скачать книгу бесплатно
Изобрести что-то в этом духе никаких хлопот не представляло; он просто приспособил к делу манипуляторы, с помощью которых сражался с обычной силой тяжести, им воспринимаемой как постоянная перегрузка. И первый же удачно сконструированный и безопасный в полете космический корабль был снабжен аппаратурой, которая в свое время помогла Уолдо перебраться с больничной койки в инвалидную коляску.
Компенсаторы ускорения, нынешнее стандартное оборудование, применяемое на судах, следующих на Луну и обратно, ведут свое происхождение от полной до краев ванны, в которой Уолдо обычно ел и спал до того момента, как покинул родительский дом, чтобы перебраться в свой теперешний, кое в чем уникальный. Большая часть самых важных изобретений Уолдо первоначально предназначалась для облегчения его собственной участи и лишь впоследствии была приспособлена для общего пользования. Даже вездесущие аппаратики, гротескно человекоподобные и всем известные под названием «уолдо», а точнее говоря, «синхронные пантографы-удвоители Уолдо Ф. Джонса», патент # 296001437, новые серии и прочие, прежде чем он переконструировал их для массового производства, имели предшественников – несколько поколений механизмов, которыми Уолдо пользовался в собственной мастерской. Первый из «уолдо», донельзя примитивный по сравнению с нынешними, неизбежно встречающимися в любой мастерской, на любой фабрике, на любом заводе или складе, был когда-то сконструирован для того, чтобы его создатель мог работать по металлу на токарном станке.
Когда-то Уолдо возмущался по поводу клички, которой наградили его детища – он был задет таким бесцеремонным панибратством, – но, поостыв, по-деловому оценил преимущество, проистекающее из отождествления его имени с таким общеупотребительным и незаменимым механизмом.
Когда журналисты взялись называть его дом в космосе «Инваколом», казалось бы, следовало ожидать, что Уолдо отнесется к этому как к дальнейшему росту своей популярности. Однако этого не случилось. Уолдо настолько возмутился, что даже предпринял попытку наложить запрет на это словцо. Почему? А потому что, хотите верьте, хотите нет, Уолдо никогда не считал себя инвалидом.
Он рассматривал себя не как калеку, сбоку припеку человеческого общества, а как сверхчеловека, высшую стадию развития вида, существо, которое не нуждается в грубой силе безволосых обезьян. С его точки зрения, последовательность ступеней развития выглядела следующим образом: от волосатых обезьян через безволосых к Уолдо. Какой-нибудь ленивый шимпанзе без видимого напряжения мышц способен тащить одной рукой полторы тысячи фунтов. В этом Уолдо убедился, заполучив экземпляр и долготерпеливо доводя животное до исступления, чтобы заставить его показать свою силу. Физически развитый человек может сжать в руке силомер с усилием, равным ста пятидесяти фунтам. А вот сам Уолдо, исходя потом от напряжения, в жизни не смог бы показать на таком силомере больше пятнадцати фунтов.
Соответствовал истине этот непритязательный вывод или нет, но Уолдо уверовал в него и принял за основу. Обычные люди – это отребье с гипертрофированными мускулами, безволосые шимпанзе. А он, Уолдо, десятикратно превосходит их.
У него было много дел.
Витая в воздухе, он был занят, очень занят. Хоть Уолдо и не ходил по Земле, дела его делались там. Помимо управления своими многочисленными объектами недвижимости он постоянно консультировал множество фирм, специализируясь на кинетическом анализе. Под рукою в помещении находилось все, что нужно для работы. Прямо перед ним располагался цветной стереотелевизор с экраном четыре на пять, на котором мерцали две системы координат: ортогональная и полярная. Выше и правее висел телевизор поменьше. Оба приемника были оснащены полной записью посредством параллельных устройств, удобства ради убранных в соседний отсек.
С экрана меньшего телевизора за Уолдо наблюдали два мужских лица. На большем экране была видна внутренняя часть обширного цеха, скорее похожего на ангар. Непосредственно перед окуляром располагался станок, на котором шла обработка какой-то крупной отливки. Рядом со станком стоял рабочий, на лице у него было написано с трудом сдерживаемое раздражение.
– Лучший ваш кадр, – объявил Уолдо тем двоим с малого телевизора. – Притом что наверняка руки у него крюки и он понятия не имеет, что такое тонкая работа, все же он гений по сравнению с теми кретинами, которых вы именуете станочниками.
Рабочий зыркнул по сторонам, будто пытаясь понять, откуда доносится голос. Было очевидно, что он слышит Уолдо, но видеть не может: ему телевизора не поставили.
– Не на мой ли счет остришь? – резко сказал рабочий.
– Мой дорогой, вы меня не так поняли, – умильно пропел Уолдо. – Я говорил исключительно в похвалу вам. И весьма надеюсь, что мне удастся обучить вас элементарным приемам точной работы. А потом уж не обманите наших ожиданий, научите работать придурков, что возле вас вертятся. Будьте добры, перчатки.
Перед рабочим на обычной подвеске болталась пара пятипалых перчаток длиной до локтя – задающие «уолдо». Точно такая же пара находилась перед самим Уолдо, соединенная в параллель с наземной. «Уолдо»-исполнители, действиями которых Уолдо собирался управлять с помощью своих перчаток, были смонтированы на рабочем месте перед станком.
Указание Уолдо было адресовано рабочему. Тот взглянул на висящие перед ним перчатки, но даже пальцем не шевельнул.
– Кто не показывается, тот пусть мне не приказывает, – решительно сказал рабочий, поглядывая куда-то в сторону.
– Дженкинс, послушайте, – начал один из мужчин с малого экрана.
Уолдо вздохнул:
– Господа, у меня нет ни времени, ни желания наводить дисциплину у вас в цеху. Соизвольте развернуть свой телевизор так, чтобы наш чересчур раздражительный друг имел возможность видеть меня.
Произошла перестановка; в глубине кадра как на малом телевизоре Уолдо, так и на большом появилось лицо рабочего.
– Ну вот. Теперь лучше? – кротко спросил Уолдо.
Рабочий что-то буркнул.
– Послушайте… Простите, а как вас зовут?
– Александр Дженкинс.
– Отлично, дружище Алек. Руки в перчатки.
Дженкинс сунул руки в «уолдо» и застыл в ожидании. Уолдо надел приготовленные перчатки; и все три пары манипуляторов, заодно с исполнительной, установленной на станке, ожили. Дженкинс закусил губу так, словно почел крайне неприятным, когда надетые перчатки взялись распоряжаться его пальцами.
Уолдо плавно сгибал и разгибал их; две пары «уолдо» на экране в тот же миг точно повторяли эти движения.
– Почувствуйте это, дорогой Алек, – подавал советы Уолдо. – Мягче, мягче. Заставьте свои мускулы работать на благо себе.
Закончив разминку, Уолдо перешел к более сложным движениям. «Уолдо» на станке отозвались, потянулись вверх, включили питание и легко и аккуратно продолжили цикл обработки отливки. Вот одна механическая рука опустилась вниз, отрегулировала высоту стола, а в это время другая увеличила подачу масла на режущую кромку.
– Ритмичней, Алек, ритмичней. Не дергайтесь, не делайте лишних движений. Старайтесь поспевать за мной.
Отливка с обманчивой быстротой приобрела форму, стало ясно, что на станке обрабатывается корпус обычного трехкулачкового зажимного патрона для токарного станка. Вот зажимы разжались, готовый корпус упал на ленту транспортера, место на станке заняла следующая заготовка. Уолдо неторопливо и умело повторил цикл, его пальцы в «уолдо» работали с усилиями, которые следовало бы измерять долями унций, но две пары «уолдо» в десятках тысяч миль внизу, на Земле, в точности следуя его движениям, развивали силу, необходимую для тяжелой ручной работы.
Еще один корпус патрона упал на транспортер… и еще несколько. И Дженкинс, хотя никто не понукал его работать собственноручно, явно устал от усилий предугадать и повторить движения рук Уолдо. Со лба у него лил пот, на носу и на подбородке повисли капли. Улучив момент перезагрузки станка, он резким движением вырвал руки из задающих «уолдо».
– Хватит, – объявил он.
– Алек, давайте-ка еще одну. Вы делаете успехи.
– Нет.
Рабочий отвернулся, как бы собираясь уйти. Уолдо сделал резкое движение – такое резкое, что пришлось напрячь все силы даже в его невесомом окружении. Одна из стальных рук «уолдо»-исполнителя взметнулась и схватила Дженкинса за запястье.
– Алек, не спешите.
– Да пошел ты!
– Спокойней, Алек, спокойней. Вы будете делать, что говорят, не так ли?
Стальные пальцы с силой сжались, заходили. Уолдо приложился на все свои расчетные две унции.
Дженкинс зарычал. Единственный оставшийся зритель – другой ушел вскоре после начала урока – воскликнул:
– Мистер Джонс! Минутку!
– Либо заставьте его слушаться, либо увольте, ко всем чертям. Вы же знаете, что у меня в контракте стоит.
Внезапно звук и изображение с Земли отключились. Они вернулись через несколько секунд. Дженкинс смотрел волком, но больше не упрямился. Уолдо продолжил, будто ничего такого не случилось:
– Алек, дорогой, ну-ка еще разок.
Проведя еще один цикл, Уолдо распорядился:
– Теперь двадцать самостоятельных повторений с сигнальными лампами на локте и запястье. Со включенным хроноанализатором. Ваш график и заданный должны совпасть. Надеюсь, так и будет, Алек.
Без лишних слов он выключил большой экран и обратился к наблюдателю на малом:
– Макнай, продолжим завтра в это же время. Дело движется. Со временем мы превратим этот ваш дурдом в современное предприятие.
И выключил малый экран, даже не попрощавшись.
Уолдо несколько поспешил с окончанием занятия, потому что краем глаза углядел предупредительное помаргивание на панели своего домашнего информатора. К дому приближалось какое-то судно. Дело привычное: туристы вечно суются и автоохраннику приходится гнать их в шею. Но это судно дало условный сигнал и поэтому было пропущено к причалу. «Помело», однако номерной знак Уолдо разглядел не вдруг. Оказалось, флоридский. Кто из хороших знакомых раскатывает с флоридским номером?
Мгновенно перебрав в уме список – он был очень короткий, – Уолдо убедился: у него нет знакомых с флоридскими номерами, которые знали бы условный сигнал. Мгновенно заговорила настороженность, с которой Уолдо относился к внешнему миру; и он включил схему, посредством которой с помощью своих «уолдо» мог управлять несомненно противозаконными, но куда как смертоносными защитными устройствами, установленными в доме. Тем более что судно подваливало с непрозрачным кузовом. Ох, не к добру это.
Из «помела» выбрался кто-то, на вид довольно молодой. Уолдо присмотрелся. Кто-то незнакомый – возможно, он где-то видел это лицо. Нажим в одну унцию, и это лицо перестанет быть лицом, но Уолдо четко держал свое серое вещество под контролем и рукам воли не дал. Незнакомец повернулся, как бы собираясь помочь вылезти другому прибывшему. Да вот и другой. Но это же дядя Гэс! Вот старый дурак! Надо же, сообразил: приволок с собой совершенно чужого человека! И ведь знает же! Знает, как Уолдо относится к чужим.
Тем не менее команда на открытие замка была подана и прибывшие впущены.
Гэс Граймс протиснулся в люк, подтягиваясь от одного поручня до другого и натужно пыхтя, как обычно, когда попадал в невесомость. И как всегда, сам себе объяснил: это не от чрезмерного усилия, это диафрагма жестковата стала. Следом скользнул в люк Стивенс, всем своим видом демонстрируя безобидную гордость землеройки за то, как он отлично справляется с космическими условиями. Едва оказавшись в приемной, Граймс замер на месте, рыкнул и обратился к поджидавшему гостей манекену в полный рост:
– Уолдо, привет.
Кукла слегка повернула голову и повела глазами:
– Рад видеть, дядя Гэс. Хоть бы позвонили, прежде чем выбираться. Я бы вам на обед что-нибудь вкусненькое припас.
– Не стоит хлопот. Вряд ли мы проторчим тут так долго. Уолдо, это мой друг Джимми Стивенс.
Кукла уставилась на Стивенса.
– Как поживаете, мистер Стивенс? Добро пожаловать во «Фригольд», – произнесла она деревянным голосом.
– Как поживаете, мистер Джонс? – ответил Стивенс и с любопытством воззрился на куклу. Кукла выглядела на диво живой. В первый момент Стивенс и принял ее за живого человека. Некое «разумное факсимиле». Если вспомнить, ему доводилось о ней слышать. Мало кто видел Уолдо собственной персоной, все больше разглядывали картинку на экране. А те, кто являлся в «Инвакол» – ой, слава богу, вовремя вспомнил: не в «Инвакол», а во «Фригольд», – те, кто являлся во «Фригольд» по делам, слышали только голос Уолдо и довольствовались видом этого чучела.
– Дядя Гэс, без обеда я вас не отпущу, – объявил Уолдо. – Уж придется вам остаться. Вы у меня нечастый гость. Я сейчас что-нибудь быстренько соображу.
– Раз так, то, может, мы и останемся, – смилостивился Граймс. – А насчет меню не беспокойся. Ты меня знаешь. Я что хочешь разжую.
Стивенс от души поздравил себя с блестящей мыслью толкнуться со своими тяготами к доку Граймсу. Пяти минут не прошло, и на тебе! – Уолдо настоятельнейшим образом уговаривает их остаться и пообедать. Добрый знак.
Он не обратил внимания на то, что приглашение относилось только к Граймсу, а светлая мысль распространить местное гостеприимство на них обоих высказана отнюдь не хозяином дома.
– Ты где, Уолдо? – продолжил беседу Граймс. – В лаборатории?
И сделал недвусмысленное движение, чтобы пройти дальше в дом.
– Да вы не утруждайтесь, – поспешно сказал Уолдо. – Уверен, вам будет удобнее там, где находитесь. Минутку, я сейчас раскручу приемную, чтобы вы могли сидеть, как привыкли.
– Уолдо, ты что, не в себе? – вспылил Граймс. – Ты же знаешь: есть вес, нет веса – это мне все равно. А вот компания твоей болтливой куклы мне вовсе не улыбается. Я приехал повидать не ее, а тебя.
Настойчивость старшего друга слегка удивила Стивенса; он как раз подумал, что раскрутка была бы со стороны Уолдо очень уместной любезностью. В невесомости ему было чуточку не по себе.
Ответное молчание Уолдо неприятно затянулось. Наконец он заговорил, и повеяло холодом.
– Вот уж о чем не может быть и речи, дядя Гэс. Кто-кто, а вы-то должны же это знать.
Граймс ему не ответил. Вместо ответа он взял Стивенса за локоть:
– Джимми, пошли. Отваливаем.
– Док, да вы что! С чего?
– Уолдо вздумал игры играть. А я ему в этом не компания.
– Но-о-о…
– Пошли-пошли. Уолдо, открой шлюз.
– Дядя Гэс!
– Слушаю.
– Ваш спутник – вы за него ручаетесь?
– Естественно. Иначе я бы его не привел, дурья твоя башка.
– Я у себя в мастерской. Дорога открыта.
– Так-то, сынок. Вали за мной, – подмигнул Граймс Стивенсу.
И Стивенс потащился вслед за Граймсом на манер рыбы, плывущей за товаркой, по пути во все глаза разглядывая сказочное жилище, в котором оказался. И про себя заметил, что место было единственным в своем роде, такого он в жизни не видел. Здесь начисто отсутствовало представление о верхе и низе. Космические корабли и даже космические станции хоть и находятся постоянно в состоянии свободного падения по отношению к любым внутренне ощутимым ускорениям, но тем не менее неизменно строятся с мыслью о верхе и низе; вертикальная ось корабля определяется направлением действия его ускоряющего привода; а верх и низ на космических станциях определяются по радиусу относительно оси раскрутки.
Очень немногие полицейские и военные суда имеют два и более направления ускорения; когда такой корабль совершает маневр, его персоналу приходится закрепляться и закреплять все подвижные предметы. На некоторых космических станциях искусственная тяжесть за счет вращения обеспечивается только в жилых секциях. И тем не менее существует общее правило: человек привык к чувству веса, и во всем, что сделано его руками, это подразумевается. Так обстояло всюду, кроме дома Уолдо.
Землеройке очень трудно обойтись без ощущения веса. По-видимому, этого требует инстинкт, с которым мы рождаемся. Любой, кто рассуждает о корабле, находящемся на околоземной орбите, склонен считать, что «низ» находится в той стороне, где Земля, и, стало быть, обращенную к Земле стенку корабля считает полом, на котором можно стоять и сидеть. Это совершенно ошибочное мнение. У того, кто находится внутри свободно падающего тела, ощущение веса и, соответственно, ощущение «верха» и «низа» отсутствует. За исключением того, которое вызвано собственным полем тяготения корабля. Но что касается последнего, ни дом Уолдо, ни любой мыслимый космический корабль пока что не строятся такими массивными, чтобы им оказалось присуще поле тяготения, ощутимое для человеческого тела. Хотите верьте, хотите нет, а это так и есть. Чтобы человек ощутил свой вес относительно корабля, последний должен быть размером с хороший планетоид.
Случается, возражают, что тело, вращающееся вокруг Земли по замкнутой орбите, не является свободно падающим. Такая точка зрения характерна для людей, живущих на поверхности Земли, и совершенно ошибочна. Свободный полет, свободное падение и движение по околоземной орбите – это равнозначные термины. Луна постоянно падает на Землю; Земля постоянно падает на Солнце, но результирующий вектор их суммарного движения направлен так, что не дает им приблизиться к своим хозяевам. Так что как бы то ни было, а это свободное падение. Спросите у любого астрофизика или специалиста по баллистике.
Там, где есть свободное падение, ощущение веса отсутствует. Чтобы человеческое тело ощутило вес, на пути действия поля тяготения должно находиться препятствие.
Кое-какие из приведенных рассуждений промелькнули в голове Стивенса, пока он, подтягиваясь на руках, пролагал путь в мастерскую Уолдо. Дом Уолдо был построен безо всякого учета соображений о «верхе» и «низе». «Пола» в нем не было; мебель и аппаратура крепились к любой из стен. Палубы и платформы располагались под любым удобным углом, каких бы размеров и формы ни были, потому что не предназначались ни для хождения, ни для стояния. Точнее говоря, это были не палубы, а сферические рабочие поверхности. И вдобавок необязательно было крепить приборы к этим поверхностям; довольно часто, когда к аппаратуре требовался доступ со всех сторон, она висела в воздухе, закрепленная лишь легкими ремнями или штангами.
Вид у этой мебели и аппаратуры был непривычный, часто непривычным было и назначение. Большая часть предметов мебели на Земле угловата и по крайней мере на девяносто процентов предназначена только для одного – для того, чтобы тем или иным образом препятствовать действию ускорения земного притяжения. Большая часть мебели в домах на поверхности Земли – и под нею – это статические механизмы, противостоящие силе тяжести. Все столы, стулья, кровати, диваны, вешалки, полки, шкафы et cetera предназначены только для этой цели. А у остальной мебели и аппаратуры эта цель непременно стоит на втором месте и в большой степени определяет конструкцию и массивность.
А в доме Уолдо никакой нужды не было в этой угловатой массивности, такой необходимой на Земле, и поэтому многие предметы вокруг обрели сказочное изящество. Всякие запасы, сами по себе массивные, оказалось удобно держать по отдельности в пластмассовых прозрачных чехлах толщиной с яичную скорлупку. Громоздкие аппараты, которые на Земле неизбежно пришлось бы ставить на фундаменты и снабжать кожухами, здесь витали в воздухе на легких эластичных растяжках или просвечивали сквозь пленку толщиной в стрекозиное крыло.
И повсюду были парные «уолдо», побольше, поменьше и в натуральную величину, с телевизионными объективами.
Было очевидно, что Уолдо может воспользоваться отсеками, через которые лежал их путь, не покидая своего креслица. Если вообще пользовался креслицем. Вездесущие «уолдо», хрупкость мебели и прихотливое использование всех стен в качестве рабочих или укладочных поверхностей придавали всему вокруг безумно фантастический вид. Стивенс чувствовал себя так, будто попал в Диснейленд.
Но жилых секций им по дороге пока что не попалось. Стивенс терялся в догадках, на что могут быть похожи личные апартаменты Уолдо, и силился представить себе, как и чем они обставлены. Стульев нет, ковров нет, кровати нет. А что есть? Может быть, картины? И как-то надо было схитрить насчет бокового освещения, чтобы не жмуриться, куда ни обрати взгляд. Аппаратура связи могла не отличаться от обычной. Но на что похож здесь умывальник? Как выглядит стакан, из которого пьют? Как бутылка с заглушкой? Или вообще нет нужды в сосудах? В голову не приходило никаких решений. Ясно было одно: даже опытный инженер стал бы в тупик перед лицом затруднений, диктуемых здешними условиями.
Как соорудить приличную пепельницу, когда нет силы тяжести, которая удержала бы на месте окурки и пепел? А курит ли Уолдо? Предположим, он любитель разложить пасьянс; как он находит управу на карты? Может быть, пользуется магнитным столиком и намагниченными картами?
– Джим, вон туда.
Держась одной рукой за поручень, Граймс указал другой на входное отверстие одной из неопознаваемых поверхностей. Стивенс проскользнул в указанный люк. И не успел глянуть по сторонам, как пришел в изумление, заслыша злобное басовитое рычание. Вскинул взгляд – прямо по воздуху на него несся огромный мастиф, пасть разинута, клыки оскалены. Передние лапы раскинуты, как бы обеспечивая равновесие в полете, задние – поджаты под впалое брюхо. Судя по виду и голосу, псина явно собиралась растерзать чужака в клочья, а потом знатно пообедать.
– Бальдур!
