Журавль среди волков

– Самого преданного, говоришь? – фыркнул Ёнсан-гун. – Змея и то вернее тебя.

– Ваше величество, разве не я горевал вместе с вами, когда всей стране запрещали оплакивать покойную королеву Юн в годовщину её смерти? Разве не я приготовил банкет в память вашей матери и горько плакал вместе с вами??

Ван побледнел, и его здоровый глаз заблестел от слёз. Имя матери Ёнсан-гуна всегда служило Тэхёну щитом.

– Вас окружают подлые кровососы, а вы казните меня? Тюрьма Мильвичхон ломится от преступников, замышлявших измену. Скажите, ваше величество… Разве я хуже их всех?

Голос Ёнсан-гуна смягчился.

– С тобой сложно сказать, где правда, а где ложь.

– Позвольте доказать мою верность, ваше величество, – с умело разыгранным отчаянием взмолился Тэхён. Лезвие дрогнуло у его горла, и он решил воспользоваться минутной слабостью вана. – Ведь наши поступки – отражение преданности вам, не так ли? Ради вас я убью какого угодно зверя. Отправьте меня на охоту, и я вернусь с добычей. Солнце ещё не ушло за горизонт полностью.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Ёнсан-гун, и его губы дрогнули в улыбке. – Значит, убьёшь какого угодно зверя… – Он убрал меч в ножны и посмотрел перед собой, за плечо Тэхёна. – И не только?

Тэхён поднял взгляд. Ему ещё не приходилось убивать человека, но он уже представлял кровь на руках, муки совести…

Нет.

Надо подавить эти чувства. Страх, совесть.

«Моя цель важнее одной-единственной жизни», – убеждал он себя.

– Да, ваше величество, – прошептал Тэхён.

Ван бросил стрелу к его ногам.

– Преданность отражается в том, чем ты готов пожертвовать. Убей его.

Тэхён проследил за взглядом брата и увидел своего коня. Подарок отца. Внутри у него всё перевернулось, и грудь сдавило ледяным обручем. Солдаты схватили за поводья громадного скакуна, пытаясь его унять. Этот конь был для Тэхёна дороже всего на свете.

С последним лучом заката он натянул тетиву и прицелился прямо в мощное сердце, бьющееся под чёрной бархатной грудью.

Его коня звали Чонхи.

Чон. Правый, надёжный, верный.

Хи. Яркий, блистательный, великолепный.

Тэхён стиснул зубы, мысленно прося прощения.

В то же мгновение, как вылетела стрела, конь дёрнулся, и наконечник вонзился ему в глаз. Страшно захрипев, он рухнул на землю и забил копытами, распугивая солдат.

Тэхён бросился к нему, выхватил меч и вонзил в грудь. Рука окрасилась кровью, но он всё налегал на меч, чтобы ускорить приход смерти. Чонхи лежал на окровавленной земле, перебирая ногами, словно цепляясь за последние крупицы жизни.

Наконец Тэхён отшатнулся. Окровавленный меч выпал из трясущихся рук. В гробовой тишине все взгляды были направлены на Тэхёна.

– Прекрасно, братишка, – тихо проговорил Ёнсан-гун. Лицо его было скрыто в тени… – Можешь пока наслаждаться жизнью, поскольку с тобой я чувствую себя не таким одиноким.

Казалось, весь лес пропах кровью. Охотничья процессия двинулась дальше. Только Тэхён задержался. Он смотрел то на труп коня, то на свои окровавленные руки. Никогда ему не доводилось видеть столько крови.

Дрожащие ноги словно сами повели его к чаще. Ему нужна лопата. Нельзя бросать Чонхи вот так – его надо похоронить.

Вдруг он опомнился и повернул на север. К ручью, где ранил невинную девушку.

– Проклятье!

Тэхён побежал по тропе, спотыкаясь о корни деревьев, и быстро нашёл заросли, в которых видел её последний раз. Он раздвинул ветви – никого. Девушка пропала; осталась лишь стрела, вонзившаяся в ствол.

Тэхён вытащил стрелу и осмотрел багровый наконечник. Леденящий ужас сковал грудь, а затем и всё тело. «Ты сам уподобишься Ёнсан-гуну, если будешь ему подыгрывать,– предупреждал умирающий брат.– Станешь жестоким и бессердечным. Чтобы спрятать монстра в собственном сердце, Ёнсан-гун окружает себя людьми, способными на чудовищные поступки. Не погружайся в эту мрачную бездну».

Тэхён поднял взгляд, прикидывая, куда могла уйти девушка.

– Ваше высочество, – раздался встревоженный голос Хёкчжина. Тэхён и не заметил, как друг последовал за ним. – Что вы здесь ищете?

– Сходи к хозяйке Юль, попроси у неё лопаты и несколько сильных мужчин, – сказал Тэхён, сжимая стрелу. На глаза ему попался белый мешок, брошенный у ручья. – Пусть помогут нам похоронить коня. А Вонсику передай, что я должен найти одну девушку.

5

Исыль

Янаконец выбралась на поляну из колючих зарослей, оплетавших меня со всех сторон. Из-за невыносимой боли казалось, что душа уже выскользнула наружу и витает высоко в небе, глядя сверху вниз на тело. Всё ещё сжимая в руках камень, я брела среди бледно-золотых колосьев, пока не вышла на пыльную дорогу, которая привела меня к гостинице. Она уже погрузилась в ночную тишину, и мне самой отчаянно хотелось лечь и отдохнуть, но Юль так и не успела показать мою комнату.

От кухни в дальней части двора шёл пар. В горшке что-то тушили, а значит, хозяйка ещё не спала. Я направилась туда, ступая с трудом, и вдруг услышала чьи-то шаги. В свете фонаря возник силуэт Юль. Из тьмы показалось её лицо с ярко-красными губами.

– Госпожа… – прохрипела я.

Она меня не услышала и скрылась в тени. Я последовала за ней в кладовую, но замерла на пороге, потрясённая зияющей пустотой. Кроме низкого столика для почитания предков и раскрытой ширмы у задней стены, там ничего не было.

Тело пронзила новая вспышка боли, и я покачнулась, но тут же схватилась за дверную раму, чтобы не упасть. Я быстро заморгала, всматриваясь в полумрак кладовой, и вдруг заметила пятно на ширме. Оно было похоже на кровь… Старую, засохшую кровь.

«Может, мне это мерещится?» – подумала я, но тут услышала металлический щелчок и подошла ближе. За ширмой скрывалась дверь.

Что же это…

Я тихонько толкнула дверь и очутилась во мраке. Постепенно мои глаза привыкли к темноте, и я рассмотрела хозяйку, по-видимому, проверявшую запасы. Вдруг она подняла фонарь, и кровь застыла у меня в жилах. На стенах были развешены остро заточенные серпы, из больших глиняных горшков торчали пучки стрел, с потолочных балок свисали луки и колчаны, а в бесчисленных ящиках на полу сверкали лезвия мечей.

Стараясь ступать осторожно и ничего не задеть, с бешено колотящимся сердцем, я вышла на улицу и быстро зашагала по двору. Зачем в гостинице столько оружия? С этой мыслью я вновь оглянулась на кладовую и нечаянно зацепила метлу. Та со стуком упала на каменную плитку.

– Проклятье, – прошипела я.

Из кладовой выбежала хозяйка. Мои пальцы крепче сжали камень.

– Кто там? – крикнула она, и свет её фонаря упал на меня. – Ты! А я думала: куда ты пропала?

Юль смотрела на меня большими глазами, и под её напряжённым взглядом я выронила камень на землю.

– Мне… – Мой голос дрогнул. Я была ещё под впечатлением от увиденного за ширмой. – Мне нужна комната.

– И лекарь, судя по всему. Ты вся в крови!

Она бережно взяла меня за локоть и повела к главному зданию – длинному, с соломенной крышей и рядом дверей. Хозяйка открыла самую крайнюю и помогла мне устроиться в небольшой, аккуратной комнатке. Положила на пол матрас с одеялом, зажгла свечу.

– Надо передать Вонсику, что ты в порядке. Он пошёл тебя искать, – объяснила Юль. – Что с тобой произошло?

– Несчастный случай в лесу. Я могу сама о себе позаботиться…

– Знаю, твоя жизнь – «не моё дело». Даже если ты истекаешь кровью.

– Я не истекаю кровью…

– Вот что: пока ты в моей гостинице, твоё здоровье – очень даже моё дело. Все постояльцы для меня как семья. Жди здесь. Я сейчас вернусь.

Я потёрла виски. Эта загадочная хозяйка, которая постоянно улыбалась и хранила в кладовой оружие, вызывала у меня головную боль.

Юль вернулась с бинтами и двумя мисками – с солёной водой и лекарственным раствором.

– Когда держишь гостиницу, приходится учиться обрабатывать раны, – рассказывала она, выкладывая всё передо мной. – У нас в деревне нет ни лекаря, ни знахарок.

Юль сходила за чаем для меня, и я неохотно его приняла.

– Так вот, – продолжила она, – к постояльцам я отношусь, как к родне, если они платят, конечно…

Я тут же отставила чай и потянулась за походным мешком. Рука нащупала лишь пустоту. Где же я его оставила?..

Юль помогла мне снять чогори и стала промывать глубокую царапину солёной водой. Меня словно пронзило молнией, и я инстинктивно дёрнулась.

– Больно! – воскликнула я, прикрывая зудящее плечо ладонью.

– Я должна его обработать, – ответила Юль ласковым, но твёрдым голосом. – Иначе в кровь может попасть зараза. Как ты поможешь сестре, если умрёшь от воспаления?

Я стиснула зубы и нехотя отняла руку от плеча, позволяя ей очистить рану.

– Как тебя зовут?

– Меня…

Я осеклась, не желая называть настоящее имя, данное мне при рождении, известное следователям и чиновникам: Хван Поён. А к тому, что значится в моём поддельном документе, я не привыкла и могла на него не отозваться, что вызвало бы подозрения.

– Меня зовут Исыль, – наконец сказала я.

Маме никогда не нравилось имя «Поён», но его выбрал папин отец, и ей пришлось подчиниться. После моего рождения даже папа согласился, что имя мне не подходит. Родителям почему-то казалось, что я похожа на каплю росы, и так меня и стали называть в семье – Исыль. Это прозвище осталось со мной на всю жизнь.

Вспомнив о походном мешке, пропавшем в лесу, я вытерла холодный пот со лба и сцепила пальцы.

– Мне нечем вам заплатить. Всё, что у меня было, потерялось из-за того несчастного случая, – прошептала я, опустив взгляд.

В комнате повисла тишина. Хозяйка молча обматывала моё плечо бинтом, но я не сомневалась, что сейчас меня выставят на улицу. Само собой. Никому нельзя доверять. Нигде нет полной безопасности.

– Мне нужна хоть какая-то оплата, – сказала хозяйка.

Я похолодела.

– У меня ничего нет…

– Очень даже есть,– возразила Юль, помогая мне снова надеть чогори, и спокойно объяснила: – Если согласишься работать на меня, можешь оставаться в гостинице, пока не найдёшь сестру.

Моё сердце сжалось.

– Вы позволите мне остаться? Правда?

– В тяжёлые времена чужая мать, чужое дитя и чужая сестра – всё равно что свои, и каждая незнакомка в нужде – близкая подруга,– рассуждала Юль, завязывая ленты моего чогори.

Её слова тронули меня, и в душе пробудилась надежда, которую я подавляла последние два года. Я отчаянно мечтала найти друзей. Смеяться вместе с ними. Безоговорочно им доверять… Я отогнала непрошеные мысли и стала потягивать чай, украдкой наблюдая за Юль из-под ресниц. Перед глазами встала кладовая с сотней мерцающих серпов. Несомненно, за милой улыбкой хозяйки скрывалось нечто зловещее. Нет, это не девушка, которая может стать мне подругой, а скорее кровожадная лиса кумихо, принявшая облик молодой хозяйки гостиницы, чтобы заманивать путников и впиваться зубами им в печень.

– О какой работе речь? – осторожно уточнила я.

– Поможешь свергнуть вана? – спросила она с ухмылкой.

Я едва не поперхнулась чаем.

– Что?!

– Шучу, шучу!

Она бесстыже расхохоталась, как в нашу первую встречу. Как же этот смех действовал мне на нервы!

– Я держу гостиницу одна, и только это, – Юль показала на глубокий шрам на лице, – защищает меня от похотливого вана. К сожалению, моя бывшая служанка… стала его добычей.

Или твоей? Я помотала головой, стараясь не думать о крови на ширме.

– Поэтому ты – через пару дней, когда оправишься от раны, – станешь моей новой помощницей, – объяснила хозяйка. – Ты умеешь готовить?

– Нет.

– А стирать одежду?

– Нет…

– Что же ты умеешь? – не выдержала Юль и схватила меня за руку. – Ладони у тебя мягкие, но ты не из знати. Наверное, кто-то тебя избаловал… Старшая сестра?

Я вздрогнула. Все два года после того, как не стало родителей, Суён усердно трудилась, а я бездельничала – боялась, что загрубеют руки. «Мне не такая жизнь была суждена», – обычно говорила я в свою защиту.

– Ясно, ты из таких младших сестёр, – проговорила Юль.

– В каком смысле? – спросила я севшим голосом. В горле у меня встал ком.

– Должно быть, после смерти родителей твоя старшая сестра чувствовала себя ужасно одинокой, – продолжала Юль, словно не слыша. – Они ведь мертвы, я права?

Не успела я ничего ответить, как она быстро добавила:

– Прибираться хотя бы сможешь? Тебе же больше негде остановиться, не так ли?

Всё так. Я стиснула зубы и проглотила свою гордость.

– Пожалуй. Я попытаюсь.

Юль отпустила мою руку и отвернулась положить миски и бинты обратно на поднос.

– Если задержишься в нашей деревеньке, имей в виду: мы всегда прячемся, когда бьют в колокол. Он предупреждает нас о приближении вана. Ёнсан-гун похищает девушек с улиц, словно срывает цветы с поля. А если заметишь что-то необычное или услышишь странные разговоры о политике,– тут она отвела взгляд,– не обращай внимания. Нашим гостям нравится чанги[5], а это игра, в которой важна стратегия. Поэтому они часто обсуждают свои планы, и не только за доской. Ты об этом не думай, а сосредоточься на поисках сестры. Хорошо?

В памяти вновь всплыла комната за ширмой, и я ответила:

– Конечно.

* * *

Я проснулась среди ночи, крик застрял у меня в горле.

Мне снилось, что Суён утягивают в темноту и клыки врезаются ей в плоть. Чувство вины и ненависти к себе вонзилось в мою грудь острой иглой. Из-за меня сестра попала во дворец, из-за меня терпит невыразимое унижение. Я попыталась нащупать походный мешок, но вспомнила, что потеряла его где-то в лесу. Вместе со всеми косточками санчжоин, которые там оставались – наверное, около дюжины. Много месяцев я старательно собирала их, извлекая из сушёных плодов унаби, а теперь лишилась даже последних запасов.

Эти косточки считались лекарственными, но для меня стали священными. Я клала их себе на язык с обещанием, что ко мне придёт сон, минута отдыха от безотрадной жизни. Но у меня больше нет санчжоин, нет ничего, что я взяла с собой в дорогу. Я подошла к чаше с водой и умылась дрожащими руками, а затем открыла окно, оклеенное бумагой ханчжи, и выглянула на улицу. Там было ещё темно, и тишину жаркой, влажной ночи нарушало лишь стрекотание сверчков.

Грудь сдавило железным обручем. Да, это я виновата. Это всё моя вина.

Если бы я послушала сестру, которая всего лишь заботилась о моей безопасности, мы бы не поссорились, я бы не выбежала на улицу, и она не попала бы в ловушку.

Если бы, если бы.

Я попыталась припомнить хоть один день, когда мы не ругались с Суён, но не смогла. Сердце кольнуло. Мы и правда сильно отдалились друг от друга, не так ли?

Боль в сердце лишь нарастала вместе со страшным осознанием, что окутало меня холодным туманом. Несмотря на драгоценные моменты из детства, которые нас связывали, пропасть между мной и Суён росла по мере того, как формировались наши характеры. Она была преданной старшей сестрой, а я – озорницей, которой всё прощали.

Впервые я ощутила этот разлом в то утро, когда вбежала к ней в комнату в слезах, горюя оттого, что Суён хотят выдать замуж за молодого человека на другом краю страны и ей придётся уехать далеко-далеко, чтобы жить с его семьёй. Я была раздавлена этой новостью, но Суён отвернулась от меня, как будто с отвращением, и всё время, пока я изливала ей душу, молча писала в свой дневник, не обращая внимания на мои слёзы.

Той же ночью я тайком прочла её запись.

Как же тяжело быть старшей сестрой. Сегодня я впервые возразила отцу, и он взглянул на меня с таким разочарованием, что весь мой мир пошатнулся. Почему он видит лишь моё непослушание, но не глубокую любовь к нему? Ведь я могла бы жить рядом с домом, заботиться о родителях, когда они постареют… Хотелось бы мне расплакаться, закатить истерику, как это часто делает моя младшая сестра – и всё равно остаётся всеми понятой и любимой. Но я не могу себе этого позволить. Мама с папой не любят меня в слабости, когда я их подвожу, допускаю ошибки. Кто я для них, если не веду себя как идеальная дочь?

Суён было всего четырнадцать, когда она написала эти строки, и теперь я понимала чувство одиночества, которое испытывала сестра. Возможно, оно преследовало её всю жизнь.

Утром я встала с постели, измотанная ночными мыслями. Я была словно в оцепенении и как будто наблюдала за собой со стороны. Уставшая девушка с кругами под глазами и запёкшейся кровью на левой руке с трудом влезает в чистую одежду, которую оставила ей хозяйка гостиницы. Белый чогори с воротом цвета полуночного неба и юбка такого же тёмно-синего оттенка. Девушка набрасывает на голову накидку и выходит в неприветливое серое утро. Под карнизом висит деревянная табличка – «Гостиница „Красный фонарь“».

Я поёжилась. Холод вернул мне ясность сознания.

Прикрывая лицо, я побрела по дороге, не представляя, как найти в столице бывшую академию Сонгюнгван, в которую, вероятно, водили мою сестру. Я была твёрдо намерена искать её там, но не знала, куда идти.

Вдруг до меня донеслось мужское пение, и я пошла на звук.

Небольшая толпа собралась вокруг труппы бродячих артистов в масках, которые разыгрывали спектакль о богатом чиновнике и бедном простолюдине. В детстве я наблюдала эти сценки, выглядывая за стену нашего поместья. Меня завораживали истории, которые приносили радость простому народу и высмеивали богатых. Я смотрела на них как на далёкие горы – просто из интереса, не способная проникнуться страданиями персонажей. Но теперь мне знакомо их горе. Голод, потери, унижение. Вот уже два года я пью из той же чаши несчастья.

Представление подошло к концу, и толпа рассеялась. Артисты начали собираться, складывать инструменты и маски в телегу. А я всё стояла посреди дороги, потерявшись в воспоминаниях.

– Ты кого-то ждёшь?

Я вздрогнула, услышав грубую речь на южном диалекте провинции Чолладо. На меня смотрел смуглый юноша с необычными чертами лица. Под мышкой он держал узкий барабан.

– Нет, – сказала я и развернулась, чтобы уйти.

– Погоди, ты же недавно заселилась в «Красный фонарь»?

Тут мне вспомнилось, что мы и впрямь уже виделись. Это он прибежал в гостиницу с новостью об убийстве.

– Куда направляешься рано с утра? – бодро поинтересовался он.

Я смешалась, но всё же ответила:

– В столицу. В какую мне сторону?

– Мы сами туда собираемся, – сказал юноша, кивая на остальных артистов, уставших, но улыбчивых, и обратился к ним: – Не стоит ли её проводить?

Труппа была мужская, все в ярко-красных одеждах с золотыми поясами, в соломенной обуви, каждый с бамбуковой тростью в руках.

– Она может пойти с нами, если хочет, – прохрипел старый артист с седыми волосами, завязанными в высокий пучок. – По этим местам рыщет убийца. Девушке небезопасно ходить одной.

– Благодарю, – чопорно произнесла я, подозревая, что сама не доберусь до столицы без карты. – Это очень любезно с вашей стороны.

– Да, убийца рыщет, и до сих пор неизвестно, кто он, – проворчал один из артистов.

– Ты тоже его ищешь? – спросил другой. – Уверен, мы можем получить любую награду, если найдём убийцу.

– Ван обещает повышение статуса. Я устал развлекать придворных. Мне это надоело до мозга костей.

Вот, значит, что это за труппа. Они подчиняются Театральному ведомству и работают по найму в богатых домах и при дворе.

Тут мне в голову пришла свежая идея, и сердце быстрее заколотилось от волнения.

– Как тебя зовут? – спросила я, пожалуй, с чрезмерным энтузиазмом.

– Ёнхо, – ответил юноша.

– А меня Ыйчжон, – соврала я и уточнила, не удержавшись: – Вы все придворные артисты?

– Бродячие, но как-то раз рассмешили вана и теперь выступаем при дворе, когда он нас зовёт.

– А бывало такое, что вас звали в бывшую академию конфуцианства?

И можно ли мне как-то с вами туда пробраться?

– Раз-другой.

– Вы сейчас идёте туда развлекать вана?

– Нет, сегодня одному знатному господину исполняется шестьдесят, и нас позвали выступить на семейном празднике.

Меня охватило разочарование. Всё-таки придётся лезть через стену, как и собиралась. Возможно, живой из академии я не вернусь, но всё равно нет смысла искать убийцу, нет смысла вообще что-либо делать, пока не узнаю, там ли моя сестра.

– Тут не слишком далеко, – говорил Ёнхо, пока мы брели по дороге. – До столицы где-то полчаса. Ты же справишься? У тебя… у тебя сандалии в крови. Могу донести тебя на спине…

– Ни в коем случае! – рьяно вскрикнула я.

Он всплеснул руками, а другие артисты захихикали.

– Похоже, мы приютили дикую кошку, – прошептал один из них.

Постепенно их разговоры превратились для меня в монотонный шум. Мы приближались к высоким каменным стенам крепости, окружавшей Ханьян, столицу Чосона. На вход стояла очередь, и я нервно одёрнула юбку, занимая место в конце. Мне полагалось находиться в изгнании вместе с родственниками отца, ещё оставшимися в живых, на острове Чеджудо – далеко-далеко отсюда. Но похоже, родители всегда знали, что однажды нам придётся спасаться бегством. После моего рождения они подготовили фальшивые документы для нас с сестрой и передали нам в тот день, когда в наш дом вторглись чиновники из Ыйгымбу. Эта бумага была единственным, что хранилось у меня под одеждой, а не в походном мешке, и сейчас я её достала.

Стражник изучил мой поддельный документ и, удовлетворённый, махнул рукой на открытые ворота. Волна облегчения схлынула, как только я вошла в город. Он выглядел совсем не так, как я представляла, слушая завораживающие истории отца. Казалось, будто передо мной раскинулась разорённая войной пустошь.

На высокие деревянные колья были насажены отрубленные головы с выпученными глазами и торчащими наружу языками. Стражники собрались у стены, усердно стирая с неё краску. Размашистые надписи повторяли одно и то же: «Будь проклят ван Ёнсан-гун! Будь проклят ван Ёнсан-гун! Будь проклят ван Ёнсан-гун!» Чёрный дым застилал улицы города, погружая их в полумрак.

– Ты скоро привыкнешь к тому, что тебя окружает смерть, – тихо произнёс Ёнхо, перешагивая через брошенный на земле труп, и ухмыльнулся. – Добро пожаловать в Ханьян.

– Откуда этот дым? – спросила я.

Мы плутали по узким и грязным улицам, и через какое-то время Ёнхо показал на восток. Я повернулась и увидела огромный костёр на открытом дворе. Телеги, наполненные конфискованными книгами, разгружали прямо в пылающий огонь. Страницы чернели и съёживались, рассыпались пеплом, и пламя пожирало слова подобно ярости правителя, пожирающей государство. Я уже видела такое два года назад, когда запретили хангыль – алфавит, созданный ваном Седжоном. Хангыль всегда завораживал мою сестру. Ёнсан-гун запретил этот алфавит, чтобы избавиться от оскорбительных надписей в свой адрес, а ещё заставил всех грамотных жителей государства сдать по четыре рукописных образца, чтобы можно было опознать их по почерку.

– Ван накладывает запрет на хангыль,– произнёс Ёнхо, цитируя по памяти,– его изучение и преподавание. Все грамотные подданные государя обязаны обратиться в ведомство безопасности Хансонбу. Если вы знаете о грамотных соседях, не пришедших в ведомство, и не докладываете о них, – вы сами будете наказаны. Любой, кто воспользуется хангылем, будет обезглавлен, а любой, не доложивший об использовании хангыля, будет высечен сотню раз. Все книги, написанные на хангыле, будут уничтожены.

Я неотрывно смотрела на неистовое пламя, пока у меня не запершило в горле. В клубах чёрного дыма, что поднимался в небо, заволакивал его и удушал горожан, я видела воплощение деспотизма. Два года назад, когда мы наблюдали за такой же сценой, Суён стояла рядом со мной, и глаза её были полны ужаса. Она куда больше меня любила читать.

– Мы живём в страшные времена, – вздохнул Ёнхо. – В нашем веке правда считается преступлением. И ничего нельзя с этим поде…

Вдруг он схватил меня за руку и дёрнул к себе. По дороге шли несколько мужчин в багровых одеждах, и все прохожие расступались перед ними. Раздался пронзительный женский вопль.

– Опасайся их,– посоветовал Ёнхо, сжимая мои руки и с тревогой глядя мне в глаза.– Это чхэхонса, они ловят девушек для вана. Мы едва знакомы, но я не хочу, чтобы ты им попалась, – робко добавил он. – Тебе надо спрятаться.

– У меня нет на это времени, – холодно ответила я, пропустив мимо ушей его заботливые слова, и всмотрелась в улицы за чёрным дымом и лесом отрубленных голов. – В какую сторону Сонгюнгван?

Ёнхо уставился на меня и растерянно почесал затылок.

– С тем же успехом ты могла спросить, как дойти до твоей могилы?

– Могила меня не пугает, – пробормотала я, – но страшно больше никогда не увидеть сестру.