Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Обнаружение различий между этими культурами для нас важно потому, что изобилие новых находок привело к дальнейшему развитию более надежных способов определения возраста археологических находок. Коссинна – автор теории «археологии поселений» – стал основоположником этого процесса, используя одновременно два элемента. Во-первых, он и его соратники установили принцип использования стилистического развития с целью определения относительных дат в рамках определенной «культуры». Появление более изысканных вариантов того или иного предмета или более сложных форм в рамках одного типа украшений заставило их предположить – и вполне разумно, как показывает практика, – что более простые варианты предшествуют им и являются более ранними. В общем и целом этот подход можно перенести на любые типы объектов, однако метод изначально применялся преимущественно к керамике. Первые исследователи затем стали в своих построениях опираться на предметы, датировка которых не вызывает затруднений, чтобы выстроить временную шкалу стилистических изменений в рамках общей хронологии. Скажем, если монета 169 года н. э. была найдена вместе с керамикой определенного вида, значит, посуда была произведена после ее выпуска. Этот метод в целом неплох, однако о временных промежутках между производством и захоронением датируемых объектов оставалось только догадываться, и ошибки случались достаточно часто – поскольку, как мы теперь знаем, римские монеты хорошего качества, изготовленные в I и II веках, по-прежнему широко использовались в варварской Европе даже в IV столетии.

Применяя этот подход к куда большему числу остатков культур, которые были обнаружены к 1970 году, ученые сумели установить последовательность эволюции стилей для оружия, пряжек, украшений и гребней, помимо всего остального. Это дало датировке находок куда более прочное и серьезное основание, поскольку можно было отталкиваться от целого ряда предметов, обнаруженных в том или ином скоплении, а не судить по какой-то одной вещи. В результате хронология основных германских культурных систем теперь может быть разделена на вполне отчетливые фазы, каждая из которых определяется по типу вооружения, определенным формам брошей, пряжек, горшков и гребней. В частности, благодаря этому стало гораздо легче выделять «нестандартные» предметы из предыдущего периода, оставшиеся в использовании. Ранее их обнаружение в захоронении, скорее всего, сделало бы правильную датировку сложной, если не невозможной[113].

Все это имеет большое значение для изучения Маркоманской войны, поскольку именно благодаря новым сведениям стало ясно, что приблизительно в середине II века начали происходить серьезные изменения в сложившейся структуре германских (или преимущественно германских) систем материальных культур на территории нынешней Польши. В частности, вельбарская культура начала распространяться к югу от Померании на север Великой Польши (между реками Нотець и Варта) и на юго-восток через Вислу в Мазовию (см. карту 4). В прошлом идентичность племен, населявших эти территории, вызывала яростные споры из-за их потенциальной значимости в вопросе происхождения славян, однако теперь в основном принимается следующая точка зрения: носители вельбарской культуры проникли в регионы, в которых в первых двух веках н. э. господствовали готы, руги и другие германцы, даже несмотря на то, что остальная часть населения изначально не была (или так и не стала) германоязычной. На новых территориях, по которым с 150 года начинают распространяться археологические остатки вельбарской культуры, прежде обитали носители пшеворской культуры. Их традиционно ассоциировали с вандалами, однако, вне всякого сомнения, здесь проживали и иные племена. Как и большинство таких культурных ареалов, этот был достаточно велик, чтобы здесь сосуществовали несколько небольших германских племен, упомянутых Тацитом и Птолемеем.

Первостепенное значение имеет даже не идентификация культур, а сам факт экспансии вельбарской культуры. Хронологическое совпадение слишком поразительно, чтобы можно было его проигнорировать. Экспансия вельбарской культуры, указывающая на серьезные проблемы в Северной Польше, произошла приблизительно в то же время, что и Маркоманская война. Скорее всего, эти два явления связаны, а значит, приграничные волнения, упоминаемые в римских источниках, совпали с более широкими потрясениями, происходившими на территории германской Европы. Однако археологические свидетельства не могут объяснить, была эта связь причинной или следственной. Даже с помощью подробной системы хронологии использования различных стилей остатки можно датировать в лучшем случае с погрешностью в четверть века, к тому же следует учитывать, что смежные этапы могут в рамках временной шкалы накладываться друг на друга. В этом случае двадцати пяти лет было бы вполне достаточно для того, чтобы экспансия вельбарской культуры послужила либо причиной, либо следствием Маркоманской войны. Более точные методы датировки вроде радиоуглеродного анализа и дендрохронологии смогут дать ответ на этот вопрос, однако пока мы вынуждены оставить его открытым[114].

Остается также неясным ход развития событий после экспансии вельбарской культуры. Археологические зоны – это материальные остатки культур, не вещей, поэтому экспансию в географическом регионе одной системы за счет другой не следует трактовать как акт завоевания, как сразу же предположил бы Коссинна. По большому счету, такого рода экспансия культуры может быть следствием развития любого рода – разумеется, в том числе завоевания или аннексии, но также и расширения торговых связей, изменения системы верований и т. д. В нашем случае вполне очевидно, что экспансия вельбарской культуры до определенного предела представляла собой слияние разных культур; пшеворское население приспосабливалось к нормам вельбарской культуры, а вовсе не заменялись полностью ее носителями. Как видно на карте 4, на некоторых кладбищах захоронения вельбарского типа заменили своих пшеворских предшественников сразу же, нет никаких признаков того, что какое-то время кладбище не использовалось. Возможно, мы имеем дело со следующим явлением – пшеворское население усвоило новые ритуалы погребения, принесенные носителями вельбарской культуры в том, что касается захоронения с оружием, и, возможно, также верования, которые их определяли. Однако даже перемены такого рода не происходят в вакууме. Что-то должно было заставить носителей пшеворской культуры изменить давно сложившиеся устои жизни, точнее, смерти. Что именно? Об этом археологические свидетельства умалчивают. На мой взгляд, самый правдоподобный ответ – новый уровень политического влияния, поскольку даже культурная ассимиляция обычно следует за установлением политического господства.

Столь же важно отметить, что помимо слияния культур экспансия вельбарской культуры также включала в себя переселение жителей северной Великой Польши на юг. Это отражено в исторических источниках. К примеру, к 200 году н. э. римская армия смогла завербовать в свои ряды готов – принадлежавших как раз к одному из старых вельбарских племен и живших близ границ Дакии. Еще сто лет назад готы находились слишком далеко от границ Римской империи, чтобы подобное могло произойти. Однако археологические данные сами по себе весьма показательны. Общая плотность населения в вельбарских становищах быстро росла с начала тысячелетия. Отдельные поселения существовали недолго, сравнительно быстро выходя из использования на протяжении I и II веков, отражая неспособность жителей поддерживать плодородность полей в течение длительного срока. Однако есть и другой аспект этого процесса. Каждые двадцать пять лет после рождения Христа появлялось все больше жилых поселений в землях носителей вельбарской культуры. Это заставляет сделать вывод о росте населения, который мог бы объяснить и постепенное перемещение этих народов на юг, ближе к Карпатам – что, в свою очередь, и позволило римлянам набрать рекрутов из числа готов. Это также говорит о вероятном давлении со стороны носителей вельбарской культуры на своих непосредственных соседей пшеворского происхождения в Центральной Польше. Как мы видели, свидетельства сельскохозяйственного производства в германской Европе и впрямь говорят о существенном росте населения в римский период, поэтому открывающаяся картина вполне правдоподобна. Если так, растущее вельбарское население, по всей вероятности, поставило своих пшеворских соседей перед нелегким выбором – принять вельбарскую культуру либо пуститься на поиски новых земель[115].

Разумеется, хотелось бы знать гораздо больше подробностей – и очень жаль, что мы не можем установить, действительно ли экспансия вельбарской культуры предшествовала беспорядкам близ границ империи, которые Марк Аврелий упорно подавлял, или же стала одним из их последствий. Тем не менее вместе история и археология ясно показывают, что война была весьма необычна по своему масштабу и продолжительности, и позволяют предположить, что одной из причин тому стала роль, сыгранная агрессивно настроенными группами населения, пришедшими в приграничные регионы издалека. Не только ненадежные свидетельства «Истории Августов» являются основанием для утверждения, что одной из черт Маркоманской войны было появление большого количества переселенцев. Некоторые фрагменты куда более надежного источника, «Истории» Диона Кассия, указывают на то же самое, и это в сочетании с экспансией вельбарской культуры добавляет новое измерение к нашему пониманию происходивших тогда событий. Всего этого вместе достаточно, чтобы показать: Маркоманскую войну нельзя трактовать как типичный приграничный конфликт, разве что чуть более ожесточенный. И у нас появляется еще больше причин считать ее переломным моментом, если речь идет о III веке, когда размах экспансии вельбарской культуры возрос и продолжающаяся миграция германцев полностью перестроила мир близ границ Рима.

К Черному морю и дальше

Предпринятые Марком Аврелием контрмеры вполне эффективно нейтрализовали острый кризис, начавшийся в 160-х годах, и в европейском приграничье Рима воцарился мир, который продлился почти два поколения. В III веке, однако, снова назрела проблема – и еще более серьезная, чем раньше. Положение ухудшилось еще и из-за того, что в этот же период стала укрепляться власть династии Сасанидов, которая превратила Ближний Восток (преимущественно территорию современных Ирака и Ирана) в сверхдержаву, способную потягаться с Римом. Сасаниды стали куда более серьезной угрозой, уничтожив армии трех римских императоров – и даже захватив в плен последнего из них, Валериана, проведя его в цепях за шахиншахом (царем царей) Шапуром I Сасанидом. После смерти Валериана с его тела содрали кожу и сделали чучело – военный трофей. Эта новая угроза, естественно, вынудила Рим сосредоточить военные ресурсы на востоке, и события на Рейне и Дунае необходимо рассматривать именно в этом контексте. Если бы Сасаниды столь стремительно не ворвались в историю, противники империи в Европе ни за что бы не получили такой свободы действий[116].

В Западной Европе, на Рейне и в верхнем течении Дуная, кризис III века включал в себя умеренную миграцию и значительную политическую реорганизацию. В этот период начинают формироваться новые племенные союзы германцев, о которых мы говорили в прошлой главе. Алеманны впервые становятся врагами Рима в 213 году, когда император Каракалла выступил против них с упреждающим ударом, начав военную кампанию. Предположительно, алеманны уже тогда представляли собой угрозу, однако наши источники, и без того немногочисленные, указывают на то, что она стала гораздо серьезнее в 230-х годах. Алеманны совершили серьезное нападение на Рим в 242 году, и подобные налеты были более или менее регулярными на протяжении 40-х и 50-х годов, хотя такая картина складывается на основании ряда фрагментарных исторических данных и археологических свидетельств, прежде всего монетных кладов, – серьезных источников, повествующих о событиях тех лет, к сожалению, не сохранилось. Однако самое позднее к 260 году алеманны и другие племена, жившие в этом регионе, стали источником серьезных проблем для Рима. Некоторые из них уже получали субсидии, и в надписях на алтаре-жертвеннике, обнаруженном в Майнце, увековечено ответное нападение римлян, в ходе которого были освобождены тысячи пленников, захваченных в Италии. Но самым поразительным было то, что примерно в 261 году (римляне никогда не трубили направо-налево о своих поражениях) так называемые Декуматские поля, земли, находившиеся под властью римлян с начала I века (см. карту 5), были потеряны для империи.

Насколько нам известно, это нельзя назвать алеманнским завоеванием. Просто тогдашний правитель Галльской империи, Постум, отозвал войска из этого региона для защиты стратегически более важных земель. Тем не менее это решение свидетельствует о серьезности обстановки, сложившейся в приграничной зоне, и переводом войск решить проблему не удалось. В конце 60-х годов и до середины 70-х последовали новые набеги со стороны алеманнов, ярким свидетельством которых послужили тринадцать тел – несчастных жестоко убили, расчленили, частично оскальпировали, а затем бросили в колодец на ферме в Регенсбурге-Хартинге. Ситуация на новой границе стабилизировалась в результате более поздней римской кампании в конце III – начале IV века, под командованием тетрархов и императора Константина. Ими было положено начало восстановления привычных отношений с германцами как с клиентами империи, которые мы наблюдали в главе 2[117].

Хотя во многом этот кризис был вызван ростом военной мощи, ставшим одним из результатов развития племен и новых политических образований, а также двумя волнами миграции, которые, несомненно, сыграли немаловажную роль в происходящем. Сначала, сразу после перевода галльских войск, алеманны двинулись в Декуматские поля, где они обустроились в IV веке. Они прошли не такой уж долгий путь. Что значило быть алеманном в III веке? Это спорный вопрос, и мы вернемся к нему далее в этой главе. Однако материальные остатки, обнаруженные в Декуматских полях, – украшения, керамика и захоронения, – указывают на то, что новые германские хозяева этих территорий жили ранее не так далеко к востоку от них, на так называемом Эльбском треугольнике между побережьем Северного моря и реками Эльбой и Везером, к западу от Эльбы, от Богемии на юге к Мекленбургу на севере (см. карту 5).

Во-вторых, сразу за территорией алеманнов в IV веке располагались земли бургундов, также периодически испытывавших на себе влияние римской дипломатии. В отличие от алеманнов, нового политического образования, появившегося в позднеримский период, бургунды уже были известны Тациту и Птолемею в I и II веках н. э. На том этапе они занимали земли куда дальше к востоку (на территории современной Польши). Некогда они жили бок о бок с вандалами, где-то между Одером и Вислой. Таким образом, к IV веку некоторые группы бургундов в общем счете прошли на запад около 500 километров. Исторические свидетельства указывают на то, что к этому моменту они обитали в землях близ среднего течения реки Майн, и тому есть археологические подтверждения. Свидетельств не так много, однако в этом регионе были найдены захоронения с оружием. Материалы, обнаруженные в могилах, напоминают остатки, ранее находимые в восточных германских землях, и существенно отличаются от предметов, которые традиционно ассоциируются с племенами из Эльбского треугольника. Однако нельзя забывать о том, что эти свидетельства имеют ряд ограничений. Вплоть до III века и даже позже восточногерманские племена, как правило, сжигали мертвецов, а мечи в Майне были найдены именно в захоронениях. Исторические свидетельства также указывают на то, что в IV веке бургунды обитали в долине реки Кохер, однако там не обнаружено никаких остатков, характерных для восточных германцев. Очевидно, что имела место миграция – среди как алеманнов, так и бургундов, однако ее природу, масштаб и причины следует изучать с осторожностью и тщательностью[118].

Если на Рейне в III веке разразился серьезный кризис, то дальше к востоку ситуация обострилась еще сильнее. Маркоманская война преимущественно разворачивалась на Среднедунайской низменности, однако на сей раз самые суровые бои шли к востоку от Карпат, на обширных территориях, граничащих с северными берегами Черного моря. Конфликт начался в 238 году с описанного в источниках нападения готов на город Гистрия, расположенный неподалеку от устья Дуная, впадающего в Черное море (см. карту 6). Это событие положило начало набегам германцев (преимущественно готов) на Римскую империю, происходившим вдоль границы по нижнему течению Дуная, между Карпатами и Черным морем. Воссоздать даже относительно полную картину этих нападений невозможно, однако ясно, что кризис достиг своего пика приблизительно в 250 году. В 249 году город Маркианополь на востоке Балканского полуострова был разграблен войском готов под предводительством двух вождей – Аргаиха и Гунтериха, и конфликт начал быстро набирать обороты.

Весной 250 года другой готский предводитель по имени Книва прорвался через римскую границу и пересек Дунай близ старого легионерского форта Эскус, защищавшего одну из самых удобных переправ. Затем он двинулся в самое сердце Балканского полуострова, захватив город Филиппополь (современный Пловдив в Болгарии) к югу от Гемских гор, где остался на зиму. В следующем году император Деций Траян попытался перехватить отступающих готов, но потерпел поражение и в конечном итоге был убит в битве при Абритте[119]. Это стало катастрофой. В каком-то смысле происшедшее было даже хуже, чем знаменитое поражение римлян в битве в Тевтобургском лесу. Впервые правящий император пал в бою с варварами. С другой стороны, ситуация здесь была не настолько серьезной, как может показаться. Когда погиб Деций, империю разрывали на части внутренние беспорядки, вызванные эффектом домино – последствие серьезного кризиса, порожденного в рамках римской политической системы появлением сверхдержавы Сасанидов. Деций правил лишь частью римской Европы и Северной Африкой и повел в битву сравнительно небольшую часть имперской армии. Римляне потерпели сокрушительное поражение, но потери в численности войска были не столь высоки, чтобы представлять собой серьезную угрозу безопасности империи. Это становится очевидным в ходе последующих событий. В 253 и 254 годах состоялись новые набеги, но они почти ничего не дали, и готы покинули земли близ Дуная. Преемники Деция, разумеется, успешно укрепили позиции Рима в этих землях.

Вскоре после этого смешанные отряды грабителей появились в другом регионе – они пересекали Черное море на кораблях и высаживались в Малой Азии на протяжении трех лет подряд, с 255 по 257 год[120]. Первая экспедиция была неудачной – германцы направились к Пицунде на юго-восточном побережье Черного моря и потерпели поражение. Второй их поход принес плоды – варвары разграбили и предыдущую цель, и город Трапезунд (современный Трабзон). Эти первые набеги были предприняты отрядами, которые, в соответствии с нашим основным источником, назывались «бораны» (скорее всего, это наименование обозначает просто «северяне»). Третий и, похоже, более серьезный поход состоялся в 257 году, в нем совершенно точно участвовали готы; они учинили страшные разрушения в Вифинии и на побережье Пропонтиды, в результате нападений пострадали города Халкидон, Никомедия, Никея, Арамея и Пруса. Затем наши источники вновь умолкают – что, по всей вероятности, свидетельствует о прекращении или снижении яростности нападений – до 268 года, когда огромная армия покинула северные берега Черного моря. Она вновь состояла частично из готов, но в походе приняли участие и другие германцы, прежде всего герулы. На сей раз они не стали пересекать Черное море, а двинулись вдоль его северных и восточных побережий, не отплывая далеко от земли и совершая по пути налеты на прибрежные города вроде Анхиалия. Нападения на Томис, Маркианополь, Кизик и Византий были отбиты. Налетчики затем пересекли Дарданеллы и вышли в Эгейское море. Впервые варвары с северных земель проникли в воды Средиземного моря близ Рима. Там армия разделилась на три группы. Они напали, соответственно, на Северные Балканы (Фессалоники), Аттику и побережье Малой Азии. Император Галлиен начал сопротивление захватчикам на Балканах, но серьезное поражение им нанес следующий император, Клавдий, в 269 году, получив прозвание Готикус – «Победитель готов» – за свои заслуги. Борьбу с герулами близ Афин вел, помимо прочих, историк Дексипп, а третий отряд, под предводительством Респа, Ведука и Туруара, в конечном итоге в 269 году был отброшен к Черному морю – однако к тому времени германцы успели причинить значительный ущерб. Острова Родос и Кипр был опустошены, как и города Сиде и Илиум на материке. Самой печальной случайностью, происшедшей в результате этого набега, было разрушение легендарного храма Дианы в Эфесе[121].

Ответ римлян был яростен и жесток. Они не просто разбили все эти отряды – крупных военных походов за пределы Дарданелл варвары больше не совершали. Что же до Дуная… После поражения Деция можно только предположить, что были предприняты самые эффективные контрмеры, чтобы оградить границу от дальнейших посягательств. Разумеется, это не решило до конца проблему с готами. Новое нападение варваров из-за Дуная произошло в 270 году, когда были разграблены Анхиалий и Никополь, однако новый император Аврелиан в 271 году повел свои войска через реку, на север, и нанес сокрушительное поражение предводителю готов Каннабаду, который, предположительно, был ответствен за недавние беспорядки. Контратака Аврелиана задушила новую опасность в зародыше. В середине 70-х годов III века начались морские рейды, основной целью которых был прежде всего Понт, однако новых нападений из-за Дуная на Балканский полуостров, принадлежащий римлянам, не последовало. Император не только нанес готам поражение, облегчив положение империи, но и распорядился более или менее одновременно с этим об освобождении трансильванской Дакии[122].

Как и в случае с уходом римлян из Декуматских полей на западе, сведения об оставлении ими Дакии весьма ограниченны. Но и письменные источники, и монетные клады указывают на то, что по большей части грабители, нападавшие на Рим в III веке, огибали ее границы и проникали непосредственно на Балканский полуостров – или же пересекали Черное море и входили в Малую Азию, не трогая саму провинцию. Вывод войск из этого региона опять-таки скорее просто стратегический маневр, чем боязнь разгрома. Возможно, Аврелиан планировал несколько уменьшить границы империи. Дакия – выступающий далеко вперед участок к северу от Дуная, который нужно было защищать с трех сторон. Освободив ее, Рим мог значительно сократить свою границу – на 800 километров.

К тому же это успешно отвлекло внимание германских налетчиков – теперь у них появился спорный трофей, и они на время оставили империю в покое. В IV веке историк Евтропий отмечает, что Дакия «теперь» (в 369 году) поделена между таифалами, виктуалами и тервингами. Политика Аврелиана, умело сочетавшая в себе военные победы и своевременный уход войск, разрядила обстановку, однако пройдет еще целое поколение до того, как в приграничных регионах близ Дуная наконец вновь воцарится мир[123]. Что же до Рейна, то дальнейшие кампании тетрархов и Константина вынудили готов и другие германские племена вернуться к прежнему статусу полуклиентов империи, в котором мы их застали в предыдущей главе.

Однако кто эти готы, принявшие такое заметное участие в событиях III века, и что именно скрывается за волнениями на восточноевропейских границах Римской империи, продлившимися два-три поколения?

Не приходится сомневаться в том, что внезапное господство готов знаменовало собой настоящую революцию в самой природе угрозы, с которой столкнулась Римская империя на границе, проходящей по нижнему течению Дуная. В I и II веках Рим преимущественно имел дело в этом регионе с ираноязычными сарматами и осевшими там носителями дакийского языка. К IV веку племя, называвшееся готы, стало главной целью римских военных и дипломатических кампаний. Готские тервинги, как мы уже видели в главе 2, стали главным клиентом империи за Дунаем в его нижнем течении, и, как показывают события, которые мы только что обрисовали, период военных походов германцев продемонстрировал опасность силы, угрожавшей Риму вдоль не только наземных, но и морских границ. В I и II веках варвары не вторгались на территорию империи через Дакию, Черное море или пролив Дарданеллы – и тем более их нападения не принимали такого размаха.

Традиционным ответом на эти замечания всегда было предположение, что миграция германцев была ключевым элементом этой внезапной революции в стратегии. Готы не появлялись на северном побережье Черного моря в I и II веках, когда единственными племенами, обитавшими в здесь, были сарматы и даки. Единственные готы, о которых нам что-то известно, в то время жили в северной части Польши. И что получается? На старт, внимание – марш мигрировать? Не совсем. Не так давно Майкл Куликовски оспорил эту точку зрения, сказав, что традиционное представление о развитии племен к северу от Черного моря – «текстуальная фантазия». Этот термин взят из жаргона археологов (хотя сам Куликовски к их числу не принадлежит) и используется для обозначения ситуации, когда интерпретация археологических свидетельств искажается, чтобы подогнать их под имеющиеся письменные исторические источники. В данном случае среди прочих не слишком надежных исторических материалов, касающихся III века, представлена история готов, написанная в VI столетии Иорданом, в которой рассказывается о миграции готов на побережье Черного моря под руководством некоего короля Филимера. Куликовски утверждает, что этот рассказ не просто неправдоподобен, но к тому же слишком сильно влияет на истолкование историками и археологами материальных свидетельств. По его мнению, без этого источника прочие археологические и исторические материалы никого бы не заставили говорить о миграции. На самом деле за проблемами Рима в III веке и за господством готов в IV-M стоит вовсе не миграция, но социально-политическая реорганизация уже обитающего в регионе населения – приблизительно такая же, как та, в результате которой появились новые германские союзы на западе империи[124]. Прав ли он?