скачать книгу бесплатно
Первый тост «За встречу!» быстро растопил первичную скованность и остатки каких-то неосознанных недомолвок, а после традиционного третьего «За тех, кто в море!», т. е. за самих себя, все почувствовали себя одной семьей, и от первоначальной неловкости и следа не осталось: каждый старался выговориться, перебивая друг друга, стараясь поделиться выстраданным и наболевшим за нелегкие последние месяцы. Круг общения был свой, и только свой. Накопленный адреналин наконец-то нашел выход наружу, и катарсис не замедлил превратить весь предыдущий негатив в настоящий позитив. Жаль, что современные психологи и психиатры не рекомендуют и не пропагандируют такие методы общения после многомесячных стрессов: сколько людей могли бы быстро и без последствий поправить свое психическое здоровье после продолжительного экстрима.
Остается лишь полагаться на внутреннее чутье много повидавших людей и их звериную интуицию.
Время летело незаметно, как и всегда бывает на подобных мероприятиях. Наступили заторможенность и усталость, хозяин понял – пора и по домам, т. е. по своим пароходам, уже соскучившимся по капитанам. Да и время уже перевалило за три часа ночи, к тому же состояние участников также напоминало об истекшем времени: пора было разъезжаться. Несколько стандартных «посошков» изрядно задержали начало наметившейся репатриации. Вахтенная служба «Нижнеянска» бережно сопроводила каждого гостя до спасательной шлюпки, уютно разместив их внутри мотобота по интересам. Суда-близнецы стояли на якорях практически на одной линии и в непосредственной близости, не превышающей двух кабельтовых друг от друга.
Сразу же за «Нижнеянском» следовал «Василий Бурханов», затем «Капитан Ман» и последним «Амдерма». Славу Нагонова, капитана «Бурханова», высадили без последствий, поскольку его судно стояло первым, затем второй помощник повел бот к стоящему вторым «Капитану Ману». Только-только бот оказался у спущенного парадного трапа, Анатолий Собашнюк, посчитав, что это его судно, уверенно шагнул на трап, и вахтенный незамедлительно начал его подъем.
Тем временем мотобот отошел от судна и направился к последнему судну-близнецу.
Поднявшись на трапе до палубы надстройки, капитан Собашнюк зашел в лифт, который вахта уже приготовила для капитана, держа на первом этаже надстройки рядом с конечным пунктом трапа, и поднялся к себе в каюту на седьмой этаж. На судах этого типа надстройка очень высока, и для удобства экипажа спроектирован лифт, обслуживающий все жилые палубы и уходящий на два этажа ниже, в центральный пост управления машинного отделения.
Приехав на свой этаж, капитан проследовал к своей каюте, но дверь оказалась заперта, и он потребовал от сопровождавшего его вахтенного помощника вызвать старпома. Странно, что вахтенный помощник, глубокой ночью встретив незнакомого, в изрядном подпитии капитана, даже не попытался что-либо выяснить, настолько уверенны и безапелляционны были действия и поступки неизвестного. Даже и тени сомнения в том, что неизвестный может быть не капитаном, не возникло у молодого вахтенного помощника. Через считаные минуты старпом уже был рядом, в свою очередь потеряв дар речи от столь решительного незнакомца. Увидев совершенно неизвестного человека, представившегося старпомом, капитан потребовал открыть ему каюту и немедленно вызвать своего старшего помощника. Чужой старпом, наконец-то пришедший в себя, открывать каюту наотрез отказался, чем вызвал гнев и буйную реакцию капитана.
Попытки объяснить ему, что он находится не на своем судне и необходимо добраться до своей «Амдермы», ни к чему не привели, он просто был не в состоянии осознать произошедшее, и продолжающиеся словопрения все больше раздражали Собашнюка. В итоге, чтобы избежать дальнейших бесплодных объяснений и последствий, каюту открыли, и капитан, хотя и будучи в непростом состоянии, наконец-то понял, что он не у себя дома, но, сев на диван в кабинете, тут же уснул, сильно перегруженный впечатлениями, обильно сдобренными прекрасными алкогольными брендами.
Оставшегося капитана, Анатолия Дорогих, форейтор, второй помощник, привез на последний, также не его, пароход, «Амдерму». Его так же, как и предшественника, подняли на борт, но поскольку по характеру он был спокоен, если не флегматичен, то, быстро разобравшись, что оказался не на своем судне, не стал устраивать бесполезных разборок и спокойно лег спать в каюте своего недавнего попутчика и соратника по несчастью, хотя его-то вины в том и не усматривалось, он стал жертвой обстоятельств. Скорее худощавый, чем упитанный, выше среднего роста, с легкой картавинкой в произношении, он всегда говорил ровным голосом, был общительным и коммуникабельным, но поспорить и подискутировать был не промах.
К этому времени вахтенные помощники на всех четырех судах обнаружили, что перепутали капитанов на двух судах, что в свою очередь быстро стало достоянием гласности среди экипажей всех четырех судов и вызвало долго не прекращающийся гомерический хохот. Но веселье быстро закончилось, и вахтенные стали думать, каким образом в кратчайшие сроки вернуть капитанов на свои осиротевшие суда. Дело усложнялось тем, что оба были нетранспортабельны, да и характер Собашнюка в выпившем настроении тоже не добавлял оптимизма, хотя в естественном состоянии он был добрейшим человеком, но бывает, что иногда несколько капель «озверина» сильно искажают человеческое нутро, и становится совершенно непонятно, почему у смирнейшего оленя вдруг прорезаются зубы тигра или, еще хуже, росомахи.
Но это Фрейду для раздумий – пусть голову поломает.
Учитывая сложные отношения между прежним вторым помощником и капитаном Собашнюком, Валентин Цикунов заменил форейтора на мотоботе – второго помощника на старпома. Второй помощник мог вполне попасть под горячую руку своего бывшего капитана, который наверняка заподозрит последнего в случившемся казусе и припишет ему злонамеренный замысел дискредитации бывшего капитана, испортившего ему год жизни. А тут уже попахивает кровью. С капитаном Дорогих проблем не возникло: его, так и не успевшего ничего сообразить, под руки отвели к выходу на трап и спокойно спустили в мотобот, привезли в свою каюту, где он тут же крепко заснул.
С Собашнюком было намного сложнее и пришлось повозиться: он никуда не хотел ехать, поэтому пришлось долго убеждать, что судно не его и экипаж заждался своего капитана, не в состоянии справиться со вновь возникшими неожиданными проблемами. И лишь только когда он увидел перед собой спящего друга и коллегу, своего тезку Дорогих, до него дошло настоящее положение вещей, и тогда он в ярости стал требовать своего бывшего второго помощника, подозревая того во всех смертных грехах, чтобы разобраться с ним на месте. Вот тогда Цикунов перекрестился: как предусмотрительно он убрал второго, заменив его старпомом. Интуицию и опыт не пропьешь, видимо, хорошо он знал своего коллегу Собашнюка.
С большими трудностями капитана-буяна усадили в мотобот и доставили на его осиротевший пароход. Зная крутой нрав своего мастера, вахтенная служба в полном составе встречала его у трапа чуть ли не в парадной форме, но без троекратного «ура». Капитана проводили до заранее открытых дверей каюты, где он и успокоился на отведенное для сна время, и до полудня его не было слышно.
Уже после обеда, где-то около 14 часов, все участники приема на «Нижнеянске» вышли на связь и обменялись впечатлениями от незабываемой встречи. Обиженных не было, все остались довольны и заразительно смеялись, обсуждая перепутанные суда и капитанские каюты. Естественно, что разговоры слышали все присутствующие на мостике, а вслед за ними об этом узнали все экипажи четырех судов, все 160 человек, и пересудов хватило надолго со многими позднее придуманными нюансами. По-другому и не бывает. Любая морская новость или байка впоследствии непременно обрастает новыми, не существовавшими никогда подробностями, становясь от этого более привлекательной и притягательной. Огласка этого случая произошла позднее, хотя и не сразу. Через два месяца теплоход «Нижнеянск» пришел во Владивосток из того же Ванкувера все с тем же зерном. К этому времени вся история уже выплыла наружу, что было совершенно очевидно, это не было даже секретом полишинеля, а чем-то гораздо большим, все-таки 160 человек почти свидетелей, тем более что никто и не стремился каким-то образом утаить случившуюся драматическую комедию.
Однажды на большом диспетчерском совещании пароходства, которое проводилось по пятницам в просторном кабинете начальника пароходства, после окончания официальной части, как обычно, оставалось какое-то время на посторонний треп, и тут кто-то из присутствующих рассказал о встрече капитанов четырех «морковок» в Ванкувере с финалом, явно добавив что-то от себя и приукрасив. Все присутствующие на совещании, а это около сорока человек, от души посмеялись и в свою очередь рассказали своим знакомым.
Вскоре все пароходство было в курсе Ванкуверских посиделок, и частенько капитана Цикунова во время посещения многочисленных служб и отделов просили уточнить какие-либо возникшие при обсуждении в определенном кругу подробности его хозяйских организаторских способностей и действий, поскольку ничего подобного даже на памяти старожилов не случалось.
Единственный, кто воспринял эту историю без тени иронии, был непосредственный руководитель капитана – заместитель начальника пароходства по мореплаванию, который прилюдно заявил в службе мореплавания, что Цикунов опять отличился и необходимо перевести его на более низкую группу судов, чтобы научился вести себя более серьезно и ответственно, не позволяя себе мальчишеских проказ.
Начальник пароходства к заявлению своего заместителя отнесся более чем прохладно, не только не поддержав, но откровенно проигнорировав.
Так и остался капитан Цикунов на борту своего «Нижнеянска» еще на четыре года, совершенствуя пожелания зама на прежнем рабочем месте.
Новый почин по-сахалински
Призрак коммунизма бродил-бродил, и у них нигде не зацепился! А у нас – пожалуйста! И вот уже столько лет – под экспериментом.
В. C. Черномырдин
Послевоенные годы: похоронен красный диктатор, борьба за власть, и его верный опричник Берия последовал вслед за хозяином. Но оставалось еще достаточно верных ленинцев и сподвижников советского «великого кормчего» всех времен и народов, и все они хотели под шумок сесть на место своего бывшего босса. Коалиции, внутрипартийные группы, кланы и антипартийные группы… И наконец к 1957 году возня под ковром закончилась, и, по раннему подобию, власть сосредоточилась в одних руках Никиты Сергеевича Хрущева – великого авантюриста фактически без образования, который впоследствии будет назван самым необразованным руководителем Российского, Советского и снова Российского государства, будущего «кукурузника» и бывшего генерала от политики, на совести которого, как члена военного совета ряда фронтов, немало загубленных жизней наших солдат под Киевом, Харьковом, да мало ли еще где.
Страна, еще не полностью оправившаяся от военных ран, ждала перемен в лучшую сторону. Люди устали от ожидания «черных воронков», последствий массовой коллективизации, бесконечных войн и угрозы жизни: они хотели просто жить или хотя бы передохнуть от окружающего кошмара и ненормальной зарплаты, жилищных условий, одежды, медицинского обслуживания. Страна, хотя и официально превратилась из аграрной в аграрно-индустриальную, но по сути оставалась все той же аграрной, где люди, загнанные в колхозы, обложенные многочисленными налогами и получающие на свои трехзначные трудодни жалкие подачки, на которые не мог прожить и один человек, не говоря уже о семьях, тогда еще больших, вынуждены были выживать со своих огородов, или, как их тогда называли, приусадебных участков, хотя усадьбами там и не пахло: максимальная общая площадь не более половины гектара, изба с соломенной крышей и глиняным полом и остальная пашня, вспаханная тощей лошаденкой, взятой у соседа за пол-литра самогона, которая была засажена картошкой, капустой, свеклой, огурцами и помидорами, чтобы прокормиться до следующего урожая. Об электричестве только в газетах читали. Дырявый сарай с тощей коровенкой и вечно голодным подсвинком, да еще цепным псом, привязанным у того же сарая. К тому же миграция в города была строго запрещена: сельское население не имело паспортов и, по сути, мало чем отличалось от крепостных: в редких случаях паспорта все же выдавались, но зависело это от твоих отношений с председателем колхоза. Эта система окончательно была отменена лишь в семидесятые годы.
Новый вершитель судеб огромной страны получил такое наследство, правда, не без своего непосредственного участия в создании будущего рая. «Лес рубят – щепки летят» – вот что было стереотипной отговоркой того времени, или «Лишь бы не было войны».
К 1957 году Хрущев сосредоточил в своих руках всю верховную власть: Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров. Нужны были великие прорывы, чтобы накормить народ и срочно улучшить жилищные условия, т. к. сотни тысяч людей на бывшей оккупированной территории продолжали жить в землянках.
В 1954 году была запущена программа на освоение целинных и залежных земель в Казахстане и Южной Сибири, развернулась массовая пропагандистская и агитационная работа по привлечению молодежи и особенно комсомольцев, тем более что им выдавались паспорта, ну и, конечно, заключенные, как же без них. В 1955 году была обнародована кукурузная программа. Наслушавшись про волшебные урожаи в Америке, Хрущев через верховные партийные и хозяйственные органы провел аграрную реформу «Кукуруза – царица полей», и ее стали насильно внедрять на архангельских и сибирских просторах. Чем это закончилось, знают все. Разворачивались гигантские стройки с призывами ко все тому же комсомолу добровольцами ехать на строительство сибирских гигантов, где зачастую не было даже бараков для жилья.
В 1957 году был запущен первый в мире искусственный спутник Земли, а в 1961 – первый в мире космический корабль с человеком на борту, что стало самой большой гордостью советского народа на все времена.
В 1956 году Хрущев обнародовал на XX съезде КПСС свой доклад о культе личности Сталина, который вскоре стал известен всей стране, и назвал виновных в массовых репрессиях 30-х годов. В 1957 году он же провозгласил лозунг: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, масла и надоям молока на душу населения за три года». Идея, конечно же, бредовая и не подкрепленная никакими серьезными обоснованиями и доводами, но люди поверили, и все эти меры в какой-то степени дали толчок к активности граждан, появилась уверенность в будущем.
В отделе пропаганды ЦК вспомнили ленинские работы и особенно «Великий почин», который аппарат развил дальше идей самого автора, добавив к ним повышение производительности труда за счет иллюзорных видений и изобретательской мысли всего народа, подкрепив их солидным денежным вознаграждением и другими льготами.
Идея с изобретательством и рационализаторством в основном верная, но запущенная через производственные райкомы, которые были большей частью заполнены представителями партии, верными ей по духу и карьеризму, но, к глубокому сожалению, непрофессионалами, во многом абсолютно некомпетентными, хотя немало было и вполне здравых, принесших действительную пользу стране после многолетнего хождения по кабинетам.
Желая отличиться тем или иным способом и занять место повыше в своем курятнике, многие «новаторы», воспитанные на сталинских «доносах», свои бредовые мысли с псевдообоснованиями, благо, никто особо разбираться не будет, обходя низовые хозяйственные организации, направляли в массовом количестве в парткомы, и те, отменяя решения отделов, заводов и фабрик по рационализации ввиду их полной несостоятельности, обязывали проводить эксперименты или же сразу внедрять в производство. Никакой директор устоять перед верховной силой не мог, да и не желал: в противном случае ему как минимум грозил строгий выговор или снятие с должности. Итак, вместо нужных и полезных дел отделы вынуждены были заниматься алхимией двадцатого века, тратя на заведомо бесперспективные темы значительные средства и время.
На морском флоте страны так же директивно новый почин был принят на вооружение, и при всех пароходствах были созданы отделы, входящие в службу судового хозяйства. Парткомам же было поручено осуществлять особый контроль за ходом всей кампании. В парткоме Сахалинского пароходства было получено одно из таких посланий, описанных выше, правда, и сам автор, скорее всего, ничего не понимал в этом, но весь состав парткома, не желая показаться глупее своих коллег, единогласно проголосовал за внедрение нового метода, правда, пока только в виде эксперимента на нескольких судах. Почти как в симбиозе андерсеновских сказок: «А король-то голый».
А суть предлагаемого метода заключалась в том, что, сжигая уголь в топках котлов пароходов, можно получить сорокапроцентную экономию топлива, т. е., выражаясь на языке кочегаров, вместо одной лопаты угля можно получить почти полторы. Достигался результат за счет того, что уголь нужно было сразу забрасывать как можно дальше к задней стенке топки и по мере его разгорания перемещать к топочной дверце, т. е. ко входу, и только после полного сгорания выгребать, как шлак. В этом рационализатор видел прямую выгоду от дополнительного выделения больших калорий тепла, которые и должны были составить эти самые сорок процентов. Все-таки чувствуется, что он был в сильных неладах с законами термодинамики.
Приказом начальника пароходства по представлению службы судового хозяйства была создана экспериментальная группа судов для исследования и изучения передового метода со своим фондом премирования за конечные результаты и штатом проверяющих. Местная газета «Сахалинский моряк» с подачи парткома рассказала о новаторстве и в дальнейшем постоянно освещала его продвижение на судах пароходства, регулярно информируя читателей о количестве сэкономленного угля на каждом пароходе, приводя конкретные цифры и имена старших механиков-новаторов, идущих во главе технического прогресса.
Нужно добавить, что сумма премий исчислялась от конкретно сэкономленных тонн угля и, учитывая громадную «прожорливость» пароходов, достигала немалых сумм, превышающих должностной оклад капитанов и старших механиков судов-экспериментаторов. Вскоре уже весь флот знал о действующей афере и откровенно завидовал причастным, под любым предлогом пытаясь присоединиться к избранным и отведать заветную чашу творчества. Но попасть в сонм избранных судов было невозможно: приказ начальника пароходства был лишь один, и ни о каких дополнительных судах речи и быть не могло; но, как говорится, голь на выдумки хитра.
Тогда оставался один путь – через кадры плавсостава, и вскоре в отделе кадров установился невиданный доселе негласный конкурс, сродни современному кастингу, на суда-экспериментаторы. Естественно, капитаны и старшие механики стремились туда не из-за пытливого изучения неизвестных свойств угля, а из-за несоизмеримой по сравнению с остальным флотом пароходства заработной платы.
В одном из предыдущих рассказов уже упоминался ветеран Сахалинского пароходства, появившийся на свет еще в девятнадцатом веке, пароход «Бурея». И этот шестидесятилетний ветеран тоже неизвестно каким образом и почему попал в экспериментальную группу по выжиманию дополнительных калорий из угля, или проект под названием «Как из одной лопаты подземного топлива, подаренного природой, получить полторы». Для того, чтобы постоянно шуровать в топках этим методом, т. е. добиваться полного сгорания угля, нужно было иметь здоровенных, выносливых и сноровистых кочегаров, которые неустанно могли выполнять эту очень тяжелую работу в условиях худших, чем в горячем сталеплавильном цехе. Кроме нестерпимого жара и опасности получить ожог в самом неожиданном месте, они были также подвержены профессиональному шахтерскому заболеванию – силикозу легких – от постоянного общения с угольной пылью, которая так и норовит попасть в легочные пути, несмотря на самые примитивные защитные респираторы: других предохранительных устройств в то время не существовало. Отстоять свою четырехчасовую вахту, когда пароход на ходу, да еще в штормовом море, а сверху капитан подгоняет вахтенного механика, а тот, в свою очередь, просит кочегаров дать больше оборотов, а это значит – пару за счет увеличения подачи угля в топки: все это было хуже любой каторги, и пот ручьями струился по всему телу работников преисподней, лица которых лоснились от пота, смешанного с угольной пылью. Чайники с водой опустошались десятками, чтобы хоть как-то восстановить водно-солевой баланс организма и не обезводить его полностью, хотя случаев потери сознания от обезвоживания и перегрева организма тоже хватало. Поэтому для эксперимента на суда контрольной группы переводили с других пароходов лучших кочегаров, способных уцелеть при ужесточившихся условиях их нелегкой трудовой вахты.
На «Бурее» было двенадцать кочегаров, разбитых на четыре тройки и выходящих на вахту через каждые двенадцать часов, чтобы обеспечить передовой трудовой почин, находящийся на контроле у парткома. Среди кочегаров особенно выделялся Володя Наулко – двухметровый гигант под 150 килограммов веса. Остальные тоже были далеко не хиляки, но до своего лидера им было далеко, габариты, да и силенки не те.
В середине ноября «Бурея», выполняя свой последний рейс перед списанием на металлолом, зашел в Ванино, где экипажу была выдана заработная плата за два месяца. Специфика работы морского транспорта не позволяла в то время выдавать зарплату ежемесячно, а только лишь в портах захода, где были агентские компании пароходства по обслуживанию судов, которым пароходство перечисляло зарплату, и с прибытием в порт агент (служащий агентской компании) доставлял ее капитану, и третий помощник, будучи кассовым, уже выдавал ее на руки экипажу. В настоящее время зарплата ежемесячно переводится на личную карточку.
По сложившейся традиции, получив зарплату, часть экипажа, включая кочегаров, направились в местный ресторан, дорогу к которому знали все, благо он был в единственном экземпляре на весь поселок. Но поскольку в порту всегда находились несколько судов различных ведомств, ресторан всегда был забит до отказа, плавая в клубах сизого табачного дыма и резкого водочно-коньячного запаха от тесно расставленных столиков. Меню особым ассортиментом не отличалось: плохо побритая курица почему-то называлась «цыпленком табака», несколько салатов из неизвестных овощей всегда были главными блюдами, к которым иногда примазывались и некоторые другие. Пышные избалованные официантки в грязных передниках, привыкшие к шальным деньгам подвыпивших клиентов, и не совсем чистые скатерти дополняли общий «ландшафт» забегаловки, именуемой рестораном, не считая нескольких местных самодеятельных лабухов, игравших только за наличные подвыпивших посетителей, экзотически одетых и путавших ноты и мелодии, т. к. сами тоже были вполсвиста, но свой труд, судя по ставкам, ценили очень высоко (и явно переоценивали).
Знание местных ресторанных обычаев не остановило «буреистов», а лишь усилило желание устроиться за свободный столик и поговорить за рюмкой водки за жизнь и обсудить много прочих тем, возникающих по мере употребления.
В конце концов им повезло, в результате нелегких поисков где-то раздобыли дополнительный, но свободный столик, и кочегарская и матросская братва с великим облегчением уселась на приобретенные места, благодаря судьбу за то, что им не пришлось пристраиваться поодиночке к неизвестным компаниям.
Но поскольку столик не был штатным и, загромождая проход, мешал посетителям, из-за этого впоследствии возник нелицеприятный конфликт, стоило лишь братве изрядно принять «на грудь». По мере потребления горячительных напитков отдыхающим надоело пропускать всех проходящих, поэтому очередная стычка медленно переросла в драку с применением подручных средств. В разгар боя без правил Володя Наулко бросил одного из своих противников на огромное трюмо, стоявшее в вестибюле, вдребезги разбив его и осыпав находящихся вокруг мириадом осколков – настоящих, а не выдуманных, как у Герберта Уэллса. При этом изрядно досталось и его оппоненту, так и не понявшему, каким образом он превратился в елочную игрушку с разбитой головой и порезанным лицом. Милицейский пост, зная обычаи ресторана, находился рядом, и бойцов вскорости повязали. Виновники активного досуга получили, как под копирку, по пятнадцать суток общественных работ, а проще говоря, их заставили подметать пыльные улицы поселка Ванино – стереотипное наказание тех времен для хулиганствующих субъектов.
Поскольку кочегары, лидеры нового метода сжигания угля, к отходу не явились, то новый метод сам по себе как-то затух на ветеране, а за ним потихоньку без лозунгов и призывов почили в бозе и эксперименты на других судах. Скорее всего, все-таки где-то наверху до кого-то дошла глупость самой затеи, да и вымышленные проценты экономии стали накладными для пароходского расчетно-кассового отдела и никак не уживались с фондом заработной платы.
Валентин Цикунов, бывший в то время семнадцатилетним практикантом «Буреи» после первого курса Сахалинской мореходки, через два года встретил Володю Наулко на престижном месте заместителя начальника отдела кадров пароходства, ясное дело, члена КПСС.
Экскурсия
Совсем немного времени осталось до тридцатилетней годовщины развала Советского Союза, одной из двух супердержав недавнего времени, когда все пятнадцать республик, составлявших самую большую страну мира, разбежались по своим углам, отягощенные многочисленными системными ошибками, взаимными упреками, гонкой вооружений и неэффективностью производства.
Казалось бы, обретя независимость, каждая из них пойдет семимильными шагами в светлое будущее, обретя добрые отношения с соседями и наверстывая упущенное за советское время. Но, к сожалению, этого не случилось.
Консерватизм и шаблонность мышления, привитые за семьдесят предыдущих лет, потеря чувства собственности, напрочь убитой за годы коллективизации и последующих громогласных пятилеток, до сих пор не отпускают, и, судя по всему, потребуется еще не одно поколение, чтобы выйти из порочного круга.
Все большая часть населения, разочарованная систематически невыполняемыми обещаниями и сползанием уровня жизни, мечтает о твердой руке, и число сторонников «великого вождя всех времен и народов», Сталина, продолжает расти и достигло почти половины сегодняшнего населения России. Выросшие за эти годы два поколения знают о Советском Союзе только по рассказам родителей и из книг, многое видят, как в преломленной призме, обращая внимание лишь на привлекательные и угодные им достижения того времени. Идет ползучая реинкарнация образа великого вождя. Превознося фигуру Сталина, подавляющее большинство переносит ее на окружающий мир, но ни в коем случае не на себя. А это и есть самая большая ошибка, которая и позволила усатому идолу уничтожить многие тысячи нестандартно мыслящих людей и своих бывших соратников, создав отряды преданных меченосцев, которые после выполнения возложенной на них миссии были также уничтожены, освободив место для очередных страждущих. И каждый из них наверняка думал, что Красный Молох не коснется его, и свято, бездумно верил указаниям вождя. Но проходило совсем немного времени, и наступала его очередь, и очередной адепт режима, совершенно опустошенный, шел как агнец на заклание, все еще безоговорочно веря своему божеству. И даже перед смертью многие из них выкрикивали здравицы Сталину, полагая, что они стали жертвой какой-то чудовищной ошибки, настолько сильны были их вера и слепое подчинение идолу.
Лишь его странная смерть позволила остановить в какой-то мере этот беспредел, но корни той политики проросли глубоко, и корчевание происходит очень тяжело, несмотря на прошедшие десятилетия. Возвращение к старому уже невозможно в силу множества причин, да и Россия слишком велика, чтобы повторить Северную Корею. Тем не менее забывать страницы нашей истинной истории не только безнравственно, но и очень опасно, прежде всего для самой страны, на фоне многочисленных кощунственных поступков определенной части общества, ненавидящих первопроходцев, впервые вскрывших и показавших настоящее лицо диктатора и его системы: памятники Солженицыну обливают черной краской, неоднократно разбивают небольшой бюст, установленный во Владивостоке поэту Осипу Мандельштаму, погибшему где-то здесь, но неизвестно где похороненному. Великий вождь так и не простил ему «Кремлевского горца». Перечислить всех, против кого направлен «праведный» народный гнев, просто невозможно, достаточно вспомнить, каким обструкциям подвергались такие известные писатели и поэты, как Василий Аксенов, Владимир Войнович, Фазиль Искандер, Виктор Ерофеев, Белла Ахмадулина и многие другие.
Неудивительно, что из российских и советских пяти Нобелевских лауреатов по литературе, начиная с Ивана Бунина, четверо скрывались в эмиграции, и лишь один Шолохов умудрился прожить в свое удовольствие, выдавая такие перлы, как «Поднятая целина», которую и близко-то сравнить по качеству с его единственным шедевром «Тихий Дон» невозможно, как будто писали разные авторы.
Еще живы свидетели, да и участники, совсем недалекого советского времени, и некоторые из них все еще помнят сталинизм во всей его красе и размашистости. И на страницах этого рассказа появилась возможность еще раз взглянуть на реалии и факты того времени глазами непосредственных свидетелей, воочию видевших и знавших далеко не масляные картины нашего прошлого.
Лето 1990 года выдалось на редкость теплым и относительно малодождливым. Капитан теплохода «Нижнеянск» Дальневосточного пароходства Валентин Алексеевич Цикунов на своем мощном, почти 180-метровом «броненосце» с усиленным ледовым арктическим классом (почти ледоколом) уже успел сделать один арктический рейс из Владивостока в Певек с различными грузами и готовился ко второму в тот же самый порт. Первый рейс прошел успешно, и судно, следуя полным ходом, на всем протяжении рейса не встретило обычных для сезона паковых или однолетних льдов, оставивших ледоколы без работы. У капитана было хорошее настроение, хотя, впрочем, как и зачастую, он опять остался без летнего отпуска.
Его судно типа «Норильск» или «СА-15», «морковка» на местном пароходском сленге, стояло под погрузкой контейнеров во Владивостокском порту на бар нашей самой известной после Волги реки Колымы и на все тот же арктический Певек. Причиной хорошего настроения капитана являлась неожиданная скоротечность рейса, при повторении которого у него еще оставались шансы ухватить кусочек лета и золотую приморскую осень. Первый рейс и в самом деле продолжался немногим меньше месяца, при том что от Владивостока до Певека 4000 морских миль, и «Нижнеянску» потребовалось всего лишь десять суток, чтобы покрыть такое гигантское расстояние, следуя средней скоростью 18—19 узлов на двух своих двигателях, проходя за сутки в среднем 400 миль. Правда, количество сжигаемого мазута превышало 50 тонн в сутки, но если надо – то надо, тем более что считать эффективность перевозок, особенно северных, еще не научились.
А лето и в самом деле удалось: на всем протяжении от Владивостока до Певека не было ни штормов, ни привычных туманов, и камчатские вулканы даже на стокилометровом расстоянии поражали своей величавой осанкой, а снежные вершины на фоне голубого неба казались выходцами из параллельных миров. Видимо, циклоны в этом году то ли забастовали, то ли взяли отпуск за много предыдущих лет непрестанного труда. Поневоле вспоминается затертая с давних времен поговорка: «Если бы море всегда было таким, то все евреи бы плавали». Вот так прямо народная мудрость склонилась к банальному шовинизму.
Учитывая благоприятный долгосрочный прогноз погоды и вспомнив про уже порядком подзабытое обещание, когда-то данное дочери, окончившей девятый класс, капитан, посоветовавшись с женой, решил взять ее с собой в следующий рейс и немного приоткрыть Арктику для своих чад, тем более что и его сын после окончания четвертого курса высшей мореходки в числе 25 курсантов также шел с ним в этот раз. Да и дома тоже будет спокойнее – пусть жена отдохнет, а сын с дочерью будут под присмотром отца. Узнав о скором круизе, дочь от радости едва не придавила своего невысокого папаню, не привыкшего к открытым проявлениям нежности, обняв его за шею.
Большая капитанская каюта на большом судне позволяла совместное проживание не только дочери, но и сына. Все трое ближайших родственников свободно разместились в ней, не испытывая никаких бытовых неудобств. К тому же рядом находились сауна, солярий и бассейн. Капитану и его отпрыскам было совсем не скучно в этом рейсе, он и припомнить не мог, когда еще приходилось так близко и долго общаться с почти взрослыми детьми, замечая их любопытство и с удовольствием отвечая на многочисленные вопросы.
Закончив погрузку и обычную рутинную процедуру оформления грузовых документов и отхода в рейс, глубоким вечером судно снялось в рейс и малым ходом направилось на выход из бухты Золотого Рога среди многочисленных мерцающих огней почти субтропического лета.
Тишина ночной прохлады, яркое звездное небо и постепенно нарастающий напор встречного ветра от увеличивающейся скорости судна долго не могли заставить молодежь разойтись по спальным местам, несмотря на неоднократные напоминания отца. Для них, и особенно для дочери, это было открытие нового, неизвестного мира и присущих ему же ощущений. Валентину удалось уговорить дочь идти спать уже под утро, когда, пройдя спящую Находку, «Нижнеянск» начал подворачивать к северу в направлении пролива Лаперуза. Так и проспала она до обеда следующего дня.
А затем открылся и сам пролив, который проходили уже в светлое время: слева остров Сахалин, справа вдалеке – Япония, различимая и без бинокля в условиях хорошей, почти осенней, видимости. Исключительная видимость в Приморье, да и на Сахалине, бывает в сентябре—октябре, когда воздух чист, свеж и прозрачен, будто его и нет.
И на этот раз проскочили весь путь за десять дней, не встречая ни льдов, ни сколько-нибудь значительных штормов, туманов и противных ветров. Гладь воды напоминала штилевую, в которой отражались редкие облака и яркие блики солнца, слепившие глаза. Ну и, конечно же, стаи дельфинов: их обтекаемые черновато-серые лоснящиеся тела легко выпрыгивали из воды, направляясь по известному только им курсу. Но завидев идущее судно, совершали поворот «все вдруг» наперерез, обращаясь к своему любимому занятию: нырянию и плаванию у самого форштевня в буруне разрезаемых брызг. Известно, что дельфины в движении редко превышают скорость в 40 км в час. Скорость судна лишь немногим уступала, и они вскоре уходили в сторону от неуступчивого партнера. Стаи чаек преследовали судно почти на протяжении всего пути – близость берега позволяла им сопровождать нашу «морковку», не удаляясь в океан. Иногда, найдя косяк какой-либо рыбной мелочи в верхних слоях воды, они всем скопом, истошно крича, пикировали в воду, хватая свою часть добычи и забывая о сопровождаемом судне. Чайки сопровождают любое судно не из простого любопытства: они прекрасно ориентируются по времени приема пищи экипажами и ожидают остатков пиршества, когда судовая обслуга выйдет на корму с ведром и начнет выбрасывать съедобные остатки завтрака, обеда или ужина. Тогда начинается несмолкаемый гвалт, и, стараясь вырвать кусок побольше друг у друга, они иногда в пылу междоусобной борьбы теряют его, и тот падает в воду, начиная медленно тонуть. Тогда одна из них, или же совершенно посторонняя, сомкнув крылья, бросается в воду, почти не поднимая брызг, и достает лакомство уже из глубины.
В Певеке не по-полярному светило солнце, заставив раздеться до рубашек и аборигенов, и приехавших за длинным северным рублем рабочих молодцов. Сапоги, резиновые и кирзовые, по-прежнему оставались самой популярной обувью в городе: растаявшие остатки сугробов и ледяных наростов развезли несусветную грязь, форсировать которую в иной обуви было невозможно, да и деревянные тротуары не проглядывались под журчащими ручейками, сбегающими с окрестных пригорков и угольных терриконов, добавляя свою лепту в и без того не идеальную экологию.
Простояв около суток на якорной рейдовой стоянке, «Нижнеянск» на следующее утро был ошвартован к причалу, где началась выгрузка привезенных ящиков – или контейнеров, для не знающих морского портового сленга. Поскольку каждый контейнер выгружали на автотранспорт, согласно плану-графику порта, предстояло простоять у причала четверо суток.
Капитан вспомнил своего старого товарища Бориса Чудинова, начальника старательской артели, проживающего в Певеке с женой и двенадцатилетним сыном. Его артель, как и многие другие, занималась вторичной переработкой отработанных пород с последующим обогащением. Проживал он в панельном доме в хорошей трехкомнатной квартире, что совсем неплохо для севера. Артель «просеивала» породы, уже прошедшие через государственное рудное предприятие, а сам прииск находился в 150 километрах от Певека. В золотоносных районах много артелей работают таким способом, т. е. получают лицензию на переработку участков, отработанных уже государственными первопроходцами, снявшими «сливки» с целомудренного пласта или золотоносной жилы. Эти артели и идут вслед за госдобычей, вооруженной самым дорогостоящим оборудованием и мощными многотонными драгами. Ничего подобного они себе позволить не могут – не те финансирование и размах. Но они противопоставляют техническому обеспечению свои рвение, усердие, титанический труд и желание заработать, что и подтверждается их почти всеобщей рентабельностью. Они извлекают из уже переработанной руды все, что в ней осталось, а осталось в ней немало, судя по той же рентабельности.
Мягко говоря, государственные предприятия начинали разработку перспективного участка, а потом по какой-либо причине бросали его и переходили на более перспективный, стараясь по-быстрому сделать план. Потому и остаются вторичные участки, иногда даже более богатые, чем еще не начатые новые.
Как водится, капитан пригласил своего старого друга вместе с семьей посетить судно, что с благодарностью было принято. Борис с семьей остались очень довольны и к тому же познакомились с отпрысками Цикунова. Валентин всегда был хлебосольным хозяином – постарался он и на этот раз. И как продолжение, последовало ответное «алаверды». Во время домашнего застолья, когда после нескольких рюмок в очень приятной компании люди на глазах добреют и готовы оказать любую услугу, о которой раньше и подумать не могли, Борис предложил экскурсию для экипажа на его прииск с заездом в один из давно заброшенных лагерей, где добывали открытым способом редкие металлы.
На следующее утро к борту подкатил тридцатиместный автобус, и уже предупрежденные капитаном накануне, свободные от вахт и работ, члены экипажа заполнили его. Около 10.00 автобус уже катил вглубь сопок Чаунской губы. Водитель автобуса оказался местным, из бывших заключенных, сидел здесь свою «десятку» еще в пятидесятых годах. Не отвлекаясь от довольно разбитой пыльной дороги, он рассказал, что в Певеке находилось управление «Севлага», в которое входили несколько лагерей от устья Колымы до порта Провидения, и, в свою очередь, оно замыкалось на Магаданское управление лагерного хозяйства. Заключенные из этих лагерей занимались добычей полезных ископаемых и редкоземельных металлов, которых на Чукотке было предостаточно, но добыть их было непросто.
На полигон, площадку размером примерно с квадратный километр, выгоняли в любую погоду, исключая совсем уж бурано-ураганные дни, несколько сот заключенных, и они ломами долбили вечную мерзлоту, сгребали лопатами в кучки мерзлые отколовшиеся комки этой многострадальной земли, грузили в сани, в которые впрягались порядка пятидесяти человек, и вывозили к месту складирования.
Во время экскурсии вместо заключенных там работали бульдозеры «Caterpillar» и «Komatsu», и сдается нам, что каждый из них был намного эффективнее сотен заключенных. Но вождю всех народов они и не требовались: он решал главную задачу – найти достойное дело для тысяч приговоренных к большим срокам политических заключенных для их перековки и превращения в достойных граждан страны, которую он представлял, правда, если выживут.
Спецконтингент, как официально именовали обреченных, обычно завозили с началом арктической навигации с июля по сентябрь для пополнения лагерей людским ресурсом и материально-техническим снабжением. Как правило, пароход, привозивший заключенных, вез и снабжение для лагерей. Сошедшие на новую планету сами же выгружали груз и тащились до своего лагеря пешком, неся в руках или за плечами все, что можно было поднять, катили бочки с ГСМ, тащили волоком или на листах железа все, что можно было утащить, – зимой все пригодится, да и взять что-либо там негде, а если учесть продолжительность здешней зимы – с сентября по июнь-июль, – то можно представить себе ценность самой незначительной безделушки.
Через пару часов автобус подкатил к лагерю, где в 40-х и 50-х годах открытым способом добывали урановую руду. Представьте: среди сопок вдруг открывается горизонтально плоская площадка почти правильной круглой формы, как чаша, диаметром около пяти километров, и на середине этой чаши возвышается сопка высотой 80—100 метров с диаметром в верхней части около трехсот метров и у основания около пятисот. На верху сопки расположен лагерь на две тысячи человек – четыре барака по пятьсот человек в каждом, и весь ее верх перегорожен колючей проволокой пополам. На свободной ее половине находился карьер в форме чаши на расстоянии 30—50 метров от края этого псевдовулкана. Вплотную к краю карьера примыкала эстакада, по которой внутрь карьера на глубину 50—70 метров спускались клети с ящиками для руды. Эстакада была изготовлена из бревен и стального каркаса с грузовыми блоками наверху и большим колесом с ручками сбоку. Никакой механизации не было, и заключенные вручную крутили эти ручки, вытаскивая руду и опуская уже порожнюю клеть обратно, а также использовали этот механизм для подъема и спуска работающих. Рядом с подъемником находился вырез 10-метровой ширины, идущий до самого дна карьера, куда укладывали руду, готовую к отправке, предварительно отделив от нее наиболее крупные куски пустой породы. При наступлении холодов ее перевозили машинами и волокушами в порт, а летом, после вскрытия Лены, отправляли на судах типа «река-море» в ленский речной порт Осетрово или по рекам Обь и Енисей к обогатительным фабрикам. Местные старожилы до сих пор гордятся, подчеркивая, что первая в СССР атомная бомба была изготовлена из урана, добытого из этой сопки.
Сопка состоит из породы, богатой ураном, и заключенные ковыряют ее круглый год. Зимой, когда мороз скует ледяным покрывалом реки и тундру, урановую руду вывозили автомашинами.
Ежегодно сюда завозили заключенных по 2200 человек специальным этапом, именно для этого лагеря. Пароход с контингентом выгружали в Певеке, и дальше они шли пешком до лагеря все свои километры, унося с собой всю мелочевку. Остальное, более тяжелое снабжение и оборудование, доставлялось в лагерь позднее, уже по замерзшему зимнику, автомашинами или тракторами с волокушами. Такой способ передвижения этапа к конечному пункту назначения был универсальным для всех лагерей.
Самым тяжелым для заключенных был пеший поход по тундре с полной нагрузкой на каждого человека. Именно поэтому первоначальный этап состоял из 2200 человек, из которых дойдут лишь 2000. Исходя из многолетнего опыта, конвоиры знали, что примерно двести человек погибнут в дороге по разным причинам. Трупы тех, кто не выдерживал и умирал по дороге, использовали как бревна: укладывали на грунт и присыпали сверху землей. Вся дорога до лагеря устелена трупами, и удивляться здесь нечему: большая часть дорог на колымской трассе как две капли воды похожи одна на другую, и способ бесчисленных захоронений везде был одинаковым. Видимо, это было одобрено в высоких кругах: пусть послужат Родине даже своим прахом.
В этот лагерь отбирались наиболее сильные и относительно здоровые заключенные из политических, чтобы их ударным трудом обеспечить максимально возможную добычу руды для скорейшего создания своей собственной атомной бомбы и ликвидировать отставание от США в этом варварском соревновании за счет жизней тысяч своих собственных граждан, хотя и осужденных, но не переставших быть людьми и не ведавших о своей дальнейшей участи, обреченных на невидимую, но с каждым часом приближающуюся смерть. Никто из них и в мыслях не представлял смертельную способность гамма-лучей убивать все живое, даже в самых малых дозах накапливаясь в организме.
Через год, к следующему завозу контингента, в живых от всего этапа оставалось не более двухсот человек, да и те уже были не жильцы, а просто еще живые трупы, апатичные и уставшие от такого существования, желающие скорейшей смерти, дабы покончить с мучениями. За год от радиации умирало около1800 человек, и это повторялось с 1944 по 1958 годы, до момента, когда добыча урановой руды на комбинате была прекращена. На протяжении четырнадцати лет один этап сменял другой, почти полностью вымерший за год, и это всего лишь на одном прииске смерть от радиации забрала около тридцати тысяч человек, не считая оставшихся, которым тоже оставалось совсем недолго с разрушенным напрочь здоровьем. Можно быть уверенными – никто из них до материка так и не добрался, и останки их так и остались навеки в суровом Колымском краю.
Убийственные лучи радиационного излучения, и особенно смертоносное гамма-излучение, не видят разницы между плотью заключенных, конвоиров и работников НКВД. После многократного ослабления гамма-излучение превращается в рентгеновское, которое также в больших дозах смертельно для людей. Оно безжалостно действует на все живое, но поражающие его факторы уже значительно ослаблены, и для нанесения серьезного вреда требуются уже гораздо большие дозы. Оно и применяется в рентгеновских аппаратах в малых дозах и почти безвредно для человека. И только на следующем этапе рентгеновское излучение, еще более ослабленное, превращается в фотоны света, которые мы получаем с нашего светила. Вот таким образом смертельное гамма-излучение трансформируется в солнечный свет, дающий нам тепло, согревающее планету и, по большому счету, дающее жизнь нам и всему сущему на Земле. Таким образом, чисто схематически и очень кратко можно объяснить процессы в не самой большой термоядерной вселенской печке – Солнце. Хотя, для справки, Земля поглощает всего лишь одну двухмиллиардную часть солнечной энергии – тех самых фотонов, преобразованных в солнечный свет.
Работники НКВД, конвоиры и охрана были не сильны в ядерной физике, и какие-то невидимые лучи для них были грамотой за семью печатями. Они приехали в этот забытый Богом край зарабатывать новые чины, награды, повышенные зарплаты и персональные пенсии, чтобы по окончании срока службы вернуться на большую землю живыми и здоровыми и наслаждаться прелестями жизни и полученными привилегиями, свысока посматривая на обычный люд больших и малых городов, ищущий, у кого бы перехватить десятку до следующей зарплаты.
Для охраны наверху были построены два небольших барака между большими бараками заключенных, в которых дежурила суточная смена: там же они и находились в течение всей смены. Внизу под сопкой располагались несколько домиков, штаб НКВД и общежитие для всех солдат и офицеров с семьями, но обычно там проживало не более двух-трех семей. Остальные предпочитали находиться в более теплых краях, получая ежемесячный аттестат от своих мужей. Впрочем, штат охраны выбирал себе временных жен из женских лагерей, находящихся в Певеке. В основном это были жены «врагов народа», получившие немалые сроки за связь со своими мужьями. Оттуда же, как и из западных лагерей европейской части страны, шло пополнение гаремов старшего начсостава НКВД. У женщин просто не было выбора, и приходилось соглашаться, в противном случае их ждало неминуемое мучительно долгое существование с наиболее вероятным смертельным исходом.
Все же кое-какие рекомендации по защите от радиационного излучения органы насилия получали, но даже при их полном и точном выполнении это было что слону дробина: на примитивном уровне, средства для защиты не отпускались, многие свойства радиации были неизвестны, да и отношение самих охранителей к тому, что не видно, только что описано выше. Общее количество охраны и офицеров на руднике не превышало 50—70 человек, и к следующему лету почти половина отправлялась в мир иной вслед за теми, кого они так усердно охраняли. Не спасали ни погоны, ни винтовки с автоматами, ни даже светлый лик вождя, висевший в каждом кабинете, ни его верный опричник Лаврентий, который и курировал весь проект создания атомной бомбы. Радиация не щадила никого, и не умершие в течение года умирали в последующие годы. Если и удавалось каким-либо образом оттянуть смерть, то совсем ненадолго.
Все прибывшие на рудник уже через неделю-другую были обречены, урановая руда хотя и слабо радиоактивна, но долгосрочное, непрерывное пребывание в зоне ее действия быстро наматывало смертельные дозы, и уберечься от нее было практически невозможно. Конечно, заключенные получали большие дозы, непосредственно работая с рудой в незащищенной скудной одежде, да и физическое их состояние несравнимо с сытыми охранниками. Это и создавало какую-то разницу во времени наступления смертельной болезни, тем более обреченные умирали постепенно, что позволяло органам ссылаться на их слабое здоровье, жестокий климат, недостаточное наркомовское питание и тяжелый труд, т. е. манипулировать. Многие смерти охранного персонала объяснялись повальным пьянством, тяжелым климатом, отсутствием многих витаминов и тоской по большой земле. Таким образом удавалось на протяжении долгого времени умиротворять свои собственные надежные кадры, на которых режим и держался. Хотя наверху, безо всякого сомнения, знали истинную причину столь высокой смертности, но публичной огласке это не предавалось, и на все существовала «естественная убыль», которая применялась и к людям. Но все жертвы перекрывались одним словом – «надо». Стране нужна была своя собственная атомная бомба, и ради нее жертвовали тысячами жизней. Очень кстати пришлось ко двору очередное гениальное изречение вождя: «Смерть одного человека – трагедия, смерть тысяч – всего лишь ошибка», как бы давшее завуалированную отмашку продолжать, не считаясь с количеством жертв, и органам были развязаны руки, а они и рады стараться.
Со времени закрытия шахты и рудника прошло более тридцати лет, и радиационной опасности уже не существовало. Экскурсанты поднялись на вершину урановой сопки и осмотрели всю округу: от бараков остались лишь обшарпанные стены, и кое-где сохранились нары. «Сколько же людей прошло через эти нары, со своими неповторимыми судьбами и чаяньями, навсегда исчезнувшими и ставшими безымянными. А ведь и они были детьми и, просыпаясь, мечтали о светлом будущем, и в самых черных снах не подозревая, куда завернет их непредсказуемая судьба», – с горечью думал Валентин, украдкой вытирая вдруг откуда-то из края глаза набежавшую слезинку. Экскурсанты, в основном молодые курсанты-практиканты, обычно разговорчивые и энергичные, тоже притихли, всматриваясь в даль времени и наяву представляя страшную картину прошлого и судьбы тысяч не известных им людей, вполне могущих быть их безвестными дедами и прадедами.
Осталась также рабочая зона, куда привозили вагонетки с рудой и где сортировали ураносодержащую породу, отделяя ее от пустой, и затем складировали, остались обрывки ржавой колючей проволоки, обтягивающей ранее вершину сопки, где стояли бараки и находилась промзона. Трудно представить, как в сорокаградусный мороз с сильным ветром работали обреченные люди без выходных, ежедневно по двенадцать часов, в насквозь продуваемой одежонке. В таких условиях умирали раньше, чем от радиации, не выдержав бесчеловечных условий жизни с ежедневной баландой и крупой, сваренной на воде без добавления йоты жиров и белков. Большая их часть «доходяги», с трудом перенесшие дорогу от Ванино до Певека. Многие из них молили Бога послать смерть, чтобы прекратить страдания.
А в домиках для охраны было много банок из-под тушенки и других консервов – охране в этом не отказывали, нашли даже пустую ржавую бочку из-под спирта, видимо, использовался для «сугрева» под тушенку.
Цикунов, немного абстрагируясь от главной темы, рассказал, что его родственник в 1939 году, еще до войны, завербовался на Колыму шофером на пять лет, прельстившись высокими заработками и рядом льгот для вольнонаемных. Там требовались шоферы, электрики, мотористы и прочие рабочие специальности. Работали они на Колымской трассе. Автотранспорт, в основной своей массе, был газогенераторным, работающим на деревянных чурках. На каждой машине стоял ящик для них. Выезжая в рейс, шофер набивал этот ящик под завязку. По всей Колымской трассе располагались пункты заправки, своего рода бензоколонки, заполненные штабелями аккуратно сложенных чурок. Любая машина, у которой чурки в кузове подходили к концу, подъезжала к такому штабелю и пополняла свой запас горючих материалов. Существовали специальные команды заключенных, занимавшихся заготовкой дров, их распилкой и складированием по всей трассе. Однажды уже знакомый нам шофер подъехал к такому пункту пополнить запас чурок. Подогнав машину вплотную, он начал очищать угол штабеля от снега и увидел вместо привычных поленьев замороженные трупы заключенных в их черной с номерами одежде во всем штабеле. Как оказалось, в зимнее время их складывали штабелями вдоль дороги, чтобы с наступлением тепла отвезти на подтаявший лед какого-нибудь ближайшего болота, благо вся Колыма густо усеяна бескрайними болотами на любой вкус, чтобы по мере таяния льда трупы уходили на дно – свое последнее пристанище. Хотя обычно их просто сбрасывали в Колыму, но суровая девятимесячная зима напрочь сковывала ледяным панцирем реку, а каждый раз рубить проруби в двухметровом льду – задача не из легких. Вот и изыскали более простой и менее трудоемкий способ.
В лагере экскурсанты пробыли более часа, осмотрев всю неприхотливость и жестокую правду совсем еще недавних, с точки зрения истории, лет, сюда бы точно подошел один из наших святых лозунгов: «Никто не забыт – ничто не забыто». Некоторые взяли с собой нехитрые сувениры на память: несколько консервных банок и алюминиевых ложек и кусок ржавой колючей проволоки.
В поджидающем группу автобусе вернулись на свой «Нижнеянск».
Увиденное произвело сильнейшее впечатление на всех без исключения, и почти весь обратный путь в автобусе царило напряженное молчание, каждый переосмысливал только что зримое им самим воочию безо всяких телеведущих и комментаторов. Капитан, хотя он уже все это видел и имел немалую информацию о многих других зверствах режима, до сих пор не забыл высокую сопку в колымской лагуне.
Недаром старая русская пословица гласит: «Лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать». И это действительно так, а не иначе, и безо всяких лекторов и пропагандистов.
Чтобы привить стране вакцину, предотвращающую повторение подобного режима, нужно создавать побольше таких музеев и в обязательном порядке приводить туда школьников старших классов, студентов и молодежь, хотя и многим более старшего возраста тоже не помешало бы освежить в памяти давно забытое.
Я помню тот Ванинский порт…
Многие слышали о таком громадном тресте всесоюзного значения, как «Дальстрой», сугубо отдельной спецтерритории на северо-востоке страны со своими законами, вернее, беззаконием, просуществовавшем почти сорок лет, с 1929 по 1957 годы, хотя мало что изменилось и после его ликвидации. Занимая громадную территорию в три миллиона квадратных километров, что почти в пять раз превышает площадь современной Франции, это государство в государстве изначально было ориентировано на добычу ценнейших ископаемых: золота, вольфрама, олова, кобальта, урана за счет бесплатного труда заключенных, которые потоком хлынули на неприветливые берега северо-восточных морей.
Курс на индустриализацию, взятый партией большевиков, предполагал громадные закупки заводов и фабрик, машин, механизмов и технологий на Западе, где к тому времени сложилась очень выгодная для Советов обстановка – кризис перепроизводства, и цены значительно снизились, если не рухнули. Многие западные компании банкротились и готовы были продавать свою продукцию хотя бы самому черту, лишь бы выжить. Геологические экспедиции, направленные на Чукотку, в Якутию, север Хабаровского края, подтвердили наличие крупных золотоносных месторождений в руслах рек Колымы и Индигирки, к тому же были попутно открыты крупные месторождения других ценных металлов и редкоземельных элементов. И когда встал вопрос о работниках, то колебаний в Политбюро не было: направить туда громадный контингент бесплатной рабочей силы – заключенных, счет которых шел на миллионы и не уменьшался по мере обострения сталинской теории классовой борьбы при строительстве социализма.
Объявленные комсомольскими, стройки не очень-то привлекали молодежь, да и требовали значительных вложений и расходов и хоть какое-то подобие законности. В нашем же случае вышло как в пословице – «на ловца и зверь бежит». Таким образом, убивали сразу двух зайцев: удешевляли освоение северо-востока и добычу жизненно необходимых ископаемых, и к тому же нашли долголетнее применение неиссякаемым потокам заключенных, хотя их использовали по этому назначению и раньше на гигантских стройках социализма, чтобы сделать жизнь будущих поколений счастливой за счет их жизней.
Многие тысячи зэков, набитых в грузовые, почти необорудованные вагоны, заполнили поезда, несущиеся к дальневосточным портам, чтобы уже морем, погрузив «спецконтингент» на морские суда в «холодные мрачные трюмы», отправить на вновь обетованную землю, в бухту Нагаево, где быстрыми темпами вырастал новый порт Магадан, наряду с Колымой скоро ставший символом тюремной лирики и небывалых лишений сотен тысяч советских людей. Он-то и стал начальным и конечным пунктом Колымской трассы. Впрочем, одним Магаданом дело не ограничивалось: этапы следовали и в Эгвекинот, и даже в Певек. Менялись начальники этого зловещего треста, но это никак не влияло на общую политику, применяемую к заключенным, вынужденным работать в условиях вечной зимней мерзлоты и сильнейших морозов, с которыми может посоперничать разве что Антарктическая шапка. Самым известным, непредсказуемым и жестоким в памяти людей остался Никишов, комиссар НКВД третьего ранга, после реформирования воинских званий – генерал-лейтенант. Папаша Мюллер, группенфюрер СС (генерал-лейтенант), шеф гестапо, по сравнению с ним был почти невинным зайчиком, далеко ему было до масштаба Никишова, его преступлений и самодурства. Под его непосредственным началом находилось более четверти миллиона человек, и с каждым он мог поступить как угодно по одному лишь собственному желанию и прихоти. Он дольше всех командовал этой преступной империей, почти десять лет. «Дальстрой» так и называли империей Никишова. Как у настоящей империи, в ней имелись свои морской флот и авиаотряд. Вторые помощники капитанов напрочь отказывались идти в рейс во владения самодура: даже при незначительной недостаче грузов в его владениях их могли тут же арестовать, обвинив во всех земных грехах, и оставить среди заключенных на долгие годы. В его владениях успели побывать многие наши знаменитости, в свое время немало сделавшие для страны: Сергей Королев, Евгения Гинзбург, генерал Александр Горбатов, о котором Сталин сказал: «Горбатого могила исправит». Впоследствии он стал одним из лучших командующих армиями, если не лучшим, и дошел до звания генерала армии, хотя заслуживал и маршала, но великий вождь ничего и никого не забывал и до командования фронтом генерала не допустил. Варлам Шаламов, Георгий Жженов, Александр Солженицын и многие другие – всех не перечислить. Не успел добраться до колымских краев Осип Мандельштам, умерев или будучи убит на пересыльном пункте, до сих пор истинная причина его смерти неизвестна.
Железных дорог, как, впрочем, и никаких других, в пунктах лагерной империи не было, и доставка заключенных могла осуществляться только морем.
Показательны детские воспоминания капитана дальнего плавания Караянова Петра Петровича, который родился в бухте Находка, одной из главных баз для накапливания спецконтингента, следовавшего на Север. Тогда еще Находка не была городом, и его отец Петр Караянов-старший работал капитаном на пароходе «Феликс Дзержинский».
