скачать книгу бесплатно
А прямо под ураганом из этих слов, в самом низу последней страницы дневника, как послесловие, было нацарапано: «Отец, спаси их. Отец, спаси нас всех».
Глава 6
Впервые я увидел тебя на берегу реки. Солнце играло на твоих щеках, ветер трепал локоны, а ты сидела, спустив ноги в воду, и улыбалась мне. Думаю, до этого момента я никогда не испытывал настоящего страха, но Отец мне свидетель, я боялся тебя.
Из предсмертных писем Дэниэла Уорда
Восемь дней минуло без происшествий. По утрам Иммануэль гнала овец на пастбище. Иногда отводила девочек в школу. Продавала на рынке шерсть и боролась с соблазнами книжной палатки и леса. В субботу она пришла в собор и сложила свои грехи к ногам пророка. Во время молитвы она закрыла глаза и не открывала их. Она пела гимны с таким усердием, что охрипла к середине службы, и остаток многочасовой мессы ей пришлось разговаривать шепотом. Дома она не перечила Марте и не цапалась с Глорией.
Она следовала всем догматам и заповедям.
Но по ночам, когда Муры расходились по своим комнатам и дети ложились спать, Иммануэль доставала из-под подушки дневник матери и читала его с тем благоговением, с каким Марта штудировала страницы Священного Писания.
Во снах она видела женщин в лесу. Сплетение их ног и цепкие пальцы. Мертвые взгляды, невидяще вперившиеся в черноту лесных коридоров, разомкнутые губы, точно после долгих поцелуев. И наутро, когда Иммануэль просыпалась от этих окаянных сновидений, вся в холодном поту, запутавшись ногами в простынях, Темный Лес подолгу не шел у нее из мыслей, и ее желание вернуться туда снова неумолимо росло.
Утром, которым Лия должна была получить печать и обвенчаться с пророком, Иммануэль проснулась, лежа щекой на дневнике своей матери. Встрепенувшись, она резко села и разгладила страницы, прежде чем захлопнуть тетрадь и сунуть ее под матрас.
Втиснув ноги в резиновые сапоги, она спустилась по лестнице и через черный ход вышла во двор, откуда двинулась к загону, чтобы выпустить овец на пастбище. Затем, готовясь запрягать коляску перед поездкой в собор, вывела из стойла старого мула, отмыла его, накормила и подуздала.
За полями и за пастбищами чернел лес, погруженный в тень светом восходящего солнца. Иммануэль поймала себя на том, что ищет среди ветвей лица Возлюбленных, которых встретила той ночью в лесу; силуэты, зарисованные в дневнике ее матери.
Но она никого не видела. Лес вдали стоял тихо и неподвижно.
К тому времени, как Иммануэль вернулась на ферму, дочери Муров завтракали в столовой. Онор сидела за столом, зачерпывая ложкой остатки каши, а Глория изучала свое отражение на дне начищенной кастрюли, дергая себя за косы и хмурясь.
Анна нарядилась в свое лучшее субботнее платье. Ее волосы были собраны на макушке, украшенные полевыми цветами. Она сияла; она всегда сияла в такие дни.
– Кто бы мог подумать, что нашему пророку приглянется Лия, – протянула она почти нараспев.
Из-за угла кухни вышла Марта, ведя за собой Абрама. Тот волочил по половицам искалеченную ногу, тяжело привалившись к ее плечу. Марта бросила на Иммануэль многозначительный взгляд, сморщив печать между насупленных бровей.
– Это свидетельствует о ее добродетели.
Иммануэль вспыхнула, пристыженная скрытым уколом.
– Так и есть.
С этими словами она удалилась в умывальную, путаясь ногами в подоле ночной сорочки. Там она стала приводить себя в порядок. Делать ей было практически нечего, разве что отмыть руки от грязи и смочить непослушные локоны в жалкой попытке усмирить их. Иммануэль попыталась уложить их в прическу, как у Анны, но кудри только сбивались в колтуны, в которых терялись шпильки и путались зубья ее гребешка.
Поэтому она оставила волосы распущенными, позволив густым локонам спадать на загривок. Она пощипала себя за щеки, чтобы нагнать в них румянец, покусала и облизала губы.
Хмурым взглядом она окинула свое отражение в зеркале над раковиной. Но чем дольше она всматривалась себе в глаза, тем сильнее искажалось и изменялось ее лицо. Ее кожа побледнела. Глаза расширились. Губы скривились в гримасе.
И вдруг уже в зеркале перед ней было вовсе не ее лицо, а лицо одной из Возлюбленных. Той самой покойницы, что дала ей дневник. Губы женщины раскрылись. Эхо странного, переливчатого голоса эхом прозвучало в голове Иммануэль: «Кровь. Мор. Тьма. Резня».
Иммануэль в то же мгновение отскочила от раковины и, врезавшись в ванну, упала на пол. Вскочив на ноги, она выбежала из умывальной и взмахнула по железной лестнице вверх, в свою спальню на чердаке, ногой захлопнув за собой дверь.
Она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Иммануэль прижала к лицу дрожащие ладони и зажмурилась, как будто темнота могла сдержать наплыв воспоминаний. Но Иммануэль была не в силах забыть тех женщин в лесу. И, что еще хуже, она не знала, хочет ли забывать. Ведь если бы хотела, то наверняка отвернулась бы от греха и выдала дневник. Или, еще лучше, бросила его в каминное пламя и сожгла дотла. Но она этого не сделала. Она не могла. Она скорее согласилась бы на прикосновение раскаленной кочерги, лишь бы не видеть, как то немногое, что оставалось у нее от матери, обращается в прах.
Но ведьмы, передавшие ей дневник, и их злые козни были совершенно другим делом. Она отказывалась подпадать под их тлетворное влияние, как это случилось с ее матерью. Так просто она не отвернется от своей веры. Она решила, что сохранит дневник, хотя бы в напоминание о том, до чего может довести грех человека, который достаточно слаб, чтобы поддаться ему.
Отняв ладони от лица, Иммануэль увидела платье, разложенное в изножье своей кровати – то самое, в котором она ходила на церемонию печати Джудит. Оно было выцветшего соболиного цвета, с тонкой юбкой, длинными рукавами-фонариками и рядом ржавых медных пуговиц, которые заканчивались под самой грудью. Детское платье, больше уместное для девочки возраста Глории, нежели Иммануэль.
Она вздохнула. Ничего не поделаешь. Уж наверное, она не могла надеть свой обычный субботний наряд, слишком повседневный для такого важного события. Но тут она вспомнила портрет матери, который нашла несколькими днями ранее под обложкой ее дневника. Рисунок, на котором Мириам стоит на опушке запретного леса.
Иммануэль опустилась на колени перед сундуком для приданого и принялась рыться в своих сокровищах. По большей части это были просто памятные вещицы, одеяла и ленты, засушенные букетики и прочие безделицы, накопившиеся у нее за годы. Ничего столь же ценного, как дневник, ничего запрещенного. Но на дне сундука, завернутое в пергаментную бумагу, лежало платье ее матери, то самое, в котором она была изображена на портрете.
Ничем не примечательное, оно не могло сравниться с тем, какое наденет на церемонию Лия, но это было добротное субботнее платье винного цвета с медными пуговицами под горло. В редкие случаи, когда Иммануэль примеряла его – в своей комнате на чердаке, после того, как вся семья отходила ко сну, – она казалась себе достойной, и даже красивой, как девушки, которых она часто видела на рынке, слонявшимися по магазинам в перчатках и шелковых шалях.
Сняв ночнушку, она натянула на себя платье. Оно сидело на ней не идеально, слишком широкое в талии, а в бедрах, напротив, обтянувшее туже, чем одобрила бы Марта, но все равно оно было ей больше впору, чем обноски Анны, и выглядело не в пример лучше. К тому же юбки платья спадали до самой земли и запросто прятали голенища ее сапог, слишком потертых, чтобы их не стыдно было надеть куда-либо, кроме как в поле.
Одевшись, Иммануэль сняла со шкафа венок из полевых цветов. За неделю, прошедшую с того дня, когда они нарвали их вместе с Лией, цветы отлично засушились, и кольцо венка – тугая паутина переплетенных между собой стеблей – держалось крепко. Иммануэль осторожно надела венок на голову, приколола булавкой и повернулась, чтобы посмотреть на свое отражение в окне комнаты.
Она не могла бы назвать себя писаной красавицей. Еще не зажила ранка на губе и не сошли синяки после потасовки с Иудой больше недели назад. Но она решила, что сегодня она не затеряется рядом с Джудит, Лией и другими девушками, которые будут присутствовать на церемонии. Цвет платья подчеркивал насыщенный оттенок ее кожи и придавал глазам выразительность, а с венком в волосах ее прическа приобретала довольно приятный вид.
Ее юбки шуршали вокруг лодыжек, когда Иммануэль вышла в коридор. Не спеша она спустилась по лестнице и направилась в кухню. Онор, в платьице цвета сумерек и тесных башмачках из кожи на пухлых ножках, первая заметила Иммануэль и при виде ее запищала от восторга.
– Дай поносить венок! – взмолилась она, хохоча и хватая воздух протянутыми руками.
Иммануэль косо улыбнулась и уступила, водрузив венок на рыжие детские кудри.
– Это платье Мириам.
На пороге кухни стояла Марта, сжимая в руках мокрую посудную тряпку.
Иммануэль даже не помнила, когда бабушка в последний раз произносила имя дочери. В ее устах оно звучало странно, инородно.
Иммануэль сняла венок с головы Онор и снова надела на себя, ловко перекалывая булавки.
– Я нашла платье на дне сундука и подумала, что могла бы надеть его на церемонию, если ты сочтешь его подобающим.
– Подобающим? – губы Марты дрогнули. – Да, этого не отнять.
Иммануэль замолчала, не находя ответа и раздумывая, не вернуться ли ей к себе и не переодеться в платье, приготовленное для нее Анной. Но ее ноги словно приросли к полу.
На удивление, Марта смягчилась и посмотрела на нее если не с теплотой, то, как показалось Иммануэль, со смирением.
– В нем ты похожа на свою мать, – сказала она.
Коляска, запряженная мулом, тащилась по равнине, везя семейство Муров в собор. День стоял погожий. Солнце жарко целовало Иммануэль в шею, в воздухе пахло летом – потом, медом и яблоневыми цветами.
Всю дорогу она старательно воротила взгляд от Темного Леса. Марта с той самой ночи наблюдала за ней. Глаз у нее был зоркий, и Иммануэль понимала, что ей не избежать скорого и болезненного наказания, если ее снова поймают в лесу. Поэтому она и сидела, уставившись в пол телеги и сложив на коленях руки.
К тому времени, когда они подъехали к собору, большинство прихожан уже собрались на лужайке у входа. Иммануэль выпрыгнула из коляски и оглядела толпу в поисках Лии, но вместо этого наткнулась взглядом на Эзру, который стоял с компанией юношей своего возраста и стайкой девушек, среди которых были Хоуп, Джудит и еще несколько жен пророка.
Заметив Иммануэль, он кивнул ей в знак приветствия. Она помахала ему в ответ, все время ощущая на себе изучающий взгляд Джудит и остальных девушек, и скрылась во мраке собора. Там она и нашла Лию, которая стояла на коленях у подножия алтаря и молилась. Услышав гулкие шаги Иммануэль, она открыла глаза и повернулась к подруге.
Облаченная в белое, с длинными распущенными волосами, достававшими до поясницы, Лия была необыкновенно хороша. Она расплылась в улыбке и бросилась к Иммануэль со всех ног, сразу заключая ее в крепкие объятия.
Какое-то время они стояли молча и просто обнимались.
Наступал конец их дружбы – дружбы, которая связывала их с детства. В какой-то момент, за минувшие годы Лия успела стать женщиной, а Иммануэль – нет, и теперь их дороги должны были разойтись.
– Выглядишь, как настоящая невеста пророка, – сказала Иммануэль, стараясь не выдавать голосом своей грусти.
Лия просияла и немного покружилась, и бледные юбки ее обрядового платья разлетались, невесомые, как туман. Она собственноручно сшила их из шифона за несколько месяцев до свадьбы, работая ночи напролет при свечах, подшивая в нижние юбки стихи из Священного Писания, как это было принято у молодых невест. Ее ноги были босые и чистые, волосы – разделены пробором посередине. На шее у нее висел новый церемониальный кинжал из золота, очень похожий на те, что носили апостолы, разве что с более тусклым и очень коротким лезвием. Вертя его в руках, она заговорила:
– Я уж думала, ты не придешь. Я волновалась.
– Наш мул решил не торопиться, – отозвалась Иммануэль.
– Что ж, главное, что сейчас ты здесь. Ты нужна мне. Для поддержки.
– Я буду рядом. Я всегда рядом.
Лия потянулась к ней и ледяными пальцами взяла Иммануэль за руку. Разглядывая бинты, она спросила:
– Ты не хочешь мне рассказать, что случилось?
– Не горю желанием.
– А я хочу знать, и ты не можешь мне отказать, потому что сегодня день моей печати. Так что выкладывай.
Иммануэль уставилась на свои сапоги.
– Меня прижгли в наказание.
– Неужели Марта постаралась?
Иммануэль кивнула, не глядя на нее.
– Она слишком строга к тебе. И сейчас, и всегда.
– На этот раз наказание было заслуженным. Можешь мне поверить.
Лия нахмурилась.
– Чем ты провинилась?
Иммануэль помедлила с ответом, отчасти стыдясь, отчасти боясь признаться.
– Я ходила в Темный Лес. Мой баран сорвался с веревки и убежал в деревья. Я хотела его догнать, но резко стемнело, и я заблудилась. Я уже отчаялась, думала там и заночевать, а утром снова попытаться найти дорогу домой… Но потом я услышала голоса.
– И что же говорили эти голоса?
Иммануэль запнулась.
– Я не понимала ничего из того, что они говорили.
– Так это были… чужеземцы?
– Нет. Не думаю. Но звуки, которые они издавали, даже не были похожи на речь. Это больше напоминало всхлипы и стоны. Это и привело меня к ним.
Лия сильно побледнела и казалась совсем плохой на вид.
– Как они выглядели?
– Высокие, худые. Ужасно худые. И они лежали вдвоем на лесной поляне, заключив друг друга в объятия, как должно мужу и жене.
У Лии округлились глаза.
– Что они сделали, когда тебя увидели?
Иммануэль уже почти начала рассказывать о дневнике своей матери, но вовремя осеклась. Им обеим будет лучше, если сейчас она придержит язык за зубами. Она боялась, что и так наговорила лишнего. В конце концов, совсем скоро Лия свяжет себя с пророком священной печатью. Иммануэль знала, какую силу несут в себе подобные обеты, и хотя Лия заслуживала ее доверия как подруга, став женой пророка, она больше не будет принадлежать сама себе.
– Ничего. Просто стояли. Я убежала, прежде чем они успели подойти ближе.
Лия долго молчала, словно решала, верить ей или нет. А потом…
– Чем ты думала, скажи на милость? В этих лесах опасно! Нас не зря учат держаться от них подальше.
Вспышка гнева пробежала по ее позвоночнику.
– Думаешь, я этого не знаю?
Лия схватила ее за плечо и стиснула так крепко, что Иммануэль поморщилась.
– Мало ли, что ты знаешь, Иммануэль. Ты должна пообещать мне больше никогда не ходить в Темный Лес.
– Хорошо.
– Вот и славно, – сказала Лия, и ее хватка ослабла. – Надеюсь, женщины, которых ты там видела, провалятся обратно в преисподнюю, откуда они выползли. Здесь им не место.
– Но здесь их и не было, – тихо сказала Иммануэль. – Они были в Темном Лесу.
– Разве власть Отца не простирается и над лесом?
Иммануэль подумала о дневнике матери, о четырех словах на его последней странице: «Кровь. Мор. Тьма. Резня».
– Быть может, Отец отвернулся от леса, – проговорила она, стараясь не повышать голоса. – У Него – свое царство, у Темной Матери – свое.
– И все же ты прошла по коридорам Темного Леса целая и невредимая. Это должно что-то значить.
Прежде чем Иммануэль успела ответить, зазвонил церковный колокол, и парадные двери распахнулись. Освещенный косым лучом солнца, вошел пророк. Он был одет в простую одежду – ни ризы, ни орария, в которые он облачался во время богослужений. Странным образом, повседневная одежда придавала ему особенно устрашающий вид. Иммануэль не могла не отметить его осунувшегося лица. Под глазами у него залегли темные мешки, и она могла поклясться, что в уголках губ запеклась кровь.
Взгляд пророка упал сначала на Иммануэль, потом на ее платье, и в глазах у него мелькнуло узнавание. Он смотрел словно сквозь нее, в то утраченное время, когда была еще жива Мириам. Она никогда до конца не понимала, что привлекло пророка в ее матери. Одни объясняли это любовью, другие страстью, но большинство верили, что Мириам околдовала пророка своими ведьмовскими чарами. Столько историй и столько тайн, запутанных узелков и ниточек без конца и начала, что Иммануэль гадала, не прячется ли истина где-то на пересечении их всех.
После долгой паузы пророк отвернулся от нее и кивнул Лие, словно только сейчас вспомнил, что она здесь. Он молча подошел к алтарю, останавливаясь лишь для того, чтобы покашлять в рукав. За ним собор заполнили остальные прихожане, рассаживаясь по скамейкам. Апостолы, включая Эзру, расположились по периметру зала.
