Такие обстоятельства

Я вспомнил вытянутый корпус тяжёлого межпланетного корабля, лопухи концентраторов, оранжереи и демпферы. Защемило в груди, но я мужественно сказал:

– Моя нет. – и покривил душой.

Это был отрезанный по живому кусок нашей жизни и молодости.

– Я и сам поучаствовал, -добавляет шеф, – в части материалов. Н-1 теперь Генеральному тряпкой для быка. С остервенением рубит под корень сделанное нашими руками. Ловко чужие заслуги присваивает и получается: мы заодно.

С утра на рабочем месте шефа не было. Викто́р, как бы замещая отсутствующее руководство, и удовлетворяя общественный интерес, объяснил ситуацию. Генеральный, он так сам себя обозначил вместо прежнего Главного, окончательно закрыл тему с ракетой Н-1, и оставшиеся на полигоне (так между собой обзывали космодром) цеха и фрагменты ракеты подлежат утилизации. Между тем шеф подсуетился и предложил сбагрить оставшееся на Украину, КБ «Южному» или верфи корабельной утилизации Индии. Превысив этим свои полномочия, он хотел и что-то с этого поиметь, а прокукарекав угодил на острие внешнеторговой проблемы, и теперь варился с пройдохами-снабженцами, потому что Генеральный считал или сделал вид, что она его совсем не интересует и бельмом на глазу, отвлекая от насущного.

– Надо же, – оставшись со мною наедине посмеивался Викто́р, – Володя находит повод оставаться на плаву, и везде получает по личику.

Викто́р говорил посмеиваясь, но доброжелательно и выходило одновременно и «против» и «за», так что можно было выбирать удобное.

– Как бы только он эту проблему на нас не перевалил. Что весьма и очень вероятно.

Теснота рождала общение и секреты само собой становились секретами полишинеля.

Сеансы связи со станцией сместились на ночь и Викто́р, курируя французскую программу, чтобы не мотаться туда-суда, снял в Подлипках угол, как выражались тогда, у Стаса, в ведомственном доме. Естественно, он познакомился с семьёй Стаса, женою. дочерьми, из которых старшая была на выданье. За эти несколько недель он понравился всем и особенно Юлии, хотя и был значительно старше её. Впрочем, в вопросах нравится-не нравится многое не регламентировано. Неискушенная девушка-подросток была им очарована и теперь искала встречи с ним, карауля его у ЦУПа, благо школа была рядом, да и она была настойчивой. Это служило причиной подшучивания шефа, бывшего в курсе соседней ему по дому стасовой семьи.

Шеф спускался с высот первой территории, и они обменивались репликами.

– Встретил Пашу Короткевича, – бросал он Викто́ру.

– Жестянщик Пашу Короткевич в заводе околачивается, – это он мне.

– Тропинку к сердцу руководства протаптывает, – это нам обоим.

– Выправляет корпуса машин, – пояснял он для меня. – А теперь в цеху что-то замышляет, подбивает на нечто левое. Идея ему, видите ли, в голову пришла: сделать рядом с горячим цехом парную. Для руководства. С бассейном, чего теплу даром пропадать. Эх, нет Главного на их блудотворчество. Теперь всё через пень-колоду пойдёт. По их, по-своему.

Шеф одновременно выдавал и нашим, и вашим.

– С Главным инженером завода говорил. У него зуб на меня. Он мне в свое время Наташку, дочку сватал и делает одолжения. Так я разом и озадачил, и проблему на него спихнул. Попадаешь в завод и разом человеком становишься. Все проблемы побоку. Пахнет стружкой, попьешь газировки в горячем цеху, и ясно в голове.

Был я ещё никем, а рядом велись глубокомысленные разговоры. Итогом планёрки был неутешительный итог. Они обсуждали ситуацию с Викторо́м.

– Признайся, мы в этом самом по это самое.

– Нам нужен ход, – задумчиво размышлял шеф, – нестандартный. Вроде верблюдов Кира против мидийцев, кони которых испугались незнакомого запаха.

– Мне ближе придумка Майнерцхагена, когда на турецкие позиции сбросили набитые опиумом сигареты. Турки, изголодавшись по куреву, накурились тогда до одури, и сопротивляться было некому. Британцы легко взяли и Иерусалим, и позже всю Палестину.

– Да, нужна изюминка. Без трюка, – уныло заключил шеф, – потуги наши – пусты.

И кто мог подумать тогда, что нужный требуемый ход подскажу шефу я. Поднесу на блюдечке с голубой каёмочкой. Сработает всё-таки пресловутое «ружье», повешенное в этом акте. Однако обо всём по порядку.

В терминах кадровой политики шеф был вечно гонимым. Там и сям, как правило, изгоняли его за самоволку. Подразделение своё он при этом не терял. Сотрудники верили ему и шли за ним, рассуждая: «Не там, так тут». Их за глаза даже звали «кабевскими цыганами». Наконец, они нашли приют на третьей территории, в отделе Берлатого. Лаборатория и тут представляла своего рода вольный табор. Надзор над ними осуществлял в какой-то мере Викто́р.

Время от времени Викто́р выходил в народ и консультировал кураторов, отвечая с улыбкой на любые вопросы. Каждому по-разному. Мне он отвечал, казалось, несерьезно. – Почему, – спрашивал я его, – он не ходит на первую территорию, на совещания, где решаются многие проблемы?

– Разделение у нас, – отвечал он. – Верха – епархия Владимира. Моё правило – подальше от руководства. Там особенный синклит и окружающим нужны особые свойства. Протекции мало. Как учит история? Говоря об Ироде, называют его Великим. За что? Не за историю с младенцами. За такое не станут хвалить. Лесть помогла Ироду Великому уживаться с разными римскими императорами. Льстить нужно уметь. Она – вечное, проверенное.

– Поплыли огурцы.

– Что?

– Не обращай внимания. Присказка для словесного разгона. Ты на чём защитился?

– Процессы в гидродинамическом двигателе. Задачка из теории струй. Виды неустойчивости.

– А чем занимался до?

– Кавитация. Глубинная бомба.

– Ты из Днепропетровска?

– Нет, но оттуда все мои родственники. С чего ты о нём?

– Можно и не спрашивать. Оттуда всё. От альфы до омеги. Как из черной дыры. Верхушка страны: Подгорный, Кириленко, Брежнев. Американцы боятся «Сатаны» из Днепропетровска. Теперь их мелкие бесы к нам. Скоро обнародуют. Таможня даёт добро. Поплыли огурцы.

– Причём огурцы?

Понять порой шефа не просто.

– Это присказкой из юности. Была такая история. Собрали мы с матерью огурцы в огороде. Возвращаемся по мосту с полными вёдрами. Навстречу учительница и не одна. Был я тогда без памяти в неё влюблён. В глазах у меня разом помутилось, выпустил я ведра из рук, посыпались огурцы и поплыли по реке. Отсюда и присказка. Поплыли огурцы.

С шефом не соскучишься. Новая вводная.

– После обеда к физикам идём. Заседание секции Учёного совета территории. У нас здесь сплошные атомщики и судят по-своему обо всём. Распустили мы их. Мол, физики, как же. «Девять дней одного года», хотя дней куда больше в году, а мы из материаловедения, от основ. «Не кочегары мы, не плотники» и им бельмом на глазу. Мы – физики наоборот.

Идти, впрочем, недалеко. Поднялись на второй этаж. Но как поднялись, так и опустились. Обсуждалась шефова диссертация. Докторская. Выдали ему по первое число. Попытался и я с ходу было встрять, и мне прошлись по ушам, хотя и легче, чем шефу. Объяснялся я всё-таки с ними на одном языке. Но результатом ноль, как в сопромате: «С чем пришёл, с тем и ушёл».

В нашей комнате нас уже поджидали сотрудники Патона. Грузовик доставил на станцию их сложенную новую КГК (крупногабаритную конструкцию) и планировалось в ближайшие дни её развернуть на внешней оболочке и, удалившись по ферменной конструкции от станции, сфотографировать комплекс на фоне Земли на восходе, когда солнечные лучи сказочно высветят его.

Через час планировался в ЦУПе в этой связи сеанс радиопереговоров с экипажем и требовалось посоветоваться.

– Подключайся.

Текущее – это экстренно со смежниками в ЦУП. И завертелся белкой в колесе. События замелькали калейдоскопом, не позволяя оглядеться и сосредоточиться.

Атомники в ОКБ сначала смотрелись пришельцам. Как внедряемое и новое они поначалу встречали сопротивление, своего рода лёгкий геноцид со стороны устоявшегося, сложившегося основного костяка. Об этом они говорили жалуясь, разумеется, и в городе после работы между собой и недовольство выносилось на общих партийных собраниях коллективным «плачем Ярославны» и сказывалось их неприятием сырых проектов и недостаточно обоснованных диссертаций, где в полной мере выплёскивалось их негодование. «Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением?»

Необходимо высказаться и мне здесь, на Учёном совете третьей территории. И я говорю умные с виду слова о своём сокровенном, своих исследованиях, что годами мною вынашивалось, но по особым обстоятельствам пока не опубликованы. Можно сказать, о моей докторской диссертации, которая сейчас в порыве отчаяния брошена всем под ноги и которая не может не впечатлить.

Только и это впустую, у этих атомных умников уже сложилось мнение о шефе, которое не поколебать и судилище печально заканчивается. Совет не поддерживает его в стремлении, подняться на ступеньку выше. А это тупик, стоп движению, формальность в большинстве своём. И то, что прежде считалось святым, честь твоя, теперь подвергается ревизии и кажется не важным на фоне фронта работ и задач, что предстоят и были бы облегчены, если бы обошлось на этот раз.

А дальше дни и месяцы … и шеф метался, как всегда, и куча работ, и телефонные звонки, и, наконец, его поездки на Украину к Патону. А кончилось тем, что задуманное исполнилось и украинским Советом диссертация утверждена и одобрена и шеф походя прочим нос утёр. став доктором наук не согласно здешнему, а вопреки. Он вообще легко и успешно преодолевал с виду непреодолимые водовороты карьерного роста.

Красив не по здешнему ЦУП- Центр управления полётами с парадной стороны. Строили его с задумкой общения с американцами. Парадный он в отличии от обычных зданий по сторонам и на территориях, особенно на третьей, богом заброшенной, откуда мы теперь в него идём. Всё бы хорошо, да не совсем.

Существует масса обстоятельств. Масса деловых соображений. Со стороны не понять, хотя мы в них рыбой в воде, но, если подробно описать, запутаешься. Да, и не стоит. А потому – главное, что мы на плаву и не тонем, а чего это стоит нам, скажется на здоровье. В конце концов здоровье покажет своё. В молодости об издержках не думаешь. Словно этом отношении – Крезы мы и всё нам по фигу.

Для меня в ЦУПе свои мелкие нюансы. Неприятна коллизия из-за руководителя полётами. Воробьев для меня персона нон грата с симптомами тиранства. Рыцарь ордена «дал-взял», его почётный эмиссар и член с послеполётной метаморфозой тираннозавра.

Человек он дальнего прицела. Слетав, разом начал восхождение. В руководстве управления полётом на наших глазах сменилось три поколения. Первый руководитель – Елисеев был старой школы и не смешивал работу с отношениями, Второму – Рюмину вообще отношения были «до лампочки». А у третьего, видно так родословная сказывалась, и он начал расставлять преданных. Самому ему, кажется, поначалу временами становилось неловко. При появлении в ЦУПе прежних знакомых он морщился. Попутно пытался показать, кто в ЦУПе хозяин. Ему, как дважды Герою, поставлен на родине памятник, и он начал бронзоветь.

Тираны вовсе не безвредны и жаждут остаться при всём. Беда ещё в том, что плодят себе подобных, а то и создают школы. Такой же посредственности. Снижают планку и фирмы, и нации. Опасность всеобщая налицо и требуется пестицид. Не стоит их жалеть. Искоренять, выпалывать, пока не заросли полностью. Мне совестно, что я это понимаю и бездействую. Нет оправдания тому. Закрываю глаза, откладываю на потом, по сути «в никогда». Так, что встреча с ним станет мне укором. Не светит встреча приятным, мягко говоря, но иду. И сюрприз. Господи, можно спокойно вздохнуть. Сегодня нет его в ЦУПе и его отсутствие в зале управления полётом подарком судьбы для меня.

Новоиспечённый руководитель полётов Владимир Воробьев был в это время на подъезде. Последнее время ему приходилось часто делать вид, сдерживаться, надевать маску. В этот момент он был предельно раздражён, хотя голоса не повышал. Когда он как обычно въехал на территорию и запарковался с внутренней стороны у здания ЦУПа, он выйдя придирчиво посмотрел на своё недавнее приобретение – Бентли. В глаза бросалось помятое крыло и неприкрытою раной царапины. Дорогая игрушка красавица машина, которой он заслуженно гордился, выглядела металлоломом на стоянке ГАИ. В таком виде ему пришлось ехать по Москве и полчаса по Ярославскому шоссе от Северянинского моста, где вчера после службы и случилось событие, о чем он не мог теперь, не морщась, вспоминать.

История была по сегодняшним меркам рядовая. Возвращаясь с работы, он позволил себе расслабиться, включил музыку и настроился на нерабочий лад. Но тут его стали подрезать и прижимать к обочине. Он слышал, что местные мошенники выдумали новое вымогательство. Создавая аварийную ситуацию, они вынуждали нанести повреждения себе, а позже требовали непропорциональной компенсации. Ему удалось от них отделаться, но повреждения получил он сам, его красавец новоприобретённый Бентли.

Ситуация усложнялась тем, что В ЦУП обещал сегодня заглянуть Генеральный, времени по обыкновению не назвав, и помятый Бентли на единственной парковке перед ЦУПом обязательно бросится ему в глаза. Генеральный непременно поинтересуется и кому нужно подобное представление? Невольно возникнет мысль: «Вправе ли он руководить сложным механизмом ЦУПа, если собственную автомашину не может в порядке содержать?»

Зайдя на минуту свой здешний кабинет, что рядом с залом управления и имел с этой стороны особый вход, которым кроме него никто не пользовался, входя в зал с другой стороны, со стороны вестибюля, даже не узнав обстановку и случившееся за ночь, он сразу позвонил в гараж жестянщику Паше Короткевичу и попросил его прибыть в ЦУП незамедлительно и неотложно. А тот вместо ответа «Слушаюсь» начал крутить и вертеть, ссылаясь на первоочередные задания и неотложные дела и расставляя очередные дела в очереди по рангу. Он еле сдержался и жестянщика чуть не обматерил, однако сдержался и назначил встречу. Затем, попросив секретаря ни с кем его пока не соединять, посидел за столом закрыв глаза и успокаиваясь, чтобы как обычно войти в зал управления с твердокаменным лицом, на котором никто ничего не мог прочитать.

Войдя в зал, прямо от входа он увидел непорядок. У места оператора «Зари», что из ЦПК, готовясь к сеансу связи сидели постановщики разворачиваемой фермы КГК из Днепропетровска и ненавистный ему особенно в данный момент Сева, который видимо считал, что ему наплевать на цуповские порядки, которые он с таким трудом внедрял, остановив прежнюю околополётную вольницу. Ему захотелось просто скомандовать «Вон из зала», но, подозвав сменного руководителя, он холодно приказал ему остановить беспредел, действуя в рамках принятых недавно правил.

Раньше бессистемно велись свободные переговоры с бортом, хотя и оперативно решали, но могли внести массу необдуманного, нигде не фиксируемого и предельно опасного. «Когда пишут, думают», внося подобное требование, рассчитывал он. А этот Сева считает, что для него и правил особых нет, и нечего вводить свои порядки. С этим нужно разом покончить, и еле сдерживаясь, хотя внешне этого не показывая, он сказал, что намеченный сеанс связи с бортом он отменяет.

До полёта он сам был рядовым в ЦУПе исполнителем и волнуясь выходил со своими вопросами на связь с экипажем, обычно напрямую имея дело с вечным заместителем Руководителя полётом Виктором Благовым, который до этого был проектантом, знал всех и особых церемоний не одобрял. Трудно было представить, что такие специалисты, как Благов, сами находятся у кого-то в подчинении. Основную лётную работу в ЦУПе вёл именно он. Но и при Елисееве он был замом, и после при Рюмине, и когда, наконец, место освободилось и ему казалось сам бог велел возглавить полёт, предпочли космонавта. При нём была доверительная атмосфера, позволяющая мгновенно и неформально решать, но существовала и опасность напороть сгоряча, что в лётной практике космических полётов не имело оправданья.

До сеанса связи оставались считанные минуты. Готовые к сеансу мы сидели рядом с оператором «Зари». Когда в зал влетел руководитель полёта Воробьев. Иначе не скажешь. При виде нас брови его взлетают вверх и последовала вводная.

– Не разрешаю прямое общение с экипажем. Можете подготовить сообщение. Изложите свои резоны на принятом бланке и через сменного руководителя передайте оператору «Зари».

Подобное было новым. Поощрялись обычно прямые контакты, чтобы исключить «испорченный телефон», да и космонавтам приятно общаться со знакомыми. Это даже играет роль психологической поддержки экипажа. Негласной, в числе мелких неофициальных деталей, сглаживающих полётные шероховатости.

Объясняться бесполезно. Воробьев безусловно обладает местной властью и решил. Может, даже вопреки всему. Да, и неприлично базарить. На людях «копья ломать». Порядок в зале управления превыше всего. Оставалось только вздохнуть и «сообщение» написать. Дело в общем выдуманное. Потому что, когда мы ушли, по просьбе экипажа постановщикам эксперимента разрешили прямое общение с бортом. Выходит, дело было во мне и в руководителе полётов, а точнее в наших отношениях. История у смены на глазах и её повсеместно разнесли, что ничему не способствует, а свидетельствует, что ты в ЦУПе нежелателен. То есть в дело внесли отношения, чего прежде не было.

Оператор «Зари» был из ЦПК. Более того он был из тех, кто претендовал и надеялся на полёт, но на какое-то время был от подготовки отстранён. О всех, кто готовился или отлетал, в Центре Подготовки Космонавтов складывалось собственное мнение. Оператор даже чуть усмехнулся, считая подобную реакцию разрядкой за требуемую сдержанность и коммуникабельность подготовки и скромность в полёте. Мол, это послеполётный синдром, но, если он затянулся, он может сулить трудности коллективу ЦУПа, дежурящему сборной командой обслуживающих полёт и представляющему сборную солянку различных подразделений, что делало его уникальным и одновременно мешало делу. Ходили слухи, что новый руководитель задумал эту пестроту упразднить и сколотить однородный коллектив управленцев и анализаторов под единым администрированием. Если до этого верхушка айсберга – команда ЦУПА была в какой-то мере на виду, то впредь руководителем полёта известность и ограничится. Сегодня это изюминка негласных межведомственных новостей.

«Проблемы» с руководителем полётов имели место в Главном зале управления ЦУПа.

Мелочь, конечно, но характерная. Такие кунштюки не по мне. На новом месте и в новом качестве. Впрочем, их не особо брали в голову. Перебрасывались мнениями, пока шли до проходной.

– По-моему у вас что-то личное.

– Да, нет. Ничего. Я всегда считал его мальчиком, не особо заслуживающим внимания. Таким, как и многие.

– Нет, нет. Не спорь. И без микроскопа видно: вы в чём-то пересеклись.

– Не вижу повода. Просто вожжа попала под хвост. Тоже мне герой.

– Не просто, а Дважды Герой.

– Нам на голову.

– Воспринимай его, как проблему климата.

– Да, сходная тенденция.

«Ну, и чучело, – думал я. Выходит, этим бросает мне вызов». Сменный это заметил и даже подмигнул: «А что поделаешь? Такие теперь порядки». Мигнул и оператор «Зари». Не нравятся мне такие отношения. С чего не возлюбил? А было время, когда я его просто не замечал. Он был для меня в числе прочих, готовящихся к полёту. Помню его на стадии ожидания, в коллективе ему подобных. Тогда нужно было быть скромным и коммуникабельным. И он был скромен и терпелив. Затем состоялись долгие полёты, и в радиопереговорах он уже позволил себе. На моё замечание и упрёк экипажу ответил: «Сева, хватит заниматься словоблудием».

После полётов его водили по залам управления и объясняли цуповскую суть. Смотрелось это данью обычной любознательности. Кого здесь прежде не водили экскурсией. Он выглядел обычным почётным визитёром, хотя с виду был многообещающе строг. А после утверждения руководителем полётов, появлялся в зале управления «богом из машины», неожиданно, заставляя трепетать.

Существовала официальная иерархия, но было и особое отношение к тем, кто раньше начинал, знал всех и был повсюду вхож. Таких можно было по пальцам пересчитать. Это давало нам шанс индивидуальной проходимости, неофициального решения проблем и этикета человеческих отношений. У нас была своя история, и космонавты в нашей среде не казались особенными людьми, при всём к ним уважении. Не выпячивались в нашем присутствии. Не чувствовал и он себя в своей тарелке при этом общении. Такое походило на жизненное, в молодости, когда при всех твоих достоинствах девушки не замечают тебя.

А что мне он? Вроде бы из ничего. Подобные красочки мне на новом месте не светили. Обидней всего, что он из того самого подразделения, что когда-то я с нуля зачинал, а наладив ушёл на вольные хлеба. Понимание тому я не находил, разве что наоборот желание доказать свою самостоятельность. Оставались там и мои друзья-соратники, связанные разве что воспоминаниями. А он после полётов колобком ушёл и от дедушки, и от бабушки. Стал самостоятельным. Да, бог с ним. Ну его к богам, но всё-таки, согласитесь, неприятно.

Слова словами, а стоило задуматься? Не знаю, чтобы такое значило? Но это явно мешает делу. Что он себе вообразил? Он может хочет иметь свое маленькое хозяйство: поросёнка, кур, огород, свой двор, на котором вправе устанавливать порядки. Уклад подобному практичен у селян или он почувствовал себя князьком времён средневековья, окруженным вассалами, с дворцовыми интригами за место под солнцем? Построить из ЦУПа мир по собственному образцу и подобию. И всё со временем выстроится. «Свита сделает короля».

Есть разные центры сгущения энергии и общения. ЦУП тоже центр. Для кого-то даже и самый главный, а в нём свои идолы. Конечно же временные. Руководитель полёта одним из них. С собственным сводом правил. Договорились так считать. Конечно, он стал руководителем в ЦУПе не по праву. Виктору Благову подлежало возглавить эту кричащую должность. До и после полёты, по сути, возглавлял он. А Воробьев вставлял в них свои короткие реплики. Но так повелось с некоторых пор. Играть в ЦУПе роль свадебного генерала. Например, достойно сопровождать высокое лицо, давая объяснения. Он мог докладывать в Думе и на научной конференции. Ведь он – открытое лицо, а не какой-нибудь серый технарь. Ура. Он этому послужит. Он готов. А Благов на вторых ролях. Как ему это терпится, можно догадываться.

Конечно, и Благов не прост. Политика «дал-взял» присутствовала и в его практике. Бытовым планом. Но всё дело в степени. Кому что. Расплачивались же борзыми щенками в классике. А сын известного авиаконструктора, сменившего профиль на ракетчика, пытался наладить с ним личный контакт и знакомил его с девушками своего круга, что в виде причудливых цветов выращивались до поры до времени в престижных оранжереях обеспеченными родителями. Они были ухожены, образованы, выглядели иначе и знакомство с ними гарантировало качество, сулило даже возможный ход во влиятельных кругах или по крайней мере обеспеченность, позволяющую заниматься полностью избранным, а не захлёбываться в водовороте житейских забот. Каждый старался, как мог и это выглядело невинным.

Какой всё-таки гад. У нас с ним родственная родословная. Он из того самого подразделения, которое я начинал с нуля. В этом обновлённом подразделении с ним работал и мой приятель Юра Спаржин. Были и другие. Словом, наши отношения были продолжением. Подразделение было разом обезглавлено нелепой историей рыбалки у смежников, что по части управляющих микро реактивных двигателей на Урале. Завязка и согласование закончились там предложением отдохнуть на далёком озере, куда полетели на маленьком самолёте. Сердечнику Димке Князеву со стойкими предпочтениями авиации захотелось на нём порулить. В самолётовождении он не был новичком. За плечами его студенческие годы аэроклуба. В этой командировке он был почётным гостем из Москвы, заказчиком, ленинским лауреатом несмотря на молодость и ему не отказали. Что он был за штурвалом, указывала деталь. Хотя трупы было опознать невозможно, катастрофу обезличил пожар, но его отличила редкая для того времени деталь – модный браслет часов с металлической основой в пластмассовой оболочке.

Рыбалка была чудесная. При обратном взлёте самолёт недостаточно набрал высоту. Он был перегружен и тяжело взлетал. Впереди у границы аэродрома стала преградой кромка леса. И управляющий за штурвалом резко поднял нос самолёта. Получился, как объяснил потом многоопытный Сергей Анохин; «кленовый лист» – самолёт резко задирает нос и потерявши скорость скользит как лист, «назад- вперёд» и утыкается в землю в итоге. Погибли почти все, вся верхушка комплекса. Руководство разом обнулилось и во главе его стал Эдик Григоров, бывший у меня техником, которому я ничего существенного не поручал. У меня он начинал с забавных поручений. В магазине «Пионер» на улице Горького в отделе «Сделай сам» покупал детали для первых стендов.