Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

– А что, братва меня уже ждёт? – спросил Червонец.

– Ждут, ждут. Поляну накрывают.

– Плохо было без меня? – засмеялся Червонец.

– Знаешь, какие-то приблатнённые голову подняли, под себя захотели всех подмять. Порядка не стало.

– Это плохо. Но ничего, порядок наведу, если поможешь. Три дня мне нужно. Предупреди караул.

– Помогу, Олег, помогу. Мне самому эта анархия не нужна. С тобой, как-то спокойней. Порядок должен быть на зоне.

Из-за поворота дороги показалась машина с будкой.

– Так, всё. Шагай в машину, сейчас поедем, – сказал полковник и подошёл к сидящему на камне старшему лейтенанту. Тот быстро встал.

– Антон, поехали. Я на Уазике впереди, ты с расстрельным за мной. Конвой с собаками замыкает, – сказал полковник.

– Слушаюсь, – ответил старший лейтенант.

Однако впереди возникла заминка. Подъехавшая машина никак не могла развернуться на узкой дороге. Сделав несколько попыток, она начала сдавать задом, чтобы найти более широкое место для разворота.

– Валентин Тимофеевич, а кто этот Червонец? – спросил старший лейтенант.

– Это, Антон, наша с тобой палочка-выручалочка. Он наведёт порядок в лагере за три дня. Ты же видишь, что сейчас творится? Мы потеряли контроль и восстановить его не получается. А у Червонца получится. Самых активных порежут, остальных зачморят, и всё. В лагере будет порядок.

– Вы его давно, наверное, знаете?

– Давно, Антон, очень давно. Многому у него научился. Знаешь метод кнута и пряника? Так вот, мы Червонцу пряник дадим, то есть волю. Он всех в стойло загонит, а потом мы кнутом и его загоним. И будет порядок у нас с тобой. Ты Антон учись работать с человеческой массой.

– Я учусь у Вас, Валентин Тимофеевич.

– Ты молодец, я за тобой давно наблюдаю. Скоро мой зам. по воспитательной работе уйдёт на пенсию, займёшь его место. Кумом станешь.

– Спасибо, Валентин Тимофеевич.

– Мы ведь не только охраной занимаемся, наша задача перевоспитывать людей. И мы её с тобой будем выполнять. Но заниматься воспитание можно только тогда, когда они послушны. Вот для этого и нужен нам Червонец, то есть Олег Филиппов. Предупредишь начкаров, чтобы трое суток на беспорядки не обращали внимания, я обещал Червонцу три дня воли. Кого порешат, спишем на производственные травмы. Понял, старлей.

– Так точно, товарищ полковник.

– Ну вот, наконец-то разобрались, – полковник махнул рукой в сторону, подъехавшей задом машине, – командуйте, товарищ старший лейтенант.

– Заключённого в первую машину, – крикнул он конвоирам, сидящим на камнях возле Константинова, а затем громко, – все по машинам!

Конвоиры повели Константинова вдоль стоящих машин. Из них слышались крики: «Это нас из-за предателя маринуют, как селёдку в бочках. Грохнуть его надо было сразу».

– Прекратить разговоры! – громко крикнул старший лейтенант и сел в первую машину.

Константинова посадили в железную будку. Стены железные, пол железный, лавки по бокам тоже железные. За решётчатую перегородку сели двое конвоиров. Дверь закрыли, и машина плавно тронулась. Константинова начало укачивать. Напала дрёма. Сказалась бессонная ночь, длинная дорога в вагоне, сидение на камнях и подслушанный им разговор. Всё в нём было не понятно. Уголовник помогает администрации лагеря наводить порядок, а те обещают ему не замечать безобразия, которые будет он творить. Константинов начал зевать, ему очень захотелось спать. Он лёг на железный пол, который был очень грязным, не обращая на это внимания, свернулся калачиком и заснул.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОДЛОСТЬ

3.1. ЧЕРВОНЕЦ

Камера была очень маленькая, буквально три шага от стола до двери и два шага от кровати до стены. В углу размещался туалет, и умывальник, у длинной стены стояла простая солдатская двухъярусная кровать. На нижнем ярусе кровати лежал полупустой матрац, серая подушка и солдатское одеяло. Верхний ярус был пустой и через пружинную сетку был виден обшарпанный потолок. Ножки кровати тоже были обшарпаны, краска стёрта. Стены камеры были покрашены какой-то грязно-зелёной краской на высоту полутора метров. Выше были когда-то белёными, а теперь грязными с облупившейся извёсткой. Крашенные стены были полностью покрыты различными надписями, календарями и неприличными рисунками. Константинову камера очень не нравилась, ему было в ней неуютно, и он вспоминал свою камеру на Лубянке с какой-то теплотой и ностальгией. Единственным плюсом новой камеры было маленькое окно, забранное решёткой из сваренной арматуры. В него было видно небо и слышно, что происходило во дворе. Когда солнце светило со стороны тюремного двора, свет ярким прямоугольником ложился на пол камеры. Прямоугольник был разделён на шесть практически равных квадратов. Он передвигался не спеша по полу, и можно было стать на него, когда он располагался между столом и дверью. Солнце слепило глаза и согревало своим теплым светом. Каждое утро и вечер была слышна перекличка заключённых. После чего открывалась дверь его камеры, заходил начальник караула и громко выкрикивал: «Заключённый Константинов!» Константинов также громко выкрикивал: «Здесь!» После чего начальник караула выходил, дверь со скрипом закрывалась, громко щёлкал замок, и он оставался совсем один. Одиночество его не тяготило, напротив, он себе не мог представить, что было бы, если бы он сидел в бараке с другими заключёнными. Он с ужасом вспоминал, как они были агрессивно настроены против него, пока его везли в вагоне. В камере ему разрешалось лежать на кровати в любое время, и он практически всегда лежал на ней, читая книгу или просто так, без всяких мыслей. Книги стопкой лежали на углу стола. Он взял верхнюю, это был томик Дюма «Три мушкетёра». Кормили очень плохо. На завтрак давали чашку, где лежали несколько ложек какой-нибудь каши: овсяной, перловой или пшеничной. Сухой и плохо проваренной. На обед суп, состоящий из половинки сваренной моркови и половинки картошки, бывало, плавал ещё лист капусты. На ужин снова та же каша, политая подливкой с запахом мяса. Иногда в ней, и в самом деле, попадался маленький кусочек мяса.

Однажды ночью его разбудили звуки выстрелов. Стреляли из автоматов очередями. Слышался топот множества ног, крики, лай собак. Константинов сидел на своей кровати, поджав ноги. Ему было очень страшно. Что там происходит? Он вспомнил разговор начальника лагеря с Червонцем. Наверное, он со своими дружками наводит порядок в лагере? На улице была ночь, но ярко светили прожектора, это было видно по всполохам света в окошке и на полу. Постепенно шум смолк. Но все заключённые были во дворе. Слышны были команды, которые отдавили конвоиры, затем началась перекличка. К утру всё стихло. Прожектора погасли.

Дня через три, в то время, когда Константинов сидел за столом и читал книгу, к нему в камеру зашёл маленький толстенький подполковник. Конвоир, открывший камеру, громко сказал: «Встать! Руки за спину!» Константинов послушно встал, положив руки за спину и не дожидаясь новой команды громко произнёс: «Заключённый Константинов, статья шестьдесят четвёртая, высшая мера».

– Садитесь, – спокойно сказал подполковник и показал рукой на кровать. Сам сел на стул.

– Спасибо, – тихо ответил Константинов и сел на свой матрац.

– Гражданин Константинов, я подполковник Тихонов Олег Леонидович, заместитель начальника лагеря по воспитательной работе, – спокойно сказал подполковник, – а как Вас зовут?

– Юрий Иванович, – ответил Константинов, – извините, мне кажется, что воспитывать меня уже не нужно.

– Совершенно верно, Юрий Иванович, уже поздно. Да и нет передо мной такой задачи. Но в мои обязанности входит также контроль за содержанием заключённых в спец. блоке, – подполковник замолчал, тяжело дыша, – у Вас есть какие-нибудь жалобы или просьбы, как кормят?

– Кормят отвратительно, но вряд ли Вы это можете исправить.

– Да, согласен, рацион скуден, но он полностью соответствует установленным нормативам, так что извините, не пансионат, – улыбнулся подполковник, потом снова помолчал, чтобы отдышаться и продолжил, – вижу, литературой обеспечены. Если есть необходимость, Вам принесут список книг нашей библиотеки, сможете выбрать.

– Нет, спасибо, пока не нужно. Возможно, позже. Скажите, долго мне здесь сидеть? – тихо спросил Константинов и посмотрел на подполковника.

– Не знаю, это решает не руководство лагеря, все указания приходят из вышестоящей организации. Вы отказались от апелляции и помилования. Можно спросить – почему?

– Знаете, Олег Леонидович, я виноват, прощения мне нет и должен быть за это наказан.

– Что же, достойный ответ. Уважаю.

– Олег Леонидович, меня не выводят на прогулку.

– Знаю, Юрий Иванович. Прогулки спецконтингента не предусмотрены. Но я попытаюсь этот вопрос решить.

– Спасибо.

– Если больше ничего нет, то до свидания. Вы меня можете вызвать, если что потребуется.

– До свидания.

Подполковник подошёл к двери и постучал. Дверь открылась, он вышел.

«Зачем он приходил, если от него ничего не зависит? – Константинов лёг на кровать и задумался, – видимо, просто выполнял свою работу. Хорошо бы разрешили прогулку».

Дни тянулись за днями, на прогулку его так и не вывели ни разу. Он читал книгу совершенно не понимая, что в ней написано. Думать ни о чём не хотелось.

Однажды ночью, когда Константинов уже собрался спать, дверь камеры неожиданно открылась и в неё вошли старший лейтенант с усами и Червонец. Дверь сразу закрылась. Константинов быстро встал: «Заключённый Константинов, шестьдесят четвёртая, высшая мера». Старший лейтенант прошёлся по камере туда-сюда, затем остановился у двери.

– Гражданин Константинов, с Вами хотят поговорить, – он кивнул на Червонца, а сам постучал в дверь, которая открылась, – десять минут, не более.

– Ладно, Антон, иди. Я постучу, – махнул ему рукой Червонец, затем подошёл к кровати и сел, указав Константинову на место около себя.

– Олег, – Червонец протянул Константинову руку.

– Юра, – ответил тот и пожал руку. Рука была очень крепкая и жёсткая, – а Вы же Червонец?

– Червонец – это для своих, а ты здесь случайный пассажир, да и то ненадолго.

Червонец достал пачку сигарет, вытащил одну себе и одну Константинову.

– Спасибо, не курю, – ответил Константинов.

– Юра, не буду тянуть кота за яйца, я пришёл к тебе не просто так.

– Я догадываюсь.

– Короче, я внимательно прочитал твоё дело и не просто внимательно, а с карандашом в руке. И знаешь, что-то не стыкуется, – Червонец замолчал, крепко затянулся, а затем продолжил, – не стыкуются деньги, которые ты получил от своего хозяина и которые у тебя изъяли. Ты не вёл разгульную жизнь, не тратил деньги на баб. Вывод напрашивается сам собой, ты не всё сдал следаку. Остался где-то у тебя ещё схрон.

– О чём Вы говорите, какой схрон? Всё нашли и забрали.

– Юра, смотри мне в глаза! – сказал Червонец таким голосом, что возразить ему было невозможно, он положил свою руку на колено Константинова и с силой сжал её, так что тот вскрикнул, – мне врать не получится, я не КГБэшник, я тебя насквозь вижу и чувствую, когда мне пытаются врать.

Константинов побледнел, сильно заболела нога, которую сжал своими стальными пальцами Червонец.

– Я Вам правду говорю, все деньги забрали, – начал Константинов.

– Хватит блеять, – резко оборвал его Червонец, – есть деньги и не малые. Я чую.

Константинов встал с кровати.

– Сидеть! – резко крикнул Червонец, а сам встал и отошёл к столу, сел на табурет. – Слушай меня внимательно и запоминай.

Червонец закурил вторую сигарету, опёрся спиной о стол и вытянул ноги.

– Юра, ты человек умный и должен понять. Деньги, если ты их спрятал надёжно, не достанутся никому. Друзей у тебя не было, женщин тоже. Стало быть, они будут лежать, пока не сгниют или пока их не найдёт какой-нибудь фраер. Ты этого хочешь? А если отдашь мне, они попадут в общак, из которого мы будем подогревать тебя. Тебе выдадут нормальную постель, тебя будут кормить не той баландой, что жрут все. Тебе будут приносить хавчик из офицерской столовой. Тебе будут давать курево, водку, марафет. Тебе будут раз в месяц приводить бабу. Тебя будут выводить на прогулку каждый день. Короче, не кича, а курорт. А самое главное, ты сможешь сам назначить дату, когда приведут в исполнение приговор. Это ведь круто, самому определить, когда умереть. Можно прямо на день рождения. А можно лет через двадцать. А захочешь, прямо завтра, – Червонец замолчал, затянулся, а затем продолжил, – а если не отдашь, то я тебе не завидую. Будешь гнить в этой камере годами, а кроме того, тебя будут приводить в барак, где тебя будут пидорасить человек десять. Каждую ночь. Ты будешь на коленях умолять, чтобы тебя быстрее расстреляли. Но тебя не расстреляют, ты будешь подыхать сам. Ты уже догадываешься, как к тебе относятся зеки. Ты предатель, ты сука. Такого же мнения и вертухаи. Так что помощи тебе ждать неоткуда. Помочь тебе могу только я. Я вор в законе. Это моя зона, здесь моя власть. Как я скажу, так и будет.

Он встал, прошёлся по камере. Сел на кровать рядом с Константиновым.

– Юра, я тебя прошу не делать глупостей. И ещё. Если денег будет много, реально много, мы организуем тебе скачок, то есть побег. Вместо тебя расстреляют какого-нибудь чмошника, а ты с новой ксивой будешь жить где-нибудь в Забайкалье, учить детей в школе. Женишься на пышногрудой колхознице, она нарожает тебе кучу детишек. И помрёшь своей смертью, когда Богу будет угодно.

Константинов сидел рядом с Червонцем, обхватив голову руками.

– Ладно, Юра, ты подумай над моими словами, через день я жду ответ. Надумаешь раньше, позовёшь меня. Всё. Спокойной ночи, – Червонец, поднялся, хлопнул Константинова по плечу, подошёл к двери и постучал.

Дверь открылась, и в камеру вошёл усатый старший лейтенант.

– Ты что так долго, я же просил не более десяти минут.

– Антон, заглохни. Сколько нужно, столько и разговаривал.

Они вышли из камеры, дверь со скрипом закрылась. Константинов остался один. Подошёл к умывальнику, напился воды. Походил по камере, обхватив голову руками. Затем лёг. Сильно заболела голова. Мысли носились в ней, как табун диких лошадей. «Что если внять совету Червонца и отдать им деньги, будь они прокляты? И попросить расстрелять его на другой день. И закончить всё одним махом. Но можно ли ему верить? Неизвестно. Деньги-то они возьмут, но будет ли ему от этого польза?» – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он вспомнил свой разговор в вагоне с Валерой Соловьёвым, которому доверил тайну денег. «Можно ли положиться на него? Парень вроде хороший, не обманет. Не должен. Отнесёт деньги Людмиле. В Бога верит. Но слаб он. Может забояться связываться с этим. Испугается, убежит. Другое дело Червонец. Понятно, сам он в лагере, но дружки его на свободе. Те ничего не побоятся, всё сделают. Убьют любого, кто им станет мешать. Но Людмиле ничего не достанется», – Константинов снова лёг на кровать. «А если попросить Червонца передать часть денег Людмиле? Он, наверное, пообещает, только ничего не сделает. Деньги ему самому очень нужны. А кто такой Константинов? Да никто. Вообще никто. Ну будут выводить на прогулку, приносить еду из офицерской столовой. Это всё не главное. Главное, чтобы они не привели его в барак к другим заключённым», – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он себе представить не может, как он будет там. Ведь он даже защитить себя никак не сможет. Это ужасно. Из глаз потекли слёзы, он их размазывал рукавом куртки. Затем остановился, огляделся. В его голове раздался какой-то звук, как будто порвалась гитарная струна. Он снова посмотрел на стены, все изрисованные и исписанные всякой похабщиной, и вспомнил. Он всё это уже видел. Боже. Ведь это с ним уже однажды было. Он также стоял посреди камеры с грязно-зелёными стенами, изрисованными и исписанными. Такая же солдатская кровать. И он, совсем ещё пацан, стоит посреди камеры и ревёт. Ревёт в голос от ужаса, от того, что его посадят, от того, что все его мечты рухнули в одночасье, что ему придётся теперь несколько лет сидеть в тюрьме. А ведь ещё вчера всё было великолепно. Предстояла вечеринка в доме одноклассника Макса, родители которого уехали на курорт. На вечере будут все, а самое главное, Наташа. Он ей подарит цветы – всё-таки праздник. Восьмое марта. Потом выпускные экзамены и поездка с отцом в Москву. А сейчас он стоял и ревел. Голова раскалывалась от выпитого вчера.

***

Константинов подошёл к кровати и лёг. Это всё уже было с ним. Он всё вспомнил. Он вспомнил то, что давно забыл, очень старательно забыл. Сколько же лет прошло? Наверное, двадцать. Напрягся, посчитал. Точно, двадцать три года назад.

3.2. НАТАША

Юрка Константинов и его лучший друг Лёнька Петров жили в одном доме, в одном подъезде, только на разных этажах. Юрка жил на четвёртом, а Лёнька на третьем. Наташка жила в доме напротив. Учились в одном классе. Лёнька с Наташей с первого класса, Юрка присоединился к ним в четвёртом. До этого времени он с родителями жил в другом городе. Его отец был военным, и они часто переезжали с места на место. Но теперь, как он уверял, Юра закончит школу здесь. С Лёней дружили они с четвёртого класса. Наташа в их компанию попала класса с восьмого. К этому времени она расцвела и стала одной из самых красивых девчонок их класса. Много парней хотели с ней дружить, но получилось так, что дружить она начала с Юрой и Лёней. Они вместе шли в школу и возвращались домой. Гуляли тоже всегда вместе, благо жили в одном дворе. Юра был в неё влюблён и влюблён серьёзно, так он считал. До бессонных ночей и попыток написать посвящённое ей стихотворение. Попыток было много, но стихотворение так и не получилось. Он чувствовал, что его лучший друг тоже был неравнодушен к Наташе. Между ними возникало соперничество за право нести её портфель, за право подать ей в гардеробе пальто. Соперничество иногда переходило даже в мелкую потасовку, но поскольку оба были в одной весовой категории и оба были далеки от спорта, потасовки ничем не заканчивались. Наташа была одинаково приветлива с обоими, никого не выделяя.

Сегодня предстояла небольшая вечеринка у парня из их класса. У Максима родители уехали на курорт и весь небольшой дом был полностью в его распоряжении. Повод был железный. Во-первых, Восьмое марта. Весна ещё хоть и не началась, но дыхание её чувствовалось во всём. Во-вторых, это был десятый класс. Пройдёт еще несколько месяцев и не станет 10«В». Юра планирует поехать в Москву, поступать в Бауманку. Лёнька хочет пойти в офицерское училище, а Наташа так и не раскрыла своего секрета, кем же она хочет быть. Также было не понятно, кому Наташа отдаёт своё предпочтение. Юра решил сегодня на вечеринке обязательно это выяснить. Как он будет выяснять, ему было непонятно. Сначала он признается ей в любви, а дальше будет видно.

Тщательно причесавшись и надев новую болоньевую куртку, Юра взял букетик цветов, который заранее купил и хотел уже выходить, но подумал и завернул цветы в газету. Спустился за Лёнькой, который тоже вышел с бумажным пакетом. Оба смутились и молча пошли к дому, где их уже ждала Наташа. Не доходя до неё метров десять, Лёнька ловко развернул свой пакет и вынул из него букетик гвоздик. Галантно подал их Наташе, та в ответ поцеловала его в щёку. Юра весь зарделся, тоже развернул свою газету и достал такой же букетик гвоздик. Сунул его в руку Наташе, та засмеялась и тоже поцеловала его в щёку. «Спасибо мальчики. Очень приятно. Я сейчас отнесу цветы домой», – она быстренько побежала к своему подъезду. «Ну конечно, не тащиться же ей с цветами на вечеринку», – сказал Лёнька.

Вернувшись, Наташа взяла обоих под руки, и они пошли к Максу. Идти было не далеко. Максим жил в частном секторе, в трёх кварталах от домов, где жили друзья. В воздухе чувствовалась весна. Снега на тротуарах уже не было. Он оставался лежать серыми кучами только под стенами домов. Настроение у Юры было не очень. «Ну зачем Лёнька выпендрился и купил такие же цветы, как и у него?» – со злостью подумал Юра. И ещё он всё сочинял в уме слова признания в любви. Ничего не выходило.

Они быстренько дошли до Максимова дома. Почти все одноклассники, которые собирались прийти и которые сдали деньги, были уже там. На деньги, которые они собрали два дня назад, Макс купил несколько бутылок вина, бутылку коньяка и какой-то закуски. Главным блюдом была тушёная картошка с мясом, которую он приготовил в большом казане. Девчонки занялись сервировкой стола, а пацаны стояли во дворе и курили. Правда, курили не все. Юрка с Лёнькой не курили. Кто-то из ребят вынес бутылку портвейна, и все по очереди выпили её из горлышка. Настроение у Юры наладилось. Делились своими планами на дальнейшую жизнь. Все собирались после экзаменов уезжать поступать в институты. Кто в Москву, кто куда. Когда Лёня сказал, что планирует в военное училище, все загалдели и начали засыпать его вопросами. Но Лёня и сам не знал кем он хочет стать. Пошумев, сошлись на том, что лучше всего идти или в артиллерийское, или в танковое.

Вскоре на улицу вышел Макс и позвал всех в дом. Расселись в гостиной за два стола, которые были сдвинуты. Наташа оказалась между Лёнькой и Юркой. Девчонки пили вино, ребята разлили коньяк. Юра до этого никогда не пил крепких напитков. Коньяк ему не понравился, он ударил в голову, и она закружилась. Выпив и закусив, все вышли на веранду, где поставили магнитофон и начали танцевать. Пока играла быстрая музыка, всё было понятно. Танцевали все вместе. Но когда начинался медленный танец и Юра, собравшись с духом, хотел пригласить Наташу, чтобы объясниться ей в любви, ничего не получалось. То его опережал Лёнька, то кто-нибудь из одноклассников. Когда все взмокли от танцев, вышли на улицу перекурить. На свежем воздухе было очень хорошо. Вечер был не морозный, чувствовалось, что скоро наступит настоящая весна. Голова у Юры перестала кружиться, и тошнота прошла. Ребята стали в один кружок, девочки – в другой. Вынесли ещё бутылку вина и выпили её из горлышка. Девчонки, увидев это, зашумели: «А нам, мы тоже хотим ещё вина». Но как оказалось, всё спиртное закончилось. Кто-то предложил скинуться ещё и сходить в ближайший магазин. Юра вытащил из кармана три рубля, которые дал ему отец. Все ребята тоже начали доставать деньги и отдавать их Юре. Собралось рублей десять. С девчонок решили не брать, всё-таки Восьмое марта. Юра спросил у Макса, где магазин. Тот ответил и добавил, что магазин уже закрыт.

– Ерунда, у сторожа купим, – весело ответил Юра, – Лёнька, пошли со мной.

– Знаешь, что-то не хочется, да и может быть, уже хватит? – ответил тот.

– Да ты что, кончай, девочки выпить хотят.

– Ну и сходи один.

– Да как-то одному не того, – ответил Юра, – ты мне друг или не друг?

– Ну ладно, пошли.

Вдвоём с Юрой они вышли за калитку. Пошли по улице, так как тротуаров на ней не было. Было совершенно темно, лишь изредка горели фонари. Где магазин, они не знали, так как в этих местах раньше не бывали. Шли туда, куда махнул рукой Макс. В домах горел свет, и было слышно, что практически везде справляли праздник. Вскоре они дошли до небольшой площади, где был магазин. Светилась вывеска, и был свет на витрине. Они подошли к двери, её по диагонали перекрывала железная перекладина, один конец которой был закреплён болтом к стене, в другой, с прорезью, был вставлен большой амбарный замок. Юра зачем-то постучал в дверь – тишина. Они обошли магазин вокруг. Нигде никого не видно.

– Где же сторож? – тихо проговорил Юра.

– Не видать, наверное, где-то празднует, – так же тихо ответил Лёня. – Что будем делать? Возвращаться без вина некрасиво, как думаешь?

Юра снова подошёл к двери. Подёргал замок, закрыт крепко, не пошевелить. Взял за другой конец полосы и тоже дёрнул. Вскрикнул от неожиданности.

– Что такое? – спросил подошедший Лёня.

– Гляди, он вытягивается, – дрожащим голосом ответил Юра и потянул за болт посильнее.

Точно, болт хоть и с трудом, но вытягивался из стены. Ещё усилие, и он полностью вылез, насыпав на брюки мусор. Юра отодвинул перекладину в сторону и дёрнул за дверь. Она открылась. Резко зазвонил звонок. Юра с Лёнькой стремглав перебежали через улицу и затаились в кустах у забора. Звонок продолжал громко звенеть. Ничего не происходило. Подождав с минуту и видя, что нигде никого нет, они быстренько перебежали улицу и заглянули внутрь магазина. Лёня зашёл за прилавок и выдвинул оттуда ящик коньяка. Не сговариваясь, они схватили его и быстро побежали по улице. Через сотню метров, когда магазина уже не было видно, услышали крик: «Стойте, стойте!» Раздался свисток. Ребята соскочили с дороги и прижались к забору за куст сирени. Притаились. Вскоре увидели, как по улице пробежал мужик, наверное, сторож, неподалёку от них он остановился, тихо огляделся и пошёл назад. Они так же тихонько, не выходя на дорогу, вдоль заборов пошли с ящиком вперёд. Вскоре дошли до дома Максима. Во дворе никого не было. Поставив ящик на веранде и взяв две бутылки, вошли в дом. Все сидели и пили чай с конфетами.