скачать книгу бесплатно
В мерцающем свете из воды на отмель выплыла женщина. Иммануэль отступила на полшага назад и подняла лампу выше.
– Кто здесь?
Женщина не ответила. Она скользила по воде как рыба, путаясь конечностями в водорослях. Она подплыла ближе, и Иммануэль отметила ее красоту: такое лицо могло вскружить голову пророку и украсть сердце мужчины у него из груди. В этот момент Иммануэль узнала ее со страниц дневника матери. Та же резко очерченная линия рта была и у одной из женщин с рисунков – она могла бы показаться карикатурно широкой, если бы не пухлые, красивые губы. Темные и гладкие волосы имели оттенок ила на камнях отмели. Женщина была мертвецки бледна, точь-в-точь, как Возлюбленные, и, как у них, между бровями у нее красовалась семиконечная звезда, вписанная в круг.
Иммануэль поняла, что это была Далила, ведьма воды.
Женщина протащилась животом по склону берега и поднялась на ноги. Черная грязь прикрывала ее оголенную грудь и промежность, но в теплом свете лампы явственно различались все линии и изгибы ее тела. Ведьма подошла ближе, и Иммануэль увидела, что это отнюдь не взрослая женщина, но юная девушка примерно одного с ней возраста, не старше шестнадцати-семнадцати, самое большее – восемнадцати лет.
Далила подошла так близко, что Иммануэль почуяла ее запах. От нее разило мертвечиной и лишайником, листвой и тиной. Там, при свете луны, Иммануэль разглядела ее синяки – темные, почти чернильно-черные кляксы, портившие лицо. Правый глаз немного заплыл, обе губы были рассечены.
Ведьма протянула руку, и ее пальцы сомкнулись на запястье Иммануэль. Одним резким движением она разорвала бинты, подставляя ожог Иммануэль холодному ночному воздуху. Несмотря на все припарки и мази Анны, рана отказывалась заживать. Красная и воспаленная, она сочилась гноем и грозила оставить уродливый шрам даже после того, как сойдут струпья.
Осторожно, как мать с младенцем на руках, ведьма поднесла ладонь Иммануэль ко рту и лизнула. Прикосновение ее губ источало леденящий холод.
Потом Далила поцеловала ее: сначала холмик ладони, потом запястье, потом скользнула губами по сухожилиям вниз до самых кончиков пальцев. Все это время она не сводила с Иммануэль своих темных глаз.
Страх затопил грудь Иммануэль, перед глазами поплыл туман. В лице женщины – в ее худом, бледном, мертвом лице – она угадывала фрагменты рисунков со страниц дневника матери. Лампа выскользнула из рук и с глухим звуком упала на землю.
Далила потянула ее за собой. Иммануэль сделала робкий шаг вперед, потом еще один, на ходу сбрасывая обувь. Она вошла в воду босиком. Она чувствовала, как поднимаются вокруг волны, доставая лодыжки, икры, бедра, щекочут изгиб ее лобка, выпуклость грудей, пока вода не дошла ей до подбородка, а пятки едва касались дна.
Далила вела ее на глубину, спиной вперед, чтобы не выпускать Иммануэль из поля зрения. Мертвые, опухшие глаза вперились в нее.
А потом они ушли под воду, растворяясь в темноте, холоде и тенях. Хватка ведьмы ослабла, ее пальцы соскользнули с запястья Иммануэль, и она улизнула в темный омут пруда.
Иммануэль пыталась следовать за ней, но ноги, налитые свинцом, не слушались ее, и каждое движение давалось ей с огромным трудом. Из глубины пруда повеяло холодом, и она стала тонуть, точно к ее лодыжкам были привязаны кирпичи. Грудь сдавило, она проваливалась все глубже во мрак.
В ледяной темноте мелькали лица, мимолетные миражи: улыбка матери, портреты бледных как луна Возлюбленных, плетеное тело ведьмы, горящее на кресте, новорожденная девочка, женщина с по-мальчишески коротко остриженными волосами.
Иммануэль тянулась к ним и пыталась дозваться, но ее голос искажался и растворялся в толще воды.
А потом, в тот момент, когда она уже была готова отдаться на волю бездны, ее снова потянуло вверх, и она вырвалась на поверхность, судорожно глотая воздух. На оставшемся вдалеке берегу стена леса плыла и двоилась в глазах. Ведьмы не было. Иммануэль осталась одна.
В Вефиле купание почиталось за грех. Приличным и благоразумным особам не пристало заходить в водоемы, ведь там властвовали демоны. Но одним летом, когда они обе еще были юны и отважны, Лия втайне научила Иммануэль плавать. Они бултыхались на речном мелководье, зажимая себе носы, пока Иммануэль не научилась дышать между гребками.
Иммануэль думала о Лие все время, пока она плыла и толкалась ногами, следуя на свет своей лампы, оставшейся на берегу пруда. Подводные течения тянули ее за лодыжки, и каждый гребок давался с трудом. Наконец выбравшись на отмель, она выползла на сушу на четвереньках и рухнула там без сил, отплевываясь от ила.
Иммануэль спас ее грех.
Когда на дрожащих руках она привстала с земли, то увидела, как из тени подлеска вышли две босые ноги и шагнули в бледный ореол света лампы. Убрав со лба мокрые локоны, она подняла глаза и увидела нависшую над ней фигуру – женскую, и вместе с тем звериную.
Она – ибо Иммануэль не сомневалась, что существо было женского пола – казалась высокой и нескладной. У нее были длинные и стройные ноги, руки низко опущены, кончики пальцев касались коленей. Она стояла совершенно голая, и даже скромный пушок не прикрывал ее лобка. Но не ее нагота привлекла внимание Иммануэль, а олений череп, венчавший ее тонкую бледную шею. Костяная корона.
Ее имя сорвалось с губ Иммануэль, словно проклятие:
– Лилит.
Зверь звучно фыркнула. Пар повалил из отверстий ее черепа, заклубился вокруг рогов.
Иммануэль низко припала к сырой земле. Даже перепуганная насмерть, она понимала, что перед ней стоит королева. Она потупила взгляд, сердце билось о ребра с такой силой, что отдавалось болью. Так она и лежала, простертая на земле в темноте, прерывисто дыша, и слезы оставляли дорожки в грязи и иле на ее щеках.
Там она и умрет, Иммануэль была в этом уверена. Умрет, как и остальные глупцы, которые додумались забрести ночью в лес. Она сомневалась, что попадет на небеса, со всеми ее грехами и выходками, но все равно молилась.
Зверь пошевелилась. Босые пальцы ног впились в землю, когда она опустилась на корточки. Иммануэль рискнула поднять на нее взгляд. Гигантский череп был склонен набок в движении столь человеческом, девичьем даже, что на мгновение Иммануэль подумалось о Глории.
Зверь подняла руку, лишь отдаленно напоминающую человеческую. Длинными, неправдоподобно тонкими пальцами она провела по переносице Иммануэль, затем скользнула вниз, к ямке над верхней губой.
Иммануэль в оцепенении искала взглядом глаза Лилит, всматриваясь в пустые черные глазницы грозного черепа. Но не находила в них ничего, кроме пара и клубящихся теней.
У нее подогнулись колени.
Лилит обхватила ее запястье своей большой ледяной ладонью и подняла на ноги. Ветер дрожью прошелся по лесу, и деревья, казалось, склонились и затрепетали перед ее ликом. Вода в пруду забурлила и поднялась, туман затянул поляну, заклубившись у нее в ногах. Лилит подняла руку, чтобы заправить локон за ухо Иммануэль, и что-то похожее на плач сорвалось с ее губ.
А затем живот Иммануэль снова пронзила боль, и она согнулась пополам, еле устояв на ногах. Она снова взмолилась о своем спасении – на этот раз вслух, взывая к Отцу, а потом к Матери и, наконец, к самой Лилит – ко всем богам, которые только соблаговолят ее услышать.
Но ответа не было ниоткуда. И только невыносимая боль скручивала живот.
И когда колени Иммануэль совсем ослабли, по ее ноге заструилась кровь. Кровь текла по округлой икре и, соскользнув вниз к лодыжке, растворялась в воде, плескавшейся у ног Иммануэль.
И вдруг пруд застыл.
Ветер утих, и деревья перестали неистовствовать.
Лилит медленно отступила в тень, низко нагибая голову, чтобы не зацепиться рогами за ветки. Иммануэль могла поклясться, что в этот момент что-то промелькнуло в ее черных глазницах. А потом ведьма исчезла.
Иммануэль бежала. Но с каждым шагом, с каждым рывком через кусты и папоротники, боль в животе усиливалась, темнота сгущалась, и лес, казалось, засасывал ее, возвращая на десять шагов назад после каждых пяти, проделанных ею. Над головой выгибались в странном калейдоскопе ветви, лунный свет дробился на осколки, смазывались тени, и звезды мерцали в темноте ночи.
Но она упрямо бежала вперед, пока темнота хватала ее за ноги и пыталась утянуть обратно в чащу леса. Она увидела в темноте мерцающий вдали огонек. Тусклый свет согретых свечами окон. Ферма Мура выглядывала в просветы между деревьями.
Боль вспорола живот, уши наполнились громким ревом, и тени обступили ее со всех сторон. Последним, что увидела Иммануэль, прежде чем ночь поглотила ее, был яркий глаз луны, подмигивающий через деревья.
Глава 9
С кровопусканием приходит сила небесная и сила адская. Ибо железное подношение дарует искупление во всех его многочисленных формах.
Священное Писание
Очнулась Иммануэль распростертой на полу. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что она находится не в дебрях Темного Леса, а у себя дома, лежит вниз лицом под кухонной раковиной. В другом углу комнаты, у черной двери, которая осталась слегка приоткрытой, валялся ее плащ, промокший и грязный.
Вмиг нахлынули воспоминания о минувшей ночи. О Далиле, скользящей в камышах и водах отмели; о Лилит, удаляющейся в тень Темного Леса так же бесшумно, как появилась; о том, как смыкались вокруг ветви, и все окутывала тьма. Она вспомнила, как бежала по лесу, как болел живот, как истекала кровью, как упала без сил на опушке, и как луна смотрела на нее в просветы между деревьями.
Она бы решила, что все это был сон, если бы не черная грязь, запекшаяся под ногтями, слипшиеся волосы и мокрая ночная сорочка.
Нет, все это случилось. Все случилось на самом деле.
По голубому свету, пробивающемуся в кухонное окно, она поняла, что близится рассвет, впрочем, насколько она могла судить, остальные домочадцы еще не проснулись. Она вздохнула с облегчением. Она боялась себе даже представить, какую взбучку устроила бы Марта, узнай она, что Иммануэль снова ходила в лес.
Чувствуя в горле подступающую тошноту, Иммануэль выбросила эти мысли из головы. Живот снова прошило тупой болью, и она поморщилась. Прищурившись, она посмотрела вниз и увидела на полу между своих ног маленькую лужицу остывшей крови. Из Иммануэль обильно текло, и красная влага пропитывала юбки насквозь и пачкала половицы.
Ее первые крови.
Иммануэль срочно взялась за уборку, протирая кровь старым кухонным полотенцем и отмывая грязь. Когда пол был начисто выдраен, она прокралась наверх в умывальную, взяла горсть тряпок из корзины у раковины и кое-как запихала их себе в панталоны, чувствуя себя не женщиной, а маленьким ребенком, который испачкался и пытается переодеться самостоятельно. Ее крови должны были принести радость и облегчение – несмотря на все прогнозы, она наконец стала женщиной, – а вместо этого она чувствовала себя маленькой, уязвимой и слабой.
Иммануэль поделилась новостью сперва с Анной, а потом и с Мартой. В возбужденной суете ее усадили за стол в столовой, подали чашку дымящегося малинового чая и яичницу с жареными пирожками, хотя из-за плохого самочувствия у нее совершенно не было аппетита. Но, несмотря на настойчивые уговоры Анны оставаться в постели, к восходу солнца Иммануэль уже направлялась к пастбищам с посохом в руке. Выпас овец давался ей с трудом. Она была медлительной и уставшей после ночи в лесу, и в животе болело от кровей. Казалось, ее состояние передалось и овцам. Бараны не могли угомониться, ярки нервничали. Ягнята блеяли при каждом дуновении ветерка, словно боялись, что очередной порыв сорвет мясо с их костей. У Иммануэль все силы ушли на то, чтобы перегнать отару на западные пастбища, и, справившись наконец с этой задачей, она упала в высокую траву, обессиленная от болей.
Сразу за пастбищем высился Темный Лес, и тень от него наползала на равнину по мере того, как солнце поднималось в небе. Пара стервятников кружила над соснами, зависая в воздухе, но ведьм не было и следа. Ни лесных женщин. Ни страстных Возлюбленных. Ни Далилы, которая пряталась бы среди деревьев. Ни Лилит.
Лес был тих.
Свет восходящего солнца уже пробивался сквозь деревья, и мысли Иммануэль вернулись к последней записи в дневнике Мириам: «Кровь. Мор. Тьма. Резня. Отец, спаси их».
Что такого Мириам видела в этом лесу, что побудило ее написать эти строки? Что такого она знала, чего не знала Иммануэль? И, возможно, самое главное: что за животная тяга заставляла Иммануэль возвращаться в лес снова и снова, несмотря на все риски?
Почему лес звал ее?
Иммануэль могла бы просидеть так весь день, глядя на деревья и пытаясь разобраться в себе, если бы ее не отвлек звук собственного имени.
Она повернулась, щурясь против солнца, и увидела, что к ней направлялся Эзра со свертком в руке.
– Доброе утро, – поздоровался он.
Иммануэль с горечью вспомнила, как видела его вечером накануне на опушке леса, в объятиях Джудит.
Иммануэль перевела взгляд на своих овец. Поодаль батрак Муров, Джозайя, отгонял стадо подальше от Темного Леса.
– Да будет на то воля Отца.
Эзра остановился в паре шагов от нее, но ветер донес до Иммануэль его запах – запах свежескошенного сена и кедра. Повисло молчание. Он сунул руки в карманы.
– Я пришел извиниться.
Иммануэль опешила и не знала, что сказать. Служителям церкви редко приходилось извиняться, потому как и грешили они редко.
– Извиниться за что?
Эзра присел около нее на траву, совсем рядом, почти соприкасаясь плечами. Он молча посмотрел на пастбище, а потом повернулся к ней.
– За то, что ты видела вчера, после пира. Я вел себя недостойным своего имени образом. С моей стороны это было низко, и к тому же я поступаю эгоистично, посвящая тебя в свои грехи.
Его грехи ее не касались. Иммануэль перевела взгляд на деревья. Она молчала, подтянув колени к груди. Не дождавшись ответа, Эзра сунул ей в руки сверток, который принес с собой.
Иммануэль собиралась отказаться от подарка, пока не ощутила в руках его вес и форму. Это была книга.
– Это книга, которую ты читала на рынке, – пояснил он, когда она разорвала обертку. На его щеках заиграл легкий румянец, и он выглядел почти смущенным, хотя она знала, что это невозможно. Девушки вроде нее не способны вгонять в краску юношей вроде него. – Почти такая же.
Иммануэль пролистала книгу до середины, пока не нашла стихотворение, которое читала в тот день. И верно, книга была та же самая, только переплет другой, и почти на каждой странице стояла церковная печать. Похоже, этот том Эзра отыскал в личной библиотеке пророка, догадалась она вдруг. Широкий жест, если не считать того, что это был подкуп.
– Мне не нужна книга, чтобы держать язык за зубами, – она захлопнула фолиант и протянула ему обратно. – Это твое личное дело. Я никому не расскажу. Можешь не беспокоиться.
– Я и не беспокоюсь. Просто… чувствую перед тобой вину за то, что приходится просить тебя хранить мои секреты.
– Не надо ни о чем просить, – сказала Иммануэль, упрямо протягивая ему книгу. – Мне нетрудно.
– Но это грех.
Вот тут Эзра попал в точку. Это действительно был грех, и притом тяжкий. За подобное преступление Дэниэл, ее отец, сгорел на костре. Но в свете того, что она видела прошлой ночью в лесу, это казалось таким ничтожным.
– Грехи могут быть прощены, – ответила она, повторяя слова Лии, произнесенные несколько суббот тому назад.
– Да, – согласился Эзра, – но от чувства вины не так-то просто избавиться.
– Поэтому ты решил отдать мне книгу? Чтобы избавиться от чувства вины?
– Если тебе это не слишком сложно, – пожал плечами Эзра. – Кроме того, я был бы рад такому собеседнику.
– Чтобы говорить о поэзии?
Он кивнул.
– В библиотеке есть еще много всего. Я могу поискать, принести тебе еще книг.
– Не стоит, – отказалась Иммануэль, – хватит и этого. Но спасибо. Даже если ты просто хочешь купить мое молчание.
Она поморщилась, испугавшись, что опять перегнула палку и ляпнула лишнего, но Эзра только улыбнулся.
Только сейчас она заметила россыпь бледных веснушек у него на носу, слегка искривленном, как будто по нему крепко заехали кулаком в школьной драке. Возможно, так оно и было. Слухи об Эзре разлетались так же стремительно, как и слухи о ней самой. Он пользовался репутацией человека чрезвычайно умного, вечно занятого чтением или учебой; человека, который умел задавать правильные вопросы. Он был силен, обладал волевым характером своего отца, и, так же как он, внушал к себе уважение большинства вефилян, а если и не уважение, то во всяком случае страх – страх перед силой пророка, пылавшей в нем священным огнем, хотя Первое Видение до сих пор и не посетило его.
– Что у тебя с губой?
Вопрос Эзры вывел ее из задумчивости, и она поймала на себе его изучающий взгляд. Она дотронулась до того места, куда стукнул ее Иуда. Разбитая губа уже давно затянулась коркой, но синяк и припухлость в углу рта так и не зажили.
– Проиграла неравный бой с бешеным бараном.
– С которым ты приходила на рынок?
– Да, – она подумала об окровавленной голове Иуды, оставленной на пне, как сувенир, и выпалила: – Его убили.
– Принесли в жертву? – он снова бросил взгляд на пастбище.
Она начала отрицательно качать головой, но передумала.
– Возможно.
Эзра поднялся на ноги и потянулся, разминая плечи.
– Скажешь, понравилась ли тебе книга. В Обители есть библиотека, там этого добра навалом. Я могу достать тебе все, что угодно.
Иммануэль только собралась ответить ему, что девушке вроде нее лучше не связываться с книгами пророка, как бы ей ни хотелось их прочесть, как вдруг над пастбищем разнесся крик. Иммануэль узнала голос Глории.
