, над ледяной рекой.
С наибольшим вниманием за песней Василисы следили её мать Годислава и Святослав. Он, как и все, повторял вслед за нею древние слова заклички Лета.
В Роще шумели, не слыша тонкой песни невидимого в небе над снежным полем первого жаворонка.
Третьей выступила Тереслава. Скинув с головы плат, подняла голову к небу и запела таким сильным, глубоким голосом, что перестали петь птицы.
– Лето, лето, вылазь из подклета! А ты, зима, иди отсюда с сугробами высокими, с сосульками мокрыми! А ты, лето, иди сюда, – с сохой, с бороной, с кобылой здоровой! Лето теплое, лето щедрое, хлебородное!
Ведунья с удовольствием слушала заклички. Она вышла впереди девиц, поклонилась князьям и повернулась к народу.
– Началась Масленица! Первый блин Комам, хозяевам леса!
– Наконец-то, хозяин леса проснулся! – закричали женщины.
Трое мужиков, давно сыгравшихся на посиделках, все из деревни Непорово, задудели хороводную песню, их супруги затрещали трещотками. Пока основное действо не началось, Ведунья подскочила к котлу и снова перемешала длинным половником кашу-кутью.
* * *
Из глубины Священной Рощи, топая по тропинке в окружении детей, разодетых в старые полушубки, вывороченные мехом наружу и в портах с яркими заплатами, шел, переваливаясь, упитанный Жур, ряженый в медвежью шкуру и в вычищенной медвежьей голове. Он подхватил тяжелую корзину с блинами.
Рядом с Журом-Медведем, в бабской шубе, в нарядном платке, с наведёнными сажей бровями и румянцем от свёклы, шел, приплясывая, его друг и сосед, худющий Торча.
За ними семенила супруга Журы, толстая Ладимира, надев на себя семь пёстрых платков – один на голове, два на плечах тулупа, два на рукавах и два на поясе. Она тащила за собой белую, без единого пятна козу Белянку, обряженную в клетчатую, синюю с красным, понёву. Коза, единственная такая белая на всю округу, дурея от запаха медвежьей шкуры, рвалась в сторону, но Ладимира держала её крепко.
– Смотри, сколько нанесли блинов, наедимся сегодня все и дети тоже. – Говорила Ладимира супругу, вытягиваясь к его уху под медвежьей головой.
– Если раньше не расхватают, – сомневался Жура. – Голодных много. Вся семья Бортников сейчас недоедает. Семья Ванды с беременной Любашей и внуками. У Дубыни с Потаньей беда. Она после выкидыша мало встаёт и хозяйством не занимается. А уж бабка Щука, грязная засранка, и дед Блоха, не знающий где в доме веник стоит и где веник в мыльне висит, чего стоят. Осенью на свадьбе в Корзово по двадцать блинов съели, чуть не померли. И как поперёк горла им не встало?
– А я на что? – негромко возмутился Торча. Я этих самых вонючих стариков и близко к корзине не подпущу. Сами ведь они ни одного блина никогда не принесут, ленивые. – Ты, Жура, главное играй Кома сильней, а я уже и мешок для блинов приготовил. – Он поправил платок и обернулся к супруге. – Тихомира, не отставай.
Тут дети и подростки стали тянуть руки к блинам, но Торча высоко поднял тяжелую корзину, поставил себе на плечо и прикрыл одним из платков, снятом с плеча Ладимиры.
– Рано пока ещё, терпите.
* * *
Завидев ряженых, Ведунья прихватила глиняный подойник, подошла к Ладимире, поклонилась ей и козе Белянке, села на корточки, выдоила молоко и накрыла подойник сверху блином. Подошла к ногам чура Рода, к центральному костру, кинула в него блин и выплеснула молоко. По поляне разнеслись запахи жжёного молока и хлеба, отмечая начало праздника.
– Все целуемся и желаем здравия! – Крикнула Ведунья и подошла к толстому Журе в медвежьей шкуре. – С Масленицей тебя, Ком-зверь, с тёплым ветром и сильным солнцем.
Взяв из корзины блин, Ведунья засунула его в пасть головы медведя.
– Кушай, кушай, Ком-батюшка, передавай привет проснувшимся Лешакам и Лешачихам! Водяному и Русалкам! Лесным Берегиням! Охотнице Деване и мудрым Ягиням, живущим на лесных опушках.
– Пер-р-редам, – рыкнул изо всех сил Жура из-под медвежьей головы и съел первый масляный блин из жертвенной корзины.
Протянув руки-лапы, Жур ходил вокруг общего костра, хватал и обнимал тех людей, что стояли ближе, целовал. Мужиков в бородатые щёки, девок и баб взасос, пока те не вырывались из его лап.
Торча щедро раздавал блины тянущимся к нему детским ручкам. Неприятных старика Блоху, и тётку Щуку хотел обойти, но они сами стащили из корзины по несколько блинов.
За Журом-Комом и раскрашенным Торчей, стараясь не запутаться в длинных юбках, танцевала Тихомира, тряся под зимней одеждой толстым телом с отвисшим животом и грудями. Открыв свой мешок, она тихонько перекладывала в него блины из корзины. Это мало кто замечал, увлёкшись всеобщим целованием и музыкой, ставшей громкой.
* * *
Получив жертвенный или достав свой, принесённый блин, люди подходили к Ведунье, и она клала на блин вкусную кутью. А кто совсем терпеть не мог, в основном захмелевшие ещё дома мужики, подставляли ладони с лепёшкой снега вместо блина.
Снежана обошла очередь к кутье и подставила свой блин, за нею пристроилась её подруга старая Поливана и они, откусывая блины, отошли в сторону обсуждать соседок и гостей.
В центре торжка постепенно образовался хоровод и множество людей пошли вокруг костра и чура Масленицы.
– Ой, Лада, ой Лель, перепень-перепень. Как взростёте до Ярилы, до солнца, до жаркого, подарите нам лето урожайное, – пели женщины, идя в хороводе слева направо, повторяя ежедневный круг солнца.
Коза Белянка, успокоилась после дойки и с удовольствием жевала подносимые близко стоящими людьми, блины.
– Ешь, коза-летница, приноси молоко жирное.
– Пора домой, – объявила козе Ладимира и, отталкивая руки желающих покормить священное сегодня животное, потащила её из рощи.
Проходя мимо соседского дома Крепконого Долгуши, Белянка заблеяла тонким голосом и ей ответил Боец – серый козёл, от которого у половины коз в Явидово были козлята. Сам Боец больше всего любил Белянку. Летом и осенью, когда скотину выгоняли на траву, он срывал колышек, к которому был привязан, и пасся рядом с Белянкой, опасливо оглядываясь, чтобы не появился соперник, козёл с другого конца деревни, покрывавший остальных коз.
Заведя козу в загон, Ладимира поспешила обратно в Священную Рощу. Одной сидеть дома, без детей и супруга Журы, в обычный день было тихим праздником, но в настоящий праздник – скучно.
* * *
– Подходим и отмечаем начало Масленицы! – Распорядился Переслав.
С силой снимая крышки с корчаги с хмельными напитком, воротник Тимослав зачерпнув половником квас, первую кружку налил себе, выпил. И только потом начал наливать другим.
– Кружки возвращайте быстрее! Всем отметить хочется! А кто спрячет княжью кружку за пазуху, я больше не налью! Я всех помню!
При первом окрике, Годислава аж вздрогнула, но, зная, что воротник не сводит с неё глаз, обернулась к нему и улыбнулась, но не широко, стараясь, не показать выщербленный справа верхний зуб.
Мужики пили медовуху суетливо, стараясь снова встать к корчаге. Бабы пили обстоятельно, оценивая вкус напитка.
– У меня слаще.
– А у меня крепче, я с хреном ставлю.
– А теперь поклонимся нашей Ладушке, берёзе белой-белоствольной! – Продолжала руководить Масленицей Ведунья. – Поблагодарим её за ту силушку, что отдаст она нам своим соком, своей кровью белою, и попросим прощения за рану, что нанесём мы ей после зимушки.
Подхватив пустое ведро, Ведунья подошла с северной стороны к самой близкой к чурам Богов крепкой берёзе. Ковырнув ножом зажившую за лето дырочку в стволе, наискось срезала ветку, вставила её в ствол и пристроила в ведро. Поцеловав белую с чёрными чёрточками кору дерева, Ведунья погладила её и повторилась.
– Прости, урона тебе не будет.
Развеселившийся народ не хотел расходиться, но Ведунья закричала:
– А теперь по домам! Дел у всех много, завтра невестины смотрины: кто как ткёт, кто как шьёт, кто как вяжет. И жениховские: кто как рабочий инструмент куёт, или горшки крутит, или на корзины лозу плетёт. Не забудьте про колодки для невест и женихов! И главное! Пора готовиться к походу за солью. Тимослав, закрывай хмельные корчаги!
– Ведунья, подойди ко мне, – негромко позвала Умила волховицу.
– Что, княгиня? Вроде бы всё идёт по правилам.
– Только что заметила, – княгиня огляделась. – А с хутора Лужково никто не приехал.
– Так они ж там окончательно с ума посходили. Как начали ставить брагу для крепкого напитка, понасажали сады, пшеницу и просо не сеют, так и спиваются. К нам им стыдно ехать, они сами себе понаставили богов.
– Неужели не боятся? – удивилась княгиня.
– А чего им пьяным-то? – пожала плечами Ведунья. – Страх и совесть в браге утопили.
Город Сукромля. Понедельник. Церковь
Через два дня после Крещения, в пустые дни седмицы, на строительстве церкви горожане успели растопить кострами землю, вырыть котлован, вбить рядами колья, чтобы они держали лежни-брусья и… всё. Работать на великий праздник Масленицы они отказались. Все до одного. На стройке остались только монахи, вместе с отцом Николаем, непривычно одетые для горожан в длинные тёплые рясы на волчьих или заячьих шкурах.
* * *
Новгородский младший воевода Лихва со своими дружинниками, решил заново пройтись по домам и, либо вывести горожан на работу, либо забрать ещё по овце или козе, если кто не повесил на шею крестильный крестик.
Об этом Лихва и боярин Юлья заявили князю Белогору за ужином в поварне. Всегда спокойный князь смотрел на гостей с тихой ненавистью. Воевода Лихва ел лениво, в обед обожрался осетриной. Но свиную рульку держал крепко, а руки вытирал о скатерть. Боярин Юлья ел осторожнее, придвинув к себе ближе поднос с молочным поросёнком и кувшин с брагой.
Зашедший в поварню воевода города Сукромля Горыня уверенно сел напротив нежеланных гостей и тихо проговорил:
– На Масленицу никого заставлять работать не будем, иначе люди поднимут бунт. И мы, дружинники, поддержим наших горожан.
Одет сегодня Горыня был в простую одежду, не в военную. Из-за густых волос и бороды, широкий в плечах и высокий ростом, он смотрелся лесным вепрем. Лихва был чуть меньше, а низенький боярин Юлья выглядел зайцем перед кабанами, хотя сидел в военных кожаных портах и в кольчуге.
– Ты охренел, Горыня? – Удивился Лихва. – Ты попрёшь против Новгородского князя?
– Правильно решил мой воевода. – Медленно проговорил князь Белогор. Роста князь был среднего, не толстый и не худой, возраста такого, что уже воспитывал трёх мальчишек и девочку. Но взгляд тяжелый. Сразу было понятно – князь. – Нельзя принуждать народ работать. Вы и так с крещением много страшного наделали. А ты, Лихва, и ты, Юлья переждёте седмицу, попьёте пива, у меня его отдельный человек варит, а по утру будете ходить на работу строить церковь.
– Дай мне Гаяну на седмицу, князь, – непривычно просяще сказал Лихва.
– Гаяну не дам, – как отрезал Белогор. – Она не мыльница, она наложница. В городе есть пара мыльниц, у меня для гостей подрабатывают. А Гаяну не трогай. Даже когда женюсь, её от себя не отпущу.
– Это смотря какая тебе супруга достанется, – усмехнулся Лихва. – Меня мачеха воспитала, в дружину продала, когда своих нарожала. Строгая, очень. Так отец её до сих пор боится и другой супруги не привёл.
– Отец Николай настаивает, – встрял в разговор Юлья, вытирая ладонью рот от жира с куска поросятины, – что Масленица бесовский праздник и его нужно отменить.
– Да ты чего, Юлья? – Повертев хрустнувшей шеей, Лихва отпил пива из высокой кружки. – Я ещё хочу жить, а если запретить Масленицу, то народ поднимет бунт. Не-ет, мне и так ночью приснился Золотоволосый Сварог и грозился, если буду лютовать, отсохнет мне правую руку, в которой я не смогу держать меч. Но уезжать тоже пока нельзя. Нужно возвести хотя бы половину церкви, а то из монастыря Великому князю отправят грамоту, и у нас отберут всё, что мы здесь набрали.
Развалившийся на лавке Юлья отложил на лавку свой меч в богатых кожаных ножнах с дорогими каменьями, и пил не из кружки, а прямо из кувшина.
– А чего мы тут набрали? – громко удивился он. – Нас пятеро, не считая раненого дружинника. Пока до Новгорода доедем, так телёнка сожрём, хлеба подъедим. Половину баранов нужно отдать монахам, у них скоро закончится пост. Что останется?
– Не боитесь гнева наших богов? – лениво поинтересовался Горыня. Не дожидаясь ответа, он встал, сплюнул в сторону и вышел из поварни.
– Что это с ним? Плюётся при нас, – удивился Юлья.
– Кузнец Любоград, которого забили твои дружинники при крещении, был его двоюродным братом, – помрачнел князь.
