Плакальщица

Геннадий Халитов

Плакальщица

Светлана, обычно сразу угадывала или видела, в каком подъезде дома будут проходить похороны. И люди толпились, и машины стояли. Но всё равно сверилась с адресом, и вошла в подъезд.

Адрес ей сообщал Петрович, который и предложил Светлане работу на похоронах. Всё, что было связано с похоронами, у Светы вызывало неприязнь, где то страх и даже брезгливость, как, наверное, и у всех нормальных людей, но другого выбора не было. Совсем. Около десяти долларов за день, бутылка водки, то же валюта, да продукты с собой всегда домой несёшь. Колбаса обязательно, пол батона минимум, овощи, и часто целую банку мяса – гуляш с картошкой – это с одной стороны. А двое детей? Ксюхе уже пятнадцать лет, невеста, и Дашка восьмилетняя, и главное муж парализованный, Илюха, – это вторая сторона.

Поднялась на лифте, пятый этаж. На площадке стояли трое мужчин и женщина. Курили. Один из мужчин держал в руках пустую консервную банку – пепельницу. " Из под оливок", – зачем то отметила Светлана. Она тихо поздоровалась, краем глаза увидев, что ей ответили, и прошла в квартиру.

В прихожей было темно. С кем то, разминувшись, Света вошла в зал. Темно и запах. И жарко. И душно. Темно было от полировки и ковров, от закрытых зеркал и тяжёлых, тёмно – бордовых штор, затянувших все окна. Запах. Запах похорон. Света села на свободное место на скамейке слева от гроба. Напротив сидела Алевтина, её коллега. Света передвинулась. Рядом подсел мужчина. Светлана посмотрела на усопшего.

" Ухоженный.. Лет сорок пять. В расцвете. Покойный в расцвете, это я сильно сказала, – подумала Света. – А Алевтина с ночи здесь. И как она выдерживает? Нет, тяжело".

Светлана почти сразу отказалась от ночной работы. Хотя конечно денег больше, но неудобств ещё больше. Очень неуютно, что ещё мягко сказано, себя чувствуешь сидя одна ночью у покойника. Очень не уютно. Конечно, время поспать есть, но мало, не хватает, и целый день с больной головой, и сама разбитая и весь день разбитый.

Душно. Народу много и жарко. Запах. Освежитель воздуха и свечи. По чему обязательно надо пользоваться цветочным освежителем? Этот сладко – тошнотный, обволакивающий запах. Через десять минут сама будишь так пахнуть, от волос до нижнего белья, а через час голова заболит. Будит стучать изнутри в затылок. Бум – бум.

А по чему её Алевтина зовут? Лет то ей около сорока, а имя, старорусское какое то. Надо спросить, как ни будь. И макияж опять у неё яркий. И много. Всё познакомится хочет.

Запах. Раньше, запах свежих, струганных досок ассоциировался с .. А с чем? Ну что- то такое… свежее. С табуреткой, в конце концов. Столярный цех в школе. У мальчишек на занятиях по труду. Забежишь к ним на перемене, а они все в стружках, в опилках. Свежий запах. А сейчас? Запах свежего дерева, запах досок, ассоциируется только с гробом. Освежитель этот ещё. Сирень по моему. Точно. Сирень. Хорошо, что хоть не роза.

Светлана передвинулась ещё на одно место. Душно. Алевтина уже у изголовья сидит.

Девчонки на каникулы скоро пойдут, надо тоже в ночь поработать. За Ильёй они и присмотрят. Если бы не девчонки, Светлана бы не знала, что делать. Ксюха молодец, да и малая то же. Ксюха у отца постоянно, а Дашка по дому, по магазинам. Дети взрослые сразу стали, после того как отец с инсультом свалился. А родители его постарели. То же сразу. Сильно сдали. На глазах.

Запах. Света передвинулась к изголовью покойного. Не смотреть на покойника, при её работе не получалось, и она старалась смотреть размыто, не фокусируя взгляда. Раньше боялась, что покойник будит сниться, да же держалась за ноги покойного, по поверью, что бы ни снился. Ерунда. И так не снится.

Алевтина встала и вышла из комнаты. На перекур.

Нет, пока девчонки не на каникулах в ночь работать не пойду. Школа, уроки. Ксения вчера спрашивает:

– Мам, а ты кем работаешь? Нам анкеты в школе дали. Надо заполнить.

– Психологом в школе, – и усмехнулась. – И сколько я получаю, то же напиши.

– А сколько?

– Тысячу триста. Квартиру оплатить хватит.

Ксюшка умница. В выходные надо с ней по магазинам пройтись. Сама ведь ничего не попросит, а поизносила уже всё. Невеста. Моё бельё уже примеривает.

Блин, запах. Голова начала болеть.

Света встала и вышла на кухню. От яркого света на кухне стало больно глазам. Она попросила у женщины, стоявшей на кухне, стакан воды, и запила таблетку анальгина.

– Может карвалолу накапать? – сочувствующе предложила женщина.

– Нет, не надо. Спасибо.

– Горе то какое.

– Да что тут говорить, – глаза уже привыкли к яркому солнечному свету. Светлана посмотрела на свою собеседницу. Не родственница, и не соседка. Наверное, жена сослуживца.

– Я своему говорю. Всех денег не заработаешь. Так нет. И днем и ночью в конторе, да еще и выпивать ему приходится постоянно с клиентами. Еле живой приходит. А то и не приходит во все. Не отпускают, говорит, с работы. Ох, – она шумно выдохнула, – совсем себя не берегут.

– Да, да.

Света допила воду, поставила стакан и, за чем то кивнув, собеседнице вышла. Потолкавшись в прихожей ей, наконец удалось выйти из квартиры. Через минуту она была на улице. У подъезда по прежнему толпились. На скамейке курила Алевтина. Увидев подружку, она подошла к Свете.

– Как ночь? Поспала?

– Ночь нормальная. Прикорнула не много. Да бабка, какая то пришла посидеть, соседка что ли, и уснула. Её уложили, так она храпела до утра, децибел семьдесят пять выдавала. А так, как обычно. А как ты?

– По тихоньку.

– Дома? Как муж?

– Лучше, спасибо.

– Ты смотри, какая жара стоит в мае. А? Пух тополиный уже скоро полетит. Из квартиры вышла, а облегчения ни какого.

– Жара ужасная. Хоть запаха этого здесь нет.

– Какого запаха? – Не поняла Алевтина.

– Освежителя воздуха. Я уже вся сиренью пропахла, до головной боли.

– А я не чувствую. Я вчера духи новые купила на рынке. Ими облилась, и мне всё равно. Понюхай.

Аля наклонилась к Светлане. Свету обдало сладким, душным, дешёвым ароматом. Как и освежитель воздуха, только пахнет ещё хуже, розами.

– Классно.

– Ну, – Алевтина была довольная. – Французские. Вчера на рынке купила. Лемур называются.

– Лемур? Обезьяна что ли?

– Ты чё? Лемур – любовь по французски. Ладно, – она затоптала окурок. – Пойду. Время уже. Скоро начинать.

Стрельнув взглядом по стоящим у подъезда мужчинам, она прошла сквозь них призывной походкой.

Свете стало полегче. Хоть и жарко, но запаха нет. А запах уже до вечера будет. Пока не ополоснешься, и не сменишь одежду.

"А тополиный пух уже начинается. Опять малая с аллергией месяц будит ходить. Сопливить, да чихать."

Света поднялась в квартиру. Народу было уже битком. Она прошла на кухню сполоснула руки и лицо под краном и услышала громкие причитания.

" Алевтина уже начала. Пора идти"

Аля стояла рядом с гробом, прислонившись к стене, и с завыванием причитала, промокая сухие глаза белоснежным шёлковым платком, почти флюэрисцентным в полумраке, который невольно притягивал взгляды. Света присела на диван, стоявший в углу залы. Она не могла начинать работу стоя. Ей нужно было сначала сесть. Затем она начинала тихонько покачиваться, и как бы найдя ритм, приступала к работе. Плакать о покойном.

В первый раз, когда пришла на работу, думала что не сумеет, не получится. Оказалось легче, чем думалось, условия располагают. Жалко их, усопших то. Светлана начала покачиваться.

Вдова у изголовья. Красивая. Правда, полновата. Глаза красные, но выглядит хорошо. Чёрный цвет ей идёт. Рядом с ней, наверное, родители усопшего сидели. Еще не старые. Мать плохо выглядит, в полуобморочном состоянии склонила голову на плечо к мужу. А он держится. Только нижняя губа чуть подёргивается.

– Да что ты с нами наде-е-ла -а-л, – начала свой плач Света, почти в унисон Алефтине, заставив вздрогнуть от неожиданности сидевшего рядом мужчину. Через мгновение к причитаниям присоединился, чей то старческий, скрипучий голос.

У отца покойного стала сильнее подёргиваться губа. Он вытащил большой клетчатый платок, вытер им мокрые глаза, и сложил руки на колени как школьник.

– Да и на кого ты нас пок -и -и -ну -у -л, надёжа ты наша.

Рядом засопели и зашквыркали носы. Женщины заплакали. Вдова положила руку на лоб бывшего мужа и опустив голову на грудь тихо заплакала. Сопение рядом усилилось.

В комнату вошла пожилая женщина, ведя за собой мальчугана лет десяти.

" Малой совсем" – подумала Света, увидев его.

Пацана подвели к матери.

– Пусть с отцом попрощается.

Мать молча прижала его к себе и поцеловала в лоб. Дед взял мальчика за руку. А он, с заплаканными глазами, в новом большеватом, строгом костюме, боялся смотреть на своего мёртвого отца. Он не знал, куда деть свой взгляд. Только не на гроб, только не на покойника. От напряжения он да же выгнулся.

– Да, ты посмотри на своего сыночка, – чуть громче продолжала Аля.

Мальчуган вздрогнул, повернулся к матери и прижался к ней, испугавшись, наверное, что умерший отец действительно, сейчас откроет глаза и посмотрит на своего сыночка.

Мать, чуть тихо прошептала:

– Всё, сыночка, нету нашего папки, – и заплакала ещё горше.

Отец покойного закрыл лицо платком, и, сотрясая плечами, беззвучно заплакал, а мать, всё так же сидела потерянная.

– Да что мы будим делать то без тебя -я -я -а ..

Мальчик разрыдался. В коридоре возникла суета, в зал вошёл мужчина.

– Пора, – бросил он.

Светлана встала. Хорошо, что есть распорядитель. Наверное, родственник дальний. Как обычно. Как дружка на свадьбе, или тамада. И со справками, и с кладбищем решать, и с поминками. Свете кто то протянул венок, с которым , вместе с другими женщинами- венконосицами, она стала медленно спускаться по лестнице, оборачиваясь, и поджидая процессию с гробом. Мужчины вынесли гроб из квартиры, и обтирая тёмными рубашками и пиджаками извёстку со стен подъезда, стали спускаться по лестнице, перехватывая гроб между лестничными маршами.

– Тяжёлый хозяин, – кто то сдавленно произнёс.

– Ребята, осторожнее на перехватах, не наклоняйте сильно. Он уже потёк, – раздался тот же голос. Ответом было только громкое сопение.

На улице, у подъезда расставили табуретки. Оркестр уже ждал. Света кивнула Михаилу, знакомому тромбонисту. Они часто пересекались на похоронах, и здоровались, хотя так и не были знакомы. У Михаила не было трех пальцев на правой руке. Он их отморозил прошлой зимой, когда после похорон сильно перепомянули клиента, и Миша уснул на морозе, на кладбище. Теперь играет левой. Переучился. А что бы было кому будить, если что, да и вообще следить за порядком, в оркестре стала играть его жена. На большом барабане.

Аккорды грянули с выносом гроба, как всегда неожиданно, до вздрагивания, резко и громко. Хозяин прощался с домом. Дом с хозяином. Людей стало больше, подтянулись соседи. Вдалеке стайка мальчишек, ровесники пацана – безотцовщины, с испугом и с интересом вытягивали шеи, и тихо что то обсуждали. Наконец оркестр замолчал.

Света прислонилась к стене, и покачиваясь, почти одновременно с Алей, продолжила работу.

– Что ж ты бросил нас соколик …

– Да встань же ты, да посмотри на жену свою красавицу .. , – перехватила строчку коллега.

Отец продолжал беззвучно плакать, утирая слёзы рукавом. Другой рукой поддерживал свою супругу, которая по-прежнему была в прострации.

" Под лекарствами," – догадалась Светлана.

– Жить бы тебе да жить, как же мы теперь без тебя бу -у -у дем…

Вдова уже не плакала, стояла какая то потерянная, прижав к себе сына, который не знал, куда смотреть, только не покойного отца, только не на гроб. Мужчины подняли гроб на плечи, и под звуки Шопена похоронная процессия двинулась к машинам. К автомобилям – живые, мёртвые к катафалку.

Света посмотрела на юную барабанщицу, жену Миши – тромбониста. У неё не было ни музыкального образования, ни музыкального слуха, и она исполняла свою партию на барабане под руководством мужа. Дирижёр для барабана с оркестром чуть кивал головой, не отрывая трубу от губ, давая знать – пора бить, и она била. Он кивал, она била. Иногда не успевая за его сигналом, барабанщица била поздно, но она это компенсировала силой удара по своему музыкальному инструменту. Иногда ей казалось, что муж ей дал отмашку, но иногда ей это всё- таки казалось. Но так как для неё главное в этом деле было громкость, то всё звучало в унисон. Она справлялась.

"Так она беременна, и срок приличный", – заметила Светлана. Барабан, крепился на юной барабанщице с помощью специального приспособления, типа корсета, и на живот ни что не давило.

" Всё равно тяжело. А ребёнок как от барабана? От его звуков? Нет, конечно, говорят, что ребёнок в утробе матери всё слышит, и воспитывается музыкальный вкус, и слух. Но судя по этой ударной какофонии, у него не то что музыкального, но вообще слуха может не быть. И принимая во внимание репертуар, который он слушает, он должен родиться жизнерадостным и весёлым, и вырасти оптимистом".

Светлана вспомнилось, как она вынашивала Ксюху. " Нет, лучше не вспоминать," – одёрнула она себя. Провожающие уже распределились по автобусам. Света села во второй, где, как она поняла, были в основном друзья и сослуживцы покойного, – " белые воротнички". Ехали долго, на другой конец города, на Южное кладбище.

Алевтина сидела рядом с дородным, краснолицым мужчиной. Он, наклоняясь к ней что то, шептал на ухо, после чего с довольным лицом отворачивался, а Аля чуть улыбалась. "Чуть" – что бы не было заметно со стороны, а "улыбалась," – для соседа. Алевтина красивая, в самом соку женщина, пыталась устроить свою личную жизнь. А знакомится, кроме как на похоронах, ей было не где. Всё время на работе. В прошлом году она рассталась со своим очередным, гражданским. Когда он понял, что питается в основном продуктами, которые Аля приносила с поминок, он два дня не ел. А ещё через два дня ушёл.

"Приносил бы свои", – возмущалась Алевтина, – "Хорошие, свежие продукты, не знаю, чего он.". И теперь она была занята поиском следующего сожителя. Почти с каждых траурных мероприятий она уходила не одна, но до серьёзных отношений дело не доходило. Или она не подходила, либо он. Надя, то же работающая на похоронах, рассказывала как то , что Аля вдовца даже зацепила. Но недолго общалась, Аля сказала, что он какой то извращенец. Правильно, – подумала Света, – если знакомится с женщиной на похоронах своей жены, то точно извращенец.

Автобус забубнил, наполнился приглушенными разговорами. Соседка Светы разговаривала с кем – то, кто сидел впереди, о ценах на норку. Двое мужчин сидевшие позади неё, говорили о работе. От них шёл такой дурман свежего перегара и перекура, что Светлане пришлось даже выдвинутся, насколько возможно вперёд, в проход. " Ну, и вонь, ещё немного и меня стошнит", – Светлана ещё отодвинулась.

– Слушай, от кого так так одеколоном несёт? – спросил мужчина своего соседа?

Света перед тем как сесть в автобус побрызгалась дневными духами " Кновинг", – приятный, легкий и стойкий аромат.

– Ещё немного и меня стошнит, от запаха этого одеколона.

– А ты был с ним когда он умер? – спросил тот , что с права.

– Ага, – лаконично ответил тот, что с лева.

– Ну? И?

– Да чё говорить- то? Кошмар. Чё ещё?

– Вы же в компании были?

– Ну. – Ни как не мог разговорится корешок. – Пошли отдохнуть.

– Ну?

– За гну. Загнулся он.

– Надоел, Женя, рассказывай. А то все молчат.

– Ну чё? Кошмар. Единственно, что смерть его настигла в приятный момент.

– А -а. Вы же в бане были.

– Ну Пошли отдохнуть, после работы. Повод был. Колю, покойного, на следующей недели шеф сказал, что уволит.

– Я не слышал.

– Ну. Со скандалом. Он же запился, загулялся, прогуливал. Шеф и сказал ему – до свидания . Пошли отмечать в баню, компанией с работы.

– А я где был?

– А я знаю? Но ты не много потерял. Так всё хорошо начиналось. Пиво, водка.

– Понятно. Водка, парилка, – сердце и не выдержало.

– Ну конечно, – наконец разговорился инервьюер. – Не мальчик же двадцатилетний. Мотор и не выдержал.

– Так его в парилке хлопнуло?

– Хуже. На тёлке.

– Не понял.

– А что не понятного? Он же с Ирмой был. Из бухгалтерии. Рабочие отношения – самые теплые отношения, – он хмыкнул. – Нас сколько было? Человек десять. Все со своими. Я с Натальей. Лёха эту взял, как её новенькую то. Из отдела кадров.

– Наталья по моему.

– Во. Ну и он на Ирме и того. Кончился. Видать когда кончил.

Он замолчал.

– Вот ей ужас, – продолжил он через секунду. – Я зашёл в комнату отдыха, когда она под ним еще вертелась. А чего стеснятся? Первый раз гуляем, что ли. Я сел за стол, по пивку ударил водочкой, а тут Ирма видать кончила, и Коляна тормошит. Я думал, он заснул, или отрубился пьяный. Подошел, Николая дёргаю, а у него лицо синие, и не реагирует. Я его с Ирмы то стащил, смотрю, а он того, мёртвый значит. Ирма как заорёт. Дошло до неё, что оргазм уже от мёртвого получила. С ней истерика. Так скорую вызвали по Николаю, а увезли её. В психушке сейчас отходит. Ну, я её понимаю. С трупом трахаться. Конечно, будишь не в себе. Муж её вчера в контору приходил. У шефа в кабинете час где то орал. Ну, я его понимаю. Жена с мертвыми сексом занимается. Всю жизнь с женой прожил, а она оказалась некрофилкой. Понятное дело.

– Хорошо, что меня не было там. У меня ведь то же мотор пошаливать стал. Больше в бане трахаться не буду. Только в предбаннике. Ха, – засмеялся второй, и тут же осёкся. И громко, и ни к месту.

Свете приходилось всё это слушать, и она не знала, как реагировать. На самом деле: и смех грех.

Автобус стоял в пробках, медленно двигался по улицам, выдерживая долгую паузу на светофорах. Наконец выехал за черту города и проехал центральные ворота кладбища. Свернул на грунтовку, и, поднимая пыль, поехал к новому погосту. Света не раз бывала там. И погост новый и жители погоста в основном молодые. В большинстве своём, мужчины, по тридцать, по сорок лет. Инфарктники, инсультники.

Выйдя из автобуса, мужчины, почти все, закурили. Алевтине помог сойти её дородный сосед. Все потянулись к катафалку за гробом и к вырытой могиле. Все шли в обычном порядке. Родственники, друзья, венки, вся череда прощавшихся.

Могила была расположена в неудобном месте, где то в центре. И приходилась обходить молодые деревца и свежевыкрашенные оградки, не вольно рассматривая на памятниках или крестах даты жизни и смерти, и читая банальные строки в память о усопших.

"Жарко, "– пронеслось в голове у Светы. Всё не слава богу. Летом жара невозможная, зимой холод собачий, снег, ветер, мёрзлая земля. Осенью – дождь, слякоть, мерзкость. Весной – грязь, размывы. Для похорон хорошей погоды не бывает.

Гроб вновь установили на табуретки. За спинами провожающих расположился оркестр. Миша – тромбонист, встретившись взглядом со Светой, подмигнул ей. Подмигивал он Светлане постоянно, причём именно на кладбище. Света всё хотела у Михаила спросить, зачем он это делает, и попросить, что бы больше этого ни делал. Во – первых, Светлане хочется то же в ответ подмигнуь, рефлекторно, а во вторых, всё таки на работе.

На работе. Работа началась. Держа в руках зажжённую свечку, Света прислонилась к дереву, и начала покачивать головой.

– Ро-одненьки-ий, – привычно начала она. Алевтина подхватила стенания.

Плач усилился под стук молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба. Оркестр заплакал музыкой. Света замолчала. Сейчас плакать будут и без неё. Вдова, прижимая к себе плачущего сына, рыдала во весь голос. Сзади, её кто то поддерживал. Горько плакал отец, обнимая свою заторможенную жену, по перекосившему лицу, которой, текли слёзы.

К Свете подошла Алевтина, и они незаметно ретировались, и найдя тенёк, сели на траву не подалёку от автобуса. Переждать те тридцать минут общей суеты связанной с погребением.

– Где поминки то будут?

– Точно не знаю, – Алевтина достала косметичку и стала поправлять макияж, – по моему где то рядом с ними, в кафе. – Ты завтра-то на работу идёшь?

– Нет, не пойду.

Завтра были похороны ребёнка. Света только один раз была на похоронах ребёнка, и этого ей хватило. Она не забудет этого кошмара.

Хоронили одиннадцатилетнего мальчишку, который умер от острого лейкоза. Заболел с утра ангиной, – вечером в коме, а через неделю умер. Сгорел за неделю. Света помнит этот день одним большим больным пятном. Скопление народа, в основном молодых людей, семейных пар, родственников и друзей. Не просто много, а огромная толпа, процессия. Длинный караван автобусов и машин растянувшийся на несколько километров, милицейское сопровождение, и притормаживание встречных машин, которые жались к обочине, как бы боясь и соболезнуя.

Плачущие лица, множество лиц. Женские – в слезах, и мужские, искривлённые, которые пытались не плакать.

Маленький гроб, как игрушечный, и синее, отёчное, неузнаваемое личико умершего мальчишки.

Невменяемая, с ума сошедшая мать, с опухшими от слёз, не открывающимися глазами, издававшая постоянно даже не плач, а стон, который переходил в завывания. Её почти несли на руках. Она не могла ни стоять, ни идти. Молодой отец с красными, но сухими глазами, который держался до последнего, и не плакал. И только в ресторане, когда, помянув сына, друзья и родственники, уходя прощались с ним, он сломался. Сломался резко. Закрыв руками перекошенное лицо, прислонившись к стене, он зарыдал. Громко. Навзрыд. Все тихо уходили, не поднимая глаз, молча проходя мимо него. Сторонясь его как прокажённого. Боясь к нему подойти. Не зная какими словами его утешить, поддержать. Они понимали, что любые, самые искренние соболезнования будут звучать дёшево, вычурно, фальшиво. Они уже были виноваты. Виноваты тем, что у них были дети. Живые и здоровые. И что они могли ему сказать?

А он, одинокий в толпе, одинокий среди друзей, одинокий в окружении близких и родных, стоял и плакал, разом отделившись от всех стеной, мертвой зоной.

Не давно, будучи на том самом кладбище, Света увидела памятник, который отец поставил своему мальчишке. Огромная глыба чёрного мрамора, с высеченным на ней портретом. Увидела и вздрогнула. Вздрогнула от боли и скорби, исходящей от глыбы камня.

Света вздрогнула.

– Нет, я не пойду.

– Я поняла, поняла.

Стук молотка по крышке гроба, сменил стук дятла по стволу дерева. Аля докурила сигарету и поднялась. Отряхивая юбку, предложила:

– Пойдём к автобусу, скоро поедем.

В автобусе Алевтина села рядом со Светой.

– А где твой? – не поняла Света, – Дородный такой.

– А ты откуда его знаешь? – удивилась Аля.

– Не знаю я его.

– Ты ж его по фамилии только что назвала.

Свет хмыкнула.

– Это я его по внешнему виду назвала.

– А-а. Да он со своей, оказывается, здесь. Жена его просекла сразу. Чуть ли не у могилы скандал затеяла. В другом автобусе, наверное, поедет.

Салон автобуса постепенно заполнялся и людьми и гомоном. Заполнившись, автобус тронулся в обратную дорогу. По зади них уселись те же двое мужчин, сразу дружно выдохнув табачный перегар, но уже свежий. Свету передёрнуло. Самый противный запах, наверное, после запаха похорон.

Мужики были пьянее и краснее чем прежде. От водки и жары. Один из них начал икать, стараясь сдерживаться, но от этого получалось ещё громче. Он стал оправдываться перед соседом.

– Чёрт, водка тёплая. Да стакан целый налили. А я не могу за раз столько выпить. Я глотками пью, и запиваю ещё.

Он опять икнул.

– Блин. Да еще теплая. Аж дурно. Ик…

– Ну не пил бы всё. Делов то.

– Не удобно. Не гулянка ведь. Ик… Надо воды купить.

Он подошёл к водителю.

– Слышь, командир. Притормози у магазина.

Он быстро сбегал, и вернулся с минералкой.

Разговоры за спиной не надолго смолкли. После бульканья воды и не продолжительного икания послышался шумный выдох облегчения и вопрос.

– А ты, – шепнул скабрезный голос, – вдову сегодня утешать то будешь?

– Да не богохульствуй ты, – ответил второй.

" А причём тут бог?", – подумала Светлана.

– А чего? Ей трудно. Поддержка в трудную минуту нужна, – чуть громче хмыкнул второй.

– Прекрати пошлить, – но по довольному голосу было понятно, что ему была приятна эта тема. – Да и после поминок в конторе помянем. А потом в баню. Ты идёшь?

– Святое дело. И отмазка, для своей, железобетонная. На всю ночь.

Аля ухмылялась в окно, слушая разговор. Светлана отвернулась.

Автобус притормозил, въехал во двор и остановился напротив кафе. Пыльные, сонные, уставшие, все высыпались из салона автобуса, и, не задерживаясь на солнцепёке, дружно двинулись в кафе. Там не было солнца, но была духота и чад от готовки пищи. Света, отстояв небольшую очередь, попала всё таки в туалет и ополоснув лицо и руки холодной водой почувствовала не большое облегчение. Войдя в зал, она стала искать себе место, куда присесть. Столы были сдвинуты и образовывали один большой стол, выставленный буквой "П". Света села с краю, на свободный стул. Ещё не все уселись, как из за стола встал мужчина, и произнёс: