Отцеубийца

Взгляд Нуну скользнул по его лицу, и она поняла, что мольбы ей больше не помогут. Но, стиснутая железным кольцом его рук, она не в силах была шевельнуться.

Одной рукой Гиргола скользнул вдоль ее тела и с силой привлек ее к себе еще плотнее; дрожащими, влажными губами он искал ее губы. Но вдруг грянул гром, и в то же мгновение пещера наполнилась запахом серы; где-то поблизости ударила молния.

Гиргола вздрогнул, и руки его невольно разжались. Нуну почувствовала свободу, очнулась от ошеломления и, схватив валявшийся на земле топор, выбежала вон.

Гиргола бросился следом за ней и преградил ей дорогу.

– Ты шутишь, что ли? – с насмешкой крикнул он. – Не так-то легко тебе уйти от меня.

– Прочь с дороги, нечисть проклятая!.. – крикнула девушка и замахнулась топором.

Гиргола отскочил в сторону. С силой брошенный топор прожужжал в воздухе и вонзился глубоко в землю у самых ног Гирголы. Тот расхохотался и, когда Нуну кинулась вытаскивать топор, обхватил ее, поднял обеими руками и понес в жилье. Нуну потеряла сознание.

Он уложил ее бесчувственную на постель и стал ласкать бешено, зло, самозабвенно…

Когда Нуну открыла глаза, она встретила насмешливый взгляд своего врага, который растоптал ее девичью чистоту, ее честь.

Она с отвращением вскочила с постели, слезы лились из глаз, стыд душил ее, ужасал грех перед богом и людьми. Гиргола, беспечный, довольный собой, возлежал на боку и с улыбкой следил за нею.

– Подойди ко мне, Нуну!.. Теперь ты все равно моя, куда теперь денешься? – и он протянул к ней руки.

Первым движением Нуну было броситься к двери, но Гиргола предусмотрительно запер ее крепко на засов.

– Что?… Не откроешь?… – спросил он насмешливо. Нуну отошла от двери, постояла немного посредине жилья, низко опустив голову и о чем-то раздумывая, потом направилась в другую половину пещеры.

Оттуда не было выхода наружу, и потому Гиргола продолжал спокойно возлежать на постели. Он убеждал себя, что отныне всецело овладел Нуну, теперь она принадлежит ему, навсегда с ним останется, а если сейчас она молчит и проливает слезы, то только потому, что стыдится его, грустит и прощается со своим девичеством.

Должна плакать, а как же иначе, – думал он, – впервые познала любовь… Она женщина, стыдится, потому и молчит… Теперь не уйдет от меня, будет моею и больше ничьей.

Вдруг из того помещения, куда вышла Нуну, донесся грохот: что-то тяжелое упало на землю, и эхо отозвалось в пещере. Гиргола вскочил и в тревоге бросился на шум.

Он вбежал туда, и кровь у него застыла в жилах. Под потолком висела Нуну. Предсмертная судорога перекосила ее лицо. Она как будто стала длиннее. Безжизненные глаза сверкали, упорно устремившись на Гирголу, на людей, на весь мир. Она тихонько покачивалась на веревке, как лист, колеблемый слабым ветерком.

Гиргола подбежал, перерезал веревку и снял петлю с шеи Нуну.

Нуну была еще теплая. Гиргола сорвал с нее пояс, разодрал архалук, стал брызгать на нее водой из кувшина. Она не приходила в себя. Гиргола уже почти отчаялся спасти Нуну, когда женщина слабо вздохнула и пошевельнулась. Гиргола упал перед нею на колени и снова принялся приводить ее в чувство.

Несколько капель упало ей на грудь, и теперь она совсем очнулась, открыла глаза и медленно осмотрелась вокруг.

– Где я? – слабо простонала она.

– Несчастная, что с тобой, почему так убиваешься? – Гиргола поднес ей воды ко рту. – Выпей, выпей глоточек!

Женщина еще не совсем пришла в себя, еще не могла понять, что с ней, и потому безотчетно повиновалась Гирголе.

Она вздохнула и опустила веки: недавнее потрясение изнурило ее, лишило сил.

– Тебе нездоровится? – спросил Гиргола.

– Нет, – коротко ответила она, приподнялась, чтобы встать, но со стоном снова откинулась назад.

– Голова кружится, плечи болят, шея… Отчего это?… Кто здесь? – немного помолчав, заговорила она.

– Я здесь, с тобой!

– А кто ты?

– Я – Гиргола!

– Гиргола?!.. – задумчиво повторила Нуну и замолкла. Гиргола легко поднял ее на руки и вынес в первую, более светлую половину пещеры. Он уложил ее на разостланную поверх соломы чистую бурку и бережно укутал. Нуну подчинялась ему, как послушный ребенок. Гиргола зажег лучину и снова подошел к Нуну. Он пристально всматривался в нее: нельзя было прочесть на его лице, что им движет – боязнь ли потерять любимую женщину или страх перед правосудием, ответственность за загубленную им юную жизнь.

Женщина беспокойно заметалась, стала потягиваться и мелкая дрожь охватила все ее тело – ее лихорадило.

Гиргола накрыл ее сверху всем, чем только мог, но она все продолжала дрожать в ознобе. Гиргола начал терять терпение. Он пытался заговорить с Нуну, но не мог добиться ответа. Он несколько раз злобно сплюнул, встал и беспокойно заходил взад и вперед по жилью, упорно о чем-то размышляя. Может быть, угрызения совести заговорили в нем и он почувствовал раскаяние?

Нуну тяжело вздохнула и быстрым движением руки сбросила с себя одеяло. Лицо ее пылало, озноб сменился жаром. Она стала бредить.

– Убивают его, вешают! – вдруг пронзительно закричала сна. – Не отдам его, не позволю… Иаго, Иаго! Тебя хотят задушить!..

Гиргола напряженно прислушивался к ее бессвязному бреду. Он угрюмо нахмурился, заскрежетал зубами.

– Все о нем, даже во сне видит только его!..

– Подойди, подойди ко мне… Ты мой, только мой! Не уступай меня никому. Ты мой любимый, самый дорогой в жизни…

Гиргола рассвирепел.

– Все еще не понимаешь, что Иаго для тебя умер? – закричал он исступленно. – Убью тебя, изведу, но заставлю забыть про Иаго!

На дворе залаяла собака. Гиргола прислушался, схватился за ружье. Он вышел во двор и притаился у ворот крепости за защитной стеной. На узкой тропинке показались два человека. Они решительно шагали к Аршской крепости.

Гиргола выставил дуло ружья и взял их на прицел, насколько это было возможно в сумерках.

– Кто там, кто идет? – закричал он.

– Гиргола, это ты? – откликнулись идущие.

– Да, я, а вы кто такие?

– Петраи и Гахута. Диамбег прислал нас к тебе.

– Есаулы! – пробормотал Гиргола. – Зачем они ко мне в такую пору?

На приближающихся гостей набросилась собака. Они стали ее отгонять, но только еще больше раздразнили, так как для горца унизительно бить камнями или палкой собаку, преданного друга человека.

– Гиргола! – крикнули они наконец. – Отгони собаку, она не пропускает нас.

– Сюда, Бролия, сюда! – позвал Гиргола собаку, и она послушно вернулась к хозяину и стала ласкаться к нему. Тот погладил ее по спине.

– Ты что, несчастная, своих не узнала?

Бролия лизнула руку хозяину и тотчас же, зарычав, понеслась навстречу к входившим в ворота гостям.

– Да пошла ты, проклятая! – на этот раз не на шутку рассердился хозяин, и собака, пригнув голову, отошла в сторонку и улеглась на взгорье на своем посту.

– Да будет мирен ваш приход! – приветствовал гостей Гиргола.

– Мир да пошлет и тебе господь! – ответили пришедшие.

– С чем пришли? – спросил Гиргола.

– Нас диамбег послал.

– Зачем?

– Иаго убежал.

– Иаго убежал?! – и ошеломленный Гиргола опустился на землю. – Когда он убежал, откуда? – спросил он.

– Третьего дня, из Ананурокой крепости.

– Как же так?

– А теперь диамбег вызвал казаков, разместил их по деревням, чтобы перерезать ему все пути. А нас к тебе послал.

Гиргола глубоко задумался. Иаго на свободе, он опасен, он не оставит в покое своего врага. Надо спешить! Никто бы не стал преследовать Иаго с такой горячностью, с такой готовностью, как Гиргола. Но как же быть с больной Нуну, кому поручить присмотр за нею? Она не должна погибнуть; все это – ради нее! Ради нее преследует он Иаго, ради нее два рода сделались кровными врагами!

– Давно бежал? – спросил он.

– Сегодня третий день!

– Где же вы были до сих пор? Он, небось, перевалил уже через девять гор!

Гиргола сказал пришедшим, что дома у него лежит больная невестка, и даже воды ей некому будет подать, если он уйдет. Все вошли в дом, посовещались и решили, что надо вызвать из Арши куму Гирголы с сыном, и те присмотрят за больной. Иаго сюда не посмеет притти; диамбег обещал направить в Арши двух или трех казаков, чтобы те заставили жителей селения охранять вход в крепость.

Одного из прибывших послали к куме Гирголы. В ту же ночь она поднялась со своим сыном в крепость, а три верных служителя власти на рассвете отправились на поиски Иаго.

Как только они спустились в селение Арши, Гиргола созвал сход и объявил крестьянам, что по приказу господина диамбега, – хотя диамбега он еще не успел повидать, – каждый двор должен выставить одного человека для охраны подходов к Аршской крепости.

Однако аршские крестьяне пришли в большое смущение. За что, ради чьих интересов должны они преследовать Иаго?

– Мы не можем нести караул! – единодушно заявили они.

– Мы вас заставим! – резко ответил им Гиргола. – Иаго – вор, он сбежал из тюрьмы, Диамбег вам приказывает.

– Что из того, что диамбег приказывает! А вдруг он прикажет нам перерезать друг друга начисто, – разве обязаны мы ему подчиниться?

– То-то и есть, что обязаны подчиниться! – спокойно продолжал Гиргола.

– Нет, мы не можем выполнить этого приказа! – решительно заявил один из крестьян. – За что нам преследовать Иаго, он нам не сделал ничего худого. А если жизнь спасает, вырывается из рук своих мучителей, так пошли ему бог удачи!

– Ты сам, верно, его товарищ? – с угрозой спросил Гиргола, поглаживая усы.

– Нет, я не его товарищ, но и не враг ему… Вы возвели напраслину на лучшего юношу Хеви, мучили его, пытали… А теперь еще требуете, чтобы мы травили его. За что? Если кто-нибудь считает его врагом, – пусть сам с ним и справляется, а мы тут ни при чем! – закончил крестьянин.

– Хорошо, я так и доложу диамбегу. Скажу, что аршские жители не желают подчиниться его приказам. Пусть пришлет к вам «зекуцию»! – пригрозил Гиргола и, быстро покинув толпу, пошел со своими товарищами в Степанцминду, где пребывал диамбег.

Угроза Гирголы привела собравшихся горцев в большое смятение. Всяческие притеснения, оскорбления и обиды – вот что сулил им постой карательных казачьих отрядов, экзекуций в их деревнях. Это угрожало чести их женщин, это означало разорение. Поэтому более опытные и дальновидные советовали выйти по приказу диамбега на облаву, однако ни в каком случае не задерживать Иаго, если даже он попадется в руки; другие же, еще не утратившие былой правдивости и прямоты, отказывались наотрез.

– Лучше всем сразу погибнуть, чем жить в таком позоре! – говорили они.

Между тем Гиргола предстал перед начальством в Степанцминде.

– Доброго здоровья моему господину! – низко поклонился он диамбегу.

– А-а, Гиргола! – приветствовал его диамбег. Как живешь?

– Вашими милостями, мой господин!

– Ты уже, конечно, слышал, что Иаго сбежал? Как нам теперь быть?

– Велика ваша сила, куда он от нас денется? – бодро ответил Гиргола.

– Нет, уйти-то он не уйдет! – спесиво усмехнулся диамбег. – Да только я хотел бы поскорее его задержать.

– Уж мы постараемся, ваша милость!

– А как это сделать?

– Мы перережем ему все пути, всюду поставим наших людей, а в самые подозрительные деревни, где у Иаго есть родственники и друзья, пошлем казаков…

– Да, это было бы хорошо, – ответил диамбег. Сообразительный ты человек, – подумал он про Гирголу.

– В какие деревни надо казаков послать? – спросил диамбег.

– В Паншети, Каркуча, Горис-Цихе и Арши, ваша милость!

– По десять человек достаточно будет?

– В Арши надо бы человек двадцать направить, а в остальные можно и по пять.

– А почему туда так много, там и всего-то, кажется, семь дворов.

– Девять, ваша милость, да только все это – родственники Иаго.

– Вот как! Ну, тогда дело другое, – согласился диамбег.

– Я даже полагаю, ваша милость, что и побег Иаго тоже они устроили, – вкрадчиво вставил Гиргола.

– О-о, тогда и двадцать пять человек можно к ним поставить! – победоносно воскликнул диамбег. Он вдруг уверился в своей административной проницательности, и ему стало казаться, что не так уж трудно напасть на след Иаго.

– Где бы они могли его спрятать? – спросил он глубокомысленно.

– Наверняка перехватим его по пути к Аршской крепости.

– Сегодня же послать казаков в Арши, и чтобы сами жители охраняли дороги. Они под их присмотром! – распорядился диамбег.

– Будет исполнено, ваша светлость! – Гиргола низко поклонился и вышел.

В тот же день есаулы в сопровождении казаков направились в Арши.

Аршские крестьяне пошумели, поговорили о горькой своей доле, но в конце концов все-таки выставили по одному человеку от каждого двора для охраны подступов к Аршской крепости.

А Гиргола опустился в Степанцминду и поступил в распоряжение диамбега для дальнейших поисков Иаго.

А теперь мы немного отступим от нашего рассказа, чтобы поведать читателям, куда девался Иаго, где он находился все это время, как жил, как бежал из Анамурской тюрьмы.

Иаго томился в Ананурской тюрьме, где в прошлом веке сотнями гибли ни в чем не повинные люди, по большей части жертвы клеветы и напраслины. Ему казалось, что о нем позабыли даже его враги.

Сперва он был уверен, что скоро будет оправдан и выпущен на свободу, но время шло, а все оставалось без изменения. Иаго стал терять терпение.

Как, – думал он, – неужели я должен окончить жизнь в этой могиле, должен, всеми забытый, без допроса, без суда, бесславно испустить дух в темнице? Нет, это невозможно!

Иаго – человек гор, он не в силах мириться с такой несправедливостью, он предпочтет умереть, но как умереть? Не кинуться же самому на штык? Он хочет умереть храбро, мужественно, чтобы слава о нем долго жила в горах, чтобы хевские девушки вспоминали о нем в своих плачах и песнях, восхваляя его бесстрашие и отвагу.

Как-то в полдень лежал он на полусгнившей соломе в сыром углу, тоскливо вперив взгляд в унылые, сумрачные стены тюрьмы. Рядом с ним, на такой же соломе, валялся второй узник, старик с деревянными колодками на ногах.

– Не могу я больше! – с отчаянием воскликнул Иаго.

– Что же нам делать, Иаго? Сила в их руках! – попытался успокоить его старик.

– Сила! – с насмешкой повторил Иаго. – Дело не в силе, а в том, что сами мы стали хуже баб трусливых. Вот что! Уж лучше бы нас затопило, потоком унесло, чем жить так, как живем мы!

– Не всегда будет так, сын мой, – утешал его старик. – Мы божьи создания, и бог нам поможет.

– Бог? Да где же он, наш бог?… – кричал Иаго.

– Что делать, что делать! – горько сетовал старик. – Есть у меня жена, сыновья, дочери… Разлучили со всеми… Кто теперь будет им заступником?

Наступило молчание, каждый из узников думал свою думу. Вдруг Иаго вскочил.

– Нет! – заревел он как зверь. – Нет, не могу я так, не могу, не выдержу! – Глаза его горели лихорадочным огнем, он метался по камере, бился головой о стены.

– Остановись, несчастный! – закричал старик. – Разве этим горю поможешь, пожалей себя!

– Убей хоть ты меня! Сделай доброе дело! – кричал в исступлении Иаго.

Старик следил за ним с испугом, он решил, что юноша, так долго лишенный свободы и чистого воздуха гор, в конце концов сошел с ума. Все старания успокоить Иаго были напрасны.

На шум и крики прибежал караульный, неистовствование узника ужаснуло его, и он принялся громко звать на помощь. Явился смотритель тюрьмы. Тот затопал ногами, надеясь криком запугать Иаго. Но никакие угрозы не могли укротить человека, впавшего в полное отчаяние.

Тогда смотритель вызвал солдат и вместе с ними сам вошел в камеру. Он спросил Иаго, отчего тот буйствует.

– Я не хочу умирать медленной смертью, – заявил Иаго. – Лучше прикончите меня сразу, одним ударом!..

– Надеть ему на руки колодки, – распорядился смотритель, – чтобы вовсе не двигался!

Солдаты шагнули было к узнику, но замерли на месте. Иаго схватил скамейку и приготовился защищаться.

– Не подходите, – закричал он. – Я раскрою голову каждому, кто посмеет подойти ко мне! – он весь дрожал от гнева.

Старый узник, затаив дыхание, смотрел на своего товарища, в которого отчаяние вдохнуло неистово-самоотверженную смелость.

– Ружья! – скомандовал смотритель, и в дверях появилась стража с ружьями.

– Оставь скамейку! – крикнул старший.

Иаго расхохотался ему в лицо.

– Брось, а то застрелю, как собаку!

– А на что вы еще способны, собаки, если не стрелять в безоружного!

– Нет, так просто мы тебя не убьем! Взять его! – скомандовал старший.

Стража бросилась на Иаго. Первый же охранник свалился к его ногам с разбитым черепом. Иаго снова замахнулся скамейкой, но на этот раз сила ему изменила: занесенная скамейка ударилась о потолок и выпала у него из рук. Тут на него набросились все и стали беспощадно избивать, как и чем попало. Когда он распух от побоев, его, бесчувственного, швырнули в темную, низкую, смрадную комнату и заперли там.

Не скоро Иаго пришел в себя. Когда он открыл глаза, слабый лунный луч, падавший через маленькое оконце, заставил его зажмуриться. Что с ним, где он, почему все тело так болит, что трудно шевельнуться?

Ему постепенно припомнились события сегодняшнего дня. Он скрипнул зубами. Вдруг в камере сделалось темнее. Иаго с трудом поднял голову, взглянул на окно, – его словно кто-то заслонил. От слабости темнеет в глазах, – подумал он. Опустил веки и снова их поднял, – луна по-прежнему посылала ему свое кроткое сияние.

Да, это у меня, верно, в глазах потемнело. Кто бы мог сейчас подойти к моей камере? – и он снова погрузился в полузабытье.

Удивительное создание человек! Всецело упоенный счастьем, под гнетом непоправимой беды, в радости или в печали, неотступно думает он о любимом существе, неизменно ласкает милый образ. Ликует или скорбит его сердце, всегда оно томится по ласке, жаждет сочувствия!

Даже и сейчас Иаго неустанно думал о своей Нуну: ни горе, ни страдания, ничто не могло вытравить из его памяти, изгнать из сердца образ любимой.

Его никогда не покидал этот образ. Он страдал, душа его не знала покоя, но страдание это было так сладостно, что он не променял бы его ни на что в целом мире.

Из этого томительного забытья вывел его какой-то странный скрежет у стены под оконцем.

Иаго приподнялся, насторожился, – ненарушимая тишина царила вокруг.

Немного погодя шум повторился, и он услышал приглушенный шепот.

– Тише, тише ты, услышать могут! Иаго весь обратился в слух.

Кто бы это мог быть… в такой час? Что они там делают? – сердце бурно стучало в груди от какого-то неясного предчувствия.

А приглушенная возня у стены под окном все продолжалась. Он впился глазами в окно. Вдруг из стены бесшумно вынули большой камень и отогнули решетку от окна. Иаго приподнялся на колени. Он ясно различил двоих мужчин, медленно опускавших камень на землю. Они выпрямились и заглянули внутрь камеры.

– Кто там, православные? Помогите! – громким шепотом взмолился Иаго.

Неизвестные вздрогнули от неожиданности и переглянулись.

– Тс-с! Это мы! – тихо ответил один из них, подойдя ближе к окошку.

– Наши, православные! – едва сдерживаясь, шептал Иаго.

– Иаго, ты? – спросил снаружи неизвестный.

– Это – я, я! Но ты-то кто же?

– Слава твоей воле, святой Гиваргий! – произнес один из неизвестных, снял шапку и перекрестился.

– Ты не узнал нас, Иаго! – обратился он к узнику. – Я – Коба, твой побратим!

– Коба! – изумленно воскликнул Иаго! – Откуда ты, брат, как сюда попал?

– Потом все расскажу, а теперь собирайся, бежим отсюда! А ну, давай! – обратился Коба к товарищу. – Поскорей разберем стену!

– Развяжите мне руки, я помогу вам отсюда! – попросил Иаго.

– Да что ж это я? Ты ведь связан, – спохватился Коба. – Повернись к окну, я перережу веревки кинжалом.

Иаго с трудом поднялся на ноги, Коба просунул в окно кинжал и перерезал веревку на руках у узника.

– А теперь сам возьми кинжал, освободи и ноги!

Иаго потянулся за кинжалом, но онемевшие, затекшие от веревок руки не повиновались ему.

– Что с тобой, отчего не берешь? – нетерпеливо спросил Коба.

– Не могу, руки не действуют! – печально ответил Иаго.

– Отдохни, отдохни немного, руки окрепнут и сила к ним вернется. А ты что мешкаешь? – обратился он к товарищу.

Оба усердно принялись за работу с ловкостью, доказывающей, что не первый раз занимаются они таким делом.

Через несколько минут щель была настолько расширена, что они сумели через нее вытащить узника, и тут же, под стеной, принялись распиливать железные кандалы на его ногах.

Только успели они с этим покончить, как послышались шаги идущих в обход караульных.

– Идут! – прошептал Торгва, и все трое стали напряженно всматриваться в темноту.

Они ясно различили приближавшихся солдат. Штыки поблескивали при свете луны. Солдаты шли медленно, вразвалку, беспечно перешучивались и смеялись. Здесь они ниоткуда не ожидали опасности; ведь скала с этой стороны была, по их мнению, неприступной.

– Караульные! – прошептал Коба и достал из чехла ружье.

– Дайте и мне ружье, уложу хотя бы одного из них, а там будь что будет! – попросил Иаго. Он едва стоял на ногах, но зов свободы, ненависть к несправедливости и страх перед нечеловеческими муками удесятерили его силы.

– Не надо! – шепнул Торга а. – Зря погибнем. Лучше подадимся за угол и оттуда на них налетим. От неожиданности они собьются в кучу, передние сомнут задних… Убегут – хорошо, а нет… Их всего лишь пять человек. Что нам?!

– За скалу, за скалу! – послышался тихий, как дуновение ветерка, шопот Кобы, и все трое мгновенно исчезли за выступом скалы.

Отряд тяжело ступал подкованными железом сапогами. Все ближе подходили они к трем товарищам, которые поджидали их, сжимая кинжалы в руках и сурово сдвинув брови.

Стена скрывала их от солдат, но и без укрытия невозможно было разглядеть как бы сросшихся со скалой самоотверженных друзей.

Ночь была восхитительная – спокойная, светлая, даже ветер не шелестел, казалось, будто природа ласково убаюкивала своих детей, а луна выглянула только ради того, чтобы вдоволь налюбоваться этой безмятежной красотой. Вдалеке стонал бессонный соловей, время от времени повторяя свои ласково-тоскующие призывы.

Солдаты подошли к скале, за которой сидели Иаго и его друзья.

– Давай закурим! – предложил один из солдат.

– Не мешало бы! – охотно согласились остальные, отложили в сторону ружья, усевшись в кружок.

– Вчера командир в деревню меня посылал, – начал один, набивая трубку.

– За курами, – подхватил другой.

– Ну вот, пошел я, стал по деревне бродить, – продолжал первый, – спрашивая кур у одного, у другого. Никто не продает…

– Решили, значит, не продавать нашим, – пояснил другой. – Проклятые!

– Одно слово, басурманы! – добавил длинноусый ефрейтор.

– Думаю про себя, – продолжал рассказчик, – я вам покажу… Да и свернул в один двор. Смотрю, разгуливают по двору индюки. Я зацепил одного палкой. На лай собачий вышла баба, бросилась ко мне, лопочет что-то на своем языке. Я схватил индюка, она ко мне, и давай мы тащить птицу каждый в свою сторону, чуть пополам не разорвали, и смех а грех, ей-богу… Рассвирепела баба и хватила меня палкой. Ох ты, чортово отродье. – Думаю: – Ну, смотри теперь, что будет, и шлеп на землю, растянулся, будто дух вон… Сбежался народ, окружили меня, а я лежу, не дышу. Думают, убила меня баба, сердятся на нее, бранятся, а на меня все водой брызгают, в чувство приводят. Страшно им, – за убийство ответ будут держать строгий. Вот открыл я глаза да и хвать одного мужика, который поближе стоял. Ах ты, – говорю ему, – такой-сякой, ты царского слугу искалечил, кто ты есть такой?… Мужичонка простой, и только. Пойдем к начальнику ответ держать! А он побледнел весь, упрашивает меня отпустить его. Долго упрашивал, а потом дали мне трех индеек да семь кур, и тут только оставил я их в покое…

– Молодец! – одобрили остальные.

– А если бы они пожаловались на тебя начальнику, что бы ты тогда сказал?

– А я сам начальнику рассказал.

– И что он?

– Похвалил, поблагодарил и смеялся от души. Как же иначе, начальник купить поручил, а те не дают, что было делать?

Все с интересом слушали, одобряли рассказчика, видно было, что каждому хотелось бы быть на его месте. Все ждали с набитыми трубками, чтобы один из них зажег спичку, которая, видимо, отсырела у него в кармане. Он долго чиркал ею, наконец высек огонь, и пламя осветило всех, и не успело оно погаснуть, как у всех потемнело в глазах.

Трое из солдат приподнялись, но тут же свалились замертво на землю. Иаго и его друзья ждали удобной минуты для нападения. Они выскочили из засады как раз в то мгновение, когда пламя от спички осветило сидевших. Они так точно рассчитали расстояние и удар кинжалами, что ни один из них не промахнулся.