Слабые люди

–Так. Но вместо этого во мне всегда было другое. Все, что я делал– пытался найти это в себе, но в конце концов понял, что все, что я делаю, происходит не из внутренних потребностей, а из соображений частичной выборки, не зависящей целиком от меня. Как игральные кости– ты бросаешь три и тебе выпадают, допустим, пара пятерок и одна единица. Смотришь в себя, сверяясь со внутренним списком обозначений, и делаешь согласно указаниям. Дело сделано, люди или аплодируют тебе стоя или крутят пальцем у виска, мол, нашелся очередной псих безмозглый! А я… А что– я? Я-то знаю, что не это хотел сделать или испытать. Более того– я ничего не хотел делать! Все, к чему тянет остальных, меня если не отвратит от себя, то представится крайне неблагоприятным вариантом, потому что уже было. Я не хочу делать то, что делают остальные, но мой выбор невелик. Или поступить, следуя воле одной толпы, или поступить аналогично воле другой. Большинство выбирает жить, меньшинство– умереть. Я не тянусь к званию индивидуальности и не стремлюсь как-то себя обособить, но все же выбор меньшинства меня устраивает. Однако…– сделав паузу, переходя дорогу перед нетерпеливым водителем, мальчик продолжил, – Сделав выбор в пользу смерти, я ожидал ощутимых перемен. Думал, что у меня начнут генерироваться совсем новые, нестандартные по отношению к прежним мысли, ведь тело и мозг, прознав о моих намерениях, тотчас должны броситься делать все, чтобы это предотвратить: насытить меня силой, разукрасить ране серые перспективы, задавить экзальтирующим гормональным потоком… но ничего из этого не случилось! Будто я победил, пересилил их, подчинил своей воле, и они упали духом… решив: "Раз уж он отказывается жить, то мы откажемся работать." За последние месяцы я заметил, как начинаю сильно сдавать. Простые, даже приятные ранее действия превратились в настоящее испытание– даже удержать обычную кружку в руках, не пролив ни капли, а то и вовсе не выронив, стало для меня своего рода достижением. Пуще физической слабости неприятно удивила слабость когнитивная– я будто стою у поредевшего русла и могу даже, не запачкав и половины своей ладони, коснуться песчаного дна, хотя знаю, что не должен это делать, ведь весь этот жалкий поток вращается по кругу не то, чтобы мыслью– скорее одним из ее обрывков. Как песня, заевшая в голове на одном куплете. Было же у тебя такое?

–Нет, не было.

–Потому что ты не из тех людей, что склонны к рефлексии.

–Думаешь?

–Знаю! – и, не дожидаясь ответа, – Так вот, продолжаю: коснувшись дня, я позволю вырваться тому, чему не желал давать выхода… Выбрав смерть, я не добился перемен, вместо этого начав ненавидеть еще и ночь. Вполне вероятно, даже, я бы сказал, объективно точно из-за того, что закатывающееся за горизонт солнце, следующие за ними сгущающиеся сумерки и наступление полной темноты нехотя напоминает мне о том, что это не просто конец моего очередного дня– это краткая ретроспектива моей очередной, но теперь последней смерти. И самое неожиданное– то, что я испытываю сожаление, не относящееся к чему-то конкретному, потому как мне не жалко тех, кто останется. Тому, что я ощущаю, не место в моем сознании. Ему нет места здесь, его не должно быть в день моей смерти.

–Если ты испытываешь сожаление, тогда, может, это твое настоящее "я" говорит о том, что ты совершаешь ошибку?

–Нет. Точно нет. – Третий улыбнулся, сворачивая за угол, – Это все– происки моего чувства самосохранения, которое мой человеческий разум обратил против себя, наделив несвойственной холодному рассудку формой, оттого и успешно поражающей его. Это– его оружие, последнее средство, нацеленное на мое отвлечение, сбитие с курса.

–И ты не поддаешься ему?

–Я не настолько жалок, как остальные люди. Если я решил, то так тому и быть. Это мое тело, мой разум и моя жизнь– только мне решать, что для меня будет лучше. Именно мне решать, сколько жить и когда умереть. Никому другому, тем более этой сраной природе, что посредством слабых на передок родителей дала мне это тело, вдохнула в меня разум, сознающий себя. Но я…

–Не слишком ли сильно ты придаешь значение чему-то, о чем даже не имеешь представления?

–Нет. Я пытаюсь сказать совсем о другом. Кстати, мы пришли! – заявил юнец, когда они оказались перед стеклянной дверью с содранной надписью. Вытряхнув пепел из трубки, которую выкуривал на протяжении всего пути, жестом пригласил войти с ним. За дверью расположился широкий зал преимущественно синих тонов, со своим набором человечков в форме, чуть более ярче обычного мебели и потолков, утыканных энергосберегающими лампочками. Пока клиент спокойно заказывал, наливал и распивал свой чай, при этом сверля взглядом сидевших и входящих завсегдатаев, Проводник молча скучал в ожидании, когда у мальчишки вновь возникнет желание поговорить. Подросток же пил невероятно долго, после чего пошел за следующей кружкой.

–Зачем тебе это? – спросил он Третьего, когда тот с мрачным видом уселся обратно.

–Зачем мне что?

–Умирать. – Проводник понизил голос, краем глаза следя за беззаботно болтающими о своих жизненных мелочах людьми, – На кой черт именно тебе это сдалось?

–А на кой черт тебе это знать? – огрызнулся мистер Три, сделав очередной глоток.

–Я любопытный.

–О как!

Длинная пауза.

–Хм… да– это точно юношеский максимализм! – ухмыляясь все шире в издевке, – Или, может, моя несчастная любовь? – грудь сотрясалась от беззвучного смеха, – А может, потому что мне скучно? Или я не вижу перспективы для себя в будущем? Или я просто аморфный дегенерат, который попросту ленится что-либо делать?

–Как много вариантов… и какой из них верный?

–Никакой. Вот реальная причина– ЧИОРВ.

–Червь?

–Нет же! ЧИОРВ– чересчур и однобоко развитое воображение.

–Поясни.

–Поясняю– я из тех несчастных идиотов, у которых нет абсолютно никаких проблем, но они придумывают их себе сами и оттого страдают.

Ему было непонятно это. Само понятие страдания было очень знакомо, но по наитию? Это было что-то новенькое.

–И?

–Не тупи. Сам не догадаешься что ли?

–И что ты себе навоображал?

–Много чего. Друзей, любимых, событий. Моя жизнь абсолютно пуста и менять что-либо не то, что не получается, скорее попросту лень. Вот и остается, что воображать. – ехидство исчезло из глаз Третьего, уступив место еще незнакомой ироничной грусти, -Поначалу я просто страдал. Страдал от горя, от потерь, которых никогда не было, от боли, которой никогда не чувствовал, от смерти, которая еще не наступила. Я просто страдал от нереального, внушив себе, что оно реально. И, знаешь, это действительно больно! Я прочувствовал все это, просто думая об этом, стараясь впитать всеми фибрами своей жалкой души каждую секунду, каждую искру ранее незнакомого, поистине интригующего!.. И у меня получилось! Я упивался этим сомнительным достижением, возвел его в абсолют.– хлюпнув носом, он дернул головой, словно указывая на что-то,– Наш мозг– та еще головоломка и, сдвинув какую-то деталь, я создал реалистичную симуляцию всех ощущений в мире, вплоть до инфаркта миокарда. Я мог почувствовать то же, что чувствует женщина, когда в нее вскользает член очередного мужчины. Мог почувствовать, каково это– контролировать падение, борясь с воздушными потоками при помощи крыльев и захватывая невидимую человеческому, но очевидной моему глазу жертву своими лапами, чувствуя, как каждый сустав распрямляется, вытягивает свои кости и мышечные волокна, напрягает сочленения и тут же сжимается вокруг ее тела. Как мой рот плавно метаморфизирует в клюв и становится жестким, почти неощутимым, врезаясь уголками в челюсти и скулы, вонзаясь в мягкую и теплую плоть, тепла которой я не чувствую– ведь у меня клюв, не губы! Я мог так же представить себя рыбой, что устремилась на дно и, надо сказать, ощущения схожи, только вместо крыльев– плавники, и вместо тяжести земного притяжения– обманчивая невесомость, лишь являющаяся привычной моему чешуйчатому телу плотностью воды. Вокруг ничего, почти темнота, но я слышу и чувствую, как испускает вибрации тело гораздо меньше моего… и устремляюсь к нему, напрягая свое тело изо всех сил, но не испытывая той привычно мне усталости и боли в мышцах. И снова не чувствую вкус, лишь как заполняется пищей желудок, в то же мгновение ощущая, как раздираются мои жабры, а тело наливается невыносимой тяжестью!.. Каждое мое движение стремится в обратную сторону, в спасительное безвесье, но страшная боль накрывает все от морды до кончика конвульсирующего хвоста! Я действительно чувствую, как огромное, шириной с меня и толщиной с мой хребет, лезвие вспарывает мое брюхо, будто и нет никакой защиты, будто мое тело не покрыто крепкой чешуей, не спрессовано крепкими мышцами, но обращается всего лишь куском масла, внутренности которого заполнены кровью. Мое брюхо разверзается, тело пытается выгнуться вперед, не приспособленное для этого, а разум… вопит так, что все мысли вон! И я возвращаюсь в свое тело, в бесконечный раз не веря тому, что ничего не чувствую, что моя плоть все еще цела! Но…

Оглянувшись на зов и встретившись глазами с группой ребят, Третий нехотя махнул рукой, прогоняя их и ничуть не заботясь возникшим недовольством на юных лицах.

–В детстве я представлял себя гепардом– самым быстрым существом во всем мире, если исходить из его габаритов, не меняя габариты тех же водных бегуний или, допустим, одного из видов тараканов, что разгоняются еще быстрее, но в силу своих размеров все равно проигрывает… Да и не выглядит таракан тем существом, которым бы хотелось стать ребенку, верно?– и еще ближе наклонился к Проводнику,– Потом, ощутив в себе и во всех окружающих меня людей настоящие личности и взирая на мир, я сменил предпочтение на волка– сильным хищным зверем, неизменно являющимся частью большой стаи. Мне нужны были друзья, вместе с которыми всегда было сподручнее противостоять опасности, ждущей нас в будущем. Но по мере течения дней я все сильнее убеждался в нашей разобщенности, неискоренимой и более постоянной, чем самые позитивные проявления дружбы, может, даже любви, замечая и в себе эту тягу к отчуждению, обособлению ото всех за счет самовозвышающей гордыни. Тогда я представил себя ястребом, искренне полагая, что остальным до меня расти и расти, да никогда так и не вырасти. Там, на самой вершине, в полном одиночестве, на первый взгляд тихо, спокойно– почти что безмятежно! Передо мной были открыты все стороны света, можно было устремиться куда душа пожелает, а те, что остались внизу, превратились даже не в игрушки– в букашек, которых не волновало ничего, что было выше их голов– они лишь глубже погружались в почву, смешанную с навозом, довольствуясь тем, что есть, тогда как я считал себя неуязвимым. И именно в этот момент мне и показалось, что все, чего можно было достичь, уже достигнуто! Низвергнув себя в недосягаемого неба, я обратился крысой, тут же спрятался во тьме, выжидая подходящего момента, когда насекомые, неожиданно обратившись такими же крысами, отвлекутся, откроют спину для того, чтобы я мог вонзить им зубы в спину и тут же уйти обратно в тень, оставив в немом вопросе: "Кто это сделал?", вновь напомнив о том, что жизнь вовсе не сказка и уже никогда не покажется им безопасной… Широкий простор сменился сумраком канализации– повсюду эти падальщики, что смотрят либо в экране, наслаждаясь тем, как кому-то вскрывают грудную клетку, либо сами потроша друг друга ради мнимого достижения похожих эффектов, что произошли на экране. Они понимают, что смерть их настигнет в любом случае, потому изгаляются друг над другом, как только могут, плюя на чувства, дружбу, на любые рамки приличия, ведь главное для них– это кровь и мясо! И я ничем от них не отличаюсь, что и стало для меня новостью! Проживая разом десятки разных жизней, я прожил так, как и хотел, испытал все, что уже можно было испытать, прочувствовал все эмоции до последней капли– от незнакомого мне отчаяния в диком голоде до последней предсмертной судороги с мерно нахлывающим смирением… И теперь я снова в начале– все еще в своей жизни, в своем теле, готовом еще на один подвиг, – и задаюсь вопросом: не хватит ли мне?

–Что, если это не так? Реальная жизнь ведь ничего не имеет общего с фантазиями.

–Ты ничего не понял! – и Третий расстегнул еще одну пуговицу, чуть повернулся к Проводнику боком и оттянул ткань рубахи, – Это именно то, о чем ты думаешь– я действительно сравнивал полученные ощущения, пусть мне и были доступны только… в плане боли. Я, как и все остальные, когда-то смотрел… ну, ты понял– те видео? – Проводник кивнул, – Я не пробовал все, что делали с этим человеком, но что-то повторил. Полученное впечатление в реальном теле если и отличалось от всего, что я испытал… скажем, не по-настоящему, то ненамного. Боль есть боль, удовольствие есть удовольствие– все их средоточие находится в мозгу и я простимулировал участок, отвечающий за ощущения. Не спрашивай, каким образом– я сам до конца не знаю! У меня была мысль предложить себя в качестве второго объекта– я даже придумал, что оставлю объявление в "Фонд помощи" и меня примут, но сразу же понял– не выдержу!

–Ты мечешься из стороны в сторону, утопаешь в фантазиях, толком не жил и не хочешь жить. Я бы сказал, что ты ненормальный, но я здесь не для того, чтобы осуждать, а чтобы понять. И вот этого у меня не выходит, как я ни пытаюсь. – Проводник невольно попытался представить себя хотя бы сидящей за соседним столом девушкой, но все, чего смог добиться– представить свой размытый полупрофиль, тут же сменившийся на анфас. Воображение не было ему подвластно.

–Тебе не нужно меня понимать, я же сказал. – Третий, видимо, был доволен произведенным впечатлением и ткнул пальцем за спину, – Видишь этих ребят?

–Ну?

–Они тоже хотят умереть. Две эти девчонки уже договорились умереть в следующий четверг. Сказать, откуда я это знаю? Они рассказали это трем этим парням пару минут назад. Не просто рассказали– похвастались!

–Разве это не значит, что они вовсе не собираются исполнить задуманное? Это скорее похоже на призыв о помощи.

–Им нечем помочь. И да– они вовсе не шутят! Конечно, вероятность, что одна из них струсит и подорвет уверенность второй, все еще существует, но тому будет виной не их несерьезность, а всего лишь страх. Как у меня. Эти девочки столь же серьезны, как и я, но их причины… ну, самое смешное, что причин у них как раз и нет, если не брать в расчет тягу к трехдневной славе, от которой мертвым ни сухо ни мокро.

–Так зачем им себя убивать, я что-то не пойму?

–Затем, что самоубийство на сегодняшний день– атрибут едва ли неразрывный с общим течением жизни наряду с браком, разводом или пьянкой у кого-то на хате. Мир изменился за последние десять лет! Ты не мог этого пропустить, а я думаю, что точно не мог– ты же поэтому предложил свои услуги?

–Нет.

–А я-то думал, что раскусил тебя! Сейчас не те времена, чтобы жизнь стала по-настоящему невыносимой. Самоубийство теперь ведь не является актом самопожертвования или побегом… или является?

–Является.

–О’кей, не у всех жизнь стала легкой и простой, признаю. Отсюда проистекает вывод, что самоубийц можно разделить на две подгруппы– те, что не могут вынести тяжесть бытия, и тех, что не выносят ее легкости. Одни умирают, чтобы прекратить страдания, другие– потому что им нечем заняться. Я прав?

–Вторую подгруппу мне не приходилось встречать. Хотя– ты…

–Я не отношу себя ни к тем, ни к этим. Ты еще не понял? В моем лице оба типа соединились, но только краями, образуя скрещенное поле, внутри которого и образовался я, а может, и многие другие, которых мне не улыбнулось встретить. Я прожил свою жизнь, используя лишь свои мыслительные ресурсы, не считаясь с привычным течением времени, ускорив и разветвив события к возможным и невозможным! Вышло даже лучше, чем я предполагал поначалу, потому что, не рассчитав свои силы, самопроизвольно вывелся из строя: мой мозг, всемогущий чертяка, устроил такой аттракцион, что все прочие кажутся просто детской качелькой– ни тебе ветерка в волосах, ни легкой щекотки в животе! На какое-то время он сделал меня дерганным психованным задирой и истеричной плаксой в едином наборе по специальной цене. Я создавал образы и уничтожал их, а теперь они пытаются взять реванш… Я создал трагедию и она вытрагедила меня по полной программе, подарив ощущение вечной тяжести в горле– будто один сплошной спазм сжимает ее уже круглые вечности, поднимаясь из дыры в груди. Ага– от наплыва эмоций, испытанных во время переходов, у меня появилось поражение сердца, повысилось давление почти под сто пятьдесят, но иногда шкала поднималась аж до ста восьмидесяти… о, еще начались галлюцинации! Ничего общего с собственноручно воссоздаваемой картиной ощущений и образов– слишком ничтожные, почти что эфемерные: то всяких лохматых тварей в темноте видел, то животных, проникающих в мою комнату. Ну и там по мелочи, такое даже не потрогаешь, потому что у него нет материальной составляющей– ничего общего с тем, что я сделал реальным, дублируя на мыслительном 3d-принтере внутри собственного черепа.

Прервав монолог, Третий погладил средним пальцем правый висок, в очередной раз впившись взглядом в посетителей. Отпил из стаканчика и продолжил:

–Затем я просто научился смеяться над трагедией.

–То есть как?

–Обесценил все то, что пережил ранее, включая боль, злость, скорбь… Обесценил всю мыслимую природу: инстинкты, чувства, эмоции! Потерял интерес к жизни и людям в целом. Из моего рассказа ты мог ошибочно выяснить, что я изгой и одиночка, целиком погруженный во внутренний мир, но заявляю официально– все обстоит вовсе не так. Во всяком случае, было не так. Сейчас же у меня никого нет и об этом я сейчас расскажу.

"А ты любишь поболтать."

–Насмехаясь над собой, я выяснил одну вещь– когда ты пережил все, ничто не сохраняет былого значения. Ни отношения, ни эмоции, ни ощущения. Ничего! Неписанная истина, неизбежно обратившаяся в неосознаваемый большинством трюизм.– юноша осклабился,– Тогда я понял, что моя человеческая натура, даже теперь жаждущая всего этого как очередной дозы наркотика, представляет собой всего лишь бесполезный атавизм, который не только будет мешать, но и отравит мне весь остаток существования, стараясь сделать его как можно более болезненным и трагичным, заполняясь и заполняясь уже избитыми образами под завязку, хотя это уже не было тем, чего мне хотелось! Тогда я решил задушить ее в себе, как чья-нибудь мамка душит котят, пока чадо не видит. – в этот раз смех был грубый и хриплый,– Я потихоньку избавился от всех друзей. Кому просто сказал: "Прощай.", кого специально по-крупному подставил, заставив себя презирать, а кого-то даже пришлось по больному месту приложить. Ну там, на комплексы надавить, в трудную минуту поиздеваться, плюнуть в лицо и прочая мелочь. Сработало! "Edelweiss I'm alone!"– пропел Третий, – Я один и это прекрасно! Но что происходит следом? Мои проблемы уменьшаются, но не исчезают! Остается вырубить тоску и скуку, оторвать с корнями ностальгию и память, истребить всех термитов и паразитов, которых называют "новые знакомства" и "связи", перекрыв этими методами кислород образам, которые все еще рвались наружу, взывая к себе, требуя прожить еще хотя бы одну жизнь… но я же не хотел жизни! Ни своей, ни чьей-либо еще! Мне не нужно было все это– все! Однако с исчезновением людей в моем поле комфорта появилась довольно ощутимая прореха во времени и деятельности, куда весь этот клубок нескончаемой какофонии из воя и рева и стремился как к единственной лазейке, способной вернуть меня на прежний путь. Это снаружи кажется, будто я– обычный бездельник, который гоняет чаи да забалтывает незнакомцев, но внутри… внутри творится что-то невообразимое, уже далекое от узнавания– настолько сильно все мои жизни пытаются уместиться в одну с целью если не вырваться наружу, то урвать последний вздох настоящего кислорода!

–Если ты не работаешь, то откуда у тебя деньги?

–Украл. – просто сказал мистер Три.

–М-м, честность. – посмаковал это забавное слово Проводник.

–О да. Но я продолжаю. К сожалению, битва за собственный разум не видит конца и краю, а я устал терпеть! Я хочу быть эмоционально и психически кастрированным, оставить только холодный рассудок и знание, закрыв навсегда путь обратно. Но я не способен уничтожить свою натуру, которая, уж поверь, так и лучится светом и добротой, что впору ослепнуть и быть ею растерзанным! Это и все, что я прячу внутри– моя гамартия. Она не выжидает удобного момента, не пытается периодически прощупать меня на предмет слабости, но давит, давит, давит без конца! Она козыряет своими полчищами, с гоготом потрясая пробивающими блок осколками, в отражении которых я вижу не себя, но птицу, зверя или другого человека или бесформенное нечто, лишь из шутки природы обладающее хоть сколько-нибудь сознательным разумом, и навевает картины за картиной, от которых хочется выть!– от улыбки Третьего не осталось и следа, взамен легкая судорога искривила раскрытый рот; уже грустным голосом он продолжил,– А там так все обманчиво прекрасно! Вот я целуюсь с безликой женщиной, кружа в танце под непонятную, тягучую музыку– она груба и неотесана, но прекрасна в своем ритме! А вот мы лежим в обнимку в незнакомой постели и дремлем, то и дело взирая на пальмы… и вот я сижу на плечах у безликого человека и всачиваюсь внутрь него, разрастаясь новыми формами, будь то крылья, щупальца или хитин… А вот– внезапно опять мы вместе смотрим кино! Вот тут играем на пляже. Тут просто сидим и лопаем попкорн и травим анекдоты… и опять я падаю в пропасть, разрываясь на части, сдирая с себя лицо, весь верхний слой кожи, обрастая взамен крепкой как кольчуга шкурой и приземляюсь на четыре лапы, чувствуя, как трескаются подушечки на лапах и когти впиваются в сухую землю… Я вот-вот снова ринусь вдогонку за кем-то, но выдираю себя обратно, сюда, в это тело, напоминая себе, кто я! – тут ликование захлестнуло его лицо, когда стеклянные глаза уткнулись в стену, – Однако этого недостаточно! Как вспомню, что мне приходилось испытывать с теми, чьи лица так и не выветрились из памяти, аж тошно становится… Я вспоминаю, почему закончил, вспоминаю, что разочарование– мое главное чувство, за которое и стоит держаться, но даже его оказалось мало! Потому-то мой единственный выход– смерть! Только смерть спасет меня от того, чтобы пережить это снова.

Проводник просто покачал головой, отказываясь от услышанного.

Они встали и вышли на улицу. Но, едва молодой человек сделал три шага, его правая рука дернулась. Не прошло и двух секунд, как левое плечо содрогнулось и в ту же секунду Третий захрипел, попытался потянуться руками к горлу, так и повисшими плетьми. Упал на колени, хрипя и вперив расширенные от ужаса глаза прямо на Проводника. Без понятия, что делать, тот уложил содрогающееся тело на землю, дожидаясь конца припадка. Хрип прекратился, тело перестало трясти.

Глядя в налитые кровью глаза, Проводник прошептал:

–Что это было?

Третий тяжело выдохнул:

–Одна из особенностей моего воображения… Оно раньше часто являлось мне, пытаясь заставить сдаться посредством боли, которую я уже сумел пережить… Потому-то я выстоял и теперь!

–Что же ты видишь? – не обращая внимание на окруживших их прохожих, Проводник низко наклонился к лицу Третьего, пока мальчик шептал:

–Человек в черном. Плащ и цилиндр. Словно я в своем личном восприятии.

–То есть?

Все еще подергиваясь от фантомной боли, юнец медленно поднимался на ноги, держась за ворот куртки Проводника, продолжая шептать и подозрительно озираться:

–Я– этот человек!.. одна из прожитых вариаций… словно свой собственный Доппельгангер, пришедший переубедить самого себя. Я… Он встречает отказ и достает пистолет с быстротой молнии… трижды стреляет в меня! Первая пуля всегда ломает кость правого предплечья, вторая впивается аккурат над сердцем, а третья– поражает прямо в глотку. Я не могу пошевелить руками и заткнуть дырку и просто захлебываюсь кровью… Так я и умер… в одной из жизней… Теперь ты видишь сам, почему это надо остановить– я теряю контр… Эй, вы! А ну пошли все к чертям, тут не на что смотреть! – и прохожие, испуганные громким криком, разлетелись словно голуби.

"Как же у тебя все запущено… Даже жалко как-то. Хотя нет, не жаль."

–Отстань от людей. Пошли, провожу тебя до дома.

–Я хотел…

–Что хотел?

–Подумал в последний раз посетить своих бывших друзей, посмеяться в лицо что ли… но к черту их! Они мне никогда не были друзьями в этой жизни. Никто из них даже не придет на мои похороны. – с этими словами подросток вновь достал трубку.

* * *

–Ты готов? – нож лежал меж ними на столе рядом с плотно набитым конвертом с доплатой и подписанным контрактом– Проводник решил не выбирать, дав то, за чем его и звали.

Третий снова улыбался.

–Знаешь… как-то с тобой поговорил и даже полегчало… Я даже начал подумывать над тем, чтобы отменить сделку и оплатить тебе только издержки. Однако я не хочу… не хочу! Иначе реальности схлопнутся и произойдет то, чего даже я вообразить не смогу– вдруг временное помутнение окажется просветлением, новой ступенью… Парадокс, да? – истеричный смех, в горле булькает, – Не переживай, я не передумал… Я правда должен умереть. Помоги мне– я сам не смогу!