Все, что я тебе обещала

– Хлопья, – соврала я.

Мама встала и пошла рыться в буфете.

– Сварю суп.

– Не хочу я суп.

– Тогда сделаю смузи, – объявила мама и извлекла блендер.

Я отстраненно наблюдала, как она режет банан, как вынимает из холодильника кокосовое молоко. Потом мама открыла морозилку и извлекла пакет замороженной клубники – а та покоилась рядом с тремя килограммами крафтового мороженого. Вот тут мама с шумом втянула воздух, захлопнула дверцу морозилки и забыла про клубнику.

Потом медленно повернулась ко мне – понять, успела ли я увидеть злосчастное мороженое, оценить, как я это перенесу.

Мороженое я увидеть успела, и это было непереносимо.

В тот день, когда доставили это мороженое, Бек – который мне его и отправил – перестал существовать.

Я рухнула на пол.

Мама кинулась ко мне. Обняла – и я ей позволила, хотя мы не прикасались друг к другу с того официального объятия, которое полагалось на прощании с Беком.

Мама виновата.

Не в его смерти – нет, не в этом.

А в моем потрясении, в невыносимых мучениях.

Всю мою жизнь мама твердила про родственные души, про то, как мы с Беком будем жить долго и счастливо. Я никогда не сомневалась в своей судьбе. В своем счастливом предназначении. Бек принадлежал мне, а я ему – и как мама вообще посмела убедить меня в том, что мы будем жить долго и счастливо?

Я рыдала на полу кухни.

Когда я наконец взяла себя в руки, мама вместо смузи приготовила домашнее брауни. Мы съели его прямо с противня. Брауни получилось маслянистое и слегка сыроватое – именно такое, как я люблю. Мама вместе со мной ела кусочек за кусочком, а я спрашивала себя: может, когда-нибудь я перестану ставить ей в вину то предсказание двадцатилетней давности?

В тот вечер папа вернулся домой и привез трехмесячного щенка пойнтера с купированным хвостиком, мокрым носом и большими лапами.

Щенка я назвала Майором.

Он был как лучик света в эти темные, мрачные месяцы.

…И вот теперь папа наклоняется и чешет Майору макушку. Пес виляет хвостом. Он такой милый, такой ласковый. У меня есть подозрение, что обо мне папа в последнее время такого сказать не может. От беспокойства морщины у него на лице стали глубже и седина на висках заметнее – песочно-русые волосы уже не скрывают ее. На лбу залегли тревожные складки. Можно подумать, папе мало забот на службе, с мамой, с Коннором и Берни – еще я добавляю ему переживаний.

– Милли, тебе нужно общение, – говорит папа. – Знакомства. Да, жизнь Бека закончилась, и это ужасно, совершенно ужасно, но тебе надо двигаться дальше. Он бы этого хотел. Сама прекрасно знаешь.

Я часто-часто моргаю, чтобы отогнать слезы.

Папа дергает пса за поводок, потом берет меня за руку и мягко тянет за собой. Мы медленно идем дальше, а на улицу спускается вечер.

У папы два основных режима: мирный и боевой. Дома, со мной и с мамой, у него почти всегда включен мирный режим. Папа расслаблен, умеет слушать, умеет смешить. А вот когда начинаются разногласия, или приходит беда, или вот как сейчас – тогда включается боевой режим. Папа собран. Сосредоточен. Никаких соплей.

– Я хочу, чтобы завтра в школе ты постаралась как следует, – говорит он, когда мы подходим к дому.

– Я всегда стараюсь как следует.

Это правда. Еще в начальной школе я была отличницей с доски почета. В прошлом семестре с головой ушла в учебу и впервые получила высший балл.

– Я про общение, – поясняет папа. – Улыбайся. Заводи беседы. Заведи друзей.

– Но это будет как…

Я едва не произношу «как начать с чистого листа», но папе это от меня и нужно – чтобы я начала с чистого листа. Он хочет, чтобы я вылупилась из кокона, в котором прячусь с самого ноября, хочет, чтобы я расправила крылья в этом новом негостеприимном мире.

Он не понимает: для меня начать с чистого листа – все равно что бросить Бека.

– Будет как что? – переспрашивает папа.

– Будет… очень трудно.

– Трудно не означает невозможно. – Он ободряюще толкает меня плечом. – Именно трудности делают нас лучше.

Вот и наш дом. Мама с бокалом вина сидит на крыльце в кресле-качалке – их там два. Видит нас, машет.

Папа улыбается и машет в ответ.

Майор виляет обрубком хвоста.

«Посмотри на мою семью, – говорю я Беку. – Стараются держаться. И им это вполне удается».

Глядя в землю, я отвечаю:

– Постараюсь. Завтра постараюсь завести друзей.

Скорбь

Потрясение: воздушный шар, который проткнули иголкой. Дыхание прерывистое, в глазах туман. Сердце стучит с перебоями.

Отрицание: неразумно, незрело. Сжатые кулаки, стиснутые зубы.

Боль: железный привкус во рту. Рассеченная кожа, сломанные ребра. Хватаешь ртом воздух, цепляешься, умоляешь.

Вина: последний лепесток сорван с цветка. Взгляд в прошлое и сожаление.

Гнев: подожженный динамит. Искрится, палит, прожигает насквозь.

Торг: одно в обмен на другое. Пахнет горечью. На вкус – испорченное.

Депрессия: Темные дождевые тучи, сальные волосы, пустой желудок, одинокие ночи. И так бесконечно.

Восстановление: чистый бинт. Заземлиться. Сделать шажок вперед, потом еще один.

Принятие: недостижимо.

Новенькая

Семнадцать лет, Теннесси

Первый день выпускного года. Первый день в новой школе.

В новом городе и в новом штате.

С тех пор как я пошла в детский сад, мама фотографировала меня на крыльце с грифельной доской в руках, а на ней белым мелом было написано, в какую группу или класс я иду. Эти фотки мама всегда шлет бабушке и Берни, а если папа где-то в отъезде за морями, то и ему. С возрастом традиция эта кажется мне все глупее, но я никогда не жалуюсь: времени-то тратишь всего секунду-другую, и к тому же раньше я всегда искренне любила первый день учебного года.

Сегодня мама приносит на кухню доску, на которой написано: «Выпускной год!»

Я поднимаюсь из-за стола и ставлю в раковину тарелку с крошками от тостов. Папа отбыл на базу несколько минут назад – подтянутый в своей армейской форме и берцах. На прощание чмокнул меня в макушку и сказал: «Удачи, Милли». Сейчас он уже едет в Форт-Кэмпбелл, но мне нравится думать: будь папа тут, он бы за меня вступился, чтобы мама не приставала с этим дурацким фото.

Но она протягивает мне доску:

– Сфоткаешься быстренько?

Сама она выбрала к хлопковому блейзеру черную юбку, а волосы уложила мягкими волнами. После смерти Бека мама брала академический отпуск, чтобы посвящать все время его семье и еще папе и мне. Не завидую я ей: утешать безутешных – задача невыполнимая. Однако пока я, пришибленная горем, кое-как дотягивала вторую половину учебного года, умирая от одиночества и тоски, мне часто тоже хотелось взять отпуск.

Теперь маму приняли на работу в начальную школу по соседству – там она будет учить младшеклассников читать. Такая работа ей идеально подходит, и я не хочу портить маме утро, но вот улыбаться на фото – нетушки.

Встаю, разгладив мини-платье в цветочек, которое бездумно вытащила утром из шкафа, беру рюкзак.

– Я уже опаздываю.

Мама опускает руки с доской, потом идет за мной к выходу. Моя машина – бывшая в употреблении «джетта», недавнее приобретение – стоит рядом с маминым приобретением, новеньким «вольво». Папа довольствуется тем, что повсюду разъезжает на «эксплорере», который я помню со своих тринадцати лет.

Я уже на полпути к свободе, когда мама окликает:

– Солнышко, ну пожалуйста, а?

Не останавливаюсь.

И не желаю маме хорошего дня.

Не оборачиваясь, машу рукой, а потом захлопываю дверцу «джетты».

И только выводя машину с подъездной дорожки, я наконец оглядываюсь. Понурившись, мама все еще стоит на крыльце. Руки повисли, в одной – доска. Мама смахивает слезинку со щеки и провожает меня взглядом.

«Я чудовище», – говорю я Беку.

Он не возражает.

⁂

По дороге к школе «Ист-Ривер» я страшно нервничаю. За семнадцать лет моей жизни это уже шестая школа – для отпрыска военного не то чтобы запредельно много, но одна в новую школу я шла последний раз очень давно – в шестом классе, когда меня перевели в Колорадо-Спрингс. Страшновато входить в незнакомое здание, видеть вокруг сотни незнакомых лиц, привыкать к новым правилам и убеждать новых учителей, что ты чего-то да стоишь. В Северной Каролине у меня был Бек. И в Вашингтоне у меня был Бек. И в Вирджинии у меня был Бек.

А сегодня, в Теннесси… у меня никого нет.

На школьной парковке – полный бардак. Машины стоят с работающими моторами или беспорядочно кружат. Группки людей лавируют между потоками машин, направляясь к зданию школы, – они смахивают на стайки безмозглых голубей. Парковочные места распределены: номер моего – сто тридцать два, правда, разметка на асфальте почти стерлась. Я целую вечность ищу свой сектор. А когда наконец нахожу, вздыхаю с облегчением. Маленькая, но победа.

Выкрутив до упора руль «джетты», я резко поворачиваю влево, чтобы занять сто тридцать второе место, – и ровно в эту секунду девчонка с иссиня-черными волосами и сумкой-почтальонкой через плечо переступает через разметку.

Секунда превращается в вечность: моя машина едет прямо на эту брюнетку, и я успеваю увидеть, как веером разлетаются ее волосы, когда она оборачивается на звук надвигающейся беды. Рот округляется от ужаса. Руки она вскидывает, будто ими можно остановить полторы тонны металла.

Я с чудовищной отчетливостью понимаю: «Сейчас я ее задавлю».

И мигом новая мысль, словно другим голосом, глубоким и отчаянным: «Амелия, тормози, так тебя и этак!»

Я взвизгиваю, жму на педаль.

«Джетта» тормозит.

Девчонка стоит перед самым капотом и тяжело дышит. Мой бампер сантиметрах в четырех от ее коленок.

Мы смотрим друг на друга сквозь лобовое стекло.

Я встаю на парковочное место, потом дрожащими пальцами отстегиваю ремень безопасности. Впопыхах чуть не вываливаюсь из машины носом в асфальт, но удерживаю равновесие.

– Прости! Ты цела? – торопливо спрашиваю я.

Брюнетка опускает руки – звенят золотые браслеты. Смахивает волосы с лица. Вижу, зубы у нее стиснуты, лоб нахмурен. А какая красотка – идеальная, ухоженная, как в рекламе: таким, как я, которые разве что ресницы накрасят или гигиеничкой по губам пройдутся, и в мечтах такой холеной не бывать.

Вид у девчонки злющий.

А потом в один миг – ну вот как снег съезжает с крыши – злость сходит с ее лица. Она торопливо делает шаг, другой мне навстречу.

– Цела. Ты сама-то как?

– В полном порядке. – Я перевожу дух, стараясь унять бешеное сердцебиение. Это же надо было сесть за руль с таким туманом в голове – чуть человека не задавила. Просто чудо, что девчонка не пострадала из-за моей неосторожности. – О боже, прости. Правда, мне так жаль.

И тут она смеется. Представляете? Смеется.

– Не переживай. Тут постоянно такое.

Я хлопаю глазами:

– Что, серьезно?

– На этой парковке всегда дурдом. Ты не первая, кто едва не задавил человека, и не последняя, уж поверь.

Может, она привирает, чтобы мне полегчало? Или стоит надевать шлем, чтобы дотопать от машины до школы и обратно?

– Ты новенькая? – угадывает она.

– Это так заметно?

Она снова смеется – звонко, заливисто.

– Ты в каком классе?

– В выпускном.

– Ух ты, перевели в другую школу в выпускном классе? Вот невезуха-то.

– Не так уж плохо. – Я пожимаю плечами. Очень хочется достать телефон и свериться с расписанием, а потом попросить новую знакомую отвести меня на первый урок – политологии.

– Я тоже в выпускном. – Она показывает на мою машину: мотор я так и не заглушила, а багажник торчит за пределами разметки. – Слушай, ты припаркуйся по-человечески – я отойду в сторонку, как раз до звонка на урок успеем сверить расписание.

Честное слово, хочется просто рухнуть на колени и благодарить ее! Не то что не злится, а помочь готова.

Вчера вечером я твердо пообещала папе, что приложу усилия и постараюсь завести друзей.

– Ага, – отвечаю я, – спасибо, было бы круто. Меня зовут Лия.

– Палома. Не парься. В прошлом году я тоже была новенькой. Так что надо держаться вместе.

Корни

Семнадцать лет, Теннесси

По какому-то удачному совпадению первый урок у нас с Паломой общий. По дороге в класс она рассказывает о классном часе – получасовом интервале между третьим и четвертым уроком.

– По большей части все используют его для учебы или общения, – объясняет Палома, – но встречи клубов – в это же время. Приходи в библиотеку. Познакомлю с девчонками.

Урок обществознания проходит неплохо, потому что Палома садится рядом со мной и мы перешептываемся. Из Калифорнии она переехала в Теннесси – здесь живут ее tio и tia[6] и целая орава двоюродных братьев и сестер. На Юге ей нравится, но она скучает по Глендейлу и особенно по Лиаму, бойфренду, который там остался.

– Ну то есть иногда мне его не хватает, – уточняет Палома и поднимает глаза к потолку – мол, сама знаешь, как это бы-вает.

Но я не знаю. Потому что я по Беку скучаю непрерывно.

Физика и французский – скукотища. Читаем вслух, хором повторяем правила. Эти два часа я в основном терзаюсь чувством вины – так и вижу перед собой расстроенное мамино лицо и как она стоит с этой грифельной доской, получив отказ, и смотрит мне вслед.

Я усиленно думаю: «Только бы день у мамы сложился удачно».

К тому моменту, как наступает классный час, я уже мечтаю о передышке. Палому я нахожу в библиотеке – кресла с мягкой обивкой повернуты к окнам, из которых открывается красивый вид на южный край кампуса. Вдали виднеется бейсбольная площадка, а поближе – футбольное поле, и вокруг него краснеет беговая дорожка. В общем, все почти как в прежней школе.

На самом краю спортивной территории – площадка для толкания ядра. Я живо вижу там Бека, как он один за другим сильными бросками посылает в воздух металлические шары, легко, будто они весят не больше каштанов. Он всегда корил себя за неудачные броски и отказывался радоваться удачным. Всегда стремился превзойти самого себя, достичь совершенства.

Палома знакомит меня с другими девочками – Софией и Миган. Эти двое – воплощение южного гостеприимства: приветливые улыбки и жизнерадостный щебет. Следующие не-сколько минут они наперебой посвящают меня во все подробности своей жизни. София – младшая из пяти детей сенатора Теннесси и бухгалтерши. Играет в волейбол за школьную команду. Каштановые локоны каскадом спадают ей на спину. Миган – блондинка, как и я, только у нее короткая стрижка пикси с розовыми прядями. У нее две сестры: одна в девятом классе нашей школы, а другая – в пятом классе началки, где теперь преподает моя мама. Миган осиротела пять лет назад – ее мать скончалась от рака груди, так что сестер воспитывает отец и при этом еще ездит на работу в Нэшвилл – в головной офис компании «Бриджстоун». Миган с Софией – или Соф, как постоянно называет ее Палома, – сначала были просто соседками, в четвертом классе стали лучшими подругами, а в десятом – поняли, что их чувства друг к другу гораздо глубже. Разумеется, это вызвало бурю неодобрения со стороны родителей Софии, которые не принимали их отношения.

Когда Палома переехала сюда в прошлом году, она познакомилась с ними на уроках физкультуры в школьном бассейне.

– Пытка, – говорит она.

– Чистейший садизм, – подтверждает Миган.

София разъясняет:

– Палома выдвинула идею, что надо выступить против норматива – заплыва в полтора километра для одиннадцатиклассников, а то ведь было как – не проплывешь, не переведут в выпускной класс[7].

– Мы устроили во дворе школы демонстрацию с плакатами, – рассказывает Миган. – «Нет воде – быть беде!»

София хихикает и шикает на нее, а потом подхватывает:

– Мы и в соцсетях запустили протест. А Палома еще устроила скандал на заседании школьного совета. В общем, мы подняли волну!

Палома улыбается до ушей и нараспев провозглашает:

– Утопили норматив.

Вот так к девчонкам присоединилась Палома – и вышло трио.

Надеюсь, они не против стать квартетом.

– Лия переехала из Вирджинии, – объясняет Палома подругам. – Мы познакомились сегодня утром на парковке. Она ездит на «джетте» и чуть не раскатала меня в лепешку.

Я корчу гримасу:

– До сих пор в ужасе.

Быстро рассказываю девчонкам про отцовскую армейскую службу и про то, что мама теперь будет преподавать в начальной школе «Ист-Ривер».

– А дом у нас в Гленс. Ну, на ближайшие несколько лет.

Миган и София глядят на меня с жалостью – типичная реакция тех, кто всю жизнь прожил в одном месте. Им кажется, что все время паковать вещи и переезжать – кошмар. Но это вовсе не так. По крайней мере, для меня. У многих неверное представление о том, что значит пустить корни. Можно ведь быть привязанным не только к месту. Иногда корнями становится полученный опыт. И люди тоже.

– Наверное, ты сильно скучаешь по вирджинским друзьям. – Миган берет Софию за руку.

«По каким таким друзьям?» – думаю я.

Когда я перешла в одиннадцатый класс в школе «Роузбелл», Бек уже выпустился. И Уайатт, и Радж, и Стивен, и все его друзья, которые автоматически стали и моими. У меня оставалась Мэйси, девушка Уайатта, – с ней было весело, и ей можно было излить душу, – но со мной приходилось нелегко. Большую часть первого семестра я ныла и жаловалась, как мне одиноко. А во втором семестре, после смерти Бека, погрузилась в пучину скорби. Конечно, все знали, что стряслось. Из окрестных школ созвали психологов, чтобы помочь нам справиться с горем, но меня засосало уже слишком глубоко. Поэтому, стараясь оградить Мэйси от своей боли – и, конечно, чтобы пореже вспоминать о Беке, – я вытолкнула ее за пределы своего непроглядно-мрачного мира. Точно так же, как вытолкнула своих маму и папу и родителей Бека.

Я сказала себе – и продолжала себя убеждать, – что так будет лучше.

– Да, мы на связи, – беззаботно ответила я.

– И тем не менее, – сочувственно произнесла София. Потом лицо ее посветлело. – Вот что, пошли обедать в «Шэгги Дог». Чтобы ударно отметить начало выпускного года.

– Меня и уговаривать не надо, – усмехается Миган.

Палома кивает и говорит мне:

– Тебе обязательно надо пойти. Это пивоварня в центре города. И у них запредельно вкусный хлебный пудинг.

Я задумываюсь. Обедать с родителями, ходить по тонкому льду, наблюдать, как мама с папой так и сяк пытаются расшевелить Горюющую Дочурку, – или пойти обедать с новыми приятельницами, которые, похоже, станут мне отличными подружками?

Я уже собираюсь ответить, когда краем глаза улавливаю движение за одним из библиотечных столов. Мое внимание приковывает незнакомый парень. Худощавый, очень высокий. Прядь темных волос падает ему на лоб. Улыбка кривоватая. Глаза – как осколки черного обсидиана. Они встречаются с моими, и его улыбка становится шире. Это длится достаточно долго, чтобы я отвлеклась от разговора с девочками. Достаточно долго, чтобы в моем сердце что-то шевельнулось.

– Лия, алло? – окликает меня Палома. Черноглазый парень уже уходит – никто, кроме меня, его не заметил. – Так что насчет «Шэгги Дог»? Ты с нами?

Я старательно гашу предательскую искру интереса, которую зажег во мне незнакомец, потом пытаюсь повторить улыбку Паломы:

– Хлебный пудинг решил все.

Живая

Семнадцать лет, Теннесси

Палома водит «хонду-цивик» с наклейкой на заднем стекле – эмблемой Университета Южной Калифорнии. Я выскакиваю за дверь и быстро сажусь на пассажирское сиденье, пока родители не начали задавать вопросы.

– О, «Троянцы»[8] подъехали! – С этими словами я пристегиваюсь.

Палома трогается с места, и мы едем прочь из Гленс.

– Университет Южной Калифорнии – единственное место, куда я подаю документы. Родители никак не успокоятся – твердят, что я рискую и что нельзя складывать все яйца в одну корзину.

– Ну, корзина-то отличная.

Палома улыбается:

– А ты куда будешь подавать?

– В Университет Содружества Вирджинии. Может, в Колледж Вильгельма и Марии. В Оле Мисс, Миссисипский, тоже, потому что его заканчивали мои родители.

– И ни в один – в Теннесси?

– Может, в Университет Остина Пи в Кларксвилле.

– Миган с Соф нацелились на Остина Пи. Естественно, вместе.

– Естественно, – эхом повторяю я нейтральным тоном. А ведь и я строила планы учиться в одном университете с дорогим моему сердцу человеком. Еще в прошлом году мне было даже не представить себе, как это – учиться без Бека. Да мне и до сих пор это себе не представить. – На самом деле я хочу поступить именно в Университет Содружества Вирджинии, – признаюсь я.

Настолько сильно, что рассматриваю вариант досрочного поступления с обязательствами[9]. Мама с папой не хотят, чтобы я поступала в Содружество, но у нас с Беком был свой план. Мы бы учились в Шарлотсвилле – он бы получил диплом инженера-строителя, а я бы специализировалась на развитии детей дошкольного возраста. Потом он бы нашел работу в городском планировании, а я бы стала работать с детьми. И мы были бы вместе, вместе навсегда.

От этого плана я не отступлюсь.

– Слушай, я с удовольствием помогу тебе сравнить университеты, – заявляет Палома. – Мой брат так психовал насчет того, куда пойти учиться, – чуть до нервного срыва себя не довел. Тут вмешалась я как человек трезвомыслящий и предложила ему приложение с диаграммой Венна. Я здорово наловчилась сравнивать плюсы и минусы, вот так и поняла, что хочу учиться в Южно-Калифорнийском.

– А куда собирается пойти Лиам?

Палома хитренько улыбается:

– Туда же.

Подъезжает к аккуратному двухэтажному домику в районе, очень напоминающем наш. Из домика вприпрыжку выбегает София, а за ней Миган. Они устраиваются на заднем сиденье, и мы катим в «Шэгги Дог». Девчонки болтают. Я изо всех сил стараюсь слушать и вставлять реплики, но меня грызет чувство вины, и все мысли снова и снова упорно возвращаются к той неловкой минуте в библиотеке, когда мое сердце затрепыхалось при виде незнакомого парня.

Другого парня. Не Бека.

Когда Палома сворачивает на парковку возле «Шэгги Дог», у меня в кармане джинсовой куртки звонит мобильный. Вытаскиваю его и вижу – на экране высветилось лицо Берни.

Как будто она в курсе!

Отклоняю вызов и кладу телефон на колени.

Палома кружит по парковке, ища свободное место.

– Что, мама звонит?

– Нет, ее лучшая подруга.

Берни звонит с тех пор, как мы с родителями переехали в Ривер-Холлоу, хотя в последние месяцы перед нашим отъездом из Вирджинии я ее толком не видела. После того как Бека не стало, я не могла заставить себя приходить в их дом. А когда его родители приезжали в гости к нам, я пряталась у себя в комнате. Я не смогла бы слушать заразительный смех Берни или фирменные едкие шуточки Коннора или видеть россыпь веснушек на мордашках Норы и Мэй – и при этом не страдать от невыносимой тоски.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Trash Can Punch – разговорное название смеси водки с фруктовым пуншем. – Здесь и далее примечания переводчика.

2

В американских военных семьях есть традиция делать гирлянды из бумажных колечек. Ребенок каждый день отрывает по одному колечку, отсчитывая время до встречи.

3

Игрушечные фигурки, которые с 1963 года производила американская компания Hasbro: они были придуманы как вариант Барби для мальчиков и выпускались в форме разных родов войск.

4

В американской телевикторине Jeopardy! ведущий зачитывает ответ, а участники должны сформулировать к нему вопрос.

5

Прозвище 187-го полка 101-й воздушно-десантной дивизии США, полученное во время Корейской войны от японцев.

6

Дядя, тетя (исп.).

7

В американской образовательной системе старшие классы начинаются с девятого класса, а двенадцатый – выпускной.

8

Название спортивной команды Университета Южной Калифорнии.

9

Досрочное решение о зачислении в обмен на обязательство студента поступить в случае принятия.