скачать книгу бесплатно
Лицо девушки исказила целая гамма эмоций: гнев, сомнение, недоверчивость…
– А вам стало лучше?
– Я по-прежнему терпеть не могу запаха хвои.
Ченнинг изучила ее скривившиеся в насмешке тонкие губы в поисках лжи – даже хотя бы только тени лжи. Элизабет показалось, что сейчас она ее потеряет. Но этого не произошло.
– А что случилось с тем парнем?
– Продает страховки, – отозвалась Элизабет. – Растолстел, женился… Я то и дело где-нибудь на него натыкаюсь. Иногда я делаю это нарочно.
– А почему вы это делаете?
– Потому что под конец только одна вещь позволяет сделать все, как надо.
– И какая же?
– Выбор. – Элизабет взяла лицо девушки в свои ладони. – Твой собственный выбор.
9
Элин Бондурант вышла замуж рано – и удачно, а потом, в сорок один год, познала горькую правду об увядании и мужском эгоизме. Поначалу это ее просто бесило, а потом вызывало лишь грусть и досаду. Под конец ей вообще стало все безразлично, так что, когда супруг подсунул ей какие-то бумаги, она без лишних слов их подписала. Ее адвокат корил ее за наивность, но это было не так. Деньги приводили ее в растерянность, и так было всегда: автомобили, великосветские приемы и бриллианты размером с желудь. Все, что ей было надо, это мужчина, за которого, как она думала, она выходила замуж.
Но этого мужчины давно уже не было.
Теперь она жила со своими собаками за городом, в маленьком домике у ручья, и вела самую простую жизнь. Тренировала лошадей, чтобы заработать себе на хлеб, и любила прогуливаться по открытым пространствам, когда выпадала такая возможность, – в низине у реки, если находилась в мечтательном настроении; до церкви и обратно вдоль линии кряжа, когда хотелось полюбоваться красивыми видами.
Сегодня она выбрала церковь.
– Вперед, ребята!
Подозвав собак, Элин тронулась в путь – маршрутом, ведущим ее на крутой подъем к тропе, которая следовала линии холмов к юго-востоку. Двигаясь легко и проворно, она чувствовала себя моложе своих сорока девяти лет. Она знала, что все дело в ее работе – с раннего утра в седле, долгие часы, проведенные с кордом и хлыстом… Ее кожа обветрилась и покрылась морщинами, но она гордилась тем, что способны сделать ее руки, как они неустанно работают и в снег, и в дождь, и в жару.
Элин остановилась на вершине первого холма – ее дом далеко внизу казался игрушечным макетом, брошенным среди пластиковых деревьев. Впереди тропа винтом закручивалась все выше, а потом на три мили выравнивалась, загибаясь вместе с линией кряжа к западу, земля круто спадала вниз с обеих сторон. Когда взгляду открылась церковь, спартанская и величественная красота старого здания, как всегда, заворожила ее: гранитные ступеньки, завалившийся набок и перекрученный чугунный крест…
Слегка поскользнувшись там, где тропа ныряла в седловину с забытой церковью, Элин сразу почувствовала разницу, хотя и не могла понять, в чем дело. Собаки вели себя возбужденно, низко опустив головы, словно выслеживая какой-то невидимый запах, глухо подвывая и рыча. Они почти обежали церковь, а затем вприпрыжку вернулись, опустив фыркающие носы к основанию широкого крыльца, путаясь друг у друга под ногами и вздыбив шерсть на загривках.
Элин свистнула псам, но они не обратили на нее внимания. Самый большой из них, желтый лабрадор, которому она дала кличку Том, взлетел к самой двери, стуча когтями по ступенькам.
– Э, что за дела, парень?
Трава шуршала у нее под ногами, и возле входа Элин заметила свежие следы автомобильных шин. Двери были из толстых дубовых досок, черные чугунные ручки на них – толщиной с ее собственную руку. Насколько она помнила, ручки всегда были скреплены между собой цепью, но сегодня цепь была перекушена, а правая створка двери оставалась слегка приоткрытой.
Внезапно испугавшись, Элин подняла настороженный взгляд на склон. Надо было срочно уходить – она это чувствовала, – но Том застыл у дверей, жалобно поскуливая.
– Спокойно, парень…
Ухватив пса за ошейник, она шагнула в дверь. За порогом стоял полумрак, тьму прорезали лишь лучи света, пробивавшегося в щели между досками заколоченных окон. Сводчатый потолок практически полностью скрывался в тени, но алтарь сразу привлек ее внимание. С обеих сторон от него с окон были сорваны закрывающие их доски, так что свет без помех лился на него, заставляя сиять и переливаться, будто какую-то драгоценность. Элин увидела что-то бело-красно-черное – первым делом в голове почему-то промелькнуло слово «Белоснежка». Такое, по крайней мере, возникло чувство: неподвижность, граничащая с благоговением, волосы, бледная кожа и ногти, запятнанные красным. Понадобилось пять шагов, чтобы осознать, на что она смотрит, и когда это произошло, Элин застыла так, словно все ее тело превратилось в кусок льда.
– О господи! – Она ощутила, что весь мир тоже застыл. – О боже милосердный!
* * *
Бекетт прихлебывал кофе в задней кабинке своей любимой закусочной. Крайне популярная у местных точка – все кабинки заняты бизнесменами, механиками и мамашами с малолетними детишками. Тарелка с недоеденной яичницей с беконом отодвинута в сторону. Он совершенно не выспался, впервые больше чем за двадцать лет захотелось закурить. А все из-за Лиз. Беспокойство. Стресс. Она любит проводить четкую границу между личной жизнью и профессиональной. Ладно, пусть так. Она не похожа на других напарников, которые у него были, не желает трепаться про противоположный пол или спорт, или обсуждать всякие тонкости вроде того, в чем разница между просто хорошим сексом и реально охренительным сексом. Постоянно молчок насчет собственного прошлого и собственных страхов, постоянно врет насчет того, сколько спала и сколько выпила, и почему, для начала, вообще подалась в копы. Да и начхать. Это даже круто. Всегда есть смысл держать окружающих в рамках – «охранять свое личное пространство», блин, – и это было совершенно нормально, пока мелкое безобидное вранье не стало оборачиваться чем-то куда более серьезным, жутковатым и, блин, реально пугающим.
Короче, Лиз вконец изовралась.
И Ченнинг Шоур тоже изовралась.
А чтобы он эту проблему окончательно прочувствовал, добрые люди шепнули ему, что Гамильтон и Марш так и не уехали из города. Они уже побывали в том заброшенном доме и дважды пытались встретиться с Ченнинг Шоур. Собрали и подкололи в папочку все до единой жалобы, когда-либо поданные на Лиз, а прямо в данный момент опрашивали вдову Титуса Монро. Что они рассчитывали нарыть, было за пределами его понимания, но уже сам факт подобной беседы говорил красноречивей всяких слов.
Им нужна Лиз. А значит, со временем они подберутся и к нему – попытаются подловить на чем-нибудь и склонить на свою сторону. В конце концов, он знал Лиз с тех самых пор, как она была салагой. Они уже четвертый год в напарниках. Хотя до недавних пор все было бы просто. Эти следаки из штата где сели бы на него, там и слезли. Лиз всегда была настоящим крепким профессионалом. Психологически устойчивым. Умным. Надежным.
«До этого жуткого месилова в подвале…»
Эта мысль намертво застряла у него в голове, пока он пытался разобраться, о чем Лиз думала, когда заявила копам из штата, которые явились ее поджарить, что убитые ею люди – никакие не люди, а животные. Это было не просто опасно. Это было самоубийство, натуральное сумасшествие, и отсутствие простых объяснений вызывало у него тревогу. Лиз – особый подвид копа. Она – не счетовод вроде Дайера, и не раздолбай-костолом вроде половины мудаков, с которыми ему приходилось иметь дело. Она стала копом не ради острых ощущений, и не из-за власти, и не потому, что, вроде него самого, не годилась для чего-то получше. Бекетт мог заглянуть к ней в душу, когда, как ей казалось, никто туда не смотрит, и то, что он там видел, временами было до боли прекрасно. Мысль, конечно, совершенно смехотворная, но если б ему выпал шанс задать всего один вопрос и получить конкретный ответ, то это было бы: почему она вообще стала копом. Целеустремленная, башковитая баба, которая могла бы стать абсолютно кем угодно. И все же при всех этих своих качествах наплевала на допрос, в чем не было абсолютно никакого смысла…
А потом, имелся еще и Эдриен Уолл.
Бекетт опять припомнил Лиз в бытность ее салагой – как она вилась вокруг Эдриена, восхищалась им, ловила каждое его слово, словно тот обладал какой-то особенной прозорливостью, которой недоставало любому другому копу. Эта ее преданная увлеченность производила беспокоящий эффект – не только по причине своей очевидности для окружающих, но и потому, что половина копов в отделе надеялись, что когда-нибудь она и на них посмотрит тем же взглядом. Осуждение Эдриена вроде бы должно было положить конец этому наивному слепому увлечению. А если и не это, так тринадцать лет тюремного заключения. Он ведь теперь обычный зэк и сломлен тысячью различных способов. И все же Бекетт видел тогда Лиз у бара – как она скользнула в машину к Эдриену, как у нее перехватило дыхание, как она не сводила глаз с губ Эдриена, когда он заговорил… Она все еще испытывала чувства к нему, все еще верила.
Вот в том-то вся и проблема.
Огромная, блин, реально вселенская проблема.
Расстроенный и злой, Бекетт отодвинул кофейную чашку и взмахом руки попросил счет. Официантка легкими неспешными шагами подошла к нему.
– Что-нибудь еще, детектив?
– Только не сегодня, Мелоди.
Она положила счет лицом вниз, и тут в кармане у Бекетта завибрировал телефон. Он выудил его, присмотрелся к экрану, ответил:
– Бекетт!
– Привет, это Джеймс Рэндольф. Есть минутка?
Джеймс – это еще один детектив. Постарше Бекетта. Башковитый. Но при этом еще и отмороженный на всю голову.
– Что стряслось, Джеймс?
– Помнишь некую Элин Бондурант?
Порывшись в памяти, Бекетт припомнил женщину, с которой имел дело шесть или семь лет назад.
– Помню. Развод закончился грандиозным скандалом. Ее бывший нарушил судебный запрет не приближаться к ней плюс расколошматил полдома, по-моему… А что там с ней?
– Она ждет на второй линии.
– Так ведь семь лет прошло! Не можешь сам разобраться?
– Ну что тебе на это сказать, Бекетт… Дамочка сильно на нервяке. И хочет только тебя.
– Ну ладно, давай. – Он положил локоть на перегородку кабинки. – Соединяй.
– Повиси на трубочке…
На линии потрескивали помехи, потом дважды щелкнуло. Когда послушался голос Элин Бондурант, он звучал спокойней, чем ожидал Бекетт.
– Простите, что тревожу вас, детектив, но я помню, как чутко вы ко мне тогда отнеслись…
– Да все нормально, миссис Бондурант. Чем могу помочь?
Она как-то отчаянно рассмеялась.
– Всё, чего мне хотелось, это просто прогуляться…
* * *
Когда Бекетт влетел на грунтовую дорожку под церковью, опять позвонил детектив Рэндольф.
– Пока точно не знаю. – Автомобиль вовсю подскакивал на ухабах разбитой колеи, наверху уже маячила церковь. – Будь пока на низком старте. Подтяни пару-тройку патрульных, криминалиста, медэксперта… Может, и ложная тревога, но вообще-то не похоже.
– Это то же самое?
– Пока не знаю.
– Дайеру сказать?
Бекетт немного поразмыслил. Дайер – хороший администратор, но далеко не самый лучший коп на всем свете. Все принимает слишком близко к сердцу, склонен обычно все затягивать, даже когда промедление становится смерти подобно. Есть до боли знакомый адрес и тот факт, что Эдриен только что вышел из тюрьмы, так что вполне вероятно, что это и впрямь то же самое. В глубине души Бекетт считал: Дайер так полностью и не оправился от того, что его напарник оказался убийцей. Годами в управлении муссировались одни и те же вопросы.
«Где были глаза у Дайера?»
«Что из него тогда за коп?»
– Послушай, Джеймс. Фрэнсис наверняка задергается по этому поводу. Давай-ка для начала как следует выясним, с чем мы имеем дело. Просто сиди на жопе ровно, пока я не перезвоню.
– Только не затягивай.
Тринадцать лет прошло с тех пор, как в той же самой церкви Эдриен убил Джулию Стрэндж, но Рэндольф тоже это почувствовал: грядут мрачные перемены. Это могло изменить абсолютно все. Человеческие жизни. Город.
«Лиз…»
Бекетт сбросил телефон в карман, взялся за руль обеими руками и посмотрел сквозь лобовое стекло на вырастающую перед ним церковь. Даже сейчас это место вызывало у него глубоко тревожные чувства. Здание было старым, все вокруг него густо заросло ромашками, конизой[15 - Кониза (мелколепестник канадский) – однолетнее травянистое растение с жесткими длинными стеблями, распространенное в Северной Америке. По виду немного похоже на наш иван-чай.] и разнокалиберными соснами. Ну ладно, заросло и заросло, главная проблема – история места. Начиналась она с Джулии Стрэндж. Ее убийство и само по себе было событием хуже некуда, но даже после того, как церковь забросили, послевкусие смерти по-прежнему зримо и незримо витало вокруг. Вандалы выбили стекла, повалили надгробия, а стены и пол разрисовали из баллончиков богохульными надписями и сатанинскими символами. За годы здесь перебывало множество бомжей. Они оставляли после себя пустые бутылки, презервативы и кострища от костров, на которых готовили себе еду, а один из таких костров достаточно вышел из-под контроля, чтобы спалить часть строения и повалить крест. Но, если присмотреться, всегда можно было приметить остатки былой славы: массивные камни и гранитные ступеньки, даже сам крест, который простоял почти две сотни лет, прежде чем согнуться после удара о землю. Религиозные убеждения Бекетта еще окончательно не потускнели, так что, наверное, охватившее его неуютное чувство произрастало из чувства вины за все несправедливости, которые он некогда допустил. А может, из контраста между добром и злом или из воспоминаний о том, какой была эта церковь некогда, о воскресных заутренях и песнопениях, о той жизни, которая когда-то давным-давно была так хорошо знакома его напарнице…
Чем бы это ни объяснялось, чувствовал он себя достаточно безрадостно, чтобы стиснуть зубы и покрепче ухватиться за руль. Когда автомобиль перевалил через горбушку подъема, Бекетт наконец приметил эту тетку Бондурант, стоящую в высокой траве с двумя собаками по бокам. Одна из них заливалась лаем. Он резко нажал на педаль тормоза, разогнавшийся автомобиль проехался юзом и встал. Нехорошее чувство осталось.
– Не бойтесь, они добрые! – крикнула Элин.
Бекетту, однако, приходилось встречать лабрадоров, которые добротой и дружелюбием не отличались. Он поприветствовал женщину по имени, а потом оглядел церковь, поля и далекий лес.
– Вы пришли пешком?
– Мой дом вон там. – Она показала рукой. – В трех милях. Я хожу сюда несколько раз в неделю.
– Вы кого-нибудь видели? – Бондурант покачала головой, и он мотнул головой на церковь. – Там что-нибудь трогали?
– Дверную ручку с правой стороны.
– Что-нибудь еще?
– Цепь уже была оборвана. Я остановилась задолго до того, как подошла к… гм, гм…
– Все нормально, – кивнул Бекетт. – Скажите, когда вы были здесь в последний раз?
– Несколько дней назад. Может, дня три.
– Видели тогда каких-нибудь людей?
– Не конкретно тогда, но время от времени вижу. Иногда нахожу мусор. Пивные бутылки. Окурки. Старые кострища. Сами знаете, что можно увидеть в таком месте. – Ее голос под конец надломился.
Бекетт напомнил себе, что простым гражданам не столь часто доводится лицезреть трупы, в отличие от копов.
– Я собираюсь зайти внутрь и посмотреть. Вы оставайтесь здесь. У меня есть еще вопросы.
– Это ведь то же самое?
Бекетт заметил страх у нее в глазах, когда над церковью зашуршали деревья, а один из псов натянул поводок.
– Ждите, – приказал он. – Я скоро.
Оставил ее стоять на месте и направился к церкви, ненадолго остановившись, чтобы изучить следы колес на траве. Ничего примечательного, подумал он. Может, и получится снять отпечатки протекторов… Но скорее всего нет.
Переступив через валяющуюся на крыльце цепь, Бекетт двинулся в жаркую темноту. На протяжении десяти футов она была почти черной, так что он подождал, пока привыкнут глаза. Вскоре пустота постепенно обрела очертания полутемного пространства с низким потолком и канделябрами на стенах, проявились лестница слева и двери от шкафов, сорванные с петель. Пройдя через притвор[16 - Притвор (нартекс) – входное помещение христианского храма, обычно представляющее собой крытую галерею на западной стороне здания.], он почти на ощупь добрался до двойных дверей, ведущих в неф[17 - Неф – главное помещение христианского храма.]. Сразу за ними потолок воспарил куда-то ввысь, и хотя на его стороне церкви он большей частью оставался в тени, свет лился сквозь витражные стекла обоих боковых приделов, ярко освещая алтарь и женщину на нем. Свет был наполнен красками – разными оттенками синего, зеленого и красного – и перечеркнут тонкими тенями чугунной витражной рамы. В остальном же он больше напоминал косо воткнувшийся в тело клинок, намертво пришпиливший женщину к алтарю и раскрасивший во все цвета радуги ее бледную кожу и белую жесткую холстину, укрывавшую ее от ступней до подбородка. Первым делом Бекетту бросились в глаза черные волосы, полная неподвижность и ярко-красные ногти – образ столь знакомый и жутковатый, что приковал его к месту.
– Пожалуйста, только не то же самое…
Он разговаривал сам с собой, но просто не мог удержаться. Свет заливал ее, словно какую-то драгоценность в футляре, но дело было не только в этом. Дело было в наклоне подбородка, в гладких, словно яблочная кожура, ногтях.
– Господи!
По почти забытой детской привычке Бекетт перекрестился, а потом двинулся по выломанным половицам и обрывкам прогнившего ковра. Он пробирался между опрокинутых скамей, и с каждым шагом иллюзия совершенства все больше крошилась на мелкие кусочки. Цвет вымывался из света. Бледная кожа замутилась, стала серой, и признаки смерти выпятились напоказ, словно по какому-то волшебству. Синяки. Странгуляционные борозды. Обломанные ногти. Бекетт сделал последние несколько шагов и возле самого алтаря опустил взгляд. Жертва была молода, с темными волосами и налившимися кровью глазами. Она вытянулась на алтаре в точности, как в свое время Джулия Стрэндж, – руки скрещены поверх холстины, шея почернела и смята. Он внимательно осмотрел следы пальцев на горле, мертвые глаза, едва не насквозь прокушенные губы… Приподнял холстину, увидел, что под ней она полностью обнажена – тело бледное, без всяких отметин и в остальном просто превосходное. Опустив холстину на место, Бекетт ощутил, как эмоции накрывают его с головой.
Эта тетка Бондурант была совершенно права.
Это то же самое.
* * *
