Слабые люди

Ловко юркнув в щель между затворяющейся дверью и косяком, осмотрелся. Типичная кафешка а-ля фильмы эры расцвета кинематографа: изогнутая барная стойка, уставленная стеклянными полочками с пирожным в бумажных обертках и тарелками с недоеденным обедом. Перед стойкой так же стояли табуреты на высоких ножках, практически вплотную придвинутые друг к другу. Пару из них занимали двое грузных представителя стереотипа о рабочем классе– клетчатые рубахи с потертыми локтями, джинсы, старая обувь в бурых пятнах. Венчала стандартную комплекцию пара бейсболок стиля милитари. Когда он вошел, оба мельком окинули его безучастным взглядом, после чего вернулись к поеданию лобстеров. Тут есть лобстеры? Неплохо для дешевой забегаловки.

За барной же стойкой стояла самая типичная представительница подобной профессии– худая, за сорок, с каменно-приветливым лицом, изреженным морщинами, под светлыми, кое-как покрашенными волосами, собранных сзади в тугой пучок. Глаза колючие, недобрые. У такой явно не стоит заказывать кофе. За ее спиной устроились самые характерные для подобного сорта заведений металлические шкафчики и столы-холодильники со стоящими по бокам контейнерами для горячей еды. В белой стене расположилось широкое окно, открывающее обзор в соседнее помещение– кухню. Даже отсюда чуялся жар, а пары и маячащий силуэт коротышки-повара мысленно проводили аллегорию с горящим в аду карликом. Чуть улыбнувшись странно мультяшной картинке в голове, Проводник прошел к сидению напротив и сел. Не мигая, встретив змеиный взгляд, сделал заказ.

Антропоморфная рептилия прищурилась, поджала чешуйчатые губы и, развернувшись с изяществом крокодила, гаркнула неожиданно мощным голосом:

–Третий, заказ! – затем скороговоркой отчеканила заказанное, после чего вновь обратилась к нему, – Кофе?

–Нет.

Губы вновь недовольно сжались.

“Пошипи-ка!”

Пока коротышка метался в воображаемых языках адского пламени, а змея ползла к первым клиентам, вооружившись зубастой ухмылкой, он решил осмотреться по сторонам. Везде одно и то же, что тоже типично: большие окна, обклеенные рекламками с наименованием определенных блюд по пятидесятипроцентной скидке. Одна реклама не вписывалась в общую картину, чем и привлекала внимание слоганом на пол-листа: "Тебе одиноко?" Проигнорировав ее, он обогнул глазами обтянутые кожей диванчики, круглые столы с испорченными временем столешницами, и уставился в музыкальный автомат с пластинками. Еще один представитель умершего прошлого? Интересно, работает ли? Пестрые цветами витрина и кнопки так и притягивали взгляд да намагничивали кончики пальцев. Покопавшись в кармане, Проводник нашел монетку и твердым шагом направился к автомату. Приблизившись, прочел на этикетках названия песен и исполнителей, ни одного не узнав– слишком далек от мира музыки. За всю жизнь ни разу не довелось прослушать хотя бы одну песню целиком. Во всяком случае не помнил подобного. Что, собственно, было в том прошлом из того, о чем стоило вспоминать? Какие увлечения, мысли, желания, мечты? Он покачал головой.

"Ничего."

Палец тотчас же втолкнул в щель монету, в следующую же секунду вдавил клавишу. Раздался треск и механизм заработал– одна из грим-пластинок приземлилась аккурат на диск, игла воткнулась в винил. Запуск. Заиграла легкая ритмичная музыка. Когда он развернулся и пошел к своему месту, красивый мужской голос запел:

"In the year 2525

If man is still alive

If woman can survive

They may find…"

Он обнаружил, что немногочисленные клиенты все как один вперились в него одинаковым взглядом. Никто не шелохнется. Глаза не мигают, словно стараясь прожечь у него дыру во лбу.

"In the year 3535

Ain't gonna need to tell the truth, tell no lie

Everything you think, do and say

Is in the pill you took today!"

Словно решив, что с них хватит, все как один вернулись к своему делу. Помешкав, Проводник примостился на свое сидение и стал покачивать висевшей ступней в такт музыке. На удивление ему было приятно слушать. Пальцы мерно отстукивали под ритм музыки, как вдруг прямо на них с грохотом приземлилась тарелка. Содержимое чуть было не расплескалось, но пара горячих капель таки попала на кисть. Стиснув зубы, он медленно взял ложку и стал есть, пока змеиные глаза буравили подобно сверлу, заставляя предполагаемую точку сосредоточения тихо зудеть. Песня закончилась, пластинка с треском вернулась в свой отсек. Наступила тишина, перебиваемая лишь стуком ложки о стекло. Он ел медленно, не спеша, желая досадить всем, кто находился здесь. Острое ощущение всеобщего недовольства щекотало затылок и холодком спускалось к лопаткам. Левая рука начала потихоньку дрожать и, чтобы унять дрожь, Проводник пару раз сжал кулак, после чего упер в подбородок.

Наконец доев, шепнул: "Спасибо", расплатился.

Снаружи по-прежнему разъезжали автомобили, сновали пешеходы и проносились облака в небе. Неприятные ощущения растворились с дуновением ветерка и он вздохнул полной грудью. Приблизившись к окнам заведения, вновь задержался у флаера. "Тебе одиноко?" Под этим слоганом некрупным шрифтом был написан адрес сайта и краткие инструкции. В месте, где должна стоять печать, был маленький рисунок-скетч– два человеческих силуэта, разделенных стеной, держат телефонные трубки, провода которых соединены между собой. Не зная, зачем, он все же сорвал объявление и сунул в карман, краем глаза успев заметить, как вспыхнули вертикальные зрачки.

* * *

Проводник битых два часа комкал в руке объявление. Розовый лист уже смялся до такой степени, что любое неловкое движение пальцами могло превратить его в клочья. Было тихо, никто не мешал. Бабка куда-то ушла. Полагая, что предмет в руках должен навести на думы, он забыл им предаться, ощущая в голове в голове пустоту, лишь обостренным донельзя слухом улавливая стук сердца, скрип дверных петлиц, птичий галдеж да щелчки невидимой фотокамеры. Не заметив, как просидел так до глубокой ночи, движимый мимолетным желанием, он включил компьютер. Пока диоды на клавиатуре и экран оживали, приблизил лист почти вплотную к лицу, максимально сощурившись, будто пытаясь угадать неразличимый прямому взгляду текст, сокрытый внутри бумаги. Перечитав видимое содержимое в сотый раз, отложил листик и положил пальцы на клавиши.

Заявка оставлена, остается только ждать, что произойдет в итоге, чей голос раздастся в телефоне, какой новостью огорошит или о какой вовсе не важной мелочи сообщит.

Обновить. Пусто.

Серый ноль, замкнутый в черные скобки, упорно не желал загореться красной единицей. Значит, в этом мире никому еще не нужна его помощь настолько, чтобы продвинуться чуть больше того, насколько обычно хватает обывательского терпения. Вариант полной бесполезности неприемлем, отсутствие актуальности невозможно в принципе– не в этом мире! Не с этими людьми. Не в эти времена, когда главные развлечения покидают их безвозвратно, оставляя у разбитого корыта остаточных воспоминаний. Не в этот день, когда реки крови, бурно льющиеся из разверзнувших ран, будоражат их сознания, взывая к низменным инстинктам, пробуждая довольство к чужим страданиям. Не в этот час, когда человеческий крик, раздавшийся за стеной, разделяющей квартиры, наталкивает не к мысли о необходимости помочь, но к совсем иному мгновению, запечатленному на видеозаписи, когда нечеловеческое лицо разевает свою пасть и издает очередной вопль несдерживаемого отчаяния, стремящимся вновь повториться уже в эту минуту в невозможном выверте счастливой случайности. Не в эту секунду, когда смысл жизни вместо выступлений на камеру рыщет по земле в поисках жертв для своей ненасытной тяги к возмездию.

Обновить. Пусто.

Прошло уже два дня безвылазного сидения в комнате– он ждал у телефона, долго и безмолвно глядел в экран компьютера в ожидании, когда в нем снова станут нуждаться. Отвлекаясь суммарно на час в сутки на совместные посиделки с бабкой за одним столом во время ужина, Проводник впервые не предпринял ни одной попытки поговорить. После кратких вылазок в гостиную он просто возвращался в комнату, залезал в спальник, ставил у изголовья телефон и закрывал глаза, предаваясь бездействующей дреме.

Наконец грубая трель телефона вырвала враз зашедшееся болью тело из дремы. Почти ослепнув от резкого перехода из подсознания в реальность, он шарил руками повсюду, едва сдерживаясь, чтобы не закрыть уши, разрываемые тонким крысиным писком, только через минуту нащупав и схватив зашедшуюся в истерике трубку:

–Слушаю.

Сквозь накатываемые толщи тумана раздался приятный женский голос.

–Алло?

Наконец-то продрав глаза, он опустил голову на подушку и прошептал:

–Кто ты?

–А кто ты?

–Я это я.

–Очень содержательно!

–Я сбрасываю трубку. – он уже собирался нажать отбой, но услышал, как она крикнула:

–Нет-нет, постой!

Он потянулся, пощелкал суставами, выдохнул:

–Стою.

–Ты не ждал меня?

–Я ждал кого-то, но кого– не знаю.

–Ты дождался– это я.

–Кто ты? – на том конце провода раздался раздраженный вздох– звонившая явно не ждала столь неприглядной реакции на свой звонок.

–Послушай, уважаемый! Я– одинокая женщина и я звоню тебе, чтобы скрасить свое одинокое существование приятным разговором с неким анонимом, который даже анкету на сайте составил таким образом, чтобы максимально минимизировать сведения о себе вплоть до пола и возраста, как бы парадоксально это ни звучало! Я не знала, стоит ли звонить вообще, но анкета была еще никем не помечена как занятая и я решила рискнуть.

–Теперь понимаю.-натягивая на себя одежду, пробубнил Проводник.

–И… Что, это все? – услышанное ее явно не устроило, – Ни восторженного: "Привет!", ни: "Я наконец-то тебя услышал!"?!

–А что, мне надо было именно так отреагировать? – потянулся к стакану воды, что стоял на подоконнике.

–Да! – не заметить нотки негодования в этом голосе смог бы разве что только глухой.

–Это почему же?– уже окончательно проснувшись, Проводник довольно отметил, как в голове перестало шуметь и ослабли цепи, притянувшие за спину к мягкой поверхности матраса,– Это, что же, часть какого-то обязательного ритуала, о котором я не то, что не в курсе, даже краем уха не слышал?

Она, что, задохнулась от возмущения?

–Да потому что я– женщина и я снизошла до звонка вам, хам!

–Я не хам.

–Хам, да еще какой!

–Ты не можешь называть меня хамом, женщина, лишь потому что тебе так хочется. Если у тебя все, сбрось трубку.

Повисло молчание. Гробовая тишина, даже звуки с улицы, казалось бы, растворились в ожидании. Ни звука, ни треска помех, ни даже легкого шелеста дыхания в трубку. Проводник уже закатывал глаза, когда голос наконец прорезал уже ставшую в тягость тишину:

–Почему ты еще не сбросил вызов?

–Потому что я оставил это право за тобой.

–Давай… давай начнем с начала? Чувствую, мы не так начали.

–Валяй.

–Тебе это совсем не интересно, да? – энтузиазм в голосе постепенно сходил на нет, пробивались нотки обыденного скептицизма.

А она быстро гаснет.

–Женщина, ты обозвала меня хамом ни с того ни с сего, так почему ты думаешь, что я стану проявлять активный интерес к людям вроде тебя? Какой мне с этого прок? Я предпочту вообще не отвечать.

Еще один тяжелый вздох. И еще. Что-то на том конце провода зашумело– раздался стук, словно что-то упало. Что-то маленькое, но увесистое. Оно трижды звонко ударилось о поверхность, затем шумно покатилось по поверхности вдаль, пока звук не утих. Шарик? Сфера? Карманный глобус?

–Ладно, я извиняюсь за "хама". Но и ты мог бы мне не грубить! Попытаемся все уладить прямо сейчас, давай? Как тебя зовут?

–Неважно.

–Ах, так? Тогда я не скажу своего имени! Будем мистер Бобер и миссис Выпь.

Ему пришлось засмеяться, чтобы не обидеть ее тем, что пришлось смеяться одной. Удивительно, как смех может разрядить обстановку, снять напряжение между двумя лицами, как настроенных на диалог, так и на драку. Многие недооценивают силу смеха, многие ошибочно могут расценивать его как насмешку, а то и явную провокацию. Нет, разумеется, подобные моменты имеют место быть, но смех все же не всегда означает что-то плохое. Смеясь вместе, люди могут соприкоснуться друг с другом, при этом не совершая никаких телодвижений в обе стороны. С помощью смеха основывались союзы, сходились группы людей, разрешались неловкие ситуации. Смех как мерило успеха органически влился в людское восприятие и расположен на порядок выше слез в иерархии общественных эмоций. Потому что дружелюбное лицо греет душу и самооценку. И позволяет смягчить веру в обман.

–Почему выпь? Крик выпи звучит как вопль насилуемой девственницы, оттого неприятен. Твой же голос не бесит.

–А, то есть, "бобер" тебя нисколечки не задевает? Ну, если тебе не нравится "выпь", можем поменять на "канарейку", "кукушку" или "козодоя". Коль не нравятся птицы, предлагаю перейти в более приземленных животных, из которых я бы выбрала выдру– как раз немногим похожа на бобра! Как тебе? – стоило подать все под правильным соусом, и женщина расслабилась, заговорила более открыто.

–Больно все смахивает на дурновкусную ролевую игру, тебе не кажется?

–Ну так ты же не хочешь называть свое имя! Это довольно странно, не находишь? Словно говоришь с безликим силуэтом из каких-нибудь детских страшилок, который похищает домашнюю кошку и по замыслу держит в каком-нибудь подземелье, где храбрые брат и сестра находят и освобождают питомца, а потом выясняется, что это был их убитый мамой папа… Твоя тяга к обезличиванию в любом случае навевает на мысль, что с тобой что-то не так. Это так, к сведению. Не нравится этот аргумент? Прибегу к следующему– называя друг друга по именам в подобных нашему случаях, мы хотя бы обладаем иллюзией присутствия собеседника. Например, если б я знала твое имя, я бы на его основе представила твою внешность, взгляд, походку и манеры. Хотя твоя несколько грубоватая речь уже рисует в голове картину… нет, пожалуй, две картины. Итак, в первой картине ты большой мужик с пивным пузом… почему-то в маминых тапках в цветочек и обернутый в тогу. Довольно интересная картина, скажи? А вторая картина– ты маленький, худой, прямо как гоблин. У тебя острый нос и странная прическа– как бы зачес назад, однако волосы топорщатся. Ты в костюме, прям как злобный гений. Но есть одна общая черта у этих картин: на обеих нет цельности лица. То есть, как бы и есть и нет, понимаешь? Вот, представь себе силуэт профиля… Представил? Вот, у него видна линия подбородка, губ, носа, надбровных дуг… А потом как бы включаешь свет и видишь тот же профиль, но линии остаются линиями, тогда как самого лица– нет! Поможешь мне исправить ситуацию?

–Не думаю, что это достойно внимания. Мне, пожалуй, нравятся обе твои картины, которые ты себе вообразила. Даже захотелось купить себе подобные тапки.

–Смотрите, оно иронизирует! – подколола собеседница, весело засмеявшись. Затем спохватилась:

–Боженьки, я же опаздываю! Я хотела тебе позвонить, чтоб познакомиться и поставить пометку в анкете, чтоб никакая бабенка тебя не захомутала! Я это сделала и теперь мне нужно бежать, так что прошу прощения, но я сваливаю! – в трубке раздался треск, затем гудки.

Если это не разговор, то что же?

Ухмыльнувшись, Проводник положил трубку на пол, завернулся в спальник и уснул.

Будто тут же вырванный заново из сна.

Из динамика вновь донесся ее голос:

–Поговори со мной.

–Звучит, как приказ. – протереть глаза, вытянуться в струнку и хлопнуться обратно на подушку.

–Пожалуйста, поговори со мной!

Только теперь человек заметил грусть в голосе и странное придыхание. Его собеседница, кажется, плакала. Внезапно он почувствовал себя психологом поневоле, вынужденным выслушивать горестные излияния глупых пациентов. Однажды пришлось подрабатывать у знакомого матери кем-то вроде бухгалтера. Тот был психологом, притом отличным, одним из лучших в городе: проводил терапии не только всяким скучающим филистерам, но и приходил в тюрьмы к заключенным, где беседовал с ними о том, что те только пожелали обсудить, не имея возможности раздобыть хорошего собеседника у себя за решеткой. Несмотря на заслуги перед отдельными людьми, этот человек сумел добиться лишь того, что относились к нему с должным уважением исключительно смертники. Получая вызов по телефону, психолог проходил в большое белое помещение с железными дверями и здоровался лично с каждым заключенным, которому грозила смертельная инъекция. Неся в левой руке старый деревянный стул, а правой с периодичной точностью поправляя галстук, доктор ставил его ровно посреди помещения и громким голосом говорил: "Ну, с добрым утром вас, ребята!", ничуть не подделывая радость от новой встречи с ними. В ответ из всех камер доносилось нестройное: "Утро добрым не бывает– самоубийцам помогает, профессор. Как жизнь?" А он лишь отвечал, что все как обычно, и принимался беседовать с ними. Темы были разные– бог, деньги, женщины и мужчины, тайны глубин морских и космических просторов. Насилие и благостный трепет слитого с ним воедино современного общества. Но больше искусство. Профессор любил искусство, в особенности живопись, посему попытался организовать творческий кружок для заключенных всех типов и устроить его в одном из помещений. Идея малость нестандартная в условиях подобного заведения, но могла бы пройти, поменяй доктор локацию и гражданство. На свою беду он родился и вырос в неподходящей для тюремного гуманизма стране, потому и кружку возникнуть не улыбалось. И лишь потому, что душой он был частично авантюрист, притом далеко не глупый, решился на пронос бумаги и пастели за пазухой. Он знал, что один из заключенных– молодой парнишка, который убил свою тетю, задушив ее в постели (самое интересное то, что адвокат пытался его оправдать, давя на то, что мальчик защищался от тети, пытавшейся его изнасиловать, но ничего не вышло и того посадили),– был талантливым художником, все свое детство и юность посвятивший рисованию. По рассказу доктора, радости молодого человека не было конца– возбужденный голос то и дело восторженно прерывал беседу между доктором и остальными заключенными, то хвастаясь неким штрихом, то с непонятной радостью возвещающего, что пастель сломалась. В ответ на его вопли остальные начинали шуточную перепалку, пока доктор отдыхал от душевных излияний, наблюдая за торчащими из ставней-полок в дверях камер лбами, обладатели которых всеми силами пытались узреть творение сокамерника. Несмотря на свои альтруизм и самоотдачу, глубоко внутри доктор презирал своих пациентов, если не сказать, что ненавидел. По его же словам, к которыми психолог обращался к Проводнику, можно было понять, что однообразные унылые истории и жалобы, все эти до жути тривиальные истории о людских невзгодах жутко тяготили профессора, заставляя чувствовать себя своеобразным унитазом для смыва словесно-бытового поноса. Самого же Проводника доктор принимал безо всякого радушного лицемерия– строго, придерживаясь субординации, не выходя за рамки приличий. В частности, то, что тогда еще юный человек никоим образом не пытался посвятить профессора в свою жизнь или просто как-то с ним поговорить, располагало стареющего психолога к своему помощнику.

"Ты не выносишь мне мозги, как они. Я уверен, что у тебя есть, чем поделиться, но ты не грузишь меня этим, ибо все понимаешь."– как-то было сказано.

"Мне просто нечего сказать, сэр."– только и было отвечено.

Теперь Он полагал, что имеет представление о том, что именно имел старик.

–О чем ты хочешь поговорить?

–О чем угодно. Мне хочется слышать твой голос!

Вот так, с бухты-барахты, ни с того ни с сего.

–Не думаешь ли ты, что столь явная сентиментальность тебе не к лицу? Мы же говорили с тобой от силы минут десять… Тебе, что, поговорить не с кем?

–Во-первых– да, думаю! Во-вторых– ты не видел моего лица и не можешь утверждать, что мне к лицу, а что нет. В-третьих– все сентиментальны! Это в порядке вещей, если ты не знал, и проявляется у каждого– у кого-то быстрее, у кого-то медленнее, и тому подобное в плане глубины.

–Даже я? – кровать со скрипом прогибалась под весом тела, пока он сползал на пол. Отряхнув смятую во сне одежду, Проводник ступил на кухню.

–Даже ты. – тем временем ответил женский голос, странно урча.

–Интересно, как же ты выяснила это?

Она проигнорировала вопрос.

–Почему ты оставил анкету на том сайте?

–А почему нет? Я сейчас далеко от дома и мне не с кем воплотить свою потребность в общении. – сухо, словно озвучивая статистику смертности стариков по радиопередаче для живых реликтов, сказал человек.

–Ты настолько одинок? – в ее голосе начали пробиваться нотки жалости.

Еще чего не хватало!

–Слишком банальные вопросы, тебе не кажется? – слушая, как шуршит что-то в динамике, в это же время крепко стукнул стаканом по столешнице и плеснул воды.

–Ты очень грустный человек, я знаю это.

"Глупая женщина, не будь столь наивной!"

–Знаешь, что сейчас бы нам не помешало? – настойчиво продолжил голос.

–Что же? – в трубке хлопнуло.

–Общество уныния. – Проводник снова засмеялся, – А сейчас почему ты смеешься?

– Нельзя быть столь наивной, женщина– мы уже живем в нем! Люди поголовно страдают от депрессии и дисфории, но предпочитают не показывать это широкой общественности, ведь им проще делать это в одиночестве, не показывая свое настроение никому, при этом рьяно осуждая каждого, у кого хватило на это смелости. Парадоксальное лицемерие, однако!

–Любишь парадоксы? – она, что, кокетничает с ним?

–Настолько же, насколько люблю изюм.

–Достаточно здравая мысль– я тоже его терпеть не могу. – понимающим голосом согласилась неизвестная, – Сколько тебе лет?

–А сколько дашь?

–Ну, может, тридцать?

–А почему не восемнадцать?

–Потому что подростки тупые.

–Узколобо и однобоко. – опустошив стакан, Проводник вновь наполнил его.

–Это почему же? – на том конце провода опять что-то хлопнуло.

–Ну хотя бы потому, что подростки не столь тупы, сколько необузданы.

–Ну, тут ты прав, возможно.

–Не “возможно”, а точно! Я был подростком и это было забавно. – ноги мерно отшагивали по ворсистому ковру, увлекая тело в холодную прохладу ванной комнаты.

–Что же забавного? – "Ощущение собственной ничтожности."

Вслух же ответил иначе:

–Забавно то, что, когда остальные занимались своими мыслями, зачастую неутешными и откровенно депрессивными, которые напрочь отбивали любую волю к жизни и деятельности, и смели на этом строить свои теории о бессмысленности жизни, я просто проходил мимо, иногда работая, иногда просто коротая дни, наблюдая за тем, как они упиваются собой. Несостыковка в том, что моя абстрагированность явилась не следствием какой-то конкретной причины, которая в полной мере могла бы меня оправдать, а то и фиктивно возвысить над другими, но простого нежелания идти по заданному алгоритму, потому что… Сама посуди– когда все страдают, это уже не является страданием, мутируя в новые нормы. Они смаковали свою юность, как самую сладкую конфету в своей жизни, которую вот-вот отберут, и отказывались слушать всякого, кто пытался завести разговор о будущем. И я их понимаю: когда мне втирали, как я буду учиться, потом работать и заводить семью, первой мыслью всегда возникал план стащить деньги из родительской заначки, купить все необходимое для передвижной жизни, пару пачек снотворного, да свалить из страны.– сунув щетку в зубы, Проводник довольно оскалился.

–Вам, детишкам, так не хотелось работать? – в ее голосе слышалась скрытая нотка разочарования.

То-то и оно!

–Лично мне– да: даже при всей своей деятельности я остаюсь жуть каким инфантильным! Вкусив тяжесть рабочих будней и опустошенность выходного, загорелся стать праздной личностью, которая только наслаждается жизнью, ни единой секунды не выстрадав один момент за другим.

– Но так же нельзя! Ты же мужчина! А мужчина должен быть представительным, образованным и солидным…– "Вот и разочарование пожаловало."

–Мне не нравятся твои "мужчина должен!"– резко ответил Проводник, смачно сплюнув в раковину.

–Прости, не хотела обидеть… Кстати, я б тоже хотела сбежать!

–Если сентиментальность в твоем списке занимает место в первых пяти, то сбежать не получится. Тебя заест совесть за оставленных тобой.

–Может, тогда не стоит уезжать?

–И похоронить себя, свои амбиции, мечты? – быстро прополоскав рот, закончил, – Особенно, когда тебя ничто не держит? Глупости! – глаза покалывало от проникающего сквозь щель в шторках света.

Спрятавшись в тени, Проводник сполз по стене на пол, вытянув ноги на холодном кафеле.

–А тебя ничто не держит? Ты и правда совсем одинок даже в том, как думаешь? – более спокойный, вкрадчивый голос.

–В каком-то смысле– да. И в толпе друзей я одинок, и не один наедине с собой.

–Красивая фраза. Сам придумал?

–Не помню. Может, видел где…