Когда я исчезну

Свои имена обитатели знают, с ними они являются в обитель. Почему? Над этой задачей я ломал голову, но, даже находя соответствие имен характерам или внешности, так и не нашел ответа. Вот, например, Белка. У нее белая шерсть. А Пион? Козел обожает приятные запахи, и поэтому Царап постоянно расчесывает его шерсть щетками, смоченными ароматным лавандовым маслом, вот и имя Пион – в честь цветка, отличающегося (козел это знал) замечательным ароматом. Интересно, почему змея – Бантик? Ну, ведь не потому же, в самом деле, что она похожа на бантик, каким Лапка завязывает фартушек.

А змея все молчала. Я, решив, что пора действовать и проявить гостеприимство, сказал:

– Ты, может быть, голоден? Проходи… – тут я замялся.

Пройти-то Бантик не мог, но предложить «заползай» как-то язык не повернулся.

– Ура! – обрадовался Твердолоб, – наконец-то! Я-то точно голоден!

Он одним махом перескочил высокие ступени, открыл легким движением передней ноги тяжелую дверь, при этом звонко цокнув копытом, и скрылся в глубине комнаты. За Твердолобом двинулась было Белка, но Пион, утратив интерес к происходящему, заявил:

– Мы – в лес. Я в чаще видел поваленное дерево, мы его принесем и сделаем горку!

Ну надо же! Что из дерева можно смастерить скамью, например, козлу в голову не пришло. И «мы» – это кто? Кто сможет притащить из лесу дерево? Он и Белка? Или конь? Как известно, Твердолоб в лес не ходок… Кстати, зачем нам горка?

Спросить Пиона я не успел: козы резво побежали прочь в сторону леса, да и не до пионовых проектов мне было! Развернувшись к распахнутой двери, я обратился к змее, предусмотрительно не употребляя глаголов:

– Пожалуйста, Бант, прошу тебя!

Не надеясь получить ответ, я немного оторопел, когда вдруг услышал звонкий голос:

– Называй меня, если не трудно, Бантиком.

Бантик медленно проскользнул мимо меня по гладким камням, без труда преодолел ступени и вслед за конем скрылся в доме. Пришлось поспешить за ним.

Твердолоб на кухне нетерпеливо совал морду в кастрюли, стоящие на печке.

– Еды нет! – обиженно фыркнул он, увидев меня, – только сырая тыква.

– Что ты предпочитаешь есть? – обратился я к змее.

– Что угодно, – последовал ответ.

– А я люблю дикие яблоки, – вставил Твердолоб.

– Я, наверное, тоже, – задумчиво сказал Бантик, вползая на скамейку.

Он уютно положил голову на стол и внимательно следил черными пронзительными глазками-щелками за моими действиями.

– Почему «наверное»? – спросил я, поджигая дрова в печи.

– Я не знаю, что мне нравится.

Бантик перевел взгляд на огонь, который весело разгорался благодаря сухим дровам.

– Что это? Что ты делаешь? – поинтересовался он, вытянув голову, вернее, часть тела и голову в сторону печи.

– Это огонь.

Я несколько озадачился. Вообще-то обитатели, не помня прошлого, точно представляют себе, как выглядит тот или иной предмет или явление.

Расположив кастрюлю с тыквой на печи, я достал с полки маленький кувшинчик с молоком и поставил туда же.

– Ха! Вот тебе – умный собеседник. Не знает, что такое огонь, – развеселился Твердолоб, отвлекшись от поисков еды.

– Нет, я теперь знаю. «Это огонь», – сказал Бантик.

– Что-то долго ты соображаешь, – острил конь, – да, весело будет с этим символом мудрости беседовать.

– Не приставай, – попросил я и поставил на стол миски с порезанной капустой и хлебом, – ешь и закрой рот.

Змея тоже потянулась к миске:

– Что это?

Твердолоб даже поперхнулся – капуста, которой он успел набить рот, полетела в разные стороны. Конь принялся кашлять, мотать головой. Пришлось ему, в конце концов, выйти на свежий воздух.

– Это капуста, – ответил я новичку и на всякий случай добавил, – ее едят.

– Да-да! Капуста! А что еще едят?

Как ни грустно признать, Твердолоб оказался прав – Бантик соображал туговато. А я-то надеялся…

Со времен детства я испытывал тягу к беседам, цель которых – найти (как говорит Бормот: «это максимум») разгадку нашего существования. Ну, а минимум – хотя бы попытаться объяснить хоть какие-то непонятности. Мое одиночество, бесконечные размышления в старой башне, страшные сны способствовали желанию пофилософствовать. Но Орех оказался последним моим собеседником-философом.

– Едят много чего, – пробормотал я, не зная, как ответить, чтобы ненароком не обидеть.

– Да, много чего. Ну что ж, здесь довольно необычно, – звонко провозгласил Бантик.

Оторвавшись от печки, я посмотрел на змея – глазки его блестели, он хрумкал капусту, жевал хлеб и казался очень довольным.

Дрова в печи разгорелись вовсю. Я помешал тыкву в кастрюле, накрыл крышкой. По комнате пополз сладкий запах, стало тепло и уютно.

Что ж, еще один день прошел, хорошо, если бы каждый день был таким же.

Я все смотрел на новичка. Змея еще лакомилась хлебом, но, кажется, уже готовилась заснуть. Тогда я решил спросить прямо:

– А ты что, ничего не знаешь? Про еду, например, и… вообще?

– Нет, знаю, – не переставая жевать, заверил Бантик.

– Что именно?

– Что-то, наверное, знаю. Мне нравится прохлада. От твоей печи идет жар. Я, пожалуй, где-нибудь прилягу. Мне необходимо прилечь.

С такими словами змея, то есть змей, сполз под стол, свернулся кольцом и замолчал.

Да уж. Но я все равно радовался новенькому члену нашего маленького сообщества, к тому же, возможно, он привыкнет и… Что будет, когда змей привыкнет, я не додумал.

Послышались голоса – обитатели вернулись с пикника. Первым появился в дверях Твердолоб, встретивший гулявших на крыльце. Он успел откашляться и теперь взахлеб рассказывал остальным о змее. Лапка, оглядываясь, поставила корзинки на лавку и с воодушевлением спросила:

– Ну, где же Бантик?!

Остальные тоже вертели головами в поисках новичка. Царап увидел его первым и полез под стол знакомиться. Бормот наклонил голову в попытке увидеть гостя. Но Царап заслонил змею, и ослик, приблизив к моему уху коричневую мордочку, шепотом спросил:

– Как он? Что рассказывает?

– Сам послушаешь его интер-р-ресные истории, – всунулся между нами Твердолоб.

Бормот вопросительно взглянул на меня. Я махнул рукой и начал подкладывать дрова в камин. Спица разбирала корзины, вытаскивала принесенные с пикника мешки и чашки, расставляя их по местам, но с интересом поглядывала в сторону стола. Лапка захлопотала у печки, готовя ужин, успевая спрашивать – как новичок, ел ли, где он?

Тут дверь с грохотом распахнулась, и в кухню влетели свора: Белка, Пион, Долька и Ушан. Они возбужденно обсуждали события дня, причем одновременно и очень громко. При этом животные стучали когтями, хвостами и копытами по полу, неслись, чуть не сбивая нас и друг друга с ног.

– Где змея? – задорно кричала Долька.

– Где Бантик? – громко вопрошал Ушан.

– А ну-ка, тихо! – строго сделала замечание неугомонным крикунам замечание Спица.

– Покажите же змея, в самом деле, вы что, его прячете? – спросила Лапка, ставя еду на стол.

Собаки между тем, мало обращая внимание на слова Спицы, ринулись под стол, и через несколько секунд показались вновь с другой стороны в сопровождении виновника суматохи.

Царап, наверное, посчитал, что достаточно уделил внимания гостю, а ужин – дело важное, от компании отделившись, прыгнул на лавку и спросил:

– Где мое молоко?

Но голос Царапа утонул во всеобщем шуме.

Все внимание было приковано к змею: обитатели что-то спрашивали, а поскольку тот не торопился с ответами, сами строили умозаключения и предлагали ответы.

Бедный Бантик, наевшись от души, сидел на полу, смотрел одуревшими глазками и хотел, по-моему, спрятаться и продолжать сладко спать.

– Ты не ядовитая змея? – вдруг спросил Ушан.

– Кто я? Или не я – кто? – сонно пробормотал Бантик.

Неожиданно сразу воцарилась тишина. Воспользовавшись этим, Лапка пригласила всех к столу.

– Садитесь за стол, ужин остывает!

Фраза оказала волшебное действие – общество притихло и, усевшись по своим местам, занялось ужином. Но время от времени кто-нибудь поглядывал в сторону Бантика, мирно спавшего посередине комнаты. Только Царап пил свое молоко не отвлекаясь.

– Такой он …спокойный, – негромко заметила Лапка, кивнув на змею.

– Да уж, впервые вижу такого новичка, – согласился я.

– О, у них всегда вопросов …ого-го, – заметил Пион.

– Множество, – подсказал ослик.

– Помнишь себя? – спросил я шепотом у Лапки.

– Да уж, я-то не спала в тот день в отличии от Бантика.

Я, ослик и Царап, притихнув, ели тыкву с салатом из капусты, вспоминая «тот» день. Лапка пришла в поле, где мы работали. Эта хрупкая девочка полдня провела с нами, рассаживая томаты. За это время она рассказала, что уже побывала в нашем доме, как ей там понравилось. Потом попросила объяснить все о жизни в обители. В тот день я понял, как нам повезло.

– Часовник надеялся, что змея станет с ним разговоры разговаривать, – с набитым ртом съехидничал Твердолоб, возвращая меня в настоящий момент.

Поскольку никто ему не ответил, конь углубил мысль:

– Решил, что пару себе нашел, с кем болтать можно вместо того, чтобы работать.

Обитатели молча продолжали ужин. Твердолоб хмыкнул и двинулся к выходу – он рано укладывался спать. Прощальный взмах хвоста – конь скрывается за дверью, удаляясь в конюшню, построенную специально для него. Позже там же стал жить ослик.

– Почему же Бантик не оправдал твоих надежд? – поинтересовался Бормот.

– Понимаешь, я знаю, что змея – символ мудрости, а Бантик… он даже сказать ничего толком не может, – тихо объяснил я.

После ужина я присел у камина, любуясь ярким желтым пламенем. Обитатели потянулись к огню – немного посидеть перед сном, обсудить чрезвычайное событие дня. Бормот расположился возле меня и разговор продолжился.

– Змея не знает ничего? – спросил он вполголоса.

– Он обо всем спрашивает: «что это». Ответить толком не может. Ты же сам слышал.

– Вот и символ мудрости. Парадокс, – глубокомысленно заключил ослик.

Он замолчал, засмотрелся на огонь, я же прикрыл глаза. С осликом я (как и все) общался с удовольствием, так как он отличался добрым и веселым нравом, общительностью, трудолюбием, уступчивостью и готовностью всегда помочь. Но разговоры, не касающиеся насущных проблем, Бормот не слишком-то поддерживал: у него эти рассуждения вызывали непонятное для меня отторжение.

Между тем усталость брала свое – разговор в комнате постепенно затих. Начался дождь, как мы и предполагали; он мерно стучал по стеклу, навевая сон. Лапка что-то еще доделывала у печи. Собаки, свернувшись у камина на вязаных половиках, дремали (спали они, как и другие обитатели, наверху в спальнях). Царап с Мерзликом уже укладывались на ночь в большой корзине, стоявшей на широкой скамье у печки. Спят они вместе: у крысы редкая шерсть, и кот греет малыша. Спица, сидя в кресле, что-то шила, пододвинув лучинку так близко, кажется, если бы не косынка, волосы бы ее загорелись.

Мне так уютно, спокойно у камина, но надо подниматься в спальню, ложиться в кровать, ведь завтра настанет новый день, наполненный трудом, заботами. Не знаю, радует меня это или разочаровывает. Мне известно лишь, что не зависит от моей воли, встречу ли грядущее утро, продолжу жить здесь или вдруг исчезну. Утро пугает больше всего, может потому, что именно в это время суток исчезла Веснушка. Спускаясь в столовую на заре, каждое утро я слышу стук сердца, готового от волнения выскочить из груди.

– А-а! – неожиданно раздался крик, эхом отозвавшись под высоким потолком.

Все вскочили, перепуганные таким пробуждением от сна и дремы. Кричала Спица. Мы не сразу сообразили, почему. Оказывается, змей попытался влезть старушке на колени, а та от неожиданности перепугалась. Теперь виновник переполоха оторопело взирал на Спицу снизу вверх, лежа у ее ног.

– Пожалуй, я пойду спать, – объявил я и отправился в спальню, оставив общество разбираться с Бантиком.

Едва улегшись, я почувствовал, как усталость наваливается, закрывает мягкими лапами глаза. Лишь бы не пришло во сне то, чего я не хочу видеть! Ничего не пришло, только шум моря проводил меня в ночь, остался в ней и встретил со мною новое утро в обители.

Если не приснился кошмар, то не снится вообще ничего. Такое случается крайне редко. В эту ночь мне повезло.

Утро встретило дождем и ветром, нарушив все планы. Придется провести весь день в мастерских: заниматься уборкой и ремонтом кое-каких мелочей.

Мастерские располагались рядом с домом, правильнее сказать, представляли собой пристройку к нему. Мастерские – условное название. Это череда больших комнат, в первой из которых стоит ткацкий станок.

Изготовление ткани – кропотливый труд, требующий, как никакой другой, усердия и терпения. Нам приходилось делать ткань из льна. Выращиваем мы его на западном склоне: почва там глиняная. Стебли льна вначале замачиваем в воде, затем треплем, сушим, теребим, чешем. Лапка их прядет, и только потом из самых толстых льняных волокон ткет прочную грубую материю.

В другой комнате стоит гончарный круг, в следующей – верстак, полки с различными инструментами, еще в одной хранятся дрова, запасы которых мы регулярно пополняем. Предпоследняя комната – теплица, где на полках стоят ящики с землей, в них зеленеют ростки рассады. В крайней комнате находится кузнеца. В кузнице —оборудование, инструменты и разные приспособления, горн, емкость с водой, наковальня, молоты, кувалды, клещи и захваты.

Пока погода позволяет, мы трудимся в огороде. Если же задувает очень холодный ветер или идет дождь, работаем под крышей. У меня и в мастерских много дел.

Я с замиранием сердца спускаюсь по ступенькам. На кухне гремят горшки, слышаться спокойные голоса – я облегченно вздыхаю и иду в мастерские.

Несколько лет назад я увлекся гончарным искусством. Не могу точно объяснить, чем оно привлекло меня. Наверное, тем, что результат труда видишь сразу. Сейчас этот результат в виде горшков, тарелок, чашек, кувшинов украшает настенные полки. Недостатка в посуде на кухне нет, и не будет еще долго. А еще мне нравится сам процесс создания утвари: удивительно, как из бесформенного куска глины получается то, что задумал.

Так как погода несколько дней нас баловала отсутствием дождя, то мастерские я не навещал давненько. Нужно приспособить доски для просушки, сложить дрова как можно выше, освободив место для следующей партии, наладить тележку, лямка которой вчера натерла Твердолобу живот. Не знаю до сих пор, правда ли, что живот пострадал, но для очистки совести решил заменить лямку и занимался этим, пока не пришла Спица.

Я уже упоминал, что она появилась в обители позже всех и первое время приводила всех в уныние своим видом. Спица – худая, маленькая; сморщенное лицо никогда не освещает улыбка. Русые с проседью редкие волосы собраны в пучок, маленькие бесцветные глаза слезятся. Она единственная, кто никогда не рассказывал ни том, что знает, ни о своих снах, да и вообще – ничего. Первое время она целыми днями молча сидела на скамье у окна или у камина. Заговорить со старухой обитатели не решались – уж очень суровый, неприступный вид она имела. Теперь Спица чуть оттаяла, но, тем не менее, характер ее мало изменился. Разобравшись во всей несложной системе нашего хозяйства, она впряглась в работу наравне со всеми (я не имею в виду Твердолоба), но общительнее не стала.

Сейчас Спица стояла передо мной, строго поджав губы.

– Часовник, я хотела попросить тебя кое о чем, – наконец прозвучал немного скрипучий голос.

Спица не часто обращалась к обитателям с просьбами, потому я весь превратился в слух и предложил:

– Присаживайся. Чем я могу тебе помочь, что нужно сделать?

Старушка присела на край лавки и замялась:

– Понимаешь, мне нужна клетка.

На моем лице, наверное, отразилось нечто большее, чем недоумение, поэтому Спица торопливо продолжила:

– То есть не мне, конечно. Змею.

– Змею? – уточнил я на всякий случай.

Но ситуация продолжала оставаться совершенно не проясненной.

– Зачем змею клетка? – спросил я с интересом.

Видно, уйдя вчера спать раньше других, в разгар переполоха с Бантиком, я что-то пропустил.

– Когда я иду за зеленью в огород, Бантик может испачкаться, – пояснила Спица.

– Я все-таки не понимаю – чем испачкаться? – неумело пытаясь скрыть удивление, поинтересовался я.

– Грязью, – невозмутимо и даже как-то высокомерно ответила Спица.

Потом, видя мою оторопь, пояснила подробнее:

– В огороде грязно из-за дождя.

Меня объяснения не удовлетворили – я продолжил расспросы:

– Насчет грязи я в курсе. Но зачем ему пачкаться?

– Он ведь ползает.

– Да зачем ему по грязи ползать? Пусть дома сидит. Или лежит.

– Он хочет со мной пойти.

– Как – пойти?

Спица подумала и ответила так, словно иметь дело со змеями для нее – самое обычное времяпрепровождение:

– Змея, конечно, не ходит, но это не отменяет желания Бантика отправиться в огород.

– Зачем?!

– Он хочет на воздух – змеи любят свежесть и прохладу. Сделай, пожалуйста, клетку, только не тяжелую, чтобы я могла ее носить.

Мы смотрели друг на друга – я изумленно, старушка – строго, но где-то в глубине ее глаз я вдруг увидел нечто, остановившее поток вопросов, готовый сорваться с моих губ.

– Хорошо, сделаю. Через пару часов после завтрака можешь забрать.

– Спасибо.

Спица ушла, ступая неслышно, словно растворилась. Я взял вязанку гибких прутиков, из которых собирался мастерить клетку, и задумался. Что же произошло? Старушка сказала, что змея хочет с ней пойти (или все-таки поползти?) в огород, но причем тут клетка? Может, она в эту клетку хочет его посадить на все время, чтобы он ее не пугал, как вчера вечером? Я ничего не понимал, но это не помешало мне выполнить странный заказ. Привычная работа спорилась – клетку я делал наподобие корзины, только с крышкой, а уж корзин я сплел – не сосчитать.

Двери в мастерских просто сколочены из досок, щели между ними – в толщину пальца. Поэтому грохот дождя, гул моря слышны здесь гораздо сильнее, чем в доме. Вот и сейчас, из-за шума не расслышав стука когтей, я даже вздрогнул, увидев перед собой Дольку.

Собачка объявила:

– Лапка зовет завтракать.

Долька развернулась, готовясь убежать, но я остановил ее вопросом:

– Ты не знаешь случайно, зачем Спица берет змея в огород?

– Знаю, и не случайно. Змей за ней ползает все утро. Спица его даже теплым молоком поила. Он спал у нее в комнате на маленькой подушке. Теперь Бантик всюду с ней.

Последние слова собака договаривала, исчезая в дверном проеме.

Долька – очень умная и ответственная, она всегда чем-то занята, к тому же имеет замечательную способность – умение все рассчитывать. Например, количество муки на месяц или число кустов рассады на определенный участок земли. Как ей это удается, непонятно. У собачки черная лохматая шерсть, челка закрывает круглые карие глаза, ушки висячие, хвост длинный, закручен пушистым полумесяцем. Долька невысокая, но по сравнению с коротколапым Ушаном выглядит внушительно. Сейчас собачка спешила на завтрак – она не любила заставлять себя ждать.

Я пошел за Долькой, не переставая размышлять. Белкино молоко считалось, как говорит Бормот, деликатесом, его едва хватало Царапу и Спице. Первое время кота долго уговаривали полакомиться – Царап осознавал ценность продукта и отказывался. Но он так прижимал уши, так отчаянно отворачивался, когда Лапка переливала молоко из кувшина в большую чашку, что мы понимали: кот молоко очень любит. Как только Лапка шла доить козу в козий домик, Царап отправлялся следом, скромно сидел в отдалении, потом сопровождал девушку домой. Мы все говорили коту, что эта еда – для него. Скоро Царап привык к лакомству, но ел всегда в меру. А худую Спицу Лапка уговаривала пить молоко каждый день, чтобы та хоть чуть-чуть прибавила в весе (Лапка в шутку говорила, будто боится, что старушку унесет ветром). Я сначала не понимал, почему Лапка так старается увеличить вес Спицы. Вообще-то обитатели не отличались толщиной, и уж если на то пошло, девушке самой целебное молоко не помешало бы. Но как-то Лапка объяснила, в чем дело.

– Я знаю, – сказала она, – бабушки должны быть полными, румяными, круглолицыми. Настоящие бабушки именно такие.

– А еще какие? – заинтересовался я: тема знаний, которые обитатели принесли с собой из прошлого (а откуда же еще?) сильно волновала меня.

Дело в том, что всех обитателей объединяет не только общий труд, но и то, что мы обладаем определенными знаниями и воспоминаниями о том мире, который когда-то потеряли. Каждый помнил и знал что-нибудь «свое», иногда какие-то мелочи, иногда почти ничего, кроме каких-то запахов, ощущений. Вот, например, Лапка знает, какими должны быть бабушки. Еще, как я упоминал, обитатели точно представляют себе, как выглядят разнообразные предметы, явления, живые существа, хотя в обители предметов имеется ограниченное количество, явлений и живых существ – и того меньше. Но Бормот иногда называл Твердолоба слоном, и почти все соглашались потому, что представляли себе слона. Может, не во всех подробностях, однако знали: слон большой, неповоротливый.

– Что еще ты знаешь о бабушках? – вновь спросил я Лапку.

– Добрые и ласковые.

Но, насколько мы успели узнать старушку, сентиментальностью и дружелюбием она не отличалась. И превратить Спицу, имя которой полностью характеризовало ее внешность, в румяную добродушную толстушку не удалось до сих пор, хотя молоко она поглощала регулярно.

И вот наша суровая старушка вдруг носится с незнакомой змеей!

Я уже поднимался на крыльцо, когда увидел их – Спицу и Бантика, идущих с огорода. Картина предстала более чем впечатляющая: худая седая старушка с пучком зелени в руках, а на плечах у нее – змея. Я напомнил Спице, что клетка будет готова еще до обеда, за что получил благодарную улыбку, которая непривычно украсила ее лицо.

Завтрак прошел не обычно, а интересно. Спица кормила Бантика хлебом и кашей, а тот благодарил ее каждые пять минут. Твердолоб вначале ничего не замечал, потом, насытившись, отодвинул пустую тарелку, и тут поведение Спицы привлекло его внимание. Конь не привык заморачиваться и в лоб спросил:

– Спица, ты еще с ложки Бантика покорми. С чего это ты так с ним возишься?

– Бантику тяжело, он не может ходить, – строго пояснила Спица.

– Так он ползает! Везде может залезть. Это вообще здорово – у него ноги не болят. Потому что их нет!

Твердолоб любит пошутить над другими, особенно когда его желудок наполнен.

Разговор Спица не поддержала, и конь, не дождавшись ни ответа, ни сочувствия своим больным ногам (он имел в виду именно свои ноги), продолжил:

– Так почему Бантику тяжело, я не понял?

Все молча продолжали завтрак. А Пион, мало задумываясь над тонкостями поведения Спицы, уже предлагал:

– Давай-ка, Бантик, с нами в лес! Ты, правда, везде можешь залезть. Будешь с высоких деревьев яблоки доставать.

Спица не донесла ложку до рта, прижала змею к груди и умоляюще обратилась, по всей видимости, к козлу:

– Я прошу не приглашать Бантика в лес, он боится леса.

– Чего там бояться? В лесу хорошо, – с сознанием дела не согласился Твердолоб, который в лес вообще давным-давно не ходил.

Я поблагодарил за завтрак и встал из-за стола, хотя послушать, чем закончится беседа, хотелось. Но мне предстоял еще поход в башню, а потом – продолжение работы в мастерских.

Непогода разгулялась – ветер свистел, море шумело со страшной силой. Хорошо хоть дождь уже не лил как из ведра, а противно моросил.

Я отправился вдоль по дороге и вскоре уже поднимался по разрушенным ступеням. Когда дует штормовой ветер, поход в башню становиться несколько опасным – шквал сбивает с ног, и, если оступишься на полуразрушенных ступенях, – полет вниз неминуем.

Как мрачен сегодняшний пейзаж, как не похож на вчерашний! Но тяжелые темные тучи над головой, проливающие дождь, и сильный ветер для обители – обычное дело.

Я привычно присел на мокрую каменную скамью, закутавшись в плащ, и невольно поежился. Хотя полуразрушенная скамейка, место моих посиделок, находилась в нише, и над головой нависало некое подобие крыши, дождь все-таки доставал меня. Вкупе с ветром он мешал мне сосредоточиться, а обдумать хотелось многое: во-первых, появление совсем не мудрого змея по имени Бантик. Во-вторых, поведение Спицы.

Теперь, после стольких лет, проведенных здесь, я понимаю, что жизнь в обители – парадокс, как говорит ослик – любитель умных слов. Устройство жизни в обители не зависит от нашей воли, каких-то физических усилий. Есть момент появления и исчезновения, есть промежуток времени, который делает живое существо «обитателем». От чего зависит длина этого промежутка – неизвестно, кто определяет, когда появиться, когда исчезнуть – не знает никто. Отсутствие ответов на множество вопросов разрушает мои надежды на то, что когда-нибудь я пойму картину существующего мира. Но все же ничего не могу с собой поделать: прихожу в разрушенную башню и пытаюсь разгадать парадокс под названием «обитель». Сейчас я размышлял о Бантике. Если обитатели имеют некие знания из своего загадочного прошлого, то почему Бантик их не имеет? Может ли этот факт стать кусочком мозаики? Почему Спица, прожившая с нами не один месяц, все это время никого не баловавшая лаской, за сутки проявила столько заботы о змее? Неужели и эта загадка мне не по силам?