Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Два довода в его заключении весьма убедительны. Во-первых, нет ни малейшего сомнения в том, что социально-экономическая и политическая реорганизация – развитие – были важным элементом в истории германцев. Готские тервинги IV века обладали сложной конфедеративной политической системой, развитой структурой социальной иерархии и экономическим профилем, направленным как на производство, так и на обмен, которые выходили далеко за рамки германских обществ I века. Их политическая система была основана на наследовании власти и была достаточно прочна, чтобы пережить серьезные поражения и развить вполне последовательную стратегию по преодолению их самых серьезных последствий. Во-вторых, Куликовски совершенно верно полагает, что на Иордана полагаться не стоит. Иордан писал об этих событиях три века спустя, и можно доказать, что он воспроизвел лишь анахроническую картину готского мира IV века, но об этом подробнее чуть дальше[125]. Если он мог так ошибиться, описывая историю готов IV века, это не может не поставить под сомнение сведения, сообщаемые им о событиях III столетия, даже несмотря на то, что у нас слишком мало источников того периода, чтобы систематически проверять истинность его утверждений. Даже учитывая эти доводы, однако, остается достаточно убедительных доказательств того, что миграция германцев с севера на юг сыграла очень важную роль в стратегической революции III века.

Прежде всего нужно подчеркнуть, что перемена в природе сил, которые противостояли Риму в приграничных землях близ нижнего течения Дуная, заключалась не только в названии племен. В первых двух веках н. э. восточные предгорья Карпат – современные Молдавия и Валахия – были заняты несколькими дакийскими племенами, которые так и не оказались под властью римлян, когда Траян завоевал Трансильванию. В III веке они создали политическое образование новой ступени и стали известны как одна народность – карпы. Крупное племя сарматов, известное как роксоланы, жило к северу от Черного моря, и они вместе с языгами лишили германоязычных бастарнов господства в этом регионе в начале I века н. э. Языги в конечном счете перебрались на равнину Альфёльд (часть современной Венгрии к западу от Карпат), а роксоланы остались на востоке, получив власть над древнегреческими городами Понта, которые еще сохраняли определенную независимость в III веке. И сарматы, и даки стали в некоторой степени клиентами Рима, покорившись империи после завоевания Траяном трансильванской Дакии, несмотря на то что официально они в империю не вошли. Внезапное господство появившихся здесь готов и других германоязычных племен, таким образом, вызвало значительный сдвиг культур. А в том, что новые хозяева этих земель, готы, говорили на одном из германских языков, нет никаких сомнений. Перевод Готской Библии был выполнен для одной из их групп Ульфилой, потомком римских пленников, захваченных готами в Малой Азии, и его принадлежность к семье германских языков неоспорима. Появление готов, таким образом, привело к серьезным изменениям в характере и идентичности сил, сформировавшихся на северо-восточной границе Римской империи[126].

Разумеется, не впервые германоязычные захватчики стали господствующим народом в этом регионе. Бастарны, вытесненные сарматами в начале 1-го тысячелетия, также были германцами. Так что теоретически можно было бы объяснить доминирование готов во всем Северном Причерноморье в III веке возрождением тех племен, которые были покорены в I веке. Однако довольно многочисленные археологические остатки заставляют нас предположить, что, напротив, важнейшую роль в происходящем сыграла иммиграция новых германоязычных народов.

В период дакийского и сарматского господства племена, известные как готы – или, возможно, «готоны» или «гутоны», – населяли земли далеко отсюда к северо-западу, у Балтики. Тацит помещает их там в конце I века н. э., как и Птолемей в середине II века, причем последний поселил их там среди нескольких других народностей, обитавших близ устья реки Вислы. Несмотря на различные транслитерации на греческий и латинский языки, у филологов нет сомнений, что это название одного и того же народа, который внезапно сменил свой основной ареал обитания и в III веке с севера Польши двинулся к Черному морю. И так в этот период поступило не одно племя. Готы получили почетное центральное место в наших источниках и научных дискуссиях, однако в этом процессе участвовали и другие германские племена. Мы уже упоминали о герулах, к тому же источники конца III – начала IV века говорят о присутствии вблизи и непосредственно в регионе Карпатских гор германоязычных гепидов, вандалов, таифалов и ругов. Руги, как и готы, занимали во времена Тацита часть побережья Балтийского моря, а наиболее вероятное место обитания вандалов в тот период – север и центр Польши, к югу от готов и ругов. Появление вандалов и ругов в Карпатском регионе вместе с готами может говорить только о намеренном и масштабном переселении – они все двинулись на юго-восток от Польши по направлению к Понту. Тацит о герулах не упоминает, однако в IV и V веках вторая группа герулов проживала далеко отсюда к северо-западу, так что, возможно, наши герулы оказались на Дунае в ходе миграции. Гепиды и таифалы, как и герулы, впервые упоминаются в конце III века, и мы вернемся к роли этих «новых» германоязычных племен далее.

Разумеется, нам бы хотелось знать больше, однако, несмотря на очевидные недостатки и пробелы, исторические свидетельства в целом указывают на то, что волна экспансии германцев, движущихся с северо-запада на юго-восток, в конечном итоге и вынудила Аврелиана изменить стратегию и покинуть горные регионы Трансильвании. С этим необходимо разобраться. В римских источниках того периода нет точного описания миграции германцев, они ограничиваются преимущественно ее последствиями – нападением этих новых племен на земли империи. Если бы «готы» были единственным племенем с севера Центральной Европы, сменившим в этот период место обитания, можно было бы предположить, что это лишь случайное совпадение, однако, как мы видим, это сделали не только «готы». А потому нет причин подвергать сомнению факты, о которых нам прямым текстом сообщают имеющиеся исторические свидетельства. К востоку от Карпатских гор владычество германоязычных варваров, утерянное бастарнами и их союзниками после появления здесь сарматских кочевников в I веке н. э., было восстановлено в III столетии с приходом готов, ругов, герулов и других германских племен[127].

Это промежуточное заключение подкрепляется двумя более широкими аспектами, почерпнутыми из письменных свидетельств. Во-первых, рост влияния готов к северу от Черного моря в конечном счете вынудил отдельные местные племена покинуть этот регион. Как мы скоро рассмотрим подробнее, множество карпов, говорящих на дакийском языке (но не все), были допущены на территорию Римской империи в конце III – начале IV века. Набиравшее обороты соперничество между племенами, уже обитавшими в этом регионе, возможно, могло в конечном счете заставить их покинуть свои земли, однако уход карпов куда лучше согласуется с последствиями массовой миграции германцев. Во-вторых, новые жители региона, готы, по-прежнему оставались весьма мобильными, даже после того, как они перебрались на равнины к югу и востоку от Карпат, оставленные карпами. В 330-х годах готское племя тервингов собиралось двинуться со всеми пожитками в Среднедунайский регион, а с 70-х годов, как мы узнаем в следующей главе, они и вовсе обосновались вместе с готами-грейтунгами на территории Римской империи. Сохранение этой мобильности – важный фактор, поскольку, как мы видели, компаративные исследования показали, что миграция – своего рода привычка, сохраняющаяся в культуре, формирующаяся у определенных групп населения. Тот факт, что готы сохраняли свободу передвижения в IV веке, дает нам новые доказательства того, что они – или же их предки – не были оседлым народом и в III веке. Сами по себе эти доводы не были бы достаточно убедительными, однако археологические свидетельства подтверждают, что миграция готов сыграла важную роль в изменении ситуации к северу от Черного моря в III столетии[128].

Археологическое наследие холодной войны, более того, позволяет нам вывести дискуссию за рамки исторических источников. Между 150 и 220–230 годами н. э. продолжилась обширная экспансия вельбарской культуры на юго-восток, прежде всего в Полесье и Подляшье, а затем в Волынь и Северную Украину. Этот процесс по географическому масштабу в разы превосходил раннюю экспансию вельбарской культуры, происходившую во времена Маркоманской войны. В то же время вельбарские поселения и кладбища в Западной Померании выходили из употребления, поэтому сдвиг вельбарского центра притяжения был огромен (см. карту 6). Учитывая, что культура готов и, возможно, также ругов (племен, недавно утвердивших свое господство в Причерноморском регионе) зародилась в рамках вельбарской системы в I и II веках, эти находки весьма красноречивы и проливают свет в том числе на маршрут, по которому продвигались отдельные германоязычные племена, оказавшиеся в конечном счете у Черного моря. Череда вельбарских кладбищ, более или менее точно датированных, тянется на юг вдоль верхних притоков реки Вислы, а оттуда – к верхнему течению Днепра (см. карту 6). Это, вне всякого сомнения, хронологически связано с внезапным появлением готских захватчиков под стенами Гистрии в 238 году[129].

Однако поразительным открытием в археологии Северного Понта этого периода было даже не дальнейшее распространение вельбарской культуры само по себе, но порождение ею ряда новых культурных систем, вобравших в себя отдельные ее черты. Самой важной из них была черняховская, которая к середине IV века распространилась по обширной территории между Дунаем и Доном (см. карту 6). Вот еще один случай, в котором датировка и идентичность культуры долгое время служили предметом споров, однако сейчас основные ее характеристики уже установлены. Было обнаружено больше 5 тысяч поселений и многочисленные крупные биритуальные кладбища, и найденные в них остатки не оставляют сомнений в том, что культура эта процветала со второй половины III века по 400 год или чуть дольше. Хронологически, как и географически, остатки ее совпадают с установлением и сохранением готского господства в позднеримский период, которое было зафиксировано в надежных источниках соответствующей эпохи, и теперь считается признанным тот факт, что на основе этой системы можно реконструировать мир, созданный готами – и, возможно, другими германоязычными племенами – к северу от Черного моря[130].

Отдельные черты новой системы сильно напоминают элементы вельбарской культуры, процветавшей на северо-западе (или и вовсе ничем не отличаются от них), однако необходимо признать, что последняя продолжала развиваться по своим законам; вовсе не все ее носители покинули Северную Польшу. Часть посуды полностью идентична – вручную изготовленная вельбарская керамика (по форме напоминающая миски) была особенно распространена на ранних стадиях развития черняховской культуры. Кроме того, многие броши вроде фибул и покрой женской одежды (броши носили парами, на каждое плечо) совпадают с теми, которые встречаются в областях, некогда населенных носителями вельбарской культуры. Отдельные типы домов, в особенности длинные, в которых жили одновременно и люди, и животные (нем. Wohnstallhauser), весьма распространены по крайней мере в отдельных районах в обеих культурах. Особенно поражает – хотя на данный момент полного сравнительного анализа их не проводилось – тот факт, что обе разновидности похоронных обычаев, отличающих вельбарские кладбища от обнаруженных в соседних областях севера Центральной Европы, также встречаются в землях носителей черняховской культуры. На кладбищах представителей обеих этих систем сосуществовали два типа погребений – захоронение и кремация. Население вельбарских регионов, как правило, не хоронило покойников мужского пола с оружием (и вообще с железными предметами), и отсутствие этого обычая являлось также отличительной чертой черняховских ритуалов.

У прочих черт черняховской культурной системы разное происхождение. Вельбарская керамика ручной работы была представлена только на ранних стадиях, затем очень быстро для этой системы стала характерной более сложная посуда, изготовленная на гончарном круге, в общих чертах напоминающая ту, которая использовалась в провинциях Римской империи. Длинные дома, разумеется, пришли к ним из преимущественно германских культур севера Центральной Европы, однако еще одним характерным типом построек во многих черняховских районах были землянки и полуземлянки (нем. Grübenhaus). Они были широко распространены на восточных предгорьях Карпат и далее и не встречались в вельбарской культуре или в северных германских поселениях I и II веков. Археологи также обнаружили на черняховских кладбищах редкие случаи захоронения по сарматским обычаям – вещи покойника складывались на полке, вырезанной в могиле. Таким образом, одно из сарматских племен внесло свой вклад в смесь культур, порожденной иммиграцией северных германцев в земли близ Черного моря.

Интерпретация этих остатков долгое время оставалась спорной. Когда в 1906 году были извлечены первые остатки, отмечалось явное их сходство (в особенности это касалось металлических изделий) с типично германскими, обнаруженными на севере Центральной Европы; об этом заговорили задолго до того, как была изучена и описана вельбарская культура. Эти находки быстро связали с миграцией готов, известной по историческим источникам, и в эпоху нацизма они нередко приводились в качестве нелепых оправданий территориальных запросов Германии в Восточной Европе. Нацистские бюрократы зашли так далеко, что предлагали переименовать отдельные города на побережье Черного моря в честь героев из числа готов, к примеру, название Теодорихшафен – «гавань Теодориха» (великий правитель готов V и VI веков, см. главу 7) предлагалось для Севастополя в Крыму. В общем, «гипотеза вторжения» применялась к археологическим остаткам с большим энтузиазмом. Металлические изделия такого же типа были обнаружены на побережьях Балтийского и Черного морей, следовательно, одно из племен, живших близ первого, захватило затем южные территории, вытеснив оттуда местное население. Если говорить честно, это объяснение получило подтверждение в записях, касающихся ухода карпов.

Однако, даже если забыть о политике, миграция – это слишком простой ответ на загадки, предлагаемые археологическими находками. Влияние вельбарской культуры на черняховскую очевидно, но вместе с тем в ней много элементов совершенно иного происхождения, а предметы и обычаи можно перенести из одного региона в другой без массового оттока населения в качестве основной движущей силы. Вещи можно продавать, а технологии и привычки – перенимать или даже развивать. Появление черняховской культурной системы, несмотря на очевидное сходство ее с вельбарской, не может, таким образом, само по себе служить доказательством миграции. И как мы видели, это ключевой аргумент противников теории о миграции варваров – они утверждают, что обнаруженных параллелей, существовавших между вельбарскими и черняховскими археологическими остатками, недостаточно для того, чтобы кому-то в голову могла прийти мысль о миграции, в особенности если бы рассказа Иордана о маршруте готов не существовало.

Однако, на мой взгляд, уже одних исторических источников – даже если не брать в расчет Иордана – более чем достаточно, чтобы согласиться с тем, что миграция была ключевым фактором в переустройстве понтийского побережья. К тому же археологические свидетельства куда более убедительны, чем утверждают противники теории миграции. Прежде чем приступить непосредственно к изучению источников, необходимо вспомнить, чего именно мы можем ожидать. Если перед вами не один из тех редких случаев, когда пришлые захватчики практически полностью вытесняют или истребляют местное население или являются первыми поселенцами на нетронутой пока земле, то археологические следы, оставленные миграцией, и не будут многочисленными или значительными. Если мигранты смешиваются с коренным населением, сохранятся лишь некоторые, возможно, очень немногочисленные элементы их материальной культуры – лишь те, которые осознанно или подсознательно связывались с глубоко укоренившимися верованиями или поведением. Они, разумеется, никуда не исчезнут. В прочих же сферах жизни мигранты, скорее всего, переймут приемлемые для них элементы местной культуры (как поступают и современные переселенцы) или же их обычаи станут незначительным и ничем не выделяющимся компонентом в новых культурных сочетаниях, созданных соприкосновением исконной и чуждой культур. Другими словами, вряд ли в археологических свидетельствах вы обнаружите нечто большее, чем спорные подтверждения миграции, поэтому неоднозначность находок сама по себе не может служить доказательством того, что миграции не было вовсе.

Однако в нашем случае археологические остатки, подтверждающие наличие миграционных процессов, отнюдь не спорны или недостаточны. И это не только мое мнение, спешу уточнить, но и единодушный вердикт экспертов, кропотливо работавших с найденными материалами на протяжении последнего поколения. Следует также подчеркнуть, что эти эксперты не подвержены влиянию какой-либо идеологии. Два самых авторитетных ученых среди них – это Казимир Годловский и Марк Борисович Щукин, первый поляк, второй русский. Им обоим в ранние годы своей научной деятельности пришлось бороться с однобокими интеллектуальными установками, которые основывались на взглядах, резко расходившихся с их собственными. Работа Годловского продемонстрировала несостоятельность старой догматики (к которой мы вернемся в главе 8), в соответствии с которой «побежденные» славяне всегда занимали территорию Польши. И именно Щукин впоследствии скорректировал время расцвета черняховской культуры, отнеся его к концу III–IV веку, и установил ее связь с готами, вопреки глубоко укоренившейся в советское время «официальной науке», стремившейся приписать археологические свидетельства, говорящие о довольно развитой цивилизации, первым славянам. Более того, после Второй мировой войны ни у поляков, ни у русских не было ни малейшего желания преувеличивать роль, которую сыграли германоязычные племена в Центральной и Юго-Восточной Европе, поэтому этих ученых нельзя обвинить в вовлеченности в интеллектуальные игры с целью продвижения своей карьеры. Причины, по которым они единодушно пришли к выводу о наличии глубинных связей между вельбарской и черняховской культурными системами, не так сложно отыскать.

Если сравнить развивающуюся вельбарскую культуру I и II веков с новыми системами, появившимися к востоку от Карпат и к северу от Черного моря в III веке, обнаруживаются поразительные сходства. Мы имеем здесь дело не с передачей отдельных предметов или технологий, но с куда более яркими культурными чертами, представляющими характерные обычаи и традиции, социальные нормы (женская одежда), социально-экономические установки и стратегии (длинные дома) и даже глубоко укоренившиеся системы верований (обряды захоронения). Интересен также и тот факт, что вельбарская керамика преобладает на ранних стадиях развития черняховской культуры и что вельбарская система за предыдущие поколения распространилась далеко на юго-восток, до самых границ региона, где в конечном итоге и появится черняховская[131].

Но все это вовсе не означает, что больше здесь нечего сказать. Было бы неплохо получить монографию, в которой сравнивалось бы соотношение захоронений и случаев кремации на кладбищах этих двух культур с учетом региональных вариаций обрядов, не говоря уже о подробном обсуждении и описании различных методик и стратегий ведения сельского хозяйства в зависимости от конкретного региона огромной территории распространения черняховской системы; которая указала бы, где именно встречаются длинные дома, где преобладают землянки. Если исходить из того, что миграция, как правило, осуществляется по известным маршрутам до тех пор, пока у мигрантов не накопится достаточно информации, то можно определить, где сосредоточилась наибольшая концентрация мигрантов, а где преобладало местное население. Даже с нашими нынешними знаниями по этим вопросам прослеживаются вполне четкие параллели, достаточно глубокие для того, чтобы прийти к следующему выводу: археологические находки действительно подтверждают сведения, имеющиеся в исторических источниках, о том, что миграция варваров с северо-запада сыграла важную роль в революции III века близ северного побережья Черного моря.

Однако, как и в случае с Маркоманской войной, свидетельства о миграционных потоках III века не так полны, как хотелось бы, и достоверность отдельных находок можно, вне всякого сомнения, поставить под вопрос. Тем не менее позиция ярых противников теории о миграции отдает желанием закрыть глаза на очевидное, особенно с учетом того, что и исторические источники, и археологические остатки указывают на ключевую роль миграции в происходящих событиях. В общем и целом у нас предостаточно данных для того, чтобы установить: переселение германцев к речным границам Рима начало постепенно изменять обстановку в варварской Европе с середины II века и обрело еще больший размах в Ш-м. Миграция имела место и на западе, и (в еще больших масштабах) на востоке, и в обоих случаях миграционные феномены происходили наряду с другими политическими и социально-экономическими трансформациями, которые и стали причиной появления новых союзов в Древней Германии IV века. Но признание этого факта – лишь начало. Миграция может принимать самые разные формы и иметь многочисленные и взаимосвязанные причины. Каковы были природа и подлинный масштаб этой миграции германцев III века, как именно осуществлялись сопутствующие ей процессы и, наконец, что именно ее вызвало?

Миграция и германцы

Ни в одном из уцелевших источников начала н. э. не приводятся подробности переселений, ассоциируемых с Маркоманской войной, но есть один рассказ о миграции готов в III веке, сохранившийся в написанной в VI столетии истории готов авторства Иордана, который и сам был отчасти готского происхождения. Он описывает переход готов к Черному морю: «Когда там выросло великое множество люда, а правил всего только пятый после Берига король Филимер, сын Гадарига, то он постановил, чтобы войско готов вместе с семьями двинулось оттуда. В поисках удобнейших областей и подходящих мест [для поселения] он пришел в земли Скифии, которые на их языке назывались Ойум. Филимер, восхитившись великим обилием тех краев, перекинул туда половину войска, после чего, как рассказывают, мост, переброшенный через реку, непоправимо сломался, так что никому больше не осталось возможности ни прийти, ни вернуться. Говорят, что та местность замкнута, окруженная зыбкими болотами и омутами; таким образом сама природа сделала ее недосягаемой, соединив вместе и то и другое. Можно поверить свидетельству путников, что до сего дня там раздаются голоса скота и уловимы признаки человеческого [пребывания], хотя слышно это издалека. Та же часть готов, которая была при Филимере, перейдя реку, оказалась, говорят, перемещенной в области Ойум и завладела желанной землей. Тотчас же без замедления подступают они к племени спалов и, завязав сражение, добиваются победы. Отсюда уже, как победители, движутся они в крайнюю часть Скифии, соседствующую с Понтийским морем»[132].

Иордан в этом отрывке приводит практически идеальный пример гипотезы вторжения в действии. Один король и один народ все вместе отправляются на поиски нового дома, побеждают народ, уже занимающий желаемые территории, и селятся на них сами. Какая часть этого рассказа, записанного почти через три столетия после описываемых событий, имеет хоть какое-то отношение к реалиям III века?

Миграционный поток

В источниках, более близких по времени написания к изучаемому периоду, уцелело достаточно сведений, чтобы стало ясно: миграционные процессы того времени были куда более сложными, чем представлял Иордан. Прежде всего, в процессе участвовало несколько племен, а вовсе не одни готы. Что еще интереснее – и это куда более существенное отклонение от его видения проблемы – готы и другие народности, двинувшиеся в новые земли, вовсе не действовали как единые, цельные объединения, как предполагает модель Иордана «один король – один народ». Лучше всего это утверждение можно проиллюстрировать на примере готов, поскольку в их случае мы обладаем наибольшим количеством источников, современных событиям. Готские племена действовали в весьма обширном географическом регионе, и действовали они по-разному – шли по земле и морю, встречаются всюду, от устья Дуная, где был убит император Деций, до Крыма (расстояние между ними составляет почти тысячу километров) и далее. В соответствии с протяженностью и разнообразием их передвижений выдвигается целый ряд независимых предводителей, включающий в себя Книву, Аргаита, Гунтериха, Респу, Ведука, Тарвара и Каннабада. Некоторые из них были союзниками, однако в надежных источниках III века нет никаких упоминаний о некоем одном короле, который правил бы всеми готами, – и в особенности так не называют Филимера, о котором писал Иордан[133].