скачать книгу бесплатно
– Офигеть, – говорит Дженни, стоит им только оказаться внутри. – У неё была лошадь, вы только представьте!
– Что? У кого? – раздаются сразу несколько голосов.
Дженни обводит присутствующих взглядом, явно наслаждаясь произведённым эффектом, но не спешит отвечать. За неё отвечает Джонни:
– У Фредди.
«Фредди умеет удивлять, – потрясённо думает Эмбер. – Лошадь!» Она даже чувствует укол чего-то, похожего на зависть, ведь у неё самой дело так и ограничилось только справочниками по коневодству.
А Фредди… Она появилась в гостинице совсем недавно, даже позже, чем Эмбер, и почти ни с кем не общалась. Да к ней никто и не подходил. Строгая причёска, строгий взгляд, строгое лицо. Фредди производила впечатление человека, который не нуждается во всяких глупостях вроде чьей-то компании.
И надо же, лошадь!
Кто бы мог подумать, что лошадь – это тот самый вид транспорта (если вообще можно назвать живое существо видом транспорта), на котором можно выгрызть победу. Дженни и Джонни отстали всего на пару секунд, но, на скорости влетев в финишные ворота, сразу же увидели перед собой умную вытянутую морду, тёмную гриву и блестящий, аккуратно подрезанный хвост.
– Конюшню расположили на заднем дворе, – поясняет тем временем Дженни, успевшая, по всей видимости, подслушать фрагмент интервью. – Там никто не ходит, и поэтому про лошадь никто даже не знал.
– Мы просто остолбенели, когда увидели её на стадионе.
– Да, настоящая боевая коняга, ничего не боялась.
Интонация Дженни, её широко распахнутые удивлённые глаза, густо подведённые чёрным, её неожиданная – наверняка от волнения – говорливость заставляют Эмбер сначала фыркнуть, а потом засмеяться. Она не может сдерживаться, и все остальные тоже не могут. Они смеются все, хором, и в их смехе, наверное, мало смешного, зато много радости, и облегчения, и в чём-то даже свободы.
Все живы.
Уже потом, отсмеявшись, Дженни и Джонни обнимают её – с двух сторон, и Эмбер наконец-то чувствует себя в безопасности. Потому что все, до кого ей есть дело, теперь в безопасности.
Позже, когда собравшись в гостиной, они все пялятся в телевизор (там рассказывают о сегодняшних гонках), Эмбер неожиданно вспоминает утренний разговор и понимает, что кружка Лиссы за завтраком всё-таки была наполовину пустой. Потому что самой Лиссе, судя по тому, с какой улыбкой она врезается на своём мотоцикле в толпы еле живых живых мертвецов, никого, совсем никого, абсолютно не жаль. Зато – сейчас Эмбер видит это совершенно отчётливо, – если жалеть мертвецов станут противники Лиссы, это прибавит той шансов.
– 6-
Эмбер уже почти забирается под одеяло, когда в дверь её комнаты осторожно стучат.
Несколько секунд она раздумывает, открывать или нет (в пользу «нет» говорит слабая возможность того, что, быть может, что-то случилось или она кому-то очень сильно нужна, в пользу «да» – свет, который она ещё не погасила и который тонкой полоской выбивается в коридор из-под двери). Стук повторяется.
– Отставить панику, – слышит она голос Дженни из-за двери. – Это всего лишь я, никаких журналистов, Роджеров или живых мертвецов.
Эмбер понятия не имеет, почему для Дженни Роджер значится в этом ряду, а с журналистами ещё не общалась (сегодня, точнее уже вчера, они общались только с победителями заездов, хотя Лилит вскользь обронила, что скоро они придут знакомиться и с остальными), и знакомые интонации делают своё дело: она тихонько смеётся.
– Привет, – мягко говорит она, открывая дверь.
– Хватит спать, – отвечает ей Дженни.
Эмбер только пожимает плечами.
– Ещё даже не начинала.
На какое-то мгновение ей кажется, что фраза звучит почти как упрёк и Дженни может обидеться, но Дженни не обижается. Она опирается рукой о косяк и чуть наклоняется – так, что светлые волосы соскальзывают из-за спины вперёд, на ключицы, касаются кончиками очередной кружевной майки, на этот раз почти неприлично короткой. Кроме этой кружевной майки на Дженни грубая вязаная накидка и узкие блестящие штаны, и Эмбер понятия не имеет, у какого торговца можно было такое найти, потому что никогда прежде не видела ничего подобного ни у поставщиков, ни на прилавке. То же самое касается и алых ботинок на каблуке, которыми заканчиваются худые ноги.
– Там внизу, – сообщает Дженни, – намечается вечеринка. Пойдём?
У Эмбер нет никакого желания снова переодеваться из пижамы (хотя вообще-то это просто старая футболка Эндрю, а не пижама) в одежду, предназначенную для того, чтобы ходить в ней вне комнаты. Разграничивать мир таким образом – её жизненно важная необходимость, и дело только наполовину в том, что в джинсах спать неудобно. Другая причина – то, что в «домашней» одежде вне дома она чувствует себя неудобно, даже если это точно такая же футболка.
Она оглядывается назад, туда, где на кресле валяются другие футболки, и другие шорты, и другие джинсы, и всё остальное, и Дженни, конечно, замечает её нерешительность.
Оторвавшись от косяка, она делает шаг вперёд, юркой змейкой проскальзывает мимо Эмбер и закрывает за собой дверь.
– Отрицательный ответ не принимается, – серьёзно говорит она. – Мне больше не с кем там разговаривать.
Нервным движением Дженни убирает волосы за уши (косточки на её запястьях торчат острыми треугольниками) и кивает на кресло.
– Вперёд, одевайся.
Обычно Эмбер совсем не нравится, когда ею командуют, но с Дженни всё по-другому. Это не привычные недовольные окрики матери, и не иногда покровительственный (и тогда раздражающий) тон Хавьера, и даже не доброжелательные подсказки Лилит. Слова Дженни звучат скорее как шутка, потому что Эмбер прекрасно понимает: она может сказать нет, это её право и никто не обидится, она может сказать нет и остаться у себя в комнате…
Она может сказать нет, но почему-то не говорит.
Отвернувшись, Эмбер надевает шорты (после плотных джинсов, надёжно защищавших её от укусов живых мертвецов, оставить ноги практически голыми – настоящее удовольствие), а потом стягивает спальную футболку и берётся взамен за другую, тоже – как у Дженни, – короткую (пусть и не настолько), неровно обрезанную по краю, уже успевшую чуть закататься. Яркий рисунок на груди – цветы и олени – успел немного облупиться ещё до того, как майка попала к Эмбер, но это неважно. Важно то, что в ней легко и уютно, что её воротник не впивается в шею (скорее, напротив, сползает на одно плечо, почему-то чаще на правое), что она не жмёт в боках и не режет под мышками.
Она ловит взгляд Дженни, когда оборачивается. Необычный, сияющий взгляд, хотя, может быть, дело в освещении – лампочка в комнате начинает подмигивать и, наверное, скоро перегорит, как и в ванной.
– Я готова, – говорит Эмбер.
– Тогда идём.
Дженни протягивает ей руку и улыбается.
Столовая, в которую они спускаются, сейчас на столовую совсем не похожа. «Можно было бы и в холле, – шепчет Дженни Эмбер на ухо, – но зачем нужен холл, если тут больше места – нужно только отодвинуть столы». Столы действительно отодвинуты к стенам, но они не пустуют: несколько человек (среди них – Фредди, так удивившая всех своей победой и лошадью, особенно лошадью) сидят за столами. Остальные безостановочно перемещаются по залу, что-то говорят, смеются, обнимают друг друга.
Здесь довольно шумно, но это совсем не такой шум, как гул толпы на трибунах. Он тише и громче одновременно: тише – потому что его производят всего лишь около двух десятков человек, и громче – потому что эти люди ближе, они прямо здесь, в тех же четырёх стенах, что и Эмбер…
Дженни ведёт её к группе продавленных кресел (Эмбер видит их впервые, наверное, они притащены кем-то из люксов). Упав в одно из них, Дженни с наслаждением вытягивает ноги, упирается пятками в пол, устало поводит плечами…
Джонни появляется буквально через секунду. Улыбнувшись Эмбер, он опускается на подлокотник кресла сестры и, отведя её волосы, принимается массировать плечи. В неровном свете они кажутся совсем не похожими, но вместе с тем их родственная связь ощущается интуитивно. Дженни и Джонни – одна семья, это ясно любому.
Забравшись в соседнее кресло с ногами, Эмбер обводит взглядом собравшихся.
– Калани нет, – говорит Дженни, будто прочитав её мысли. – Наверное, ещё читает Давиду сказки. Мальчишка поздно ложится.
Джонни замирает (его пальцы сжимаются на плечах Дженни) и усмехается.
– Вспомни себя в его возрасте. Пиналась, как чёрт, и не давала мне спать.
Обернувшись к нему, Дженни несколько секунд смотрит брату в глаза (серьёзно, таким взглядом испепеляют), а потом корчит гримасу, которая, наверное, должна означать что-то вроде «а сам-то». Джонни довольно смеётся и легко шлёпает сестру по руке, ерошит ей волосы (гримаса Дженни моментально меняется на «я убью тебя») и спокойно, уютно обнимает за плечи.
Дженни откидывается на него и прикрывает глаза.
– Хорошо, когда есть, о ком позаботиться, – осторожно говорит Эмбер.
На самом деле, она не очень понимает, кого именно имеет в виду – Калани и Давида (или Калани и Калеи, к примеру, потому что очевидно – Калани так возится с мальчиком не только потому что любит детей, но и потому что безумно скучает по младшей сестрёнке), или Дженни и Джонни, или кого-то ещё.
Кого-то ещё, но точно не себя. У неё никого нет.
Чуть позже, когда Джонни уходит за выпивкой, Дженни наклоняется к ней. Разговор давно идёт на другую тему и по другой волне, но что-то заставляет Дженни вернуться к вопросам заботы.
– У меня была собака, – говорит она и на секунду прикусывает губу. – Его звали Ренли. Мы часто играли: я бросала что-нибудь, а он искал. Он был такой огромный и неуклюжий, и больше всего мне нравилось бросать собственное кольцо. Знаешь, было забавно смотреть, как он пытается поднять его с земли, и не уронить, и не потерять. Он упорно искал. Даже если кольцо заваливалось куда-то, мог искать его несколько дней, но всегда приносил.
Эмбер смотрит на неё и чувствует, как желудок смерзается в ледяной ком. Не нужно уметь предсказывать будущее, чтобы понимать: эта история закончится плохо.
– А потом… – Дженни поднимает руку и замолкает. На тонких, длинных пальцах с фиолетовыми ногтями (лак слегка облупился) нет никаких колец. Ни одного. Эмбер задыхается от боли. – Ну, ты понимаешь.
Да, она понимает.
Ты заботишься о ком-то, привязываешься к кому-то, а потом остаёшься ни с чем.
Она понимает, но вместе с тем – совершенно не знает, что на это можно сказать и как на это можно отреагировать, так что вместо того, чтобы продолжать разговор о боли и одиночестве, говорит о другом.
– Тебе их не жалко? – спрашивает Эмбер.
Дженни смотрит на неё почти так же, как она сама недавно смотрела на Лиссу.
– Кого именно? – уточняет она. – Потому что в зависимости от настроения мне порой бывает жалко даже тех, кого жалеть совершенно точно не стоит.
Это так похоже на Дженни. Ну, если, конечно, на основании проведённого вместе времени Эмбер имеет хоть какое-то право на то, чтобы судить, что похоже на Дженни, а что – не особо.
– Живых мертвецов.
– О. – Широкие, слишком тёмные по сравнению с волосами брови Дженни сходятся в одну точку на переносице, вишнёвые губы вытягиваются трубочкой. – Я не думала об этом, – признаётся она. – Но, знаешь, может быть, здесь и сейчас они делают что-то полезное.
Эмбер поднимает брови.
– Здесь и сейчас?
– Да. – Дженни кивает и тут же кривится в усмешке. – Ладно, подловила, не здесь, потому что рядом с нами нет зомби, это же вечеринка, и не сейчас, потому что я не знаю, чем они сейчас заняты, хотя, может быть, тоже веселятся где-нибудь у себя, на стадионе. Я имею в виду эти гонки. Ты ведь про гонки спрашиваешь, верно?
– Про гонки.
Конечно. Потому что в обычной жизни всё ясно и так: их вроде как жалко, потому что это с каждым может случиться, и вроде как всё равно, пока это не случается с близкими, и немного страшно, а ещё – дико злит, потому что… ну, в самом деле, как цивилизация могла докатиться до такого дерьма…
О, будь здесь Хавьер, он бы ответил на этот вопрос.
Дженни тихо вздыхает.
– Смотри, – говорит она, – тут почти у всех куча проблем. И каждый раз, когда мы выходим на трассу, мы становимся чуть ближе к тому, чтобы эти проблемы решить. Кэт ушла из дома, Фредди не на что содержать свою лошадь, у Люка долги. Но им платят деньги за то, чтобы они вышли на стадион, вытянули жребий и прошли от старта до финиша. И нет, мне не жалко живых мертвецов. Будь я одной из них, будь я гниющим трупом с отстающим от костей мясом, я предпочла бы трясти своей плотью именно здесь, на стадионе, а не где-нибудь в лесах или заброшенных деревнях. Это всё равно что жизнь после смерти, ужасно отстойная жизнь после смерти, но помочь Фредди заработать денег для бедной лошадки – в тысячу раз лучше, чем пугать каких-нибудь заплутавших горожан на окраине. Рай и ад, понимаешь?
Это довольно сомнительная концепция рая, как думает Эмбер, но вместе с тем – самая похожая на правду из всех, о каких она только слышала. Это довольно сомнительная концепция рая, но обдумать её досконально у Эмбер не получается. Возвращается Джонни.
В руках у него – бутылка и пара бокалов.
Когда он наклоняется, чтобы поставить свою ношу на тумбочку между креслами, Дженни тянется к нему и ловким движением пальцев забирается в нагрудный карман рубашки, чтобы достать оттуда плоскую фляжку.
Джонни смотрит на неё с укоризной.
– Это мой стратегический запас.
В ответ Дженни только задорно трясёт головой, мол, не желаю ничего слышать.
– Ладно, – Джонни поворачивается к Эмбер, – но на девочку с самокатом могу я сегодня рассчитывать?
Он зажимает бутылку между ладоней, осторожно берётся за крышку, медленно и с опаской начинает выкручивать… Эмбер смотрит на его пальцы – жилистые, узловатые, с тонкой каёмкой грязи под ногтями – но видит на их месте другие. Болезненные, покрытые ссадинами, дрожащие от нетерпения.
К горлу подкатывает комок.
– Я буду чай, – говорит она тихо.
Не нужно смотреть по сторонам, чтобы знать: многие из участников гонок пьяны уже сейчас. Стефан, например, слишком молод, чтобы выпить три бокала шампанского и не захмелеть, а кое-кто наверняка уже пьёт не третий и даже не пятый. Жизнь после конца света не похожа на постоянное развлечение, и если ты хочешь сохранить человеческий облик, ты не пьёшь – во всяком случае, не каждый день. А чем реже ты пьёшь, тем проще тебе захмелеть, и именно здесь, в этой нехитрой истине кроется секрет звучащих здесь и сейчас сбивчивых голосов и неестественно громкого смеха.
Причина, по которой Эмбер слышит в этом смехе и смех своей матери, тоже понятна.
Она поднимается со своего кресла, не обращая внимания на притворно разочарованный вздох Джонни, и идёт туда, где – все знают – хранятся простые эмалированные кружки для любителей попить в перерывах между едой. Там же стоит и одинокий чайник с облупившейся на боку краской. Проще шмякнуть его на газовую плиту, чем тратить энергию на электрический (если во всей гостинице вышибет пробки, вряд ли кто-то захочет чайку).
Простые действия успокаивают и отвлекают. Эмбер наливает в чайник воды, включает подачу газа, чиркает спичкой. Спиной ко всем, она ждёт, пока вода закипит, и отчего-то чувствует себя напряжённой.
Когда в столовую входит Вик, напряжение только усиливается. Он не один, следом идут Калани и Лисса – и да, по мнению Эмбер, Калани совершенно точно нечего делать рядом с её бывшим другом (слишком хороший и слишком плохой, эти полюса вообще не должны соприкасаться, это начало и конец спектра), но, видимо, по мнению самого Калани, ему есть что делать рядом с Лиссой – та обвивается вокруг него, словно плющ.
Зелёный и ядовитый. Платье у Лиссы на этот раз и правда зелёное, а что до яда… В улыбке его хватит на пятерых. Она обводит столовую взглядом победительницы, очевидно, гордясь тем, что рядом с ней одновременно Калани и Вик, а ведь круче них здесь нет никого, проверено и доказано, завидуйте молча, но её сверкающий взгляд чуть угасает, когда становится ясно: все присутствующие заняты собственным весельем, на новоприбывших не смотрит никто.
Даже Эмбер отводит глаза.
Мелкие пузырьки поднимаются со дна и разбиваются о поверхность. Нужно дождаться, пока они станут большими, а потом дать им ещё чуть-чуть покипеть. Она тянется за жестяной банкой с заваркой – и почти роняет её, когда прямо над ухом раздаётся холодное:
– Правильно.
Это голос Вика.
– Что? – Она оборачивается. Пальцы впиваются в жестянку так крепко, что начинают болеть.
Вик стоит совсем рядом – Эмбер не может не смотреть на маленькую родинку на его левой щеке, возле уголка рта, почти такую же, как у неё самой, они ещё смеялись, что разлучённые в детстве брат и сестра, только кожа разного цвета.
Вик стоит совсем рядом – Эмбер может пересчитать все трещинки на губах, и все ресницы, и каждую льдинку в глазах.
– Правильно, что ты делаешь себе чай, – поясняет он с мерзкой ухмылкой. – Пить-то тебе нельзя. Дурная наследственность.
Он говорит что-то ещё, что-то про матерей-алкоголичек и их ущербных детей, а потом за его спиной возникает хмурый Калани, его смуглые пальцы грубо комкают футболку на остром плече Вика, но Эмбер больше не смотрит и даже не слушает. Единственное, чего ей хочется, это развернуться, взять чайник голой ладонью за раскалённую ручку (плевать!) и перевернуть Вику на голову.
Единственное, что удерживает её от этого, – обеспокоенный взгляд Дженни, который она каким-то чудом умудряется поймать через весь зал.
– Я надеюсь, – медленно говорит Эмбер, глядя Вику прямо в глаза, – твоя нынешняя подружка не шарится по помойкам.
