скачать книгу бесплатно
каплей влаги.
Подснежник сорви,
закуси его нежную зелень
да смотри на восток, там, где снег,
будто егерем, мартом подстрелен
и где вьюга закончила бег —
берег сна, нескончаемый берег
не дождавшихся жён и невест.
А на стыке Европ и Америк
люпус люпуса всё-таки съест.
Так в подранков впиваются волки
и по насту, просевшему стон.
Лишь на замки хрустальных осколки
капли сна, словно слёзы с икон.
«По острогрудым ветхим крышам…»
По острогрудым ветхим крышам
плывут Москвы печальной запахи.
Не дай вам Бог остаться лишним
на многолюдном вечном празднике.
И не понять, и не услышать
стихи, оброненные мальчиком.
И только запахи по крышам
да кот, свернувшийся калачиком.
И вековечный зов:
любимый!..
И крик безмолвия:
любимая!..
Проходит день невозвратимый,
проходит жизнь невозвратимая.
По стенам пляшет лунный зайчик,
реальность, связывая с небылью.
Но слышу снова:
был ли мальчик?
быть может, мальчика и не было?
«Кружится зима снежная…»
Кружится зима снежная.
Неженка моя нежная,
ты ответь-скажи, где ж они
ласковые дни в пламени
взгляда твоего нежного
и совсем чуть-чуть грешного?
Обожать тебя, неженка,
и в твоих руках нежиться —
это ли не суть, главное
в суетной мирской гавани?
Только ты скажи, нежная,
можно я тебя бережно
пронесу сквозь вьюг множество
на руках своих.
Можно ли?
«На небе месяц, словно шрам…»
На небе месяц, словно шрам,
тоскливый вой собак.
Кто разбросал по лунным снам
поэтов и бродяг?
Кто руки тянет через ночь
к звезде, которой нет
на небосклоне. И невмочь,
сливаясь с эхом лет,
мне ждать и верить, что заря —
знамение небес.
И стать листком календаря
в ночь сказок и чудес.
Не знать с кончиной декабря,
что новый век грядёт,
что вьюга лист календаря
случайно оборвёт.
«По задворкам нахальная вьюга…»
По задворкам нахальная вьюга
продолжает собакой шнырять.
Люди ищут в потёмках друг друга
для того чтобы вновь потерять.
Не могу быть сложнее и проще,
не хочу воду в ступе толочь.
А по мартовской Марьиной Роще
за деревьями прячется ночь
не мрачна, не страшна – неоглядна.
Я по ней не блуждал никогда.
Ты – мой свет.
Ты – моя Ариадна.
Невечерняя в небе звезда.
Но в ночи водопадовы струи
могут вдребезги камень разбить.
Возврати мне мои поцелуи,
чтобы смог я тебя разлюбить.
СОН
– А что там, на улице: март или ночь?
– Не знаю, не пробовал. Может быть, вьюга?
И ветер шарахнулся прочь от испуга,
и жизнь, как собака, уносится прочь.
– Точь-в-точь полотно богомаза Петрарки…
– Да он же поэт. Ты о чем говоришь?..
Он в песнях своих воспевает Париж
и пишет роман без единой ремарки.
– Ремарк. Это тоже поэт или где?
– Ремарк – это нашей Чукотки столица,
тебе не мешало бы опохмелиться,
а то все твердишь об ударном труде.
И шастает женщина.
Женщина-львица.
По темной аллее, по горькой душе.
Ей фугу сложил футболист Беранже…
И в марше Шопена мне все это снится.
«Нет ничего необычного…»
Нет ничего необычного
в том, что печален свет,
в том, что пустым привычкам
в мире названья нет.
В том, что перечеркнуло
сетью слепых дождей
судорожные скулы
верящих в быт людей.
Верящих в невозможное
счастье житейских драм.
Как же, порою, сложно
люди приходят в храм.
Слушаю ночь тревожную,
верю прожитым дням.
Как же, порою, сложно
воцерковляться нам.
«Смейся…»
Смейся!
Смейся, ликуя, Эллада,
словно в дни олимпийского года.
Эта женщина – капелька яда
в кубке пенного пряного мёда.
За неё умирали фаланги
в бесконечной безудержной сече.
Жизнь, она не красива с изнанки,
будто роща олив после смерча.
Улыбнётся лукаво Адонис
и печально посмотрит Психея:
словно пену морскую в ладонях,
он её удержать не сумеет.
Смейся!
Смейся, ликуя, Эллада!
Не Гомера поймали на слове.
Александру на битву не надо,
Александра сразили в алькове.
АРМАГЕДДОН
На каменные клинописи лиц
светила лик, простреленный навылет,
глядит из-под слабеющих ресниц;
на сгустки и клубы белёсой пыли,
осевшей на деревья и на птиц;
на лица зданий и отживших клёнов,
и нет уже различий и границ
меж храмами Парижа и Поклонной.
Настало время:
ангел вострубил
и сделались смятения и смуты,
и скоро, скоро грозный Гавриил
сочтёт твои последние минуты.
Настало время:
всё вернулось вспять!
Всё умирающее или неживое.
И никого на помощь не позвать,
и грудь земли под пыльною травою.
Восстала рвать.
Пред ней – другая рать.
Они сошлись, разя, в последней битве.
И солнце не спешило догорать,
и люди становились на молитву.
Всё это было.
Было?
Но когда?
Я помню крики боли и страданья.
И догорала Божия Звезда,
и ни следа,
и ни воспоминанья…
Всё это было или будет впредь:
земли сырой оплавленные комья…
Всё умерло.
И только умереть
не смог один, который это помнил.
«А можно ли тебя заставить жить…»
А можно ли тебя заставить жить?
А можно ли тебя любить заставить
и верить в неживые миражи
