Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

Постепенно мысли о доме утихли, и чем ближе Юра подъезжал к своей станции, тем сильнее его охватывали новые чувства. Это встреча с Ниной и со старыми друзьями, с которыми не виделся полгода. Срочные дела, которые нужно будет решить. Постепенно мысли о Нине вытеснили все прочие. Ему было хорошо и уютно с ней. Сблизились они где-то через год, когда после своей первой командировки совместно с Людмилой он стал ездить один. Людмила больше на полигоне не была ни разу. Нина как-то незаметно вошла в его жизнь. Она взяла на себя обязанность следить за тем, как он питается, как одевается, чем занимается в свободное время. Произошло это как-то естественно, словно так и должно было быть. И что самое интересное, это было принято всем их небольшим коллективом «346-го» помещения. Они везде были вместе: вместе ходили на обед, вместе ходили в магазин, а позднее стали вместе ходить на работу и с работы. Это началось после того, как Юре предложили переселиться в новую гостиницу «Россия», которую закончили строить. Ему дали постоянный номер для проживания. Он был значительно больше, чем тот, который он занимал в «Факеле». Но самое главное, в нём был установлен кондиционер. Его переселением само собой руководила Нина. И после того, как все вещи были перенесены, расставлены и разложены по своим местам, они отпраздновали новоселье. Нина приготовила мясо в духовке, которая стояла на кухне в гостинице, Юра открыл бутылку коньяку. После ужина она осталась в его номере. Это было естественным завершением вечера, по-другому быть не могло. На другой день они зашли в гостиницу, где жила Нина, она собрала свои вещи в спортивную сумку, и Юра принёс её в свой номер. Ему было хорошо с ней. Нина была хорошей хозяйкой. Несмотря на то, что она пропадала на объекте не меньше Юры, в комнате был идеальный порядок и каждый раз его ждал вкусный ужин. Когда Нина всё успевала, ему было не понятно. Да он особенно над этим и не задумывался. О Людмиле и маленьком Ванюше он вспоминал редко. Когда писал домой письмо и когда получал ответ. Что будет дальше, Юра не знал. Закончится командировка, и он должен будет вернуться в Москву, к своей семье. А Нина останется на полигоне? А если ей тоже нужно будет приехать в Москву? Она будет жить в своей квартире, а он в своей? Как-то всё неправильно. Однажды Нина завела разговор на эту тему.

– Юрочка, а скажи мне, кто я для тебя? – вдруг спросила Нина, когда они лежали на кровати и смотрели телевизор, – любовница, сожительница, просто подруга, с которой ты спишь. Кто я?

Юра приподнялся и сел на кровать.

– Ниночка, а к чему этот странный вопрос? Ты моя любимая женщина, с которой мне очень хорошо.

– Значит, я просто женщина, с которой ты спишь? Понятно. А Людмила?

– Милая, ты прекрасно знаешь о наших отношениях с Людмилой.

– Значит, я любимая нежена, а Людмила нелюбимая жена? Как-то это очень сложно. Ты, как математик, прекрасно знаешь, что сложные конструкции неустойчивы, недолговечны. Тебе, мне кажется, пора определиться с собой. Кто есть кто.

– Конечно. Я определился, ты, надеюсь, это поняла. Остались только формальности.

– Вот эти формальности меня и беспокоят. Кто нас мало знает, считают меня твоей женой. А мне это неприятно. Кто-то считает меня змеёй, которая влезла в кровать к женатому мужику. Мне это тоже неприятно. Некоторые считают меня просто шлюхой. Мне и это неприятно. Я не хочу быть, как раньше говорили, фронтовой женой. Или я у тебя полигонная жена? Командировочная жена? Я уже давно не девочка, и мне хотелось бы определённости.

– Родная моя, будет определённость, я тебе обещаю, – он повернулся к Нине прижался к ней и начал её целовать.

И вот сейчас, подъезжая к станции, он понял, что так ничего и не предпринял. Разговор с Людмилой не состоялся. Не мог он начать его, когда на руки забрался Ваня, когда в манеже сопит Кирюша. Отношения с Людмилой стали совсем напряжённые. Ещё этот последний разговор перед отъездом вместе с её мамой. На душе было неспокойно. Поезд замедлял свой ход и вскоре остановился. Юра с чемоданчиком вышел на перрон. Несмотря на то, что уже наступил вечер, было достаточно светло. Он огляделся, Нины нигде не видно, хотя она часто приезжала встречать его. За последние полгода, что он не был на полигоне, с Ниной разговаривал всего два раза по телефону. И то по служебным делам. Как-то неспокойно на душе. Вышел на привокзальную площадь. Увидел машину, которую за ним прислал Астафьев.

Подходя к своему номеру в гостинице, сжал в кармане ключ от двери. Вдруг Нины нет на полигоне, уехала, а он ничего не знает. Но дверь оказалась открытой. За столом сидела Нина и смотрела телевизор. На столе стояли тарелки и бутылка коньяку. Она поднялась, подошла к нему и поцеловала его в щёку. Как-то было все не так, он это сразу почувствовал.

– Как доехал, всё нормально? Ты в душ или сначала поужинаешь?

Константинов молча прошёл и сел за стол.

– Давай сначала поужинаем, – ответил он, понимая, что предстоит очень непростой разговор.

Нина положила в тарелку кусок жареной курицы с рисом, затем налила в большие бокалы коньяк.

– Поздравляю! – громко сказала она и не чокаясь выпила свой до дна.

– С чем, Ниночка? – спросил тихим голосом Константинов, не поднимая своего бокала. Он понял, о чём пойдёт разговор, и по спине потекла струйка холодного пота.

– Ну как же? С рождением сына, естественно. Как назвали?

– Кирилл, – ответил Константинов и глупо улыбнулся. – Понимаешь, так получилось.

– Ты, Юра, знаешь, я не маленькая и понимаю, как получается, когда рождаются дети, – Нина налила себе ещё коньяка и залпом выпила, – ты, дорогой, поехал в Москву, чтобы развестись с женой, а вместо этого заделал ещё одного ребёнка?

Юра опустил голову, глядя в свою тарелку. Ему нечего было ответить. Нина тоже молчала и глядела на него. Он это чувствовал.

– Ниночка, прости меня, правда, не было никакой возможности поговорить с Людмилой. Дети, тёща, – каким-то дрожащим голосом начал Константинов.

– Да, бедный Юрочка. И дети, и тёща ложились с вами в кровать, слова сказать не давали.

– Нина, зачем ты так? Мы давно не спим вместе.

– Несчастный. Приехал к своей любимой, чтобы утешила, приласкала?

– Нина. Не надо. Это всё очень сложно. Я не мог. Несколько раз начинал заводить разговор о разводе, но не получалось. То одно, то другое.

– Юра, не нужно оправдываться. Скажи, что просто струсил.

– Да, струсил. Не смог ей сказать, когда привёз её из роддома, когда у неё столько хлопот с ребёнком. Не мог я её бросить. У меня тоже понятие о совести есть, – громко ответил Константинов.

– Да? Конечно, Юра, – Нина налила себе ещё коньяку, залпом выпила и встала из-за стола, – знаешь, Юра, ты не трус. Ты просто предатель. Ты предал Людмилу, ты предал меня, ты предал своих детей. Я не знаю, кого ты ещё предал. Но ты предатель.

Нина резко развернулась и вышла из комнаты. А Юра остался сидеть за столом.

***

«Предатель, предатель, предатель!» – колокольным набатом звучит в голове голос Нины. В такт стуку колёс. Опершись локтями о металлический стол, он пытается закрыть уши руками, но голос не уходит. Его охватывает озноб. Он ложится на жесткую полку. Сворачивается калачиком. Его трясёт, так что зуб на зуб не попадает. Постепенно голос Нины уходит, растворяется. Его заменяет другой голос. Голос бабушки: «К высшей мере. К высшей мере. К высшей мере». В такт со стуком колёс. Голос бабушки его убаюкивает, и он проваливается в небытие.

Вернул его к жизни стук резиновой дубинки по решётке. «Приготовиться к приёму пищи», – раздался резкий голос. Константинов с трудом приподнялся, взял котелок и протянул его между железных прутьев решётки. Солдат налил ему в котелок кипятка. Константинов, обжигаясь, начал пить. Зубы стучали по краям котелка. Но он быстро выпил всю воду. Стало легче. Он заглянул в коридор через решётку. Солдат стоял у другого купе и разливал кипяток в протянутые котелки. «Можно мне ещё кипятка, пожалуйста», – громко крикнул он. Из соседнего купе раздались голоса: «Предателям не давать! Гнида! Родину продал!» «Прекратить базар!» – громко крикнул капитан. Он шёл по коридору и сильно стукнул дубинкой по решётке, затем взял котелок из руки Константинова, налил в него из титана и подал назад.

– Спасибо, большое спасибо, – проговорил он.

– Сиди и не высовывайся. И голос не подавай, – тихо ответил капитан и стукнул дубинкой по его решётке.

«Нина, Ниночка. Почему я ни разу не вспомнил о тебе?», – думал Константинов. Её ни разу не вызывали на допрос, она не была на суде. Словно её и не было никогда в его жизни. Это хорошо. Возможно, она не знает всего, что произошло с ним? Хотя вряд ли. Слухи быстро расползаются. Правда, он не знает, где она теперь, чем занимается.

***

Юра хорошо помнил тот вечер, когда Нина ушла из его комнаты. Он выпил две рюмки коньяку. Походил по комнате. Вышел на улицу. Было темно, но народу было много. Весна – замечательное время для прогулок. Знакомых никого не встретил, да и не хотелось ни с кем встречаться. Нины нигде видно не было. Юра вернулся в свой номер. Выпил ещё рюмку и съел курицу. Не раздеваясь и не расправляя кровати, лёг. Мыслей никаких не было. Всё что говорила Нина, было правдой.

Она вернулась поздно. «Что ты лёг как попало? Встань, расправлю». Нина разобрала кровать, разделась и молча легла. Отвернулась к стенке. Юра постоял-постоял разделся и тоже лёг.

– Константинов, если я вернулась, это ничего не значит. Просто мне некуда идти, да и тебе, как я понимаю, тоже.

– Я могу снять другую комнату, если ты не хочешь жить со мной.

– Давай, устрой представление для всего полигона, – повернувшись к нему, ответила Нина, – завтра об этом будут все знать. Единственное, о чём будут судачить, так это кто кого бросил.

– Ниночка, я виноват. Да, я трус, я предатель, но поверь, я ничего не могу сделать. Я не могу в такой ситуации оставить Люду с двумя детьми и уйти.

– А уезжать в командировки, оставляя её одну, ты можешь?

– Это совсем другое.

– Ладно, Юра, давай спать. Мне не привыкать к предательству. Переживу и это.

***

Константинов лежал на своей полке. Из глаз катились слёзы. Он время от времени вытирал их рукавом куртки. «Сколько же лет прошло, – подумал Константинов и посчитал, – кажется, восемь».

***

Постепенно всё наладилось. Жили они на полигоне как муж и жена. И только через три года он развелся с Людой. Спокойно, без скандала и взаимных претензий. На алименты она не подавала, Юра регулярно сам заносил ей деньги.

С Ниной он расписываться не торопился, что-то останавливало его. Словно чувствовал, что как-то всё ненадёжно. Нина уехала с полигона и стала жить в своей однокомнатной квартире. Юра, возвращаясь из командировки, жил у неё. Она уволилась из института и работала в проектном отделе какого-то завода. Детей она не хотела и это было странно. Московская жизнь завертела ими так, что некогда было вспомнить о своих детях, хотя при разводе он собирался с ними регулярно видеться. Нина, видимо, истосковавшись по светской жизни на полигоне, пыталась наверстать упущенное. Каждый вечер то они в гостях, то у них гости. Вечеринки, рестораны, ночные клубы, о которых Константинов даже не знал. Нина время от времени напоминала ему о необходимости узаконить их отношения, но затем забывала об этом в круговороте жизни. В Москве она сильно похорошела. Стильная одежда и особенно вызывающая короткая стрижка делали её заметной в любой компании. У неё появилось множество поклонников, что, конечно, не нравилось Юре. Все попытки поговорить с ней ни к чему не приводили. Она, как правило, закрывала ему рот своим поцелуем. Так что разгульная жизнь продолжалась. Юре это стало надоедать, и он постоянно искал повода почаще уезжать на полигон. Нина тоже заметно охладела к нему. И вот однажды, вернувшись домой, он обнаружил, что его ключ не подходит к замку. А в двери торчала записка о том, что она уехала со своим другом и будет не скоро. «Прости, не ищи меня и не обижайся. Прощай», – заканчивалась она.

Константинов снял недорогой номер в гостинице. Идти и просить общежитие было выше его моральных сил. В институте достаточно отрицательно отнеслись к его разводу с Людмилой, которую все хорошо знали. Не поощряли и совместную жизнь с Ниной. Состоялось несколько тяжёлых разговоров в парткоме института. Прозвучало даже предложение об исключении его из партии, а это означало автоматическое лишение его допуска к секретным работам. И, если бы не его позиция ведущего специалиста по системе, у него могли бы начаться проблемы с работой. Через несколько дней он позвонил Людмиле и рассказал о своём расставании с Ниной. «Хорошо, я перееду к маме. Она одна в трёх комнатах, а твоё жильё освобожу», – ответила Людмила. Через неделю он вернулся в свою пустую квартиру. Видеться со своими детьми он не хотел, так как ему было очень стыдно. Что он им скажет в своё оправдание? Возможно, пройдёт время и тогда он сможет всё объяснить. Но это время так и не пришло.

2.5. СОЛОВЬЁВ

Константинов лежал на жёсткой полке и смотрел в потолок. Был вечер, начинало темнеть. Это он видел по кусочку неба, что было за приспущенным окном. Не спалось. Он захотел посмотреть на фотографию своих мальчиков, которая у него была спрятана под стелькой ботинка, но не мог этого сделать, так как боялся, что конвоир заметит и заберёт её. «Какая же я сволочь, – твердил себе Константинов, – я предал Люду, предал своих сыновей. Предал своих друзей. Нет мне прощения. Скорее бы конец». Громкий разговор солдат в коридоре отвлёк его от размышлений. О чём они спорили Константинов разобрать не мог. Только понимал, что один солдат, наверное, старослужащий, что-то заставлял сделать другого. Другой был Соловьёв, которого он сразу узнал.

– Соловей, утром разгрузимся, мы с тобой ещё поговорим. Ох и пожалеешь ты об этом.

– Ну это ещё посмотрим, кто пожалеет.

– Что за базар здесь развели, – послышался голос капитана, – кто дежурит, Соловьёв? Вот и пусть дежурит, а ты марш в купе. Нечего в коридоре болтаться.

– Есть, – ответил солдат, развернулся и на ходу резко ударил Соловьёва кулаком в живот. Тот коротко вскрикнул.

Солдат зашёл в купе и закрыл дверь.

– Соловьёв, что завтра приезжаем? – тихо спросил Константинов.

– Да, – тихо сопя ответил Соловьёв, – прекратить разговоры, не положено.

Константинов сел на полку и придвинулся к решётке. До сидящего солдата было около метра. Оба молчали. Первый заговорил Соловьёв.

– Так тебя, что, точно приговорили к расстрелу? – тихо спросил Соловьёв.

– Точно, – выдохнул Константинов.

– Так ты правда шпион?

– Выходит, что так.

Снова замолчали. Соловьёв закурил и предложил Константинову.

– Не курю, – отозвался тот.

– Тебе, наверное, очень страшно?

– Уже нет, привык к этой мысли. А сначала было страшно.

– Так зачем же ты это делал?

– Знаешь, Соловьёв, так просто не расскажешь.

– Наверное, из-за денег? – спросил Соловьёв.

– Из-за денег тоже, – ответил Константинов и задумался.

Деньги. Он уже перестал о них вспоминать. А ведь они лежали в банке, закопанной возле домика на даче. Их не нашли. Все его попытки передать кому-либо ни к чему не привели. А деньги большие. Как бы они пригодились Ивану и Кирюше. Им жизнь свою нужно будет устраивать. «Интересно, сколько они могут пролежать в земле в банке? – зачем-то подумал Константинов. – Наверное, очень долго. Банка закрыта крепко, влага не попадёт. Будут там лежать, пока кто-нибудь не раскопает. Дачу, наверное, отдадут какому-нибудь очереднику в институте. Начнёт он наводить порядок в доме и за домом. Возможно, вздумает разобрать мусор между домом и забором. Но вряд ли начнёт перекапывать землю за ним. Значит, банка так и останется в земле. Это если он захочет убрать мусор и сделать на этом месте грядку или начнёт перестраивать дом, вот тогда и найдётся его банка с деньгами. А там тридцать тысяч. Отнесёт, сдаст в милицию? Это вряд ли. Оставит себе и начнёт потихоньку тратить. Надолго хватит. Он ведь наверняка будет знать, что эта дачка принадлежала ему, Константинову, которого расстреляли за шпионаж. Так что бояться, что объявится хозяин деньгам, не будет. А может, предложить их Соловьёву? Парень вроде хороший».

Константинов придвинулся ещё ближе к решётке.

– Соловьёв, а ты сегодня ночью ещё будешь дежурить? – тихо спросил Константинов.

– А тебе-то что? – также тихо ответил солдат.

– Поговорить охота.

– Разговаривать нельзя, запрещено.

– Так ночь же будет, никто не услышит. Ты как заступишь, так толкни меня. Поговорим. Мне тебе нужно кое-что рассказать.

– Это чтобы меня под трибунал подвести?

– Да ты что, Соловьёв? Так, о жизни поговорим.

– Ладно, посмотрю, – Соловьёв встал и не спеша пошёл вдоль вагона.

Константинов так и не заснул. Он слышал, как время от времени конвоир проходил по вагону, затем вновь усаживался на свой стул. Затем услышал, что из купе вышел новый конвоир. Тоже прошёлся по вагону, затем остановился около его решётки.

– Спишь, что ли? – тихо прошептал Соловьёв.

– Нет, не сплю, – также тихо ответил Константинов. Он прижался вплотную к решётке, так что его щёки упёрлись в металлические прутья.

– Говори, чего хотел?

– Соловьёв, как тебя зовут?

– Валера.

– У тебя семья есть?

– Ну а как же. Папа и мама, ещё сестрёнка. Она в школу ходит.

– А живёте где?

– В Подмосковье. Дом ещё дед моего отца строил.

– Валера, а когда домой отпустят?

– Домой мне ещё нескоро. Только полгода прослужил. Но отпуск ротный обещал осенью дать.

– Валера, это хорошо. У тебя есть листок бумаги, мне тебе нужно что-то записать?

– Письмо, что ли? Это запрещено. Если узнают, что я письмо от заключённого взял, то не только отпуска лишусь, но и под трибунал могу попасть.

– Да нет, Валера, не письмо. Записку для тебя.

– Зачем мне записка от тебя?

– Валера, слушай внимательно. Когда меня арестовали, остались спрятанные деньги. Их не нашли. Валера, много денег, очень много.

– Ну ни фига себе. Ты что, хочешь их мне отдать? – чуть громче, чем нужно, проговорил Валера.

– Тише, Валера, тише. Никто о них не знает, и никто не должен ничего знать.

– Ну это понятно, – еле слышным шёпотом ответил он.

– Дай листок бумаги и ручку, я запишу адрес, где они спрятаны. Только ты должен мне пообещать, даже поклясться, что половину денег отвезёшь в Москву моей бывшей жене. У неё двое моих сыновей.

– А сколько-то там денег?

– Не переживай, всем хватит. Тридцать тысяч. Пятнадцать оставишь себе.

– Вот это да! Я смогу дом новый построить, а то наш давно на ладан дышит.

Валера расстегнул пуговицу на гимнастёрке и достал из внутреннего кармана сложенную вдвое тетрадку и ручку. Константинов взял их и тихо подошёл к столу. Аккуратно, стараясь не издавать никаких звуков, он развернул тетрадку. Все странички были записаны какими-то адресами и телефонами. Полистал, нашёл чистую и аккуратно записал адрес, начертил схему участка, обозначив крестиком место, где закопана банка. Затем записал московский адрес Людмилы. Также тихонько подошёл снова к решётке и протянул тетрадку Валере.

– Это адрес и место, где закопаны деньги. Приедешь туда, только не в выходные. Там по выходным много народу. Найдёшь мою дачу. Она, конечно, уже не моя, но это не важно. Сразу не заходи, пройдись туда-сюда. Убедишься, что тебя никто не заметил, нигде нет никого. Откроешь калитку. Там крючок с внутренней стороны. Руку просунешь между штакетин. Зайдешь и снова закроешь. Пройдёшь за дом, там тебя уже никто не увидит. Аккуратно раскопаешь. Под доской будет лежать трёхлитровая банка. В ней деньги. Положишь в какую-нибудь сумку и быстренько домой. Дома откроешь. Смотри, чтобы никто не заметил. Отсчитаешь пятнадцать тысяч, завернёшь во что-нибудь и отвезёшь в Москву. Там ничего объяснять не нужно. Позвонишь. Выйдет Людмила, обязательно убедись, что это она. Сунешь ей пакет в руки и сразу уйдёшь. Всё запомнил? – спросил Константинов и посмотрел на Соловьева.

– Да, – ответил тот и дрожащими руками спрятал тетрадку снова во внутренний карман.

– Только смотри, не вздумай обмануть. А то я к тебе мёртвый приду за деньгами.

– Да Вы что, как можно? Всё сделаю, как сказали, – голос у Соловьёва дрожал.

– Всё, Валера, иди, – Константинов устало откинулся на спинку полки.

Соловьёв пошел по вагону, затем так же не спеша вновь подошёл к Константинову.

– А когда Вас, того, убьют, то есть расстреляют? – тихо спросил он.

– Это одному Богу известно. Может, завтра, может, через неделю, может, через месяц, – со вздохом ответил Константинов.

Соловьёв встал, перекрестился и сел на своё место у окна. Достал сигарету и закурил. Константинов лёг на полку и вытянулся так, что затрещали кости. Ему стало легче. «Одним незавершённым делом меньше», – подумал он, засыпая.

Разбудил его громкий топот сапог и крик: «Приготовиться к выгрузке! Вещи не забывать!» Возле его решётки стоял Соловьёв и капитан.

– Соловьёв, КГБэшного последним, по моей команде. Понял? – сказал капитан.

– Так точно, товарищ капитан.

Константинов услышал, как загремели решётки в купе и заключённых по одному выводили конвоиры. За окном слышался гул голосов и лай собак. Его не выводили. Постепенно гул голосов смолк. Слышны были звуки заводимых моторов. Через некоторое время к его решётки подошёл Соловьёв и ещё один конвоир. Соловьёв отомкнул её и взял Константинова под руку. Повёл через пустой вагон к выходу. Второй конвоир шёл следом. Константинов тихо, так, чтобы слышал только Соловьёв, сказал: «Валера, не забудь про обещание». «Не забуду, я в Бога верую», – так же тихо ответил ему тот. На площади уже никого не было. Пять или шесть машин с железными будками выстроились на дороге, выходящей с площади. У вагона стоял капитан, рядом с ним полковник и Червонец. Константинов спустился по ступенькам из вагона. На земле его подхватили под руки двое других конвоиров и заставили сесть на корточки.

– Константинов! – громко выкрикнул капитан.

– Громко фамилия, имя, отчество, статья и срок! – прокричал полковник.

– Константинов Юрий Иванович, шестьдесят четвёртая, высшая мера, – также громко ответил Константинов.

Капитан подал полковнику портфель и бумагу, тот в ней расписался и вернул капитану.

– Товарищ полковник, куда его? – спросил старший лейтенант, подойдя к полковнику.

– Ждите, сейчас приедет ещё одна машина, я вызвал.

– Есть, – козырнул старший лейтенант и отошёл в сторону.

– Ну что, Витёк, – громко сказал Червонец, – кончилась твоя власть? Теперь здесь власть Тимофеевича, прощай покуда, будь здоров.

– И тебе не хворать, – ответил капитан и пошёл к вагону, затем остановился и добавил: – Червонец, тебе не надоело на халяву кататься?

Не дожидаясь ответа, капитан поднялся в вагон, следом за ним два конвоира и захлопнули дверь. Константинов сидел на корточках посреди большой площади, около него стояли два конвоира с автоматами. Полковник и Червонец направились в сторону, где стоял Уазик, но в машину садиться не стали, а отошли в сторону и о чём-то говорили. Колонна машин стояла, заглушив моторы. Собак загнали в грузовик и они, выглядывая через борта, негромко полаивали. Возле одной из машин солдаты собрались в кружок и курили. Ноги Константинова от неудобного сидения на корточках затекли и ему очень хотелось выпрямить их. Он попытался приподняться, но его толкнул конвоир автоматом в бок: «Сидеть, на корточки». На окрик обернулся полковник.

– Старлей, пусть сядет, отведи к камням, – громко сказал полковник.

– За мной, – сказал старший лейтенант и пошёл к куче камней, которые были навалены на краю площадки.

Старший лейтенант был уже не молод, голова седая, высокий, крепкий, с усами. Подойдя к камням, он кивнул головой, мол, садись. Константинов выбрал камень покрупнее и сел. Рядом сел один из конвоиров, другой остался стоять. Старший лейтенант тоже выбрал камень и сел. Теперь было слышно, о чём разговаривали полковник с Червонцем.

– Тимофеевич, долго будем ждать, пора уже на хату? – спросил Червонец.

– Скоро машина приедет.

– Так может, оформишь этого при попытке к бегству, да поедем? – сказал Червонец и засмеялся. У Константинова пот потёк по спине и задрожали ноги.

– Ты, Олег, совсем на воле нюх потерял, вагон ещё не отогнали, а там Витёк за нами наблюдает.

– Да, это точно. Да и мне с ним побазарить нужно.

– Что значит, побазарить? Он будет в спец блоке сидеть. Никто с ним разговаривать не будет.

– Это точно, Тимофеевич, никто, кроме меня.

– А что за дело?

– Да сдаётся мне, что он не все деньги сдал следователю. Ещё есть схрон.

– С чего ты это взял?

– Сорока на хвосте принесла.

Они замолчали, закурили. Константинов, успокоившись, стал разглядывать полковника и Червонца. Полковник был уже в возрасте, большой, упитанный. Голова начисто выбрита. Выглядел очень солидно. Червонец же, напротив, был невысок, суховат и жилист. Чувствовалась в нём сила. И не только физическая, была ещё сила воли. Это было понятно сразу, его слово – закон.