banner banner banner
Помпеи
Помпеи
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Помпеи

скачать книгу бесплатно

– Оно было какое-то странное – видели? И поднималось вот так вот. – Аттилий изобразил несколько отрезков. – Как пар над качающимся котлом.

Он обвел рабочих взглядом. Улыбка его померкла, а там и вовсе исчезла.

Коракс покачал головой.

– Глаза тебя подвели, красавчик. Говорю тебе: нет здесь никакого источника. Я знаю эти холмы. Я двадцать лет лазаю по ним.

– А я тебе говорю, что я это видел!

– Дым. – Коракс топнул по сухой земле, подняв тучу пыли. – Огонь может несколько дней тлеть под землей.

– Я в состоянии отличить дым от пара! Это был пар!

Они, похоже, притворяются, будто ослепли! Наверняка притворяются. Аттилий опустился на колени и ощупал сухую красную землю. Потом начал разгребать ее руками, откидывая камешки в стороны и вырывая обугленные растения, чьи корни крепко засели в почве. Над этим местом поднимался пар. Аттилий был в этом уверен. Разве плющ мог бы так быстро вернуться к жизни, если бы здесь не было источника?

– Принесите инструменты, – не оборачиваясь, приказал он.

– Акварий…

– Принесите инструменты!

Они копали все утро, а солнце медленно поднималось над синей чашей залива, превращаясь из желтого диска в раскаленную белую звезду. Земля скрипела и натягивалась от жара, словно тетива одной из тех гигантских осадных машин, какие строил его прадед.

Раз мимо них прошел мальчишка, волоча за собой на веревке тощую козу. Больше они никого не видели. Мизены заслонял край утеса. Иногда до них доносился какой-то шум – то команды из военной школы, то стук топоров и скрежет пил с верфи.

Аттилий, натянув поглубже старую соломенную шляпу, трудился усерднее всех. Даже когда остальные начали расползаться по сторонам в поисках клочков тени, Аттилий продолжал работать. Черенок кирки сделался скользким от пота и норовил выскользнуть из рук. Ладони покрылись волдырями. Туника липла к телу, словно вторая кожа. Но Аттилий не мог позволить себе выказать слабость в присутствии этих людей. Даже Коракс и тот через некоторое время заткнулся.

В конце концов они выкопали яму глубиной в два человеческих роста и такую широкую, что в ней могли работать двое. Да, там и вправду оказался источник – но он отступал всякий раз, как они подбирались достаточно близко. Они копали. Порыжевшая земля на дне ямы становилась влажной. А потом высыхала под палящим солнцем. Они снимали следующий слой, и все повторялось сначала.

Лишь в десятом часу, когда солнце поднялось в зенит, Аттилий наконец признал поражение. Он проследил, как уменьшается, испаряясь, последнее пятно влаги, выбросил кирку наверх и сам вскарабкался следом. Очутившись наверху, он снял шляпу и помахал ею, пытаясь хоть немного остудить лицо. Коракс сидел на камне и наблюдал за ним. Аттилий лишь сейчас заметил, что у надсмотрщика нет головного убора.

– У тебя так по этой жаре все мозги расплавятся, – сказал он, открыл мех с водой, плеснул немного себе в ладонь, протер лицо и шею, а потом стал пить. Вода была горячая и ничуть не освежала – с тем же успехом можно было пытаться пить кровь.

– Я здесь родился. Мне жара не страшна. Мы в Кампанье называем такую погоду прохладной. – Коракс откашлялся и сплюнул. Потом кивком указал на яму. – А с этим что будем делать?

Аттилий взглянул на яму – уродливая дыра в склоне и высящиеся вокруг груды земли. Памятник его глупости.

– Оставим как есть, – сказал он. – Только накроем досками. Когда пойдут дожди, источник вернется. Вот увидишь.

– Когда пойдут дожди, нам уже не нужен будет источник.

Аттилий вынужден был признать, что в этом замечании есть свой резон.

– Мы можем заключить его в трубу, – задумчиво произнес он. Когда дело касалось воды, Аттилий становился романтиком. В его воображении внезапно возникла идиллическая картинка. – Мы можем оросить весь этот склон. Тогда тут можно будет посадить лимонную рощу. Оливы. Можно устроить террасы. Виноград…

– Виноград! – Коракс покачал головой. – Мы что, уже заделались крестьянами? Послушай-ка, что я тебе скажу, красавчик из Рима. Аква Августа действует без перебоев вот уж больше сотни лет. И будет действовать и впредь – даже несмотря на то, что старшим над ней поставили тебя.

– Будем надеяться.

Инженер допил остатки воды. Он наверняка покраснел бы от унижения, но жара помогла ему скрыть свой стыд. Аттилий решительно водрузил шляпу на макушку и натянул края пониже, чтобы скрыть лицо.

– Ладно, Коракс, собирай людей. На сегодня мы здесь закончили.

Аттилий собрал свои инструменты и зашагал прочь, не дожидаясь остальных. Они и сами прекрасно найдут обратный путь.

Акварию приходилось внимательно смотреть под ноги. На каждом шагу из-под ног у него в разные стороны прыскали ящерицы. Он подумал, что здешние края уже больше похожи на Африку, чем на Италию. А потом он вышел на прибрежную тропу, и внизу раскинулись Мизены. Нагретый воздух дрожал над ними зыбким маревом, словно над каким-то городом в оазисе, и пульсировал – или это просто показалось Аттилию? – в едином ритме со стрекотом цикад.

Цитадель имперского флота являла собою триумф Человека над Природой, ибо по-хорошему городу просто не полагалось существовать здесь. Тут не было реки, и даже колодцев и источников было немного. Однако божественный Август постановил, что империи нужен порт, дабы контролировать Средиземное море, и порт появился – олицетворение силы Рима: мерцающее серебряное зеркало внутреннего и внешнего рейдов, сверкающие на солнце позолоченные клювы и веерообразные хвостовые надстройки пятидесяти военных кораблей, пыльный плац военной школы, красные черепичные крыши и беленые стены гражданской части города да лес мачт, поднимающийся над верфью.

Десять тысяч моряков и больше десяти тысяч мирных жителей сгрудились на узкой полоске земли, практически не имевшей питьевой воды. Лишь акведук сделал возможным существование Мизен.

Аттилий снова подумал про странное движение пара и про источник, словно утекающий в скалу. Странные здесь места. Инженер печально взглянул на стертые до волдырей ладони.

«Дурацкая ошибка…»

Он покачал головой, моргнул, пытаясь согнать пот с глаз, и устало зашагал в сторону города.

Hora Undecima

[17:42]

Для предсказания извержений большое практическое значение имеет вопрос: сколько времени проходит между внедрением в резервуар новой магмы и последующим извержением. У многих вулканов этот временной промежуток измеряется неделями или месяцами, а в других он намного короче и составляет дни, если не часы.

    Вулканология

На вилле Гортензия, большом прибрежном поместье, расположенном у северной окраины Мизен, шли приготовления к казни раба. Его должны были скормить муренам.

В этой части Италии, где многие дома, окружающие Неаполитанский залив, имели собственные рыбные фермы, в этом не было ничего необычного. Новый владелец виллы Гортензия, Нумерий Попидий Амплиат, впервые услыхал подобную историю еще в детстве – о том, как аристократ Ведий Поллион бросал неуклюжих слуг в пруд с муренами в наказание за разбитые тарелки, – и часто с восхищением упоминал об этом, как о прекрасной иллюстрации: вот что значит обладать властью! Властью, воображением, остроумием и чувством стиля.

Так что когда Амплиат много лет спустя сам обзавелся рыбными садками – всего лишь в нескольких милях от того места, где располагались владения Ведия Поллиона, у мыса Павзилипон, – и когда один из его собственных рабов уничтожил ценное имущество, естественно, Амплиат тут же вспомнил об этом прецеденте. Амплиат сам был рожден рабом, но он считал, что именно так и надлежит себя вести аристократу.

Раба раздели до набедренной повязки, связали ему руки за спиной и подвели к краю воды. Икры ног ему изрезали ножом, чтобы привлечь внимание мурен; кроме того, раба облили уксусом, чтобы мурены как следует разозлились.

Стоял очень жаркий день.

Мурен держали в отдельном садке, подальше от загородок с другими рыбами; к нему вела узкая бетонная дорожка, уходящая в залив. Мурены – рыбы длиной и толщиной с человека, плоскоголовые и тупомордые – известны своей агрессивностью и острыми, словно бритва, зубами. Рыбным садкам этой виллы было сто пятьдесят лет, и никто не мог сказать, сколько мурен таится в лабиринте туннелей или в укрытиях, устроенных на дне. Явно очень много. Возможно, сотни. Самые древние мурены выглядели настоящими чудищами; некоторые носили драгоценные украшения. Поговаривали, будто одна из них, с золотым кольцом на грудном плавнике, была в свое время любимицей императора Нерона.

Этому рабу мурены внушали особый ужас, поскольку – Амплиат наслаждался иронией судьбы – именно в его обязанности прежде входило кормить их, и теперь он начал кричать и вырываться еще до того, как его попытались втащить на ведущую к садку дорожку. Он каждое утро видел мурен в действии, когда бросал им рыбьи головы и куриные внутренности: поверхность воды начинала рябить, потом вскипала; мурены чуяли запах крови, стрелой кидались из своих укрытий на добычу и принимались рвать ее в клочья.

В одиннадцать часов, невзирая на изматывающую жару, Амплиат лично спустился к берегу. Его сопровождали сын-подросток, Цельзиний, управитель Скутарий, несколько деловых партнеров Амплиата (они приехали следом за ним из Помпей и торчали здесь с рассвета в надежде на обед) и примерно сотня рабов, которым, как решил Амплиат, предстоящее зрелище должно было пойти на пользу. Жене и дочери Амплиат велел оставаться в доме: женщинам не подобает смотреть на такое. Для хозяина виллы принесли большое кресло, и кресла поменьше – для его гостей. Амплиат даже не знал, как зовут провинившегося раба. Он достался ему вместе с прочими работниками, приставленными к рыбным садкам, когда Амплиат в начале года приобрел эту виллу.

Загородки с рыбами были расположены вдоль берега, на участке, примыкающем к вилле; в них плескались морские окуни с их плотным белым мясом, серая кефаль (для нее приходилось строить садки с высокими стенами, чтобы рыба не ушла обратно в открытое море), камбалы и скаровая рыба, хек, и миноги, и морские угри.

Но самым дорогим из водяных сокровищ Амплиата – его до сих пор бросало в дрожь, когда он вспоминал, сколько заплатил за них, и это при том, что он даже не особенно любит эту рыбу! – была красная кефаль, изящная барабулька, переливающаяся различными оттенками розового и оранжевого. Разводить эту рыбу было необычайно трудно. И вот ее-то негодный раб и погубил. По недосмотру это было сделано или по злому умыслу – Амплиат не знал. Да и не хотел знать – его это не волновало. Важно было другое: сегодня, в начале дня, поверхность этой загородки покрылась многоцветным ковром дохлой рыбы; даже мертвые, барабульки продолжали держаться поближе друг к другу. Когда Амплиата позвали к загородке, часть рыб еще была жива, но умерла у него на глазах; они всплывали со дна бассейна, словно осенние листья, и присоединялись к своим соплеменникам. Все они были отравлены, все до единой. По нынешним рыночным ценам за них дали бы шесть тысяч за штуку – да одна красная кефаль стоила впятеро больше, чем этот жалкий раб, приставленный ухаживать за ними! И вот теперь их оставалось только сжечь. Амплиат мгновенно, не задумываясь, изрек свой приговор:

– Бросьте его муренам!

Пока раба волокли и пихали к краю бассейна, он кричал, не умолкая. Он кричал, что он не виноват. Что корм тут ни при чем. Это все вода. Пусть приведут аквария.

Аквария!

Амплиат сощурился. Море так сверкало под солнцем, что трудно было разглядеть извивающегося раба, и двух других рабов, которые его удерживали, и четвертого, с багром в руках, который колол обреченного в спину, словно копьем, – на фоне искрящихся волн все они превратились в силуэты. Амплиат вскинул руку, словно император: кулак сжат, большой палец отогнут и указывает на землю. Богоподобный в своем могуществе и вместе с тем исполненный простого человеческого любопытства, Амплиат подождал мгновение, наслаждаясь этим ощущением, а потом резко опустил руку.

Кончайте его!

Пронзительные крики раба, бившегося на краю садка с муренами, пронеслись над морской гладью, над террасами, над плавательным бассейном – и проникли в тихий дом, в котором укрылись женщины.

Корелия Амплиата убежала к себе в спальню, бросилась на кровать и спрятала голову под подушку, но крик проникал и туда. В отличие от отца она знала, что раба зовут Гиппонаксом – он был греком, – и знала имя его матери, Аты, что работала на кухне. Ата тоже подняла крик, и ее вопли были еще ужаснее, чем крики Гиппонакса. Несколько мгновений Корелия терпела, потом, не выдержав, вскочила и помчалась по опустевшей вилле на поиски заходившейся криком несчастной. Корелия нашла ее во внутреннем садике: Ата без сил опустилась на землю у колонны.

Завидев Корелию, Ата схватилась за подол молодой госпожи и разрыдалась, раз за разом повторяя сквозь слезы, что ее сын ни в чем не виноват – он кричал ей об этом, когда его уводили. Это все вода, вода, что-то случилось с водой! Почему никто не хочет его выслушать?

Корелия гладила Ату по седым волосам и бормотала что-то успокаивающее. А что еще она могла сделать? Девушка знала, что взывать к отцу о милосердии бесполезно. Он ни к кому не прислушивался, особенно к женщинам, и тем более к своей собственной дочери, от которой ожидал лишь безоговорочного повиновения. Ее вмешательство лишь стало бы окончательным приговором для раба. И ей нечего было ответить на мольбы Аты – кроме того, что она ничего не может поделать.

Услышав это, старуха – на самом деле ей еще было немногим больше сорока, но Корелии думалось, что рабам, как и собакам, стоит при пересчете на людской возраст считать год за семь, ибо Ата выглядела самое меньшее на шестьдесят, – внезапно перестала рыдать и вытерла глаза рукавом.

– Я должна найти помощь.

– Ата, Ата, – мягко произнесла Корелия, – кто ж тут поможет?

– Он кричал про аквария. Разве ты не слышала? Я приведу аквария.

– Но где его искать?

– Он может быть у акведука, у подножия холма, – там, вместе с рабочими.

Рабыня уже успела подняться на ноги и принялась дико озираться по сторонам. Она дрожала, но была исполнена решимости. Глаза у нее покраснели, а волосы и одежда растрепались. Ата походила на сумасшедшую, и Корелия мгновенно поняла, что ее никто не станет слушать. Над ней либо посмеются, либо закидают камнями.

– Я пойду с тобой, – сказала она.

Тут от моря донесся очередной ужасный крик, и Корелия, одной рукой подобрав подол, другой схватила старуху за руку, и они кинулись через садик, мимо пустующего табурета привратника, к боковой двери – и на раскаленную дорогу.

Конечной точкой Аквы Августы был огромный подземный резервуар, расположенный в нескольких сотнях шагов к югу от виллы Гортензия. Он был вырублен в склоне, выходящем к порту, и его еще в незапямятные времена прозвали Писциной Мирабилис – Озером Чудес.

Снаружи в нем не было ничего чудесного, и большинство обитателей Мизен прошли бы мимо, не удостоив его и взглядом. Снаружи резервуар выглядел как поросшее бледно-зеленым плющом невысокое здание из красного кирпича, с плоской крышей, длиной в квартал и шириной в полквартала, окруженное лавчонками, складами, амбарами и жилыми домишками, прячущееся в пыльных закоулках военного порта.

И только ночью, когда смолкали уличный гам и крики торговцев, можно было услышать приглушенный, доносящийся из-под земли шум падающей воды. И только тому, кто вошел бы во двор, открыл узкую деревянную дверь и спустился на несколько ступеней, резервуар предстал бы во всей своей красе. Сводчатую крышу поддерживали сорок восемь колонн, каждая – более пятидесяти футов в высоту, и они более чем наполовину уходили в воду, а от грохота воды даже кости начинали вибрировать.

Аттилий мог стоять здесь часами, слушая воду и размышляя о своем. Он слышал в шумах Августы не монотонный непрерывный рев, а пение гигантского водяного органа, музыку цивилизации. В крыше Писцины имелись вентиляционные отверстия, и во второй половине дня, когда водные брызги искрились в солнечном свете и между колоннами плясали радуги, или по вечерам, когда он запирал дверь и пламя факела играло на гладкой черной поверхности воды, словно золото, расплескавшееся по эбеновому дереву, – в эти моменты Аттилию казалось, будто он находится не в резервуаре, а в храме единственного бога, в которого стоит верить.

Вот и сегодня днем, когда он спустился с холмов, первым порывом Аттилия было пойти и проверить уровень воды в резервуаре. Это стало его навязчивой идеей. Но когда инженер попытался открыть дверь, то обнаружил, что она заперта, – и лишь теперь вспомнил, что ключ остался на поясе у Коракса. Аттилий так устал, что выбросил мысль об осмотре из головы. Он слышал отдаленный рокот Августы – вода продолжала течь, а все остальное значения не имело; и позднее, анализируя свои действия, акварий решил, что не может упрекнуть себя в халатности. Тут он ничего не мог поделать. Да, правда, лично для него тогда все обернулось бы иначе – но на общем фоне это не имело особого значения.

Потому он отвернулся от Писцины и оглядел пустынный двор. Накануне вечером он приказал, чтобы двор за время его отсутствия как следует убрали и подмели, и теперь не без удовольствия отметил, что его приказ выполнен. В этом зрелище наведенного порядка было нечто успокаивающее. Аккуратные стопки оловянных пластин, амфоры с известью, мешки с путеоланумом, фрагменты красноватых терракотовых труб. Все это было знакомо ему с самого детства. Да и запахи тоже: едкий запах извести и терпкий – обожженной глины, весь день пролежавшей на солнце.

Аттилий прошел на склад, бросил инструменты на земляной пол и подвигал ноющим плечом – потом вытер лицо подолом туники и вышел обратно во двор, куда как раз вступили остальные. Они направились прямиком к питьевому фонтанчику, не обращая никакого внимания на Аттилия, и принялись по очереди пить и обливаться водой – Коракс, за ним Муса, потом Бекко. Рабы терпеливо присели в тенечке, ожидая, пока напьются свободные. Аттилий знал, что в результате сегодняшней накладки он потерял весь свой престиж. Однако же он способен был пережить враждебность рабочих. Ему случалось переживать и кое-что похуже.

Он крикнул Кораксу, что на сегодня работы окончены, получил в ответ насмешливый поклон и направился к узкой деревянной лестнице, ведущей в предоставленное ему жилье.

Двор был прямоугольным. С северной стороны поднималась стена Писцины Мирабилис. С запада и с юга располагался склад и административное здание акведука. С восточной же стороны находились жилые помещения: на первом этаже – барак для рабов, а над ним – комнаты аквария. Коракс и трое рабочих жили в городе, со своими семьями.

Аттилий оставил мать и сестру в Риме, хотя, конечно же, намеревался перевезти их в Мизены, как только снимет подходящий дом. Ну а пока что он спал в тесном холостяцком жилище своего предшественника, Экзомния; немногочисленные пожитки предыдущего хозяина Аттилий перенес в чуланчик в конце коридора.

Но что же случилось с Экзомнием? Вполне понятно, что этот вопрос был первым, который задал Аттилий, едва лишь прибыл в порт. Но ответа никто не знал – а если кто и знал, то не потрудился донести до Аттилия. Все его расспросы наталкивались на угрюмое молчание. Складывалось впечатление, будто старый Экзомний, сицилиец, руководивший Августой почти двадцать лет, как-то утром – две недели назад – просто вышел из дома, и с тех пор никто о нем не слыхал.

При иных обстоятельствах управление смотрителя акведуков в Риме, ведавшее водоводами в первой и второй областях, Лации и Кампанье, предпочло бы немного подождать, до прояснения обстоятельств. Но учитывая засуху, стратегическое значение Августы и тот факт, что на третьей неделе июля сенат разъехался на летние каникулы и добрая половина сенаторов отправилась в свои виллы на берегу Неаполитанского залива, чиновники сочли за благо немедленно отправить замену пропавшему акварию. Аттилий получил вызов на августовские иды, в сумерках – он как раз заканчивал мелкий плановый ремонт Нового Аниена. Его привели к самому смотрителю акведуков, Ацилию Авиоле, в официальную резиденцию смотрителя на Палатинском холме, и предложили ехать в Мизены. Аттилий умен, энергичен, предан своему делу – сенатор знал, как польстить нужному человеку, – и у него нет ни жены, ни детей, которые могли бы задержать его в Риме. Может ли он выехать завтра же? Конечно же, Аттилий сразу принял предложение: это была великолепная возможность продвинуться по служебной лестнице. Он попрощался с родными и успел на корабль, отплывавший днем из Остии.

Аттилий уже начал писать письмо матери и сестре. Теперь оно лежало на тумбочке рядом с жесткой деревянной кроватью. Писание писем никогда не было его сильной стороной. Будничные подробности – «я доехал нормально, здесь очень жарко», – написанные ученическим почерком, – вот самое большее, на что он был способен. Это письмо ни малейшим образом не передавало смятения, царившего у него в душе, его страхов – а вдруг воды не хватит? – той изоляции, в которой он оказался. Но мать с сестрой были женщинами – что они могли знать? А кроме того, его приучили жить в соответствии с принципами стоиков: не тратить время на пустяки, выполнять свою работу без нытья, оставаться самим собой при любых обстоятельствах – в лишениях, болезнях, страданиях – и во всем придерживаться простоты. Мужчине довольно походной койки и плаща.

Аттилий присел на край тюфяка. Его домашний раб, Филон, принес кувшин с водой, таз, немного фруктов, хлеб, вино и нарезанный ломтями твердый белый сыр. Аттилий тщательно умылся, съел всю еду и напился, разбавив вино водой. А потом улегся на кровать – он так устал, что даже не разделся, – закрыл глаза и мгновенно провалился в то зыбкое состояние между сном и бодрствованием, куда отныне и навеки ушла его покойная жена. И до Аттилия долетел ее голос, настойчивый и умоляющий: «Акварий! Акварий!»

Жене Аттилия было всего двадцать два года, когда ее тело поглотил огонь погребального костра. Эта женщина была моложе – быть может, лет восемнадцати. Но Аттилий еще недостаточно очнулся от сна, а женщина во дворе была достаточно похожа на Сабину, чтобы его сердце бешено заколотилось. Те же темные волосы. Та же белоснежная кожа. Та же роскошная фигура. Женщина стояла у него под окном и звала:

– Акварий! Акварий!

Эти крики выманили мужчин из тени, и к тому моменту, как Аттилий спустился с лестницы, они уже столпились полукругом вокруг девушки и принялись беззастенчиво ее разглядывать. На девушке была свободная белая туника с глубоким вырезом и широкими проймами – обычно такую одежду носят дома, – несколько больше обнажавшие ее округлые белые руки и грудь, чем приличная женщина могла себе позволить при посторонних. Лишь теперь Аттилий заметил, что девушка не одна. Ее сопровождала рабыня – тощая, пожилая, с растрепанными волосами.

Девушка, задыхаясь, что-то лепетала – что-то насчет того, что у ее отца сдохли все до единой красные кефали в загородке, насчет отравленной воды и какого-то человека, которого собираются скормить муренам, – и твердила, что акварий должен немедленно пойти с ней. Вот и все, что Аттилию удалось уразуметь из ее слов.

Инженер вскинул руку, чтобы прекратить это словоизлияние, и спросил у девушки, как ее зовут.

– Я – Корелия Амплиата, дочь Нумерия Попидия Амплиата, с виллы Гортензия, – нетерпеливо представилась девушка, и Аттилий заметил, как при имени ее отца Коракс многозначительно переглянулся с работниками. – Это ты – акварий?

– Аквария здесь нет, – сказал Коракс.

Инженер жестом велел ему умолкнуть.

– Да, я приглядываю за акведуком.

– Тогда пойдем со мной!

Девушка быстро зашагала к воротам – и, похоже, очень удивилась, обнаружив, что Аттилий не спешит следом за ней. Работники расхохотались, а Муса принялся передразнивать девушку – покачивать бедрами и величественно вскидывать голову. «Ах, акварий, пойдем со мной!..»

Девушка обернулась. На глазах ее блестели слезы бессильной ярости.

– Корелия Амплиата, – терпеливо и достаточно доброжелательно произнес Аттилий, – быть может, красная кефаль мне и не по карману, но я точно знаю, что это морская рыба. А я за море не отвечаю.

Коракс заухмылялся:

– Слыхал? Она принимает тебя за Нептуна!

Рабочие снова расхохотались. Аттилий прикрикнул на них и велел умолкнуть.

– Мой отец собирается убить человека. И этот раб просил привести аквария. Больше я ничего не знаю. Ты – его единственная надежда. Так идешь ты или нет?

– Погоди, – сказал Аттилий и кивком указал на старуху. Та плакала, спрятав лицо в ладонях. – Кто она?

– Мать приговоренного.

Вот теперь рабочие утихли.