скачать книгу бесплатно
Снова пою ни о чём, ни о ком
песню свою без конца.
Вижу: маньячат души миражи
в тихий предутренний час.
Ближних любить ты пока не спеши,
лучше бы с дальних начать.
И, согревая в ладонях цветок,
знаю, меня не поймут
те, кто старается влиться в поток
денежных склоков и смут.
Те, кто взорвал многоцветия мост
в царство нездешней мечты,
и среди ярких заоблачных звёзд
видит лишь клок темноты.
Полно мне петь ни о чём, ни о ком,
и словоблудьем плевать.
Люди всегда ненавидят тайком
тех, кто умеет летать.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО РОДИНЕ
Легковесная страсть многодумья,
многодумная страсть тишины.
Ночь в Москве пробегает, как пума
по деревьям нездешней страны.
Сметены все уставы, устои
и богатая в прошлом страна
скачет джунглями непокоя,
посылая Америку на…
Только прав забугорный хозяин,
затянувший деньжат поясок:
Русь спасает от голода Каин
ножкой Буша и пулей в висок.
Знать бы мне, сколько надобно смуты,
перестроек, завистливой лжи,
чтобы всё ж надоело кому-то
воровать то,
что плохо лежит?
Ублажаю я совесть кивками,
мол, такая судьба и страна!
Только долю мы выбрали сами,
посылая Америку на…
Но дрожим: что там скажут в Нью-Йорке?
Как посмотрят хозяева на…
и дадут ли нам сладкие корки,
и достигнут ли корочки дна?
Эх, Россия! Чумное болото,
захотевшее власть расстрелять!
Ты не жди, что обломится что-то
от Америк под мать-перемать.
Ты жила, не ломаясь, не горбясь,
ничего от врагов не тая,
так откуда ж болотная горечь
и утробный напев воронья?
Думай, Родина, что тебе свято:
жить без Бога с посылками на…
или тяжкая поступь солдата,
где и воля твоя не нужна.
«Восток ещё дремал…»
Восток ещё дремал.
Но встреча с Божьим светом
уже предрешена. И филин с высоты
заметил, как поют под невесомым ветром
среди багряных трав зелёные цветы.
Чисты моленья глаз. Просты моленья звуков.
Но голос истончал, но взгляд в тумане слёз.
И перед храмом тать заламывает руки:
– За все мои грехи прости меня, Христос!
Просты его слова, чисты его моленья.
Я веры той хочу до кончиков волос.
А стрелки на часах отсчитывают звенья
и ждут, когда скажу:
– Прости меня, Христос!
«Я остался один…»
Я остался один.
Но в сознаньи пульсация звука,
будто кто-то слова произносит откуда-то мне
про разруху страны, про товарных колёс перестуки
и про то, как Россия поныне сгорает в огне.
Мне в упор говорят: вы сгубили страну, россияне,
под «Семь сорок», под марши, под новое шоу про секс,
и куда-то бредёте, как ёжики в пьяном тумане
на раздачу слонов, где к слону прилагается кекс.
Кто же шкипер у вас, расхреначивший шхуну о банку?
Кто же ваш машинист, эшелон закативший в тупик?
И страна превратилась в сиротский приют для подранков,
где все любят и помнят, и чествуют ленинский лик.
Мне уже не понять, то ли хвалят меня, то ль ругают?
Только болью страны пропиталось сознанье моё.
И я тоже бреду, ведь в тумане никто не летает,
и стараюсь понять:
в чём же истина и бытиё?
«Расскажи мне про то, что давно называют любовью…»
Расскажи мне про то, что давно называют любовью,
расскажи мне про спазм, про биение крови в висках!
Наряду с красотой это часто окрашено кровью,
и словесный маразм держит душу в чугунных тисках.
Оставляя в былом под стеклом расчленённые звуки,
каждый хочет понять и отведать спасительной лжи.
Ничего, что на слом этот мир под колёс перестуки!
Смотрим: где бы занять до получки чудес миражи.
Положи мне на \стол бутерброд из смешения мысли,
философских дилемм и тягучих любовных тревог.
И осиновый ствол задрожал, будто ветки и листья —
у природы проблем не бывает, помиловал Бог.
Так что лучше пропой колыбельную и в изголовье
разожги мне свечу. А в страницах непрожитых лет
напиши мне про то, что давно называют любовью.
И я вновь полечу из тумана в заоблачный свет.
«Лекарственной болью октябрь полыхает…»
Лекарственной болью октябрь полыхает,
октябрьской болью заполнился ум.
И как ни крути, видно так уж бывает,
что запах лекарства исходит из дум.
Из дум головы. Не из дум Горсовета,
ведь всем думакам на октябрь наплевать.
И боль не проходит. Но, может, с рассветом
я снова смогу над страною летать.
Надсадную боль разметав, словно листья,
я крылья расправлю и снова взлечу,
увижу, как звёзды в пространстве зависли,
и в небе меня не достать палачу.
Но где-то там город, мой ласковый город,
давно захиревший от дум думаков.
Он, в общем-то, стар, но по-прежнему молод.
Мы вместе с Москвой не выносим оков.
Оков словоблудья и думского гнёта,
пора бы столице встряхнуться и жить!
Москва никогда не забудет полёта.
Летать – значит всех, и прощать, и любить.
«Не заставляй меня проснуться…»
Не заставляй меня проснуться
в холодном мареве дождя,
когда в саду деревья гнутся
и жизнь ушла, не уходя.
Когда ещё не мёртвым взглядом
я что-то тайное ищу.
Мне ничего сейчас не надо,
я ухожу, но не грущу.
Зачем грустить о том, что сбылось
и что от века не сбылось?
Мне эта жизнь, поверь, приснилась,
но не зови…
Ты это брось!
Не заставляй меня проснутся
в холодном мареве дождей,
остановиться, оглянутся
и на себя, и на людей.
«Словно свет в воде багровой…»
Словно свет в воде багровой
выплывает это слово,
слово мудрое как жизнь
в плеске вечных дешевизн.
И под непогодь с порошей
кто-то взял такую ношу,
взглядом жёлтым посмотрел
и как выплюнул:
– Расстрел!
– Но у нас же нету казни! —
кто-то скажет без боязни,
улыбнётся небесам,
а того не знает сам,
что инертная Россия
крови сладостной вкусила
за прошедшие века…
И упала вниз рука.
Я с похмелья, я в блевоте
слышу пулю на излёте,
поразившую меня
в точку вечного огня.
И опять в воде багровой
выплывает это слово,
эта правда, эта жуть…
Без неё тут не живут.
БОЛЯРЫНЯ МОРОЗОВА
На рассвет от крови розовый,
словно Благостную Весть,
в кандалах везут Морозову,
и замёрзнувшая взвесь
вся дрожала в ожидании
с неба Страшного суда…
Это всё для нас предания
через дни, через года.
Захлебнулось время криками,
поселилась в церкви гнусь,
и сломалась в лапах Никона
