скачать книгу бесплатно
Когда я исчезну
Валентина Хайруддинова
Домом для юноши по имени Часовник и его товарищей стала обитель. Никто не знал, как сюда попадают, куда исчезают. Несмотря на страхи, вечную непогоду и тяжелый труд, обитатели живут дружно. Но все меняется с появлением новичка, беседы с которым открывают Часовнику новые истины – юноша уже не боится исчезнуть, надеясь найти любовь и счастье. Но не все прекрасно в мире, где оказывается герой, и он вновь решает исчезнуть. Однако удивительные встречи меняют жизнь юноши.
Когда я исчезну
Валентина Хайруддинова
© Валентина Хайруддинова, 2021
ISBN 978-5-0055-0538-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1
ОБИТЕЛЬ
Я не люблю море. Хотя прогулки по берегу, усыпанному крупной серой галькой, являлись для жителей обители чуть ли не единственным развлечением, я никогда не принимал в них участия. Даже в редкие теплые дни я вместе с другими не забегал с криками восторга в темную, всегда холодную воду, не бросал в нее гладкие камушки, не убегал от пенных волн.
А море было всюду, со всех сторон, справа и слева, и даже в тихие лунные ночи при закрытых окнах в доме слышался вечный гул.
Вот и сегодня с утра море выло, словно страдая от только ему ведомого горя. В дальних полях, куда я ушел с рассветом, этих стонов почти не слышно, но по мере приближения к обители они становились все сильнее.
Ветер бесился, меняя направление, гонял все утро туда-сюда свинцовые облака; зато, когда они улетали на север или юг, солнце получало возможность пролить благодатное тепло на нашу скудную землю.
Несмотря на ветер, Лапка уже с раннего утра готовила бутерброды, мыла листья салата, варила картофель, складывала снедь в корзинки для пикника, затеянного в честь солнечного дня: даже неяркий луч, робко проглядывающий сквозь тучки, дает право называть день солнечным.
Пикники случались нечасто даже в хорошую погоду: работы на полях и по хозяйству слишком много. Потому, как только совпадало: закончились срочные дела, пробивалось солнце в небе – обитатели охотно принимали участие в таких вылазках на берег.
Пляж – единственное место, где мы бываем редко, а я – почти никогда, потому что стараюсь использовать погожие деньки для работы. На берег нужно спускаться по крутой тропинке довольно долго, после – возвращаться тем же путем. Пользы морское побережье не приносило никакой: не давало еды, дров – того, что мы брали из леса, с полей. Но мне кажется, солнце действует на обитателей особенным образом: у них возникает желание преодолеть крутую тропу, прогуляться по гальке, послушать шум волн, который, впрочем, доносится в любой уголок обители, кроме разве что самой глухой лесной чащи и дальних полей.
Царап, укутавшись в теплый платок, связанный из козьей шерсти, громко мурлыкал, расстилая на дне корзинок холщовые салфетки, Спица у крыльца навьючивала Бормота, Бормот мотал головой – все в меру сил и возможностей готовились к прогулке.
Хотя не все, конечно. О себе я уже сказал. У крыльца я не заметил Твердолоба, а он, между прочим, обожал такие прогулки, правда, другие не очень спешили его приглашать. Меня, несмотря на то, что я ни разу не согласился, звали всегда, а вот Твердолоба – только, когда брали шатер и палки для его установки, или еще что-то тяжелое. По-видимому, сегодня тяжестей не предполагалось. Не заметил я и коз, но они тоже не любители морского побережья.
Мерзлика, который сидел на лавочке и сосредоточенно выбирал из корзинки семена тыквы, складывая их в мешочек, я не сразу заметил. Вот уж кто завсегдатай пикников на берегу морском! А ведь иногда, когда волны слишком буйствовали, вся прогулка для Мерзлика проходила в кармане у Лапки, потому что он – крыса, к тому же с редкой шерсткой и ополовиненным хвостом. Отвлекшись от семян, Мерзлик весело замахал маленькими изящными лапками и закричал:
– Ну, где же ты ходишь? Помоги привязать корзинки.
Мерзлик являет собой, как говорит Бормот, разительный контраст – голос у крысы густой, басовитый и громкий, а тельце – тщедушное.
– Правда, погода чудесная. Может, пойдешь с нами? – спросил Бормот, на которого Спица безуспешно пыталась повесить связанные между собой корзинки.
Тот, пытаясь помочь Спице, наклонял голову, топтался, крутился – и удивлялся, почему старушка никак не может приладить поклажу.
Я, взяв корзинки, разместил нетяжелую, но объемную ношу на спину ослика, погладил его по мохнатой гриве, шепнул ему: «Нет, не пойду». Он кивнул. поблагодарил и принялся бубнить песенку собственного сочинения: «Люблю капустку свежую…».
Бормот – ослик добродушный, сообразительный, жизнерадостный, поэтому все обитатели предпочитают его общество, особенно, когда идут трудиться на огороды или в поле. Так как я собирался сегодняшний день провести именно в поле, то как-то невольно предпринял попытку заполучить милого ослика в компаньоны, ведь предыдущий-то товарищ меня покинул.
– Чудесная, говоришь, погодка? Что ж чудесного? Ветер, и как будто тучки снова набегают, – начал я издалека, – ветер опять – южный, а он всегда дождь приносит.
– Ничего страшного, – негромко, но решительно и строго пресекла Спица мои поползновения, – дождь, если и будет, то к вечеру, а мы к ужину вернемся.
«Ну что ж, к ужину – уже хорошо», – заметил я про себя. Если едим все вместе —значит, будет что-нибудь вкусненькое. Приемы пищи в обители проходили строго по расписанию: продукты добывались тяжким трудом – к ним относились с уважением, готовили ровно столько, чтобы утолить голод, поэтому обычно ничего от трапезы не оставалось. За стол садились все вместе: завтрак в семь часов, обед – в двенадцать, а ужин – в шесть. В непогоду невольно приходилось большую часть времени проводить в мастерских и в доме, тогда между обедом и ужином мы пили шиповниковый чай, иногда с пирожками. Еду готовили на печке. Для одного готовить еду было бы, как говорит любитель умных слов Бормот, нецелесообразно: дрова тоже доставались непросто.
– Не идешь? – это уже Лапка выглянула из-за двери и улыбнулась, как будто лучик солнца скользнул, ведь ее улыбка так же редка, как и он. И, не дожидаясь ответа, ибо знала его, добавила:
– Тогда поставишь тыкву, она в большой кастрюле, поставишь в…
Тут Лапка прервала сама себя, вспомнив что-то, всплеснула руками и скрылась в доме.
Вот такая она, девочка Лапка. На ней все хозяйство в обители: основное приготовление еды, уборка дома и дворика, стирка и много-много еще чего. Но Лапка еще успевала помочь Спице что-то пришить, связать, заштопать, а ведь она, как и все, трудилась на огородах. Откуда в Лапке, хрупкой, скромной и нежной, брались силы, я не понимал. И она же еще затевала такие вот пикники, а для этого встать надо намного раньше обычного, ведь прогулка прогулкой, но домашнюю работу делать-то все равно надо.
Оказывается, Лапка забыла баклажку с чаем, которую и взялась запихивать в корзинку.
– Поставишь большую кастрюлю в пять часов на печь, дрова заложены, – продолжала давать указания Лапка.
– Мы к ужину вернемся, – промурлыкал Царап, разглаживая толстой полосатой лапкой пушистые усы, – прошу тебя, молоко…
– Не волнуйся, Царап, – прервал я, – молоко поставлю на край печи, будет теплое, с пенкой.
Говорить нам приходилось немного громче, чем обычно, чтобы перекричать гул ветра.
– Пойдешь в поле – возьми лепешку, перекусишь, – Лапка виновато глянула на меня.
Она чувствовала себя виноватой из-за пикника, ведь погожий день нужно использовать для дела.
– Надеюсь, Твердолоб тебе поможет сегодня? – спросил Бормот.
– Конечно.
«Конечно» являлось правдой лишь наполовину, но мне не хотелось, чтобы из-за моих жалоб Бормот лишился удовольствия прогуляться к морю. Вот если бы он сам захотел… Однако Бормота мой уверенный ответ убедил – он замурлыкал песенку и затоптался на месте от нетерпения.
Но вот сборы закончились – общество во главе с Бормотом, весело и громко поющим о капустке, по засыпанной мелкими камнями дороге направилось к обрыву, к горной тропе, ведущей к морю.
Я смотрел им вслед: сгорбленная худая Спица наклоняется вперед, преодолевая порывы ветра, рядом семенит – полосатый хвост трубой – Царап, Лапка идет быстро, легко. Мерзлика, естественно, на таком расстоянии я не видел. Бормот, поэт и исполнитель собственных сочинений, вновь запел, но уже не о капустке, а на тему дня:
Шагаем к морю на пикник,
Послушать шум волны.
Кто к тропкам горным не привык?
Не мы, не мы, не мы!
Прогулка в солнечный денек
Любимое занятие!
Крута тропа, и путь далек,
Но я иду с приятелем!
Пел Бормот бодро, вкладывая в исполнение всю силу голоса. Правда, иногда немного фальшивил.
Путники удалялись, вот уж и ослика не слышно. Тут из кустов, росших вдоль дорожки, выскочили еще два обитателя, черный и каштаново-белый, – и присоединились к шествию.
Я остался один. Это случалось редко, поэтому одиночество ценил. Как продолжить день, я еще не решил, потому, присев на крыльце, принялся составлять план действий до ужина. Допустим, удовольствия оставим напоследок. Итак, огород. Уже месяц обитатели трудятся на дальних полях, осваивая новый клочок земли. Утром мы сделали довольно много: вывезли три тележки камней, и, если бы Твердолоб не заявил, что лямка плуга натерла ему живот, вывезли бы еще столько же. Расчищенный участок я уже начал перекапывать, хотя мог бы перепахать его быстрее с помощью плуга, но в него нужно кого-то запрягать. Земля не слишком поддавалась лопате, и я, покинутый Твердолобом, решил немного передохнуть, заодно перекусить. Ну, будем считать, что передохнул.
Я поднялся по ступенькам, открыл дверь и оказался в комнате, которую большая печь делила на кухню и столовую. То есть печь делила часть пространства: по сути, все-таки оно состояло из одной большой комнаты: кухни и столовой одновременно. Печь – огромная, обложенная серым камнем, с топкой, поддувалом, большим отверстием – духовкой в том боку, что находился на стороне кухни, заняла чуть не четверть помещения. Рядом с печью находится стол, на нем – разная утварь, на стенах – полки, на которых Лапка симметрично расставила глиняные чашки и блюдца. Посередине – еще один стол, огромный дубовый, предназначенный для приготовления еды. На стене, слева от двери, прибиты крюки для одежды. Окна, расположенные на правой стене, хорошо освещали пространство кухни. С северной стороны в доме вообще нет окон потому, что наш частый гость – ледяной северный ветер. Немного дальше расположилась дверь в кладовую, где хранятся запасы еды. В глубине комнаты стоит и третий стол, за которым мы едим. Вокруг него – стулья и скамейки. Справа и слева – лестницы на второй этаж, где находятся спальни. Между лестницами – большой камин, что топили каждый день, ближе к вечеру. Его труба хорошо грелась, давая тепло спальням, потому за этой трубой мы складывали дрова для сушки. У камина приютилось кресло-качалка, на полу, у самой каминной решетки, – вязаный половичок. Обычно по вечерам все общество собиралось возле камина. Каждый находил дело: я мастерил что-нибудь, Спица и Лапка пряли, шили или вязали, Царап расчесывал Пиона, Бормота или даже Твердолоба, Мерзлик чистил семена тыквы и подсолнуха. Он вообще выполнял всякую работу, требующую маленьких и цепких лапок. Мы разговаривали о погоде, планах на завтра, при этом удовольствие нам доставлял горячий шиповниковый чай, который пили после ужина.
Я прошел к печке, налил в грубо слепленную глиняную чашку из горячего чайника чай, взял кусок пирога, заботливо припасенный для меня Лапкой, и вновь присел на ступенях крыльца.
Крыльцо спускалось пятью ступенями на три стороны – на север, юг и запад. Это сделано для нашего удобства: с северной стороны располагались мастерские и конюшня, если спустишься с крыльца, попадешь на дорогу, ведущую к разрушенной башне и к спуску на пляж.
Я сидел на ступеньках, ведущих на запад, в крошечный дворик. Прямо передо мной, за невысокой живой изгородью, раскинулось пространство, вымощенное круглыми камнями. В глубине дворика находился родник. Воду родника поглощала земля, но часть влаги оставалась на дне, выложенном принесенной с морского берега галькой, образуя маленький мелкий пруд.
Я ел пирог и думал, чем стану заниматься. Сначала пойду в разрушенную башню, потом отправлюсь копать, после займусь изгородью. Пожалуй, для удовольствий останется не так уж много времени, только перерыв на обед. Но это неважно. Я разведу в поле костерок, испеку картофель, буду доставать картофелины палкой из золы, перебрасывать их в ладонях, чтоб остыли. А потом лягу на спину, положив руки под голову, стану смотреть в низкое серо-белое небо. Вот так.
Допив шиповниковый чай, я прикрыл дверь в дом и пошел по той же дороге, по которой ушла на пикник честная компания.
На полпути к тропе, что вела на морской берег, на вершине скалы находится старая-старая разрушенная башня. По форме своей она напоминает шахматную фигуру – ладью, только дырявую. Дыры эти – бывшие окна – результат труда времени и непогоды. Камень обрушивался, дыры становились все больше, поэтому при ветре в башне гулял страшный сквозняк.
Привычно поднимаясь по узким степеням, я задумался. На огородах мы выращиваем тыкву, капусту, помидоры, – овощи, которые являются основными продуктами питания. Тыкву, например, пекли, тушили, жарили на завтрак, обед и ужин. Еще сушили кусочки тыквенные семена для Мерзлика. А пристрастие Бормота к капусте заставило и нас полюбить ее во всех видах. Я и Твердолоб ели все, но, конечно, – в разных количествах. И все-все без исключения обитатели любили пирожки, которые, однако, пеклись не так уж часто. А дальние огороды дадут возможность выращивать больше пшеницы, чтобы иметь муку для этих самых пирожков. Впрочем, можно ничего и не посадить в ближайшее время: без Твердолоба, симулянта несчастного, работать придется медленно.
Размышляя таким образом, я почувствовал: что-то нарушает привычный серый пейзаж. Невольно замедлив шаг, я посмотрел на небо – горизонт мрачнел, как обычно, но там, где он сливался с морем, желто-розоватый луч упорно пробивался сквозь свинцовую завесу. Да, пожалуй, прав ослик: погода сегодня обещает оказаться чудесной. Вообще-то погода нас совсем не баловала. Ветер дружил с дождем и в угоду ему приносил тучи и облака – дождь шел почти каждый день. Если он проливался из черных туч, то делал это с утра до вечера, если из дымчатых облаков – скоро заканчивался. Впрочем, только для того, чтобы скоро начинаться снова. На низком, вечно затянутом серыми облаками небе солнце – редкий гость, потому его появление, действительно, – настоящий праздник. Однако ливни, несмотря на то, что мешали нашим планам и наводили тоску, все же по праву считались верными помощниками, избавляя нас от непосильного труда – полива ведрами грядок. Бедная песчаная почва пропускает воду и быстро сохнет, поэтому влага лишней не бывает.
А еще едва ли не так же часто, как дождь, наведывается к нам туман, удивляя своим разнообразием. То он густой и белый, словно сметана, и тогда лежит в лощинах до полудня, то походит на клубы сизого дыма, вьется в воздухе, то голубоватой пеленой стелется у самой земли.
Но сегодня – один из тех редких дней, когда живительный лучик, скользя по унылой нашей местности, разукрасил ее. В такие дни все радовалось солнцу: обитатели и даже растения, ведь именно его тепло давало силу чахлым прутикам цвести и плодоносить.
Поднявшись по ступеням, я оказался у цели. Из дырок в стенах башни, служивших некогда окнами, кроме моря и неба ничего не видно. Но я и так знал: мрачная природа оживилась, лес за дальними полями уже не серел, а зеленел, вода в маленьком пруду стала голубой, крыши строений – желто-коричневыми.
Развалины башни – серые камни – порозовели и как будто тоже радовались. Ветер немного стих, словно; унеся тучи прочь от обители, он посчитал работу на сегодня сделанной. Море уже не ревело, а шумело. И солнце, пусть несмело, но засияло, спеша дарить тепло и свет.
Я привычно сел на каменную скамью лицом к морю – оно развернулось предо мною ожидаемо, но все равно – вдруг, в грандиозной широте, – сколько видит глаз – только море и море. Противоречивые чувства связывали меня с этой бескрайней неуправляемой стихией. Я не любил море… Но каждый день, в любую погоду, много лет подряд приходил на эти руины, садился на каменную скамью лицом к серой бездне, смотрел вдаль – и тысячи мыслей проносились в такие минуты в моей голове. Зачем я здесь? Для чего изо дня в день занимаюсь тяжелой работой на огороде под песни Бормота или ворчанье Твердолоба? Почему так надолго задержался в обители? Зачем каждый день я сижу на развалинах, куда никто никогда не ходит? Как объяснить появление и уход обитателей? Что происходит потом с теми, кто нас покидает? И как оказались на моем запястье часы – единственное сокровище, которое украшало мое существование? И что значат для меня и остальных обитателей ночные сновидения, а правильнее сказать, – кошмары?
Вопросов роилось в моей голове бесконечное множество, но ответов я не находил. Порой верилось: мои смутные мысли, предположения, надежды сложатся, как мозаика, – ясная картина мира предстанет во всей простоте, и я пойму, наконец, все про обитель. Однако ничего не складывалось.
Много лет я поднимаюсь по крутым ступеням, усаживаюсь на разрушенную скамью и думаю. Но в башне я провожу не слишком много времени: в обители дел хватает – рассиживаться мне некогда.
Сегодня, глядя на небо и море, которые только и видны в широком проеме, бывшем окне, я размышлял и смотрел, как тяжелые темные волны переливались, робко синел небосвод, а солнце, одержав, наконец, маленькую победу над тучами, не жалело горячих лучей, раскрашивая и небо, и море. И мне не хотелось искать, возможно, вовсе не существующие ответы на бесконечные вопросы.
Сняв часы, я разместил их на каменной тумбе, и, положив на нее руки, а на руки – подбородок, занялся их рассматриванием. Как будто я не знал каждой мелочи, не знал каждого миллиметра моего сокровища! Золотой корпус. Циферблат – черные деления и черные стрелки, большая и поменьше. Толстое стекло. Коричневый гладкий кожаный ремешок, изрядно потрепанный. В ремешке – восемь дырочек. Я переворачиваю часы, ведь самое главное чудо именно там, на обратной стороне. Это надпись, сделанная красивыми ровными буквами. Надпись, которая порой по ночам не дает мне заснуть, состоит всего из двух слов: «Попутного ветра». Нет, не всего два, а целых два слова, обращенных ко мне из неведомого, тайного, непостижимого. Ах, как буйствовала моя фантазия в иные дни! Я придумывал портрет того, кто мог подарить мне эти часы, причем до мельчайших подробностей. Портрет получался такой: мужчина в морской амуниции, с усами, высокий, широкоплечий. Он прохаживается по палубе великолепного брига, смотрит в подзорную трубу. Кто он мне? Не ведомо. В детстве мечты приносили мне удовольствие, облегчение, являясь отрадой в дни тягот и тоски, вселяли надежду и желание ждать. Но время шло, я взрослел, воображение понемногу угасало. И все реже оно рисовало бравого капитана на палубе грозного брига, но зато мучительные вопросы тревожили все чаще.
Пожалуй, пора. Огород ожидал – нужно продолжать работу. Сегодня это не вызвало противодействия моего организма – солнечный денек хозяйничал на острове, и под его напором отступила меланхолия. Я заспешил вниз, напевая:
Люблю капустку свежую,
С утра ее нарежу я.
Люблю капустку белую,
Салатик вкусный сделаю.
Песенный репертуар, благодаря Бормоту, у нас обширный. Мы поем о море, о полях, лесных чащобах, оврагах – вообще, обо всем, что нас окружает в обители. Еще – о еде, в основном, о капусте.
Я спустился вниз, быстро дошел до обители, прихватил лепешку, взял в мастерских тележку, погрузил в нее лопату, пять из десяти плетеных пролетов изгороди, изготовленных заранее, в дождливые дни, положил столбики – толстые ветки, набрал в корзинку немного картофеля помельче, выбрал небольшую вязанку хвороста. Мелькнула мысль позвать все-таки Твердолоба, тогда изгородь можно попытаться увезти всю. Но перспектива выслушивать его жалобы несколько часов кряду совершенно меня не устраивала. Как-нибудь справлюсь. Главное, денек теплый, поработаю без уныния, а после, все, как задумал: костер и печеный картофель на обед.
Путь мой шел вдоль уже освоенных земель. Я поворачивал голову направо и налево, созерцая результаты нашего труда. А результат радовал глаз: аккуратные грядки, на которых росли тыквы и капуста, томаты и подсолнухи, картофель и морковь, лук и сельдерей, шпинат и свекла. Справа освоенные земли тянулись вдоль кустов вереска узкой полосой до обрывов, а слева – от дороги до ближайшей ложбины. Именно туда я и направлялся: к дальнему, расположенному уже за оврагом, серо-коричневому клочку земли, который станет кормить нас после того, как мы заплатим ему трудом.
Разнообразие красок, что подарило сегодня солнце, преобразило мрачную картину. В непогоду все казалось серым, а сегодня тыква стала оранжевой, капуста – нежно-зеленой, томаты – красными, лавандовое поле – сиреневым. Вдали, с левой стороны, виднелась желтая полоса пшеницы и ржи, с правой – кукурузы. Из злаков на ветряной скрипучей мельнице мы мололи муку. Процесс этот, довольно сложный, требовал много сил и времени. Муки получалось несколько мешков, которые я мог на тележке довезти даже без помощи Бормота. Расходовали муку бережно. Зато пирожки и пироги превращали обычный прием пищи в радостное событие.
Я продолжал путь. Крутой поворот налево, и вот она – старая деревянная мельница. Стоит, высокая, чуть покосившаяся, словно черная огромная птица, раскинув крылья, присела на пригорке.
Вперед, вперед! Вот мельница остается позади. Дорога бежит с горки, и я вместе с ней. Грядок здесь уже не видно: по обе стороны от дороги простираются поля, кое-где поросшие редким кустарником, дальше – полоски зарослей вереска, а за ними – крутые обрывы, внизу шумит море.
Мой путь почти окончен – ближний участок земли мне предстоит освоить. Точнее, мне и Твердолобу. Дело в том, что на полях, кроме кустов дикой ежевики, полно камней. Если они большие, то самому мне не справиться. Выкопать глыбу из земли киркой я еще как-то мог, но погрузить в тележку и увезти на край поля без помощи сложно. Маленький ослик, как ни тужился, плохо справлялся, поэтому хочешь не хочешь – приходится призывать на помощь вредного коня, которого вовсе не зря называют Твердолобом. Правда, сам владелец считал, что его имя обозначает твердость характера и величину ума.
Я пересек мостик через овраг и остановился. Очищенный от камней и перекопанный мною коричневый участок поля казался крошечным на фоне серого пространства от дороги до леса. Я сразу же взялся за дело, принявшись докапывать уже расчищенную землю.
Начиналось освоение целины всегда с уборки камней. Этот процесс куда более трудоемкий, но не такой нудный, как копка. С утра множество каменюк и камешков мы с поля удалили. Вообще-то мои планы на сегодня поражали грандиозностью: вывезти шесть тележек камней (вывезли же три) и вспахать землю. Пришлось же ковырять ее лопатой. Работая, я тихо поминал лентяя Твердолоба. И допоминался – вот он, собственной персоной топает по дороге.
Твердолоб, как я уже сказал, конь. Он считает себя красавцем. В этом вопросе обитатели с ним не спорят: действительно, белые пятна на темно-коричневом фоне, густые хвост и грива, мускулистая шея, широкая грудь, огромные лиловые глаза – этот набор выглядит, как говорит Бормот, эффектно. К тому же Твердолоб высокий, крепкий, рослый. Нижняя часть его ног украшена пушистой шерстью. Вышагивает Твердолоб обычно гордо и величественно, высоко неся свою неземную красоту. Правда, сейчас он непрезентабельно трусил по пашне, так как зрителей вокруг не наблюдалось: на меня конь давно махнул хвостом, считая черствым, не умеющим ценить прекрасное, то есть его, Твердолоба.
Я облокотился на черенок лопаты и наблюдал шествие. Интересно, неужели поработать решил? Но конь развеял мои иллюзии сердитым вопросом:
– Где все?
Ясно. Твердолоба ведь не позвали на пикник. Я вполне понимаю обитателей: им хотелось приятно провести время, и потому Твердолобу о прогулке предпочли не сообщать. Во-первых, конь имел привычку много болтать, при этом бесцеремонно прерывая собеседника. Во-вторых, говорил он громко и преимущественно о себе. В-третьих, всеми командовал абсолютно без надобности. Поэтому обитатели дружно решили, что сегодня и вообще всегда Твердолоб со мной работает в поле, тем более, что это вполне справедливо: конь крепкий и здоровый, а работа в поле тяжелая. При таком раскладе все оставались довольны. Разумеется, кроме Твердолоба.
– Где все, я тебя спрашиваю?! – конь нетерпеливо бил копытом твердую землю.
С одной стороны, не хотелось огорчать и без того хандрившего тяжеловоза (Твердолоб – самый настоящий тяжеловоз, а вовсе не чистокровный скакун, как он утверждает). Хотя причины хандры – давешнего плохого самочувствия – я не заметил. Поэтому выиграла другая сторона – желание приземлить витавшего в облаках своего мнимого превосходства красавца.
– Ушли, – ответил я, подумав.
Потом подумал еще немного и добавил:
– На берег.
Твердолоб вытаращил и без того огромные глаза и, чуть не выпуская пар из трепещущих ноздрей, ахнул:
– Как?! Гуляют! А я?! Когда же я буду отдыхать? А ведь как работать – так Твердолоб, Твердолоб, Твердолоб, Твердолоб!
Красавец так громко многократно повторил свое имя, что мне стало казаться, будто конь сам увеличился в размерах: по мере того, как повторялось это «Твердолоб» он словно становился все больше и больше.
Тряхнув головой и отогнав наваждение, я вновь взялся за лопату. Если бы я не знал, что прерывать коня бесполезно, спросил бы, что он имеет в виду, когда говорит «как работать – так Твердолоб»?
