скачать книгу бесплатно
– Самое прямое, – сказал Деникин. – Если сравнить это даже с нынешними масштабами, то ущерб от нападения японцев был крайне незначителен. Но тем не менее та война для России закончилась унизительным поражением. Тем же должна была закончиться и нынешняя война с германцами и австрийцами. Должна, но все получилось наоборот… Если бы не господа Бережной с Ларионовым, то вместо почетного Рижского мира мы бы сейчас имели позорнейший Брестский. А также все условия для начала большой гражданской войны…
Генерал Деникин сделал паузу, а потом сказал:
– Так вот, Михаил Гордеевич, начало войны, которую наши потомки назовут Великой Отечественной, походило на тысячекратно умноженный Порт-Артур. Только роль японских миноносцев сыграли здесь сотни больших аэропланов-бомбовозов. Примерно семь миллионов германцев, румын, венгров, финнов, итальянцев внезапно напали на два с половиной миллиона русских солдат. Казалось бы, случилась катастрофа. Враг сумел дойти до Петрограда, Москвы, Царицына и Владикавказа. Но сила ТОГО государства была такова, что не появилось даже намеков на смуту и разброд, так хорошо знакомые нам как по девятьсот пятому, так и по нынешним временам. Собравшись с силами, большевики не только остановили вражеское нашествие, но и, вышвырнув завоевателей с русской земли, сами дошли до Триеста, Вены, Праги и Берлина. И там, в поверженной столице Германии, на руинах Рейхстага, они водрузили боевое знамя обычной стрелковой дивизии, которое позже назвали Знаменем Победы. И все это под руководством господина-товарища Сталина. На фоне нашего недавнего бардака – пример, достойный для подражания.
Дроздовский молчал, мучительно переживая услышанное. Но тут генерал Марков сказал:
– Готово, господа, смотрите…
На экране появились первые кадры московского Парада Победы 24 июня 1945 года. Дальше все присутствующие смотрели фильм в полной тишине…
– Ну вот и все, – сказал Михаил Романов, когда видео закончилось. – Михаил Гордеевич, так вы сделали выбор? Останетесь вы с нами или пойдете дальше на Дон?
– Я остаюсь, – сказал Дроздовский, до глубины души потрясенный зрелищем двигавшейся по Красной площади техники, марширующих солдат и офицеров. И особенно апофеоза этого парада – груды германских знамен, брошенных на гранитные ступени сооружения, которого, как помнил Дроздовский, раньше на Красной площади не было. – Разумеется, лишь в том случае, если вы, Антон Иванович, и вы, Михаил Александрович, дадите честное слово, что в моем отряде не будет никаких солдатских комитетов…
– Михаил Гордеевич, – усмехнулся Деникин, – в Красной Гвардии нет солдатских комитетов. Наши потомки, возможно, даже больше, чем все мы, ненавидят тех, кто занимается словоблудием. В чем мог убедиться совсем недавно так «любимый» вами, господин полковник, Румчерод, который господа Бережной и Фрунзе велели разогнать на все четыре стороны. А тех, кто попытался оказать им сопротивление, частью просто-напросто расстреляли, часть посадили в каталажку. Такие вот дела, Михаил Гордеевич. Вы передумали?
– Нет, не передумал, – ответил Дроздовский.
– Ну, вот и замечательно, – удовлетворенно кивнул генерал Деникин, – тогда будем, как говорили в старину, ставить вас и ваших людей на довольствие. Для отдельного батальона вы слишком велики, пусть ваш отряд станет первой офицерской бригадой. Поздравляю, Михаил Гордеевич – вы вступили сегодня, если так можно выразиться, в тайный «орден посвященных». Не каждый получит право на это!
10 декабря (27 ноября) 1917 года. Вечер. Екатеринославская губерния. Мелитопольский уезд. Село Молочанск.
Майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович
Большое красное солнце опускалось за горизонт. Пронизывающий ледяной ветер, несмотря на теплый бушлат, пробирал до самых костей. Не очень приятное время, чтобы передвигаться верхами. Но мы предполагаем, а обстоятельства располагают. Кроме того, у Всевышнего во всем этом земном бардаке есть свои планы, в которые, как верили мои предки, вовлечена жизнь не только каждого человека, но даже насекомого или травинки.
Кони цокают копытами по заледеневшей дороге, что в наше время станет трассой Т-0401, и ежатся от холода бравые хлопцы-пулеметчики в покачивающихся на ходу подрессоренных тачанках.
Хотя большая часть нашего отряда перемещалась по железной дороге, маневренная группа примерно в пятьдесят сабель при двух тачанках следовала верхами параллельно железнодорожным путям. Время было неспокойное – мало ли что могло случиться в дороге, – так что иметь пару козырей в рукаве никогда не вредно.
В состав маневренной группы входили три с половиной десятка казаков и пятнадцать хлопцев Нестора Махно. И те, и другие друг друга стоили. Кроме того, нас сопровождали две тачанки: одна казачья и одна махновская. Особенно колоритно смотрелась командная группа, состоящая из вашего покорного слуги, войскового старшины Филиппа Миронова, Нестора Махно, его друга и помощника (в будущем талантливого полевого командира Семена Каретника), контр-адмирала Пилкина и комиссара Анатолия Железнякова.
Обычно в пути мы предавались философским и образовательным беседам, но сегодня погода не располагала. Контр-адмирал Пилкин, кстати, наотрез отказался ехать поездом. Он жадно впитывал впечатления от этого путешествия. Россия открывалась ему с совершенно неожиданной стороны. Профессиональный военный, он, как оказалось, не имел никакого понятия о жизни простого народа. Теперь же адмирал мог своими глазами увидеть тех, кто своим трудом и потом платил за все эти дорогие игрушки: броненосцы линкоры и крейсера, которыми ему довелось командовать. И теперь ему становилось ясно, почему у нас всего этого гораздо меньше, чем у тех же немцев и германцев.
Махно тоже перестал коситься на «золотопогонника» после того, как я ему объяснил, что на море шанс выжить после гибели корабля у офицера значительно меньше, чем у рядового матроса. Ведь, как правило, в случае гибели боевого корабля вместе с ним гибнет и весь экипаж. Причем часто командир разделяет судьбу тонущего корабля, до последнего оставаясь на его мостике. А общей могилой всем им, офицерам и простым матросам, становится бездонное море.
Позади нас остались Большой Токмак и маленькое немецкое село Петерсгаген, которое, как я прочитал в своей записной книжке, потом станет Кутузовкой. Места эти сейчас густо заселены немецкими колонистами-меннонитами, прибывшими сюда еще в конце XVIII века по приглашению императрицы Екатерины Великой.
Немцы тут обжились и пустили корни. Зажиточные, если не сказать богатые, села-колонии, как правило, были похожи одно на другое. Все они имели одну общую, чисто выметенную и ухоженную улицу вдоль главной дороги. Большие дома в три-четыре окна с высокими двускатными крышами включали в себя и жилые, и хозяйственные помещения. Уютные садочки с ухоженными цветниками под окнами сейчас выглядели голыми. А со стороны хозяйственных построек росло множество фруктовых деревьев.
Особого материального расслоения среди колонистов не наблюдалось. Все встреченные нами немцы выглядели сыто и были одеты в добротную зимнюю одежду европейского покроя. Мужчины были тщательно выбриты, женщины носили не головные платки, а меховые шапки, похожие на чепцы. Хозяйство немцы вели общинным способом, в значительной степени выравнивающим доходы, и даже столыпинская реформа была им не указ. Нищих здесь никогда не было, а если и случалось кому впасть в нищету, то его родственники и соседи помогали ему, засевали своими семенами его поле, давали скотину и инвентарь.
Занимались немецкие колонисты в основном производством зерновых на продажу и на экспорт, выращивая значительную часть так называемого товарного зерна. Причем еврейские хлеботорговцы перекупщики тут конкретно отдыхали, ибо немецкие колонисты имели свои сбытовые организации, и к услугам на стороне не обращались. В этом, возможно, и крылась еще одна причина такой зажиточности, поскольку львиная доля торговой маржи не оседала в карманах жадных спекулянтов.
Особое внимание к жизни немецких колонистов, как человек, понимающий толк в крестьянской жизни, проявил Нестор Махно. В районе Гуляйполя было тоже немало немецких поселений, но за время своей девятилетней отсидки в «Бутырках» Махно подзабыл реалии сельской жизни. Вернувшись же домой, он сразу был втянут в политику, и разобраться в том, что произошло в селе за время его вынужденного отсутствия, ему было трудно.
Его заинтересовали способы хозяйствования, позволявшие достичь такой зажиточности. Было невооруженным глазом видно, как мозг этого неглупого человека разрывает когнитивный диссонанс. Ведь все, что он узнал от немецких коллег, вступило в прямое противоречие с теми доктринами анархизма, которые он усвоил от своих сокамерников в «Бутырках».
Правда, совсем уж «белыми и пушистыми» немцы-колонисты не были, ибо в значительной мере пользовались трудом наемных сельхозрабочих, сиречь батраков. Вот где были и бедность, и нищета, болезни, и безграмотность. Правда, число таких рабочих все же было меньше числа работавших тут же немцев, а значит, они выполняли в производственном процессе не основную, а вспомогательную роль.
Сильно ударил по немецким колониям пятнадцатый год, когда в Мировую войну вступила Турция, закрыв Черноморские проливы для русского хлебного экспорта. Хлебный рынок рухнул сразу, к тому же война стала раскручивать маховик инфляции, обесценивая реальные деньги. Царское правительство вело себя в финансовом вопросе крайне безалаберно. Стоит вспомнить, что за три года войны, которая в общем-то не ставила перед царской Россией вопрос, быть ей или не быть, цены на все промышленные и продовольственные товары выросли десятикратно, в то время как в ходе куда более тяжелой Великой Отечественной войны, разрушившей половину экономики Советского Союза, рубль обесценился всего лишь в четыре раза.
Видя падение ценности бумажных денег, немецкие колонии стали придерживать зерно, что вызвало кризис уже на внутреннем рынке. Добавило хаоса и введение царским правительством в 1915 году так называемой «продразверстки». Да-да, продразверстка – это изобретение отнюдь не большевиков, а плод сумрачного гения царских чиновников. С хлебом после этого стало совсем туго: его стали откровенно прятать «до лучших времен».
Поскольку в мои обязанности вменялось не только наведение порядка и установление советской власти по ходу следования, но и информирование высшего политического руководства страны о положении дел на местах, то из Большого Токмака в Петроград ушла радиограмма следующего содержания:
Петроград, Таврический дворец, товарищу Сталину. Копии товарищам Ульянову-Ленину и Тамбовцеву.
С целью нормализации сельского хозяйства, увеличения площади посевов зерновых и прекращения состояния хлебного голода, рекомендуется как можно скорее провести отмену продразверстки, с заменой ее на фиксированный натуральный налог, налагаемый на одну пахотную десятину.
Одновременно необходимо ускорить работу по формированию закупочно-сбытовой сельской кооперации, через которую и вести всю работу с сельским населением, а также усилить нажим на хлебного спекулянта, вплоть до полного изъятия имеющихся у него запасов зерна. Именно хлебный спекулянт является главным врагом советской власти на селе, а не добропорядочный сельский труженик.
Товарищу Дзержинскому рекомендуется выявить всех родственников означенных спекулянтов с последующим их вычищением с «волчьим билетом» из всех советских, государственных и общественных учреждений.
Майор ГБ Османов М. Е.
Через пару часов эта радиограмма будет лежать на столе Сталина. А еще через несколько дней выйдет передовица «Правды» с сообщением, что продразверстка отменена, а вместо нее установлен фиксированный хлебный налог – и ее прочитают во всех концах России. И этим будет выбито оружие у господ-товарищей эсеров и их зарубежных хозяев. Им теперь станет трудно вести антисоветскую и антибольшевистскую агитацию. Ведь хлебный вопрос назрел и перезрел. Его следует было решать как можно скорее, чтобы не упустить весеннюю посевную кампанию 1918 года.
О том, что было написано в отправленной мною в Петроград радиограмме, стало известно в отряде. Готовящиеся к выступлению из Токмака казачки тут же принялись обсуждать, где и что они будут пахать и сеять в своих родных станицах, а Владимир Константинович Пилкин, похлопывая себя по бокам руками в щегольских лайковых перчатках, небрежно поинтересовался, где это я успел набраться таких мудреных познаний в области экономики и земледелия.
Я ему ответил в том духе, что у нас в госбезопасности каких только познаний не наберешься. Вот, один мой бывший сослуживец, полковник, на протяжении многих лет даже исполнял обязанности государя-императора, причем получалось это у него куда лучше, чем у полковника Николая Александровича Романова, и тем более у болтунишки-адвоката Керенского.
Нестор Иванович же просто сказал, что, если большевики сделают то, о чем я ему сообщил, то селяне встанут за советскую власть горой. Системе планового государственного грабежа, когда всякая сволочь с мандатом может делать на селе что хочет, надо положить конец. У него в Гуляйполе таких, дескать, выпроваживали далеко и надолго (при этих словах Семен Каретник криво улыбнулся), но что творится и творилось в других местах, особенно при Временном правительстве, он тоже слыхал. Кстати, нас самих частенько принимали за такой вот отряд, приехавший «изымать излишки», и переставали смотреть волком лишь тогда, когда убеждались, что это не так.
Короче, еще полчаса такого неспешного конного пути – а там, на стации Полугород, являющейся частью Молочанска, уже стоит наш отрядный поезд, где нас поджидают сытный ужин и сон в теплом вагоне. А завтра с утра все сначала – неспешное движение в Крым (ибо тот, кто торопится, порой рискует и вовсе не добраться до места назначения).
11 декабря (28 ноября) 1917 года. Утро. Швеция. Стокгольм. Васапаркен.
Полковник СВР Антонова Нина Викторовна
Через два месяца после нашей эскапады со спасением гроссадмирала Тирпица я снова оказалась в Стокгольме. Сижу на кухне маленькой конспиративной квартирки в центре шведской столицы и пью чай с плюшками. Теми самыми знаменитыми плюшками, которые так любил Карлсон из еще не написанной детской сказки…
Вдруг я вспомнила, что родительнице Малыша, Карлсона, Пеппи Длинный Чулок, сыщика Калле Блюмквиста и многих других, сейчас только-только исполнилось десять лет, и она пока ничуть не старше большинства своих будущих читателей…
– О чем задумались, Нина Викторовна? – спросил меня сидящий напротив каперанг Владимир Арсеньевич Сташевский, русский военно-морской атташе в Швеции, с которым мы в прошлый раз и организовывали все наши скачки со стрельбой по Стокгольму.
– Да так, вспомнилось кое-что… – ответила я. – Живет сейчас в Швеции, недалеко от Кальмара, девочка десяти лет от роду, по имени Астрид. Сейчас ее фамилия Эрикссон, но мир узнает ее как Астрид Линдгрен, по фамилии ее мужа. Талантливая и знаменитая детская писательница – можно сказать, я выросла на ее книжках. Вот я и думаю, что бы такого особенного могла бы я сделать для этого ребенка, чтобы ее писательский талант пробудился не во второй половине жизни, а сразу. Ведь многие девочки любят сочинять разные истории, но только единицы становятся знаменитыми на весь мир…
– Тяжело, наверное, вам, Нина Викторовна, – с сочувствием сказал Сташевский, – почти сто лет отделяет вас от родного дома. Столько никто не сможет прожить…
– А, ерунда, Владимир Арсеньевич, – сказала я, допивая чай. – Ведь здешняя Россия – это тоже наш дом. Он не прибран, замусорен и обветшал. Но он НАШ. Господа Гучковы с Керенскими изрядно ее загадили. Но не беда – мы, большевики, не из белоручек. Перетравим клопов и тараканов, засучим рукава, возьмем в руки швабру и тряпку – и лет через пятнадцать вы нашу Россию не узнаете.
– Вы все-таки решились быть в команде господина Сталина? – осторожно спросил Сташевский. – Не слишком ли это рискованно? Здесь о большевиках все больше пишут всякие гадости. Я, конечно, давно уже не был дома, но все как-то боязно. Да и работа засосала – никак не могу от нее оторваться.
– Ерунда! – по возможности авторитетно сказала я. – Надо бы вам и в самом деле дней на десять съездить в Петроград и прослушать там, у Александра Васильевича Тамбовцева, курс лекций по теме информационной войны. При его Информационном Телеграфном агентстве России организованы своего рода курсы повышения квалификации для офицеров Генштаба, членов большевистского ЦК и наркомов. Пускают туда и вольнослушателей. Говорят, что сие мероприятие инкогнито посещает сам бывший государь-император, потерявший трон как раз после поражения на полях информационных битв. Ложь – это такое же орудие капиталистов, как и деньги. Недаром же наши купцы любили повторять: «Не обманешь – не продашь».
– Наверное, вы правы, – покачал головой Владимир Арсеньевич, – но все же в последнее у меня как-то нет уверенности в собственном будущем…
– Какая уверенность вам нужна? – спросила я, отодвигая от себя чашку в знак того, что больше не хочу чая.
– Такая же, как и у всех разведчиков, – ответил каперанг Сташевский, – я понимаю все опасности моей службы и не прошу чего-то невозможного. Но я хочу знать, что моя служба, мой риск и прочие возможные неприятности все еще нужны моей стране и ее народу. Ходили слухи, что армию в России распускают, а воинские звания отменяют. И будет теперь вместо армии один сплошной вооруженный народ.
– Владимир Арсеньевич, – вздохнула я, – вы немного отстали от жизни. Люди, вынашивавшие подобные планы, давно мертвы. В условиях окружающих Россию опасностей иноземного вторжения ни армию, ни флот никто отменять не будет. Более того, принято решение о возрождении Генерального штаба и превращении его в единый центр планирования всей военной деятельности. Выше Генштаба в военном деле будет только Главком, а более никого. Генеральному штабу должен подчиняться и флот, ибо нельзя допустить ситуацию, когда правая рука не ведает, что делает левая. Вашу родную военно-морскую разведку тоже не ликвидируют, а передают в Главное Разведывательное Управление при Генштабе на правах управления. Так что служить вам и служить, господин капитан первого ранга, до тех пор, пока сил хватит. Кстати, и в наше время вы продолжите работать на разведывательное управление Штаба Красной Армии, под оперативным псевдонимом «Адмирал». Так что в звании вас повысят даже.
Сташевский засмеялся и налил себе еще чая.
А я продолжила:
– Вот выполним с вами задание, и обязательно съездите на недельку в Питер. Так сказать, для поправки душевного равновесия. Сами увидите, что при руководстве товарища Сталина медведи по улицам Северной Пальмиры не ходят.
– Хорошо, Нина Викторовна, – улыбнулся каперанг Сташевский, – я непременно воспользуюсь вашим советом. А теперь, давайте и еще раз обсудим наши дела.
– Извините, Владимир Арсеньевич, – ответила я, – чтобы мне не повторять одно и то же дважды, о делах мы поговорим, когда подойдет наш долгожданный коллега. А пока продолжим чаепитие. Уж больно плюшки вкусные…
– Наверное, вы правы, Нина Викторовна, – ответил мой визави, подвигая ко мне поближе блюдо с плюшками и наливая мне душистого чая.
Три звонка в дверь – два длинных и один короткий – прозвучали для нас как сигнал боевой тревоги. Каперанг Сташевский пошел открывать, я же на всякий случай вытащила из сумочки ПСМ.
Но мои опасения были напрасными: в квартиру пришел именно тот, кого ждали. Он был один, что подтвердила сидящая в кафе напротив группа прикрытия. После того, как мы тут пару месяцев назад устроили пальбу с дюжиной покойников, приходилось опасаться не только агентов британского Ми-6 или 2-го бюро французского Генштаба, но и местной полиции.
Когда процедура опознания гостя была закончена, каперанг Сташевский сказал мне:
– Уважаемая Нина Викторовна, разрешите представить вам генерал-майора и графа Алексея Алексеевича Игнатьева, нашего Военного агента во Франции…
– Очень приятно, – сказала я, успев спрятать ПСМ обратно в сумочку.
– Алексей Алексеевич, – сказал Сташевский, – позвольте представить вам полковника Службы Внешней Разведки, Антонову Нину Викторовну. Прибыла к нам оттуда… – Он потыкал большим пальцем куда-то вверх.
Граф Игнатьев по-гвардейски галантно, в полупоклоне, поцеловал мне ручку.
– Наслышан, наслышан, – сказал он, – и весьма польщен знакомством со столь таинственной и одновременно знаменитой личностью. Рижский договор господина Сталина с германцами был подписан не без вашей помощи?
– Отчасти, – уклончиво сказала я. – Хотя, конечно, основные действующие лица в той драме были полковник Бережной и генерал Бонч-Бруевич. Именно они под Ригой посеяли, а потом уже товарищи Чичерин и Сталин пожали урожай. Ну а мы с господином Сташевским лишь были своего рода массовкой. Потерпев два сокрушительных поражения подряд, германцы стали сговорчивы. Тем более что мир с нами прорвал продовольственную блокаду Антанты. Но это дело прошлое. А мы хотели бы поговорить с вами о делах настоящих…
– Действительно, – сказал каперанг Сташевский. – Давайте пройдем в комнату, и там продолжим нашу беседу. У Нины Викторовны к нам есть еще одно, очень важное дело. Правда, пока я еще сам не знаю, какое…
– Как вам будет угодно, – сказал граф Игнатьев, неожиданно став серьезным, – я готов оказать любую посильную помощь.
Когда мы расселись вокруг небольшого круглого стола, я сказала:
– А дело вот какое, господа. На конец декабря сего года командование вооруженных сил Советской России запланировало прорыв кораблей Балтийского флота из Балтики в новую базу на Севере, в порт Мурманск. Сделать это необходимо из-за угрозы повторного визита британского флота, от которого дислоцированные там морские силы флотилии Северного Ледовитого океана уже не смогут отбиться. Операция согласована с Германским правительством, так как корабли планируется провести через Кильский канал. От вас, господа, требуется подготовить для этого маневра операцию по обеспечению перехода углем. Необходимо на подставных лиц зафрахтовать несколько крупных пароходов-угольщиков с таким расчетом, чтобы они, загрузившись углем на Шпицбергене, направились на юг, навстречу нашей эскадре вдоль норвежского побережья. Делается это из-за того, что вся внешняя торговля Норвегии контролируется британцами, а они после Рижского мира ни за что не дадут совершить нам эту сделку легально. Само собой разумеется, что ни самим норвежским кораблям, ни их командам ничего не угрожает. Наши моряки просто перегрузят уголь в свои угольные ямы и отпустят их на все четыре стороны.
– Э-э-э, Нина Викторовна… – сказал мне несколько удивленный каперанг Сташевский, – так у всех наших новых кораблей на экономическом ходу дальность плавания превышает расстояние от Киля до Мурманска.
– Это лишь в том случае, – ответила я, – если наши корабли пополнят запас угля в Киле. А потом пойдут через Северное и Норвежское моря экономическим ходом. Британцы, получив сведения о прохождении нашей эскадры Кильским каналом, кстати, тоже так подумают. И, исходя из этого, они будут планировать свою операцию по перехвату нашего отряда.
– Разве Советская Россия воюет с Британской империей? – с деланым безразличием спросил граф Игнатьев.
– Официально нет, Алексей Алексеевич, – ответила я. – Это Британская империя не признала переход власти к правительству Сталина, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Есть такое понятие, как «необъявленная война». В веке двадцатом такое будет частым явлением. Единственное, что сейчас сдерживает Туманный Альбион от прямого столкновения с нами, так это Германия, резко улучшившая свои позиции после Рижского мира. Войны немцам ни в коем случае не выиграть, но шанс свести ее вничью у них теперь появился.
Господа офицеры переглянулись.
– Все понятно, Нина Викторовна, – сказал граф Игнатьев, – мы постараемся сделать все возможное, чтобы выполнить задание. Где и когда должна состояться встреча эскадры с угольщиками?
– Севернее Тронхейма, – сказала я, – в ночь с тридцать первого декабря на первое января – естественно, принятого в Европе григорианского стиля. Точка с координатами примерно пять градусов восточной долготы и шестьдесят пять градусов северной широты.
– Времени вы нам даете не так уж и много, – озабоченно сказал граф Игнатьев, – но мы с Владимиром Арсеньевичем используем все наши связи в коммерческих кругах Норвегии и Швеции, чтобы не подвести наших моряков и обеспечить их углем. Для нас это дело чести.
12 декабря (29 ноября) 1917 года. Позднее Утро. Екатеринославская губерния. Город Мелитополь.
Ясным морозным декабрьским утром со стороны Новобогдановки на станцию Мелитополь-Пассажирская Екатерининской железной дороги прибыл странный поезд. Мощный паровоз толкал перед собой открытую платформу, где за баррикадой из мешков с песком находился пулемет «максим». На следующей платформе, прицепленной позади паровоза, стоял огромный броневик с небольшой приплюснутой башенкой наверху, из которой торчал ствол пулемета калибром не менее полудюйма. С боков до самых осей всех своих восьми гигантских колес броневик был прикрыт железнодорожными шпалами. В эшелоне было еще четыре классных вагона, на первом из которых красовалась надпись большими красными буквами «Красная Гвардия всех сильней!». Следом шли теплушки, и завершали поезд еще одна платформа с таким же броневиком и контрольная платформа, заполненная мешками с песком и пулеметами. Шпалы и рельсы, сложенные на контрольных платформах, служили одновременно и защитой от пуль, и материалом для ремонта на случай повреждения путей.
После остановки состава на перроне вокзала выставили оцепление из солдат, одетых в серые с белыми пятнами теплые бушлаты. Казаки с красными звездочками на фуражках начали выводить из теплушек и седлать своих коней. Вскоре во все стороны от станции были выдвинуты разъезды, которые, впрочем, пока не пытались проникнуть в центр города. Отцепившийся от состава паровоз отправился на колонку заправляться водой. Запахло переменами, новой властью и чем-то вообще непонятным. Горожане, за некоторым исключением, наученные горьким опытом революционных перемен, притихли за стенами своих домов.
Чуть позже, когда солнце приблизилось к полудню, со стороны Кизияра по дороге на Новобогдановку в город въехала группа вооруженных всадников при двух тачанках с установленными на них пулеметами. Часть вновь прибывших всадников состояла из казаков с такими же красными звездочками на фуражках, как и у тех, что приехали на поезде. Другие же выглядели непонятно. Вроде одеты не по-военному, но все при оружии. Молодые хлопцы щеголяли ладными черными офицерскими бекешами и мохнатыми бараньими папахами. Впереди этого отряда рысила группа всадников, по поведению которых легко можно было понять: едет начальство.
Перекинувшись парой слов с выставленным у въезда в город казачьим разъездом, конная группа направилась в сторону Воронцовской улицы, где на центральной площади, у здания городской управы, прямо под окнами кабинета градоначальника господина Панкеева раскинули свои лотки уличные торговки и шумел жиденький митинг.
Цокали подкованные копыта лошадей, позвякивала конская сбруя и амуниция на кавалеристах, лязгали окованные железом колеса тачанок. Всадники с высоты своих коней поглядывали на жавшихся к стенам домов прохожих, подмигивая местным красавицам, которые нет-нет да и бросали кокетливые взгляды на лихих кавалеристов. Кем были эти пришельцы и каким ветром их занесло в Мелитополь, никто из жителей города не знал. А оттого всем было боязно: какое-никакое начальство у них уже было, и от новой власти (а что эти люди приехали, чтобы установить свою, как здесь говорили, «владу») уже никто не сомневался.
На углу улиц Мариинской и Воронцовской майор Османов жестом остановил свой маленький отряд и, приподнявшись на стременах, прислушался. Впереди раздавались резкие, каркающие фразы и смутный гул множества голосов – похоже, что слушавшие оратора то ли соглашались с ним, то ли, наоборот, высказывали неодобрение.
По информации, полученной от казачьего разъезда, майор Османов понял, что на площади у городской управы митингуют местные большевики и сторонники «Незалежной Украины», которые после разгрома Красной Гвардией Центральной Рады и советизации Одессы разбрелись по небольшим городкам, где пытались вызвать к себе сочувствие, изображая страдальцев за народ, обиженных «клятыми большевиками». Впрочем, все попытки реанимировать дохлый выкидыш «Украинской Государственности» были тщетны. Селяне, хоть и думали медленно, но все выгоды и убытки от посулов агитаторов за «незалэжность» просчитывали на удивление быстро, и бороться за что-то эфемерное, не обещающее ничего материального, не спешили.
– Нестор Иванович, – майор Османов взял за рукав Махно, – давай спешимся и тихонечко подойдем к этому говоруну, послушаем, о чем он там витийствует.
– Хорошо, товарищ Османов, – кивнул тот, – я только шепну своим хлопцам, чтоб они были начеку, и если что, выручили бы нас.
Переговорив о чем-то с Семеном Каретником, Махно слез с коня, передал поводья подскочившему молодому парню, и вместе с майором пошел на площадь, где соловьем заливался оратор.
Мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, плотный, одетый в черное суконное пальто и фуражку, которую обычно носили чиновники средней руки, размахивая руками, обрушивал на селян и местных обывателей фразы, удивительно похожие на те, которые Османову пришлось в начале 2000-х услышать во время служебной командировки на Западную Украину.
– Украинский народ создан из той глины, из какой Господь создает избранные народы… – вещал оратор. – Мы можем жить вольно и богато, но клятые жиды, поляки и москали мешают нашей нации стать великой. Всех врагов – на ножи! Не надо бояться крови – черная кровь наших врагов польет дерево нашей свободы, и оно даст обильные плоды, которыми будет владеть только наша нация!
– А как же русские? – попытался возразить оратору человек средних лет, по внешнему виду мастеровой. – Ведь они же наши братья по классу!
– Если ты настоящий украинец, – грозно сказал человек в черном пальто, – то у тебя не должно быть братьев среди москалей. Запомни раз и навсегда: нашим врагом был не просто режим, царский или большевистский. Наш главный враг – вся московская нация.
«Ба! Так это ж сам пан Дмитрий Донцов! – подумал про себя Османов. – Главный идеолог укронацизма. Он был духовным наставником Степана Бандеры, и создал «интегральный национализм», который до сих пор дает обильные ядовитые всходы на Украине…»
А Донцов продолжал грозить кулаком «клятым москалям и жидам», которые тайно захватили власть в Петрограде, и теперь «желают превратить в холопов и быдло всю великую украинскую нацию».
– Товарищ Османов, – прошептал в ухо майору с трудом сдерживающий негодование Махно, – что ж такое говорит эта сволочь?! Да он хуже царского жандарма! Ведь он натравливает друг на друга украинских и русских селян! Мехмед Ибрагимович, да я этого гада сейчас шлепну собственной рукой!
И Махно зашарил рукой у пояса, пытаясь достать из кобуры свой наган.
– Подожди, Нестор Иванович, не спеши, – шепнул ему майор. – Убить этого, как ты говоришь, гада, проще пареной репы. А нам надо еще узнать, откуда он тут взялся, кто его послал и что он еще должен сделать, чтобы натравить на власть рабочих и крестьян несознательных граждан, поддавшихся на его агитацию. Да, к тому же этот мерзавец может быть не один. Наверняка он здесь с вооруженной охраной – уж больно уверенно себя ведет… А зачем нам пальба и возможные жертвы? Надо навалиться на них всем скопом, чтобы ни один из сообщников этого говоруна не сбежал! И главное – он нам нужен живым. Пока живым, а там поглядим…
