скачать книгу бесплатно
И Марина вышла из кухни. Поправила тапочки в коридоре, поплотней закрыла дверцу шкафа и ушла в детскую. Зажгла свет, потом, передумав, выключила, села в кресло и стала ждать, когда Слава уйдет. Через минуту дверь заскрипела, открылась и закрылась, но Марина не шелохнулась. Она чувствовала, что это еще не конец. Наверняка Слава пошел к Рите сообщить радостную весть.
«Как тяжело осознавать себя обузой для мужчины, с которым прожила столько лет», – думала Марина, и слезы текли по щекам.
А вокруг всегда было столько красивых мужчин! Они караулили ее на проходной, дарили цветы, писали стихи. Ей нравилось мужское внимание, но у нее даже мысли не было, чтобы закрутить роман на стороне. У нее ведь есть муж – самый красивый, умный и талантливый, разве может с ним кто-нибудь сравниться?!
Конечно, с годами муж перестал казаться таким безукоризненно идеальным. Но чтобы изменить – никогда!
Что с ней будет теперь? Как ей жить дальше и, главное, зачем? Для кого?
Дверь снова скрипнула, и раздались крадущиеся шаги. Это Слава вернулся и начал осторожно собирать вещи. Марина не видела, но по еле слышным колебаниям воздуха безошибочно угадывала каждое движение мужа. Вот он достал из стенного шкафа свой гастрольный чемодан, привычным жестом уложил туда черный фрак, темно-синий костюм, галстуки, рубашки, носки. Затем достал из книжного шкафа ноты, несколько книг, семейную фотографию в рамке, закрыл чемодан, надел пальто и замер в нерешительности. Потом открыл дверь в детскую и шепотом проговорил:
– Ну все, я, наверное, пойду. Ты в порядке? Может, тебе принести что-нибудь, например успокоительного?
– Нет, я в порядке. Прощай.
– Нет, не так, до свидания?!
– Хорошо, до свидания, – даже не взглянув на него, ответила Марина.
Входная дверь захлопнулась. Теперь уже окончательно и бесповоротно. Что было потом, она помнила очень смутно. Помнила, что легла в постель. Потом пришел Боря, пропахший рыбой, озябший, но довольный. Чуть позже в спальню влетела Ирка и о чем-то долго щебетала.
Марина лежала в постели весь следующей день и еще целую неделю. Дети попеременно пытались ее накормить, но есть она не могла и только пила, пила и пила. Потом приходил врач, измерял давление, задавал вопросы, смысл которых от Марины ускользал. Помнила, что ей делала уколы хмурая медсестра в смешном белом чепчике. Она приходила несколько раз в день, и после уколов Марина погружалась в приятные воспоминания детства. Ей снились лошади, бегающие по полю, божественно пахнущая сирень, созвездие Большой Медведицы и лягушачья какофония в болоте у дороги. Эти воспоминания давали отдых ее измученной душе и силы свыкнуться с мыслью о расставании. Через неделю она встала с постели и начала понемногу есть, еще через пару дней начала выходить в магазин и на рынок, а через месяц вышла на работу. Марина сильно похудела, осунулась, взгляд потух, все эмоции умерли. Она жила как во сне, все действия выполняла автоматически, по памяти, спать ложилась, будто умирала, а утром возрождалась вновь.
* * *
Через три месяца Слава позвонил домой:
– Привет. Это я. Как ты поживаешь?
– Хорошо, спасибо. Я в порядке. Как ты?
– Тоже ничего. Живу у Коли.
– А почему не у…
– Что ты говоришь? Я не расслышал?
– Нет, ничего.
– Ну ладно, до свиданья.
– Пока.
И Слава услышал в трубке короткие гудки. Разговор продолжался секунд 15, не более. Дурацкий, в сущности, разговор получился. Столько раз Слава представлял себе этот диалог. И так нелепо все получилось. По правде говоря, он сам не знал, зачем позвонил. Казалось, что ему ампутировали половину тела и оставили дома, а его самого выгнали на улицу. Вроде как живой – ходит, дышит, все понимает, – но как-то холодно и неуютно. А позвонил, и на душе стало легче: со второй половинкой все в порядке, а значит и с ним все будет хорошо.
Ему было плохо, он мечтал, чтобы все поскорее успокоилось и вернулось к привычному жизненному распорядку: репетиции, фрак, концерт, ужин, душ, пижама, теплая кровать, потом завтра чистая рубашка, репетиции, гастроли и так из года в год. А пока он мыкался по друзьям и вспоминал все детали того субботнего вечера.
После того как Марина ушла в детскую, он совсем растерялся. Взял пакет с подарком, цветы и пошел к Рите. Когда Рита открыла дверь, вся такая нарядная, в черном бархатном платье, Слава понял, что не сможет войти.
– Рита, это тебе, поздравляю.
– Спасибо, дорогой, бесподобные цветы. Заходи.
– Я не могу.
– Почему?
– Ты извини, тут такое дело…
– Что случилось? Ты заболел?
– Я рассказал Марине про нас, и теперь она просит меня собрать вещи и уйти. Так что думаю, у нас сегодня ничего не получится.
– Куда ты пойдешь?
– Не знаю, к приятелю, он тут неподалеку живет. Я тебе позвоню. Ты не обижайся, ладно?
– Да, конечно, я все понимаю. Я буду ждать.
Слава пришел к Рите только через неделю. Он выглядел так, будто всю неделю спал под забором: волосы взъерошенные, в грязных ботинках, в водолазке. Она была растянута и на локтях отвисала пузырями размером с теннисный мяч. Ни слова не говоря, прошел в комнату, сел на диван и закрыл глаза. Он не слышал, о чем спрашивала Рита, не чувствовал вкуса еды, ни аромата цветов, которые он ей подарил в тот злополучный день. Понимал, что надо что-то говорить, но не находил в себе сил.
«Вот она – долгожданная свобода, – думал Слава. – Не надо прятаться, обманывать, озираться по сторонам. Живи и радуйся жизни. Ты получил именно то, о чем так долго мечтал. Но оказалось, что тебе этого не нужно. Точнее нужно, но не такой ценой. И теперь некого винить, кроме себя. Если бы любовница пришла к жене и все рассказала, можно было наорать на нее, устроить скандал, хлопнуть дверью, пару дней пожить в гостинице, а потом вернуться и продолжать жить в свое удовольствие».
Вдруг из глаз потекли слезы. Слава сидел и плакал. Что он наделал? Разрушил все, сделал несчастной свою жену и делает несчастной свою любовницу. Потому что он не мог находиться рядом с ней. Все, что раньше так радовало его, теперь раздражало, казалось мещанским и безвкусным. Эти занавесочки с вульгарными пионами, хрустальные вазы, румынская стенка с чайными сервизами за стеклом. И эта стерильная чистота, как в больнице, будто здесь не люди живут, а бестелесные создания.
«Да и сама Рита? Что я в ней нашел?» – терзался Слава. – И роста маленького, и волосы жесткие, и глаза какие-то странные – не то серые, не то желтые. И главное – дура. Только и знает, что охать и ахать».
Так, посидев минут сорок, молча встал и пошел к двери. Рита дернулась. Хотела остановить, но передумала и осталась сидеть на стуле. Она еще никогда не оказывалась в подобной ситуации. Ее прежние молодые люди не обладали столь тонкой душевной организацией и не страдали от расставания с подругами.
«Нет, так нет», – пожимали плечами и уходили. А потом, через пару недель, встречаясь на улице, здоровались и как ни в чем не бывало рассказывали о своих новых пассиях.
Со Славой все намного сложнее. Она понимала, что он мучается и страдает, но не знала, как ему помочь. Если мужчина был голоден, женщина готовила ему ужин, если уставал – наливала ванну и делала массаж, если хотел секса – она ложилась с ним в постель. А сейчас Рита понимала, что ни один из известных ей рецептов не подходит. Поэтому, не зная, что делать, Рита решила подождать, когда Слава сам разберется со своими проблемами.
«Он ведь мужчина, – рассуждала Рита. – А решать сложные проблемы – удел настоящих мужчин! Вот именно – настоящих, а причем здесь Слава?» Так она подумала, а потом сама испугалась своих мыслей.
Она влюбилась в этого обаятельного человека, потому что он казался ей настоящим мужчиной, но сейчас впервые усомнилась в этом. Разве мужчина может так вести себя? Плакать на глазах у женщины, показывать свою слабость. В первый раз Рита засомневалась в своем Герое. Такой ли он на самом деле, каким она его себе представляла?
Длительная мыслительная деятельность утомляла Риту, и она решила не забивать столь печальными рассуждениями свою очаровательную головку. Вряд ли Слава объявится в ближайшем будущем, так что времени подумать у нее будет достаточно.
* * *
15-секундный разговор с мужем оказался для Марины роковым. Только положила трубку, как вдруг заболел живот, да так сильно, что потемнело в глазах. Она согнулась, обхватив живот руками, медленно сползла на пол и потеряла сознание. Очнулась уже в постели. Рядом стояла Ира и гладила мать по лбу, а Боря разговаривал о чем-то с женщиной в белом халате.
– Мамочка, ты меня слышишь? – спросила Ира, когда Марина открыла глаза. – Как ты себя чувствуешь?
– Ничего, только голова болит и спать очень хочется.
– Это потому что тебе только что сделали укол обезболивающего. Врач говорит, что тебе надо ехать в больницу. Я соберу вещи. Не волнуйся, все будет хорошо.
В больнице Марину целыми днями возили по разным кабинетам: осматривали, ощупывали, исследовали, делали рентген, гастроскопию, компьютерную томографию, брали всевозможные анализы и снова ощупывали. Потом лечащий врач вызвал Славу и детей в свой кабинет и сказал каким-то будничным, лишенным всяких эмоций голосом:
– Меня зовут Александр Петрович Семенюк, я – лечащий врач Марины Васильевны. У вашей мамы рак желудка.
– Как же так, мама никогда не ж-ж-жаловалась? – От неожиданности Ира начала заикаться. – Иногда у нее болела голова или покалывало в груди, но про желудок она никогда ничего не говорила.
– Может, это ошибка? – с надеждой в голосе спросил Боря.
– Нет, ошибки быть не может.
– И что теперь делать?
– Положение серьезное, область поражения очень велика. Честно говоря, я и сам несколько удивлен. На такой стадии болезни боли должны быть очень сильными. А ваша мама говорит, что желудок ее никогда не беспокоил. Я предполагаю, что не так давно произошло событие, вызвавшее сильнейший стресс, который, в свою очередь, спровоцировал быстрое развитие болезни. Выло что-то подобное?
– Да, было, – Боря на секунду замолчал, посмотрел на отца и, поджав губы, процедил, – отец ушел от нас к другой женщине.
– Понятно, – проговорил доктор, с интересом поглядывая на Славу.
– И что теперь делать? – Ира еле сдерживала слезы.
– На сегодняшний день единственно эффективный способ излечения рака желудка – это хирургическое вмешательство. Будем готовить ее к операции. Если состояние не ухудшится, операция состоится в следующую пятницу. Боюсь, что придется удалить больше половины желудка, а может быть, и весь. Сейчас точно сказать не могу.
– А как долго она проживет после операции? – с надеждой в голосе вдруг спросил Слава.
– Трудно сказать. Но на этот счет обольщаться не следует. Мы всего лишь врачи, – и доктор встал, давая понять, что разговор закончен.
Ира села в коридоре на кушетку и разрыдалась. Ей всего семнадцать, и она не готова жить без мамы. Она так нуждалась в ее советах, пусть не всегда уместных, но ведь это мама, она просто должна быть. Боря старался сохранять самообладание, гладил сестру по волосам. Слов не было. Так, просидев минут двадцать, они все вместе пошли в палату. Было решено ничего не говорить маме про рак, а рассказать только про операцию. Но Марина не проявляла никакого интереса к происходящему вокруг нее. Ей было все равно. Она ничего не чувствовала.
Слава все время находился в больнице. Целыми днями сидел на стуле рядом с кроватью и ждал, когда жена что-нибудь скажет или попросит. Но она все время молчала. Это непроницаемое, ни о чем не спрашивающее молчание, эта упрямо замкнувшаяся в себе боль без криков и слез внушали страх и отгораживали Марину от остального мира.
Только однажды она заговорила с мужем.
– Слава, – произнесла бесцветным голосом, – зачем ты так со мной?
– Что ты имеешь в виду, милая?
– Я умираю из-за тебя. Разве ты этого не понимаешь? А ведь мне только 42. Я еще могла бы жить и жить!
– Прости меня, Мариночка, я так виноват перед тобой! – и Слава расплакался навзрыд, как ребенок.
– Ты мог купить ей квартиру на другом конце Москвы и встречаться с ней там. Врать, что едешь в командировку, да что угодно, только не говорить правду. А ты покупал нам одинаковую одежду, все, все одинаковое и даже не понимал, как это ужасно. Глупый, глупый Слава, – сказала она почти ласково и замолчала.
Слава сидел и плакал, уткнувшись локтями в коленки, а Марина лежала и думала о прожитой жизни. Она чувствовала, что умирает, и смирилась с этим. Ей только хотелось на прощанье разобраться во всем и найти объяснения поступкам мужа, чтобы простить его. Она хотела умереть с чистой душой.
Верила ли она в загробную жизнь? Может быть. Раньше она никогда не думала об этом. А сейчас уже поздно. У нее не было альтернативы, поэтому на всякий случай – вдруг загробная жизнь все-таки существует – Марина хотела освободиться от всего земного. И как не было ей тяжело и горько, но она простила мужа. Она знала, что Слава на самом деле добрый и мягкий человек. Может даже чересчур мягкий. И уж точно добрый. Он не умел врать, лукавить, интриговать. Просто он привык, что все в жизни происходит само собой, поэтому, не задумываясь ни о чем, жил легко, как бы играючи. И искренне думал, что остальные живут точно также. И естественно, что он даже не догадывался, сколько усилий прикладывала Марина для того, чтобы ему жилось легко. Может быть, не стоило так оберегать его от реальной жизни. Ведь теперь он останется один, и жизнь вряд ли будет с ним церемониться. Но думать об этом слишком поздно.
– Марина, Мариночка, – услышала она как будто издалека голос мужа, – как же я буду жить без тебя?
Она бы и рада сказать пару утешительных слов, но не могла. Силы покидали ее с каждой минутой, а боль возвращалась и с каждым днем становилась все сильнее. Мысль о смерти ее уже не пугала. Только жалко детей. Им кажется, что семнадцать лет – это много. На самом деле они еще дети. Неопытные, глупые, испуганные дети. Смотрят на нее и будто просят прощение за то, что были недостаточно внимательны и заботливы, не уделяли ей времени и никогда не говорили, как сильно ее любят.
Больше Марина ни с кем не разговаривала и целыми днями лежала с закрытыми глазами. От еды отказывалась, на посторонние звуки не реагировала.
Слава не отходил от жены ни на минуту, ночевал в палате, на кушетке. Кушетка была узкой и жесткой, он не высыпался, у него постоянно болела голова и спина. Но он не уходил. Он хотел быть рядом с ней каждую минуту, ловить каждый вздох, будто его присутствие может уменьшить ее непрекращающиеся боли. А еще он боялся, что Марина умрет в одиночестве. Слава не очень-то верил в операцию, но все-таки надеялся на чудо, каждый день ходил к лечащему врачу и спрашивал, нельзя ли перенести операцию на более ранний срок.
– Нельзя. Ждите. В пятницу, в десять часов утра. – Каждый раз слышал он в ответ и возвращался в палату.
Марина умерла в пятницу, рано утром, не дожив трех часов до операции. В 7:30 пришла медсестра ставить градусник, а Марина была уже мертва. Пришли врачи, разбудили Славу. Он долго не мог сообразить, что происходит, зачем в палате столько людей в белых халатах и почему его не пускают к жене. А потом понял, у него началась истерика, и врачи испугались, что с горя он лишится рассудка.
Приехали Ира и Боря.
Все остальное Слава помнил очень смутно. Какие-то люди вокруг, везли его куда-то, просили расписаться, опять везли, говорили, обнимали, хлопали по плечу. В голове то и дело вспыхивали разрозненные воспоминания: Марина в свадебном платье, раскрасневшаяся, счастливая. А вот она не справилась с тяжелой коляской на повороте, и малыши чуть не вывалились на дорогу. Слава пытался удержать коляску, а Марина смеялась и плакала одновременно. Еще он помнит, как дети первый раз пошли в школу, Боря подложил сестре в ранец трех жирных мух. Они жужжали всю дорогу, и никто не мог понять, откуда раздается этот звук. А потом еще и еще воспоминания, каждый раз разные. Но в конце неизменно всплывала их последняя ссора, когда Слава стоял посреди коридора и обо всем рассказывал Марине. И ее последние слова перед смертью: «Я УМИРАЮ ИЗ-ЗА ТЕБЯ».
Как же он был одинок! Между ним и окружающим миром выросла прозрачная, звуконепроницаемая стена. Тишина полностью завладела им и душила его в своих объятьях. Он ел, спал, курил, ходил на работу, но ничего не слышал и не чувствовал.
Отношения с Ритой долгое время тлели, не затухая, но и не разгораясь. И дело было не в том, что он разлюбил ее, просто он забыл, каково это – быть счастливым. Забыл окончательно и навсегда. А если не чувствуешь себя счастливым рядом с любимым человеком, тогда зачем все это нужно? Довольно странное состояние. Вроде бы знаешь, что когда-то любил эту женщину, и не помнишь, как это – любить.
Когда была жива Марина, существовала определенная система координат. Ты что-то делаешь и знаешь, хорошо это или плохо, знаешь, насколько хорошо. А сейчас он будто потерялся. Из него будто вынули стержень, он обмяк, потерял былую жизнерадостность, забросил музыку, перестал ездить на гастроли, подружился с водкой. По мнению Риты, он стал обыкновенным, ничем не примечательным интеллигентом, махнувшим рукой на свою жизнь. А такой человек ее уже не интересовал.
Первое время Рита его жалела, постепенно теряя к нему интерес, а потом окончательно охладела к нему и возненавидела. Палитра ее чувств была не слишком разнообразной. В ней присутствовали основные цвета, но практически не было оттенков, постепенных переходов от одного цвета к другому. Она могла или восхищаться и боготворить мужчину, быть ему всем, или ненавидеть, если он вдруг оказывался недостаточно мужественным и гениальным.
Через полтора года после смерти Марины отношения Риты и Славы окончательно сошли на нет. Иногда они встречались на лестничной площадке, здоровались и, опустив глаза, быстро разбегались по своим делам.
Боря уехал служить по контракту на Дальний Восток, Ира нечаянно забеременела от одноклассника, вышла за него замуж и переехала к мужу. Родился мальчик, и она настолько погрузилась в воспитательный процесс, что частенько забывала поздравить отца с днем рождения.
Даже друзья о нем почти не вспоминали. Оказалось, что все его друзья – это друзья жены или ее родственников. Умерла Марина, и друзья исчезли. Никто не говорил этого Славе в лицо, но все считали именно его виновником Марининой смерти. Он тоже так думал, и не было дня, когда он не корил себя за это, страшно страдая от невозможности что-либо изменить.
Когда-то Слава считал себя хорошим человеком, настоящим мужчиной, баловнем судьбы, но оказалось, что он был таковым только благодаря жене. Слава был сильным, только когда Марина стояла у него за спиной. А без нее он никто, пустое место. И своим признанием он собственноручно подписал смертный приговор. При этом наивно полагал, что поступает правильно. Он всегда считал себя честным и правдивым и только сейчас осознал, как заблуждался. Правда оказалась отнюдь не так хороша, мало того, выяснилось, что правда иногда убивает. К сожалению, понял это он слишком поздно.
С женщинами он больше не встречался. Иногда он думал: «Может, я давно уже импотент?» Хотел проверить это на практике, но как только позволял себе даже подумать о другой женщине, в памяти возникали одни и те же слова: «Я умираю из-за тебя!»
Смутное время
Прекрасным солнечным январским утром 1914 года высокий, статный, мануфактур-советник Алексей Викулович Морозов, выглядевший словно персонаж с обложки модного французского журнала, подъехал в изысканной английской карете к детской городской больнице на Мытной. Волосы его были нафабрены, усы искусно закручены, руки ухожены, а на брюках не было ни единой морщинки.
Прекрасная соболиная шуба подчеркивала высокий статус прибывшего. У ворот его встречал главный врач и друг Тимофей Петрович Краснобаев в длинном белоснежном халате и пальто с горностаем, небрежно наброшенном на плечи. Товарищи обнялись. Дружба их зародилась десять лет назад, когда хозяин Орехово-Зуевской мануфактуры подыскивал опытного врача для организации детской больницы. Тимофей Петрович, прекрасный детский хирург, показался промышленнику человеком смышленым и расторопным. Краснобаев воспринял идею бесплатной детской больницы на ура и сразу включился в дело. Врачебных нюансов и медицинских потребностей строящейся больницы Морозов не знал, поэтому главным советником архитекторов и строителей с первого дня стал Тимофей Петрович. Деньги – огромную сумму в 400 000 рублей на строительство клиники – завещал Алексею отец, Викула Саввович. Еще в 1904 году Алексей Викулович обратился к московскому городскому голове с просьбой о строительстве бесплатной больницы: «Имею честь просить Ваше Сиятельство довести до сведения городской думы, что из сумм, завещанных родителем моим, мануфактур-советником Викулой Саввовичем Морозовым на благотворительные дела, я имею пожертвовать капитал в размере 400 000 рублей серебром на устройство в г. Москве новой детской больницы на следующих главнейших основаниях: больница должна носить имя моего покойного родителя, половина жертвуемого капитала в 200 000 рублей предназначается для возведения зданий и оборудования больницы, другая половина капитала должна идти на содержание коек. Вольница должна служить удовлетворению нужд бедных жителей города Москвы, и потому лечение в ней должно быть бесплатным. На должность главного врача детской больницы назначается старший врач больницы св. Владимира – Тимофей Петрович Краснобаев».
Поскольку начинание было хорошее, городская дума среагировала скоро, и пожертвование было принято. Архитектором назначили известного зодчего, Иллариона Шица, а Тимофея Петровича отправили в Европу изучать оснащение детских клиник. Посетил Краснобаев итальянских, швейцарских и немецких детских врачей, изучил их опыт. С самого начала строительных работ Краснобаев и Морозов много дней проводили на стройке и сдружились. В Москве лютовали корь, коклюш и дифтерит. Детская смертность от инфекций была огромная. Рабочие трудились в три смены, и в 1908 году были открыты первые инфекционные корпуса. Вольных деток прямо от ворот дежурный фельдшер разводил по разным корпусам и изолировал в боксах. В 1910 году Алексей Викулович с помощью брата Сергея, который выделил десять карет с лошадьми, создал отделение детской неотложной помощи. Первую бесплатную скорую помощь в России. Их сестра Наденька организовала службу сестер милосердия, которые бесплатно дежурили по ночам с тяжело больными детьми.
* * *
Основатель династии Морозовых, крепостной крестьянин помещика Рюмина Савва Васильевич Морозов, накопив необходимую сумму, выкупил себя в начале XIX века. Став свободным человеком, дед Алексея Викуловича взял в аренду у своего бывшего помещика часть земли на правом берегу Клязьмы в местечке Никольское, где впоследствии обосновал знаменитую мануфактуру. Савва Васильевич задался целью освободить страну от господства иностранцев в производстве хлопчатобумажных тканей.
Англичане и немцы работали на своих ткацких машинах и из американского хлопка делали текстиль, завладев всем рынком России. Савва Васильевич решил освободиться в первую очередь от монополии на сырье. Будучи мудрым и расторопным купцом, он посетил Хиву и Бухару. Теплый климат этих мест вполне подходил для разведения хлопка. Морозов раздобыл семена и уже вторично прибыл к ханам на поклон. Заранее выкупив весь урожай, Савва уговорил их сеять хлопок. Первые кипы с хлопком сырцом и коконами Савва Васильевич с сыновьями на собственных плечах таскали до караванных троп. Далее сопровождали арбы с лошадьми и верблюжьи караваны до железной дороги в Саратове или до порта Астрахани. Морозовы начали переработку хлопка на своей первой ручной ткацкой фабрике. Все договоры с англичанами и немцами были расторгнуты. Дело пошло.
* * *
Морозным октябрем 1917 года к ювелирному салону на Беднарской улице в центре Варшавы подъехал двухместный экипаж. Из экипажа вышел элегантный мужчина в черном, с объемным свертком в руках. Вслед за ним появилась изящная пани с черной вуалью на лице. Пара быстро поднялась по ступенькам и скрылась за дверьми ювелирного салона. Вечерними посетителями ювелирного салона были Лукаш Потоцкий с женой Ядвигой, прекрасной блондинкой лет тридцати, с задумчивыми голубыми глазами. Небольшой прямой носик украшал улыбающееся милое лицо, которое источало только положительные эмоции. Черная бархатная приталенная шубка на кроличьем меху с песцовой накидкой подчеркивала стройную фигуру. Неповторимая женщина. Лукаш был сер и невзрачен, на его застывшем лице, имевшем плутоватое выражение, беспрестанно бегали живые маленькие глазки, а поднятые к вискам короткие брови словно предупреждали о властолюбии их владельца.
Потоцкий подошел к прилавку и, не спуская взгляд с Марка, ювелира, развернул свою поклажу. Под многочисленными веревками и лоскутами синего бархата оказались изящные каминные часы «Луи Бреге» из серого мрамора с голубыми прожилками. На вынесенном на циферблат анкере находились два каратных рубина. Переднюю стенку часов под циферблатом украшал четырехкаратный темно-вишневый рубин в золотой оправе. Лукаш приступил к длительному и нудному рассказу о судьбе старых часов и об уникальных рубинах из далекой Бирмы. Марк остановил красноречивого посетителя и предложил испить китайский чай со всевозможными заморскими сладостями. Пока помощники ювелира колдовали с заваркой чая, Ядвига повернулась лицом к старинному, много видевшему на своем веку трельяжу, достала из сумочки пудреницу и занялась своим макияжем.
