Слабые люди

–Ты все это придумал сходу или действительно видишь в нас?

–Вижу.

–Но ты так и не ответил на вопрос.

–Да. Я мог бы влюбиться в любую девушку, но не влюбился. И уж точно никто не влюблялся в меня, потому что не способен увидеть во мне то же. Для вас я просто некрасивый парень, незаслуживающий внимания. А для меня вы– всего лишь девушки, с которыми я никогда не свяжу свою жизнь.

–А какой, по-твоему, выгляжу я?

Внимательный взгляд скользнул по ее скулам, стек по линии шеи, задержался на ключицах, затем вновь поднялся к глазам.

–Ты ведь и сама знаешь, что твоя красота стандартна природе. Ты никогда не забывала о том, что красива, и будешь придерживаться ее столько, сколько сможешь. Ты делаешь много фотографий, чтобы потом, когда постареешь, смотреть на себя и говорить: "Я действительно была этой женщиной."

–Но тебе я не нравлюсь?

–Нравишься точно так же, как и остальные.

Чуть улыбнувшись, Соня придвинулась поближе к лицу Фила, подперев щеку кулаком. Долго глядя на него, она улыбалась так, словно знала о чем-то, чего он сам о себе не знал. В каком-то смысле это так и было– из его ответов она выцедила для себя немножко информации.

–Значит, ты никогда…

–Что?

–Никогда… ну… Не был с девушкой.

–Да.

–Почему? Твои взгляды мешают тебе просто предаться удовольствиям?

–Не знаю. Как я и сказал, я не влюблялся в девушек, а потому не жаждал ими обладать. Я никогда толком не задумывался над тем, действительно ли хочу чего-то подобного. Как ты знаешь, мои мозги всегда загружены не тем, чем следовало. – они грустно хохотнули, – Наверное, если бы я был прямо-таки влюблен, то не мешкал бы. Бегал бы точно так же, как остальные парни, выискивая любую возможность слиться с объектом влюбленности в объятьях. И, добившись своего, был бы неимоверно счастлив от того, что утвердил себя в качестве мужчины. А там, возможно, нарисовались бы следующие перспективы. Отношения. Сожительство. Брак. Развод. – Соня нервно передернула плечами, почувствовав очередной приступ дурноты, – А, может, все было бы и по-другому. Случилась бы трагедия– она умирает, а я остаюсь с разбитым сердцем и вечной печатью на своей груди.

–Не бывать в твоей жизни счастью! – легко и просто констатировала девушка, проведя рукой по волосам Фила.

–Но, возможно, у тебя… – и он умолк, когда она приложила палец к его губам.

–Знаешь, ты не можешь утверждать о чем-то наверняка, не попробовав. Я намеревалась закинуть тебя в объятья той дурехи, чтобы ты наконец-то почувствовал, что жизнь действительно может быть приятной, но вы, как и всегда, все испортили. Должность свахи– неблагодарный труд, да и сваха из меня вышла неважная. – хитро ухмыльнулась, щелкнув парня по носу, – Ты пьян, я пьяна! Мы оба молоды и безбожно глупы. Нам с тобой по шестнадцать лет и по закону это возраст согласия. Ты ни в кого не влюблен, я ни в кого не влюблена, так что бороться за нас некому, как и нам самим– с кем-то конкурировать. Это значит, что мы абсолютно свободны в своем выборе и открыты предложениям. Я чувствую страшную усталость и вижу ее в твоем плавающем взгляде, так же как подозреваю, что завтра мы не вспомним и половины. Здесь есть кровать и перины, одеяла и освещение, которое можно как включить, так и выключить, так почему бы нам не освободиться от своей неудобной одежды и не лечь под одеяло? – встретив его улыбку, не выдержала и игриво хохотнула.

–Ты действительно этого хочешь или просто жалеешь меня?

–Есть лишь только один способ это проверить– у тебя есть руки, а моя юбочка до безобразия коротка!

–Ты действительно пьяна!– прошептал Филипп, укладывая ее на кровать, пока ее непослушные пальцы пытались не разорвать в клочья его рубаху,– Ты точно уверена?

–Заткнись, ни слова больше…– раскрыв его бледную грудь, она вцепилась зубами в его сосок и услышала вздох, улыбнувшись сквозь сжатые зубы, только теперь со вкусом крови почувствовав вкус победы.

Он же мягко отстранился от нее.

–Ты пьешь мою кровь. Не лучше ли мне принести нам бутылочку воды?

–Да…– она только сейчас поняла, что на ее языке залилась красными реками пустыня Сахара, – Будет в самый раз… – и он скрылся за портьерами.

Разлегшись на мягком матрасе, София стянула с себя все, что на ней было, кроме чулок и трусиков с мультяшным мишкой, и закинула ногу на ногу, раскинув руки в предвкушении того, как холодные руки Фила обхватят ее тонкую талию, вмиг прогнав по телу волну стремительных мурашек, и прижмут к себе, как она вопьется ногтями ему в спину и не только, сжав своими бедрами так крепко, что он почувствует себя в настоящем капкане. "Он вовек этого не забудет!"– возбуждаясь, она словно стала тонуть в ручье сладостного тумана, изнывая от нетерпения, чуть извиваясь на подернутых дымкой смятых простынях, кусала губы и с нетерпением глядела на расфокусированные портьеры, чувствуя, как сладкая вата облепляет изнутри ее тело и голову…

Утром она была совершенно разбита и сломлена. Горько смеясь, понимала, что ее не просто отвергли столь бесцеремонным образом, но посмеялись в лицо, использовали и бросили.

Какая жалость, не правда ли?

* * *

Она каждый день сидела на ветке у ветвей-спиралей и кормила птиц. Каждый день таскала побольше хлеба из холодильника, лишь бы дольше задержаться на дереве. Птицы за время ее нескончаемых посещений привыкли к ней настолько, что иногда садились на руки и плечи, насвистывая ей красивые мелодии, которыми она наслаждалась, коротая дни в ожидании чуда.

Возможно, она ждала друга?

С того дня все пошло не так, как Соня себе представляла. С новыми друзьями общение потихоньку сходило на нет– все больше и больше она замыкалась в себе, становясь молчаливее. Вечно, стоит посмотреть на нее, думает о своем и лицо точно такое, как у Филиппа, когда он смотрит в пустую страницу тетради. Пару раз ее вызывали к школьному психологу и оба раза она рассказывала одно и то же– правду. Их глупые советы ей ничуть не помогли, потому на третий вызов она не явилась. Иногда она могла разрыдаться прямо на уроке, но быстро брала себя в руки, опасаясь возникновения еще больше неудобных вопросов. В остальном особых проблем не наблюдалось, разве что некоторые школьники стали ее сторониться и пошли шепотки за спиной. Никто не понимал ее, попросту отказываясь понимать. Лишь один раз в столовой к ней подошли ее подружки и с целью выпытать, что с ней такое и, узнав, принялись успокаивать. Хотя как сказать "успокаивать"– скорее поносить.

–Забудь этого мудака, че ты из-за него нервы треплешь? – гундела в одно ухо Сашка– расфуфыренная брюнетка с богатым прошлым.

–Да, к черту этого ублюдка, ты себе лучше найдешь! – вторила ей Люська– подпевала Сашки во всем.

–У тебя еще столько парней будет, что этот заморыш покажется тебе дурным сном! Верь мне, я знаю о чем говорю!

–Ведь ты у нас красавица, Сонь! – наманикюренные пальцы стали утешающе шкрябать по Софьиной макушке, – Ну же, хватит грустить! Айда сегодня с нами на вечеринку, там будет Артур, ну, тот, о котором я тебе рассказывала! Ой, настоящий секси, ты влюбишься в него, как увидишь!

–Ничего вы не понимаете, девчонки! – Сонина голова все так же упиралась подбородком в руки, лежащие на столешнице, – Я сама виновата, что подумала про него лишнего! Я сначала думала, что он просто решил отомстить за что-то, но мне все больше и больше понятно, что я просто переступила его границы, вошла в пространство, куда он никого не пускает.

–Ну ни фига себе "отомстил"? Настоящие мужики, между прочим, так не поступают! – тыча пальцем и качая головой выдала Сашка, – На кой черт тебе эта тряпка, даже если он тебе и не мстит? Не будь дурой, забудь его и живи дальше! Вон, смотри!..

–Да не хочу я ни на кого смотреть, что вы пристали? Мне хочется всего-то помириться с Филом!

–Фу, ну и имечко! Филипп! – точно пробуя дерьмо, посмаковала имя Сашка, – С таким именем только ботаны и импотенты всякие ходят.

–Кстати, а я знаю одну историю про педофила, которого звать Фи…

–Да отстаньте же вы от меня! – крикнула Софья и тут же прикрыла рот рукой– вся столовая уставилась на них. Теперь ее точно будет сторонится половина школьников!

–Пойдем отсюда, она не хочет нас видеть. – тихо донесся из-за спины голос Леськи.

–Сучка. Мы к ней с душой, а она как свинья. Ну и пусть страдает из-за своего Филиппка, поделом ей!

Вскоре по всей школе разнесся слух, что некий тихоня Фил отверг Софью Волкову, когда та уже раздвигала перед ним ноги в постели. Угадайте, кто постарался? Коридоры школы превратились в живой пчелиный улей– куда бы она не пошла, отовсюду раздавалось все то же настырное жужжание: "Да, это та самая рогатка… Смотри, любительница ботанов!.. Как думаешь, она согласится со мной в толкан забраться?.. За сотку точно даст!.." Внезапно обнаружив себя в положении потенциальной жертвы травли, Соня совсем пала духом, съеживаясь сильнее прежнего, пряча лицо от насмешливых взглядов, укрыться от плюющихся оскорблениями ртов. Ей хотелось найти Фила, просто поговорить с ним, сказав, что она вовсе не винит его и хочет продолжить… просто дружбу. Прячась от бывших друзей в подвале, она так ни разу и не дождалась его появления. И на лестничном пролете, за решеткой, миллиметровый слой пыли оставался нетронут. Боясь спровоцировать новые обсуждения своими вопросами, она как могла сама искала его, никак не находя, отчаиваясь еще больше. Даже мельком, самым краешком глаза Софья не замечала его юркой фигуры, развевающихся при широких шагах волосах– ни в начале перемены, ни в вливающихся в классы человеческих рек. Это не значило, что он не приходил, но точно значило куда более худшее– Фил ее избегал всеми силами.

Теперь ее единственным другом был малыш Аврелий. Уж кто-кто, а он ее не осуждал, не обсуждал, не шептал гадости за спиной и не смеялся там же. И не избегал. Аврелий всегда был рад ее обществу– хоть с самого утра, едва продирали глаза, и до глубокой ночи, когда у обоих они слипались. Он гулял с ней по всей Птичьей улице, как ее называл Филипп,– у нее кольнуло при этой мысли,– не боясь забежать следом в лес, где день ото дня с интересом обнюхивал могильные холмики и пытался копать, пока хозяйка не видит. С ним и велись тихие беседы в неразрывном контакте с его грустными, чересчур внимательными глазками, зачастую являющимся выплесками всего накопленного в строго отмеренных дозах, чтобы не сорваться. Свою потребность в друге девушка разряжала на своем песике, прибавив ее к потребности дарить тепло. Иногда, хватая малыша в охапку, она сильно-пресильно обнимала его, отчего он тоненько пищал, прикусывая губами его вечным углом согнутое ушко и невзначай с губ срывалось: "Фил…" Как она ни пыталась отвлечься на что-то, не толкающее даже к малейшей печали, он все еще занимал прочное место в ее мыслях.

В очередной серый день Соня побежала следом за внезапно оживившимся Аврелием в лес. Несясь на визгливый лай и чувствуя странное волнение, выбежала на полянку-кладбище, которое посещала до этого чуть ранее, тут же с ужасом обнаружив, что оно было полностью разворочено, перекопано, взрыто чьей-то взбесившейся рукой. То и дело среди свежевырытых ямок виднелись белые косточки. Подбежав к одной из них, Аврелий радостно взял ее в рот и принялся увлеченно грызть. Сухой треск. Кость сломалась. Поймав щенка за лапку и пальцем заставив его раскрыть свою маленькую непослушную пасть, выудив все острые осколки, Соня молча погрозила ему пальцем и оглянулась. Кому могло помешать это кладбище? У кого, кроме самого Фила, могла возникнуть подобная дикая идея? В голову никто не лез за отсутствием мотивации. Да и сам Филипп фигурировал в списке лишь потому, что знал, где оно.

Ей казалось, что кто-то наблюдает за ней, но среди деревьев никого не было видно. Шикнув на щенка, девушка подхватила его на руки и побежала во внутренний двор. На подходе к выезду щенок нетерпеливо заскулил и вывернулся из ее рук. Едва лапы приземлились на асфальт, маленький комок шерсти пулей ринулся к дереву, перепрыгнув через мертвую птицу и даже не обратив на нее внимания. В этот раз Аврелий чересчур уж странно волновался и, едва она подошла к стволу, тут же задрал голову и затявкал.

–Что там, малыш? – грустно улыбаясь, спросила Софья у него, пока песель заливался лаем, стараясь не обманывать себя пришедшей в голову мыслью, что Филипп, возможно, там. Наверху, среди своих любимых кормушек, которые не пополнял уже несколько недель.

Но ей было так страшно лезть, что при одной только мысли ноги дрожали и подкашивались, однако желание проверить то место, где он так часто прятался в том числе и от нее и откуда вещал свои депрессивные монологи, все же возобладало над страхом и, смешно попискивая от засвербевшего в груди страха, она полезла наверх, не обращая внимания на продолжающийся лай. Это было не сложно– сложнее было не смотреть вниз. Тут же, только поднявшись наверх, она заметила разветвление на три новых поменьше, образующих собой весьма удобную ложу.

"Так вот где ты лежал, пока языком своим чесал!"– чуть улыбнувшись воспоминанию, подумала Соня.

Но Фила здесь не было, потому она полезла дальше, выше, цепляясь за ветки, лезла вверх, к свету. Взгляд наткнулся на выцарапанную на дереве надпись. "be happy crud". И вновь улыбка, уже более широкая, почти что непривычная озарила ее лицо. Ей это начинало даже нравиться! Добравшись до верхушки, девушка с удобством устроилась на толстом суку, изящно изогнувшимся в подобие сидение со спинкой-подлокотником, окидывая открывшийся взору пейзаж небольшого, но с этой точки обзора оказавшегося очень красивым города. Так уж получилось, что Птичья улица была расположена в небольшом возвышении, сама при этом практически невидимая с центра города, представлявшего собой пародию на кратер-муравейник, за счет защиты из растительности, потому с ее крыш действительно было видно гораздо большее, чем с любых других включая те, что с вышками. Если исходить из угла обзора Софьи, то она смотрела на запад, в глубокий бескрайний лес, полный живности и спелых плодов под ногами, укрытый сверху плотным белым покрывалом непроницаемого неба. Увидела и лес, во внешней полосе которого покоились бездомные животные и птицы, так старательно скрываемые от глаз людей руками Филиппа и столь бессовестно оскверненные в собственных могилках. Мимолетную радость от увиденного зрелища сменила печаль и слезы вновь навернулись на глаза, не желая давать и секунды столь нужной форы. Обращая голову влево, к востоку, сквозь листву и слезы она замечала блеск небольшого озера с парой островков посередине и дюжиной огибающих их по дуге и еле заметных в освещенной солнечной тенью водной глади лодок, которые следовали вслед яркому пятну, что уже миновало зенит и тихо стремилось к горизонту в готовности вот-вот внести свежие красочные смеси в уже засохший слой белил в полотне. На юге ловить было нечего, посему глаза устремились на север, в город. Сотни крыш, черных и белых, серых и коричневых, где-то даже кое-как раскрашенных неловкой рукой. На стенах новостроек красовались гигантские граффити– солдат второй мировой со цветами вместо ружья на оранжевом фоне, колибри среди лепестков сакуры и самолет. Остальное было трудно различить с такого большого расстояния, но Соня и не пыталась. Немного подавшись вперед, она с радостью отметила, что отсюда ей видны крыши всех корпусов. Уже больше не всхлипывая, она так и сидела, не обращая внимание ни лай Аврелия, ни на крики людей.

Внезапно грохот больно ударил по барабанным перепонкам, сразу ударная волна с силой толкнула ее прямо в лицо, отчего Соня едва не свалилась вниз, в последний момент успев схватиться за спасительный сук. И без того бабье лето решило попечь напоследок, а теперь она словно оказалась в эпицентре пожара. Задыхаясь от хлынувшего дыма, девушка крутилась волчком, стараясь уцепиться поудобнее, вовремя заприметив, как в двух метрах от нее загорелись сразу несколько хвойных веток. Страх захватил ее, мешая здраво рассуждать, и Соня стремглав понеслась по веткам вниз, только чудом попадая подошвой кроссовок в опоры. Всего через пару секунд огонь гудел над ее головой, жадными пальцами потягиваясь к волосам. Еще б только секунду! Спрыгнув на землю и выбежав на стоянку, надрывно кашляя, она смотрела как полыхает квартира в первом корпусе, как вдруг какой-то грузный мужчина больно толкнул ее. Не успела она огрызнуться, но вовремя заметила того самого мужчину, что вернул ей потерявшегося щенка, со связанными за спиной руками. Бедолагу пинками запихнули в блестящий седан и помедлив секунду, толстяк запрыгнул в автомобиль и дал газу. Где-то за домом уже выла сирена пожарной машины. Все вокруг как с ума посходили– кто-то уже стоял с телефоном наготове, кто-то орал и матерился, а две бабки рядом с Соней во весь голос перекрикивались, едва сдерживаясь от взаимных поколачиваний клюками.

В голове у Софии сразу появилась мысль, что такой пожар не может не привлечь внимание ее друга, а потому она сразу ринулась его искать. Расталкивая толпу, она всматривалась в каждое лицо, раз за разом не находя искомое. Желание увидеть его лицо затмило все мысли и даже визг маленького Аврелия не смог пробиться к ней. Она закружилась на месте и услышала другой крик.

Междусловие второе.

На часах было два ноль пять. Филипп все еще не спал. После очередной драки с выпившим отцом все тело ломило от боли. В этот раз отец разошелся не на шутку и швырнул его как пушинку прямиком в тумбу. Филипп уцелел, но вот тумба– далеко нет, развалилась прямо под его телом, больно врезавшись краями под ребра. После падения они наконец успокоились, поняв, что самое время остановиться. Не говоря ни слова, отец принес аптечку и обработал мазью вновь открывшуюся рану– в прошлый раз Филипп неудачно упал спиной на разбитую бутылку. Повезло, что стекло порвало лишь кожу под ребрами, не вонзившись осколками туда, откуда бы их пришлось доставать при помощи хирурга. Тогда вопроса было бы не избежать.

Несмотря на пришедший временный мир, на глаза Фила наплывала пелена слез от сгорающей в груди обиды. Слишком уж сильно досталось ему от отца, что в один момент даже показалось: еще секунда и они вот-вот убьют друг друга. У обоих дрожали руки, а немигающие глаза, полные немой ярости, не желали разорвать зрительный контакт. Казалось, что зрачки отца в полумраке сузились в вертикальные полосы. Так не сказав и слова, отец и сын легли спать по своим комнатам.

В спальне было на удивление холодно. Лето кончилось относительно недавно, но ночной ветер уже сейчас пронизывал до костей, свистя в микроскопических щелях оконных рам, и даже обогреватель не спасал хрупкое положение домашнего уюта. Его мерное гудение в этот раз не убаюкивало сознание, словно враз ставшее враждебным, чужим. Слушая, как отец храпит во сне в гостиной, как аккурат над его комнатой бубнил неизлечимо больной подросток, потерявший свою игрушку, а где-то по левую стену парочка молодых люмпенов шумно спаривается в уборной, Филипп в очередной раз проклял свои зрение и слух. "Вот бы не слышать сейчас никого… это было бы прекрасно!.. Как же сильно хочется спать, но я не могу… Не могу уснуть! Не получается!"

Филипп испробовал все знакомые ему способы– и овец считал и слонов на тоненькой паутине, прибег даже к помощи успокаивающей музыки, но ничто не срабатывало– сон упорно не желал покорять его разум.

Минуты текли как часы и оттого становилось только хуже. Фил боялся смотреть в циферблат, не горя желанием в очередной раз убеждаться, что вместо так ожидаемых трели будильника и начала рассвета на часах шевельнется только одна стрелка– и та минутная. Потому он просто бездумно смотрел на узоры, изображенные на старых обоях, поклеенных во времена далекого детства, когда он, еще счастливый папа и живая мама превратили ремонт детской в настоящую игру, то в шутку гоняясь друг за другом, то измазывая старые футболки, годящиеся лишь в тряпки для швабры, в клею. Один из тех моментов, которые он берег в своей памяти, смакуя хотя бы на пять минут перед сном. На деле на этих унылых стенах ничего не было, но стоило всего лишь подключить фантазию и кое-где всегда можно было увидеть неких мистических существ, поражающих своими формами и пропорциями. В глаза сразу бросался собрат Лохнесского чудовища, имевший вместо хвоста крученый шишковатый хобот, над которым неизменно пучились диким взглядом глаза, остальных же еще предстояло найти.

Раздался тихий щелчок и обогреватель перестал гудеть. Настала полная тишина. Две минуты спустя– или десять секунд? – щелчок повторился. И еще. И еще. Снова. Опять. Он продолжает мерно отщелкивать. Из недр своего затухающего сознания Филипп улавливает однотонную мелодию, похожую на зажатую клавишу органа. Протяжная, среднего тембра заунывная трель играла без возможности завершения, а щелчки аккомпанировали ей, словно эхом отдаваясь в слуховом коридоре. Словно большая капля воды падала на гладкую поверхность воды, а звук отражался от длинных и мрачных стен, растворяясь в темноте и вновь возрождаясь в эпицентре. Щелчок, эхо. Щелчок, эхо. Щелчок, эхо. Щелчок…

И чей-то недалекий смех.

"Я так никогда не усну…"– продирая невероятно разболевшиеся глаза, он зашипел от боли, впиваясь ногтями в кожу век, будто бы жаждая вырвать их вместе с белками. Чувствуя, как мышцы спины съежились в полусудороге, Филипп на цыпочках прошел в прихожую, простоял в темноте около десяти минут, не зная, слышит ли голоса или они ему только кажутся. Решив, что кажутся, еще две минуты стоял, согнувшись над ванной, позволяя прохладной воде литься на шею, заливаясь в уши, и пропитывать насквозь его небольшую гриву волос. Выжав их до последней капли, выключил душ и вернулся в прихожую. Кое-как продевая голые ступни в стертые внутренности своих ботинок, он едва не упал, всего лишь отклонившись в сторону– хорошо, что выставленная рука наткнулась на угол тумбы, а не выше, иначе бы проснулся отец.

А Филипп этого вовсе не хотел.

Тихо выскользнув через входную дверь и как можно более аккуратно ее прикрыв, уже смелее повернул ключ в замке и пошел наверх. Взобравшись по стремянке к люку, сдвинул основные задвижки. Хитрость заключалась в том, что при захлопывании люка срабатывает еще внешняя, вроде засова, но не столь надежная. То есть, первый тычок ожидаемо натыкался на препятствие, способное выстоять перед натиском средней силы. Понадобилось еще два, чтобы произошло смещение и путь был открыт. Сразу же захлопнув люк за собой, Филипп в очередной раз краем мысли коснулся неизвестного рабочего, который придумал такую шутку наверняка уже после установки люка, когда к нему начали назревать нежелательные гости.

"Правильно– ну их всех к черту. Это– наше с тобой место."– обычно люк всегда был открыт, но Филипп взял за привычку закрывать его всякий раз, когда посещал крышу, чтобы никто не мог помешать ему спокойно наблюдать за тем, как низко свисающее покровы облаков загораются красным от свечения тысяч городских фонарей, если дело шло к ночи, либо наблюдать уже за жителями самой Птичьей улицы– за самими птицами. Ему не хотелось обманывать себя пустыми мыслями, но всякий раз, когда солнце еще должно было описывать свой полукруг над облачным щитом, укрывающий город, и когда сам Фил вышагивал по рубероидному покрытию, к нему слетались ни много ни мало свыше двух десятков птиц. Наблюдая, как кружат подле ног либо над головой жирные голуби и боевые чайки, Фил представлял себе, как однажды услышит тонкий крик и сверху, прямиком из пуховых непроницаемых толщ к нему устремится маленький, но самый настоящий сокол, прекрасно понимая, что подобной картине никогда не суждено произойти– в этом месте их не водилось. Только вороны, дерущиеся с сороками между хвойными ветками, да чайки, потрошащие голубей, а также голуби, отбирающие пищу у воробьев, сгрудившись вокруг нее у тротуара, и дрозды, никак не желающие присоединяться к маленькому костюмированному параду. Изредка заглядывали скворцы, но вот так знакомых большинству людей синиц и снегирей Филиппу так и не довелось увидеть– по каким-то причинам они избегали то ли саму Птичью улицу, то ли весь город без неба.

Как и люди, если так подумать.

Сейчас, впрочем, никого нет– только он оказался столь глуп, чтобы не спать в такую ночь.

"Жаль, что Сони здесь нет."– невольно подумал он, вспомнив настырную девчонку, которой вечно было нужно его внимание. Она всегда была готова послушать его, не переставая просить рассказать хоть что-то о себе.

И он не мог сделать этого– внезапно все слова вылетали из головы, отказываясь складываться в цельные строки. Только позже, находясь в своей комнате и вновь садясь за печатную машинку, внезапно снова находил их в себе и, не желая упустить момент, тотчас устанавливал лист, выписывая:

"Помнишь, я задал тебе вопрос: "Куда деваются городские животные и птицы, когда умирают?" Как ты знаешь, я сам стал ответом на сей вопрос, начав собирать мертвых собак и кошек, которых находил, и хоронить на той поляне. Но с птицами все куда сложнее. Их трупики словно испаряются в воздухе или поглощаются землей в буквальном что ни есть смысле– будто тонут в воде. За всю свою жизнь я видел их тщедушные тельца целыми не больше трех раз, куда в большем количестве находя лишь крылья с хрящиками и обглоданные ребрышки. Например, в детстве, вроде бы летом, я с моим тогдашним приятелем Мишаней нашли здесь, неподалеку у озера, чайку со сломанным крылом. Мы и еще пара ребятишек все пытались ее погладить, но она как всегда взмахивала своими крыльями, даже если ей было невыносимо больно, и щелкала клювом, не понимая, что нами двигали вовсе не намерения навредить, или семенила к воде и отплывала на метр, через секунду возвращаясь обратно. Она словно была заперта в ловушку– с одной стороны озеро, в котором было очень мало рыбы из-за бесконечно сбрасываемых отходов… и утопленных котят и щенков, покрытых белесой пленкой; с другой– толпа безумных малолеток, которым в любой момент могло взбрести в голову распять ее на столбе и закидать камнями. Нет, мы так не сделали. Мы были жестокими тварями, но мы так же и постигали человечность– пусть даже и своим малость ущербным путем "кротовьего щупа". До чайки мы имели дело лишь с городскими голубями, устраивающих на площади столпотворения по выходным от обилия пешеходов кто с хлебом, кто с семечками. Родители показывали нам, как кормить птиц, не пугая, а мы бестолково размахивали руками и разгоняли их, не забыв подметить, что едят они семечки и хлебные крошки. О них мы и вспомнили, когда задумались о том, чем чайка будет питаться в своем плачевном положении. Да, мы пошли в ближайший магазин, купили семечек и попытались покормить ее ими. Мы не знали, что чайка– хищник среди птиц и ест в основном рыбу. Или помои. Однако семечки, видимо, оказались вариантом похуже. Она не стала есть– знай размахивает себе крыльями и клюв воротит. Мы ее покинули, пообещав прийти на следующий же день.