
Полная версия:
Отцеубийца
– Отец, отец, ты разве не узнал меня?… Я – дочь твоя, Нуну!
– Прочь, говорю! – повторил старик глухим, надтреснутым голосом, отстраняя ее рукой.
Нуну, растерявшись и вся дрожа, отступила назад.
– У меня нет дочери! – с горечью продолжал старик. – Дочь моя, – та была ангелом непорочным, чистой голубицей… Разве ты похожа на нее? Ха-ха-ха! – горько засмеялся он. – Ты только посмотри на себя!..
– Горе мне, погибла я совсем! – простонала Нуну.
А стариком все сильней и сильней овладевал гнев.
– Ты – дочь моя, говоришь? В полночь, в Дзауге, одна?… Нет, как могла женщина до этого дойти? Зачем ты здесь?
Он подбежал к ней, принялся ее трясти дрожащей рукой.
– Отец, дорогой мой! Выслушай меня! – взывала к нему Нуну.
Но старик был глух к ее мольбам. Он все больше и больше проникался сознанием своего несчастья – опозоренная старость, отверженная, несчастная дочь!
Вслед за острыми вспышками горя и гнева обычно наступает притупление чувств, и старик вдруг обессилел, опустился на пол. Он стал причитать, бить себя кулаком по голове, словно старался отогнать от себя тяжкую беду, избавиться от непереносимого горя.
Нуну с тоской глядела на отца, сознавая свое бессилие ему помочь, успокоить его.
– Господи! – говорил старик, – за что ты так наказал меня, не дал мне покоя ни в молодости, ни в старости. Была у меня жена, и меня довели до того, что я убил ее собственной рукой, вот этой рукой!.. Оторвали меня от семьи, от очага… Одно у меня оставалось утешение в жизни, одна надежда… На тебя надеялся, думал – пощадишь имя отца, пожалеешь меня… Конец всему!.. А теперь, чего ты хочешь от меня, зачем тревожишь мое одиночество? Все позабудут меня, никто за упокой души не помолится. Ну что, поглядела на своего несчастного отца, полюбовалась его отчаянием? А теперь уходи!
– Горе, горе мне! – закрыв лицо руками, зарыдала Нуну. – А я-то надеялась, что у меня есть отец, что он пожалеет меня, поймет…
Она тихо пошла к двери, остановилась, потом снова пошла, снова остановилась и повернулась к отцу:
– Прощай, отец!.. Бог свидетель, я не виновна ни в чем ни перед тобой, ни перед богом. Прощай! – и она решительно направилась к выходу.
Тогда отец приподнял голову и устремил воспаленный взгляд на уходящую дочь. С каждым своим шагом она притягивала его к себе все неодолимей.
Нуну подошла к двери, тронула циновку и в последний раз обернулась к отцу, чтобы покинуть его навсегда. И вдруг она замерла на месте. Старик глядел на нее с нежностью, она увидела, что руки его тянутся к ней, что он готов ее окликнуть, но не в силах произнести ни слова.
И тогда она стремительно кинулась к отцу, и тот с каким-то безумным воплем прижал ее к груди…
Когда они оба успокоились, Нуну рассказала отцу свою горестную повесть, и старик возблагодарил судьбу, пославшую ему последнюю радость – свидание с горячо любимой дочерью.
– Тебя, значит, выдали замуж насильно? – снова и снова спрашивал он.
– Да, отец, Наго был арестован, некому было за меня заступиться.
– Да, нет больше ни правды, ни общины! – восклицал старик. – Теперь власть в руках у людей, подобных Гирголе. Что же нам делать?
– Не знаю, отец! Но только, если узнает про меня Гиргола, пропала я тогда.
– Говорят, Иаго к чеченцам ушел.
– Да, он ушел туда. Жив ли он? – горько вздохнула Нуну.
– Бог милостив!
– Если Иаго жив, он меня найдет, – с уверенностью сказала Нуну.
– Да, да, он придет за нами, и мы уйдем в Чечню.
– И ты пойдешь с нами, отец? – и Нуну крепче прижалась к старику.
– Конечно, пойду с вами, дочка! – вздохнул старик. – В мои годы трудно переселяться на новые места. Но времена теперь такие, что правды у чужих приходится искать.
– Ничего, отец, и там есть люди, там будет у нас вольная жизнь.
– И там есть люди, и хорошие люди, да трудно человеку искать правды на чужбине… Кабы наша земля нам принадлежала, не искали бы мы правды у чужих. Но теперь мы от других зависим… Скорей бы пришел Иаго, здесь собираются билеты вводить, а кто нам их даст?…
И как бы в ответ на эти слова за окном вдруг послышался голос:
– Завтра в полночь Иаго будет здесь!
Нуну и старик вскочили, выбежали во двор, но там никого уже не было – вестника радости словно поглотила земля. Они вернулись домой, никого не найдя, но радость не покидала их. Иаго жив, он придет за нами! – восклицали они, обнимая друг друга.
Было далеко за полночь, когда отец и дочь, уставшие от волнений, заснули крепким сном.
Иаго и его друзья собирались напасть на станцию Ардони, чтобы угнать казенный скот.
Они ехали верхом. Впереди был Иаго, хорошо знакомый с этими местами. Он зорко осматривался по сторонам и прислушивался к каждому шороху. Вдруг он придержал лошадь и весь обратили в слух.
– Что случилось? – спросил Парчо.
– Тише. Всадники едут, не могу только разобрать, с какой стороны.
– Ничего не слышу, – сказал Парчо, – тебе показалось.
– Если я впереди, так и слушайтесь меня, а нет – поезжайте сами вперед, – обиделся Иаго.
– Да что ты? Делай, как знаешь! – сказал Парчо, и в ту же минуту ветерок донес слабый далекий стук копыт. Всадники, видимо, быстро приближались.
Иаго спрыгнул с коня и приник ухом к земле.
Он поднялся и снова вскочил на коня.
– Скорее все за мною! Едут к нам, и их много.
Иаго свернул в сторону с дороги. Вскоре все скрылись в кустарнике. Выбрали удобное место, засели и стали ждать.
Разместив товарищей, Иаго прокрался обратно и залег за камнем в траве у дороги. Вскоре послышался говор и показались казаки, десять человек, видимо, дорожная охрана.
– Стойте! – сказал ехавший впереди. – Буханцов, – обратился он к одному из казаков, – здесь подходящее место для привала, дров много и вода рядом. Сварим баранину, поужинаем.
– Очень уж близко от пастухов, не оставят они нас в покое, – заметил один из казаков.
– Тем хуже для них. Если посмеют сунуться, всех перебьем, как собак! – сказал старший.
Они свернули на поляну и спешились. Один пошел за дровами. Лошадей пустили пастись, а сами все разбрелись – кто за дровами, кто за водой. Начальник и Буханцов остались караулить коней.
Из их разговора Иаго понял, что казаки нанесли какую-то обиду пастухам, и теперь, если те вздумают напасть на обидчиков, казаки безжалостно с ними расправятся. Он бесшумно скользнул к своим товарищам и обо всем им рассказал.
– Милые вы мои, – взмолился мтиулец, услышав, что пастухам угрожает опасность, – не дадим наших пастухов в обиду!
– Ну, конечно, не дадим! – шепотом ответили остальные. Между тем, четыре казака, посланные за дровами, приближались к ним.
– Отправили нас дороги караулить, а мы вон где бродим! – с досадой сказал один из казаков.
– К черту бы все эти дороги! – отозвался другой. – Нет нам покоя от них!
– А баран-то какой жирный! – воскликнул третий. – Едва на лошадь втащили…
Он не договорил… Четыре горца выскочили из засады и, свалив казаков, приставили им кинжалы к груди.
– Ни звука! – грозно шепнул им Иаго.
Казаков связали и втащили в кусты. Вдруг на стоянке казаков поднялся шум, оттуда доносились громкие выкрики, слышались русские и черкесские слова. Друзья бросились в ту сторону, бесшумно подкрались. Два черкеса на ломаном русском языке, помогая себе жестами, объяснялись с казаками. Казаки поднимали их на смех.
– Чего же вам надо, чертовы дети? – спросил старший казак.
– Казаки твои утащили у нас барана… Прикажите вернуть его нам, – кое-как объяснил черкес.
– Который утащил, укажи! Черкес огляделся.
– Не разобрать мне, который. Все похожи друг на друга.
– На кого жалуешься?
– На твоих казаков.
– Как ты смеешь всех обвинять в воровстве? Ты знаешь, что тебе за это будет? – закричал казак. – Проваливай, пока шкуру не спустили.
– За что же? У меня украли скотину и на меня же кричат!.. Вон лежит мой баран зарезанный, – указал черкес на убоину.
Казаки немного смутились. Черкес спокойно продолжал:
– Не стыдно вам? Сказали бы, мы бы и сами дали. Для этого вас сюда поставили? Увижико! – окликнул он товарища, – поди сюда, возьмем нашего барана.
И они подняли баранью тушу.
– Не отдавать! – приказал старший.
Казаки подбежали и ухватились за тушу. Черкесы не уступали:
– Не отдадим! – кричали они.
– Нагайками их! – скомандовал старший.
Казаки занесли было нагайки над черкесами, но вдруг из-за кустов выскочили горцы и набросились на казаков. Разъяренные черкесы кинулись помогать горцам. Казаки растерялись и запросили о пощаде. Их обезоружили, связали. Черкесам возвратили барана, а Иаго и его друзья забрали коней и ускакали.
Они прибыли в осетинскую деревню Хумалгу и заехали отдохнуть к знакомому осетину, который встретил их с распростертыми объятиями.
Утром, когда хозяин хорошенько разглядел откормленных лоснящихся коней, ему стало жаль выпускать их из рук; поэтому он вызвался поместить их на время у себя во дворе, а сам предложил друзьям поехать с ними в Дзауг, якобы по делу.
К вечеру приехали в Дзауг и устроились все в одном трактире. Друзья вышли в город только к концу дня. Им хотелось поскорее разыскать отца Нуну и разузнать про нее.
Коба отбился от друзей и бродил один по базару. Его внимание привлек оборванный нищий, он остановился перед ним и вдруг непостижимым образом уверился, что этот старик непременно должен быть отцом Нуну. Он вступил с ним в беседу и с первых же слов понял, что старик неохотно о себе рассказывает. Он еще больше утвердился в своей догадке. Оставив расспросы, он отошел в сторону и решил последить за стариком. Он так и сделал. Когда старик добрался до своей хижины, Коба стал издали следить за домом. Он видел, что туда вошел какой-то человек в бурке. Подождав еще некоторое время, он подошел поближе и прислушался. Он услышал имя Нуну и заглянул в окно. Его глазам представились ласково беседующие отец и дочь. Это он обрадовал их вестью об Иаго, сам же стремглав кинулся к товарищу – поскорей его известить, что Нуну и ее отец найдены.
Он торопливо шагал по темным ночным улицам города, стараясь не попадаться на глаза патрулю. В те времена запрещено было ходить по городу после девяти часов вечера: всех, запоздавших прохожих задерживали. А попасть в руки тогдашних блюстителей порядка значило почти наверняка погибнуть. Послышались шаги идущих навстречу караульных. Повернуть обратно незамеченным было уже невозможно, и Коба решил пробиваться хотя бы ценой жизни. Он нащупал в кармане пистолет. Но вдруг заметил, что стоит на мостике, и сразу же сообразил, что под ним можно спрятаться от патруля. Если даже его и заметят, все равно оттуда ему будет легче защищаться; на крайний случай он оттуда может пробраться к Тереку и переплыть его. Караульные вошли на мостик как раз в то мгновение, когда Коба скользнул под него.
– Отдохнем здесь малость, – предложил один из караульных, и все уселись на перила.
Они завели долгую беседу о проклятых басурманах, закурили трубки и просидели так почти до рассвета. Было очевидно, что мохевца они не заметили.
Коба смог выйти из своего убежища лишь после ухода караульных. Друзья ждали его с тревожным нетерпением. Радости не было конца, когда они узнали, что Коба разыскал Нуну. Оставалось только дождаться ночи, и тогда – конец томительной разлуке!
Предатель-хозяин не бездействовал. Он решил во что бы то ни стало завладеть приглянувшимися ему конями. Для этого ему надо было только сообщить властям о том, что абреки в Дзауге, навести на след. Абреков арестуют или перебьют, и в том и в другом случае он безнаказанно заполучит коней. И он пошел прямо к начальнику, но алчность его разгоралась с каждым шагом. Почему он должен предать в руки властей таких важных преступников безвозмездно? Он может еще заработать на этом!
Вскоре он уже стоял на балконе казенного дома и упрашивал есаула допустить его к начальнику.
– Хочу видеть начальника. Есть дело! – Есаул вынужден был доложить о нем.
– Зачем пришел? – спросил начальник, когда есаул ввел к нему неизвестного человека.
– Дело есть, ваша милость! – и он выразительно взглянул на есаула.
– Выйди! – сказал начальник есаулу. – Теперь мы одни, говори.
– Я напал на след абреков.
– Каких?
– Иаго, Парчо, Коба, Элберда и Вепхия.
– Что ты говоришь?! – воскликнул начальник, и радость сверкнула в его глазах.
Не проходило дня, чтобы слухи об отважных делах этих абреков не нарушали его покоя; к тому же их жизни были дорого оценены правительством, и сам начальник мог нажиться на их поимке, мог рассчитывать на благодарность, чины и славу.
– Где они? – с нетерпением спросил он.
– Их здесь нет, но я могу их найти.
– Не врешь?
– Ей-богу, говорю правду!
Начальник поглядел на него в упор и спросил:
– Что просишь за услугу?
– Тридцать туманов за голову и чин офицера.
– Многовато, не дадут. – сказал начальник, хотя абреки эти были оценены и повыше.
– Что ж, тогда я пойду!
– По десять туманов и крест святого Георгия, – не хватит?
– Нет, ваша милость! – и доносчик повернулся к выходу.
– Постой… Говори окончательно, – сколько? – остановил его начальник.
– Ты – хороший человек, полковник, прославленный человек… Только ради тебя – по двадцать туманов.
После долгой торговли они согласились на пятнадцати туманах с человека и на чине юнкера за донос.
– Когда же? – спросил начальник.
– Дайте мне два дня сроку, и я все сообщу.
Предатель вышел, радуясь сделке, а начальник, также очень довольный, вышел в соседнюю комнату, где его дожидался хевский диамбег, прибывший к нему с докладом. Правителя Хеви, как обычно, сопровождал Гиргола. Начальник был уверен, что беседует с доносчиком с глазу на глаз, а между тем за дверями стоял Гиргола и трепетно, напряженно следил за всем разговором. Он услышал имя Иаго, узнал, что на днях его убьют или арестуют, и острая радость пронзила его сердце. Время не умерило его ненависти к этому человеку. Он по-прежнему горел чувством мести. Но вдруг доносчик обманет, не вернется, передумает? Нет, на этот раз Гиргола не упустит Иаго, сам выследит своего лютого врага, в могилу сойдет вместе с ним! И он выбежал вслед за предателем.
Тот шагал, упоенный успехом, и не замечал идущего следом за ним Гирголу. Они вместе дошли до трактира и вошли в него.
Гиргола потребовал себе вина, разговорился с половым и узнал, что предатель остановился в этом трактире с товарищами. Он ловко выведал все, что ему было нужно, и совершенно уверился, что Иаго находится здесь.
Он тотчас же снял смежную комнату и долго подслушивал через тонкую перегородку. Он отчетливо слышал каждое слово. Утвердившись в своих догадках, он кинулся к диамбегу. Тот послал к губернатору за распоряжением об аресте абреков, а Гиргола вернулся в свою засаду.
Он вошел в трактир, когда никого из абреков не было дома, – все они ушли на базар, – и стал их ждать с нетерпением и тревогой. Те вернулись поздно и были, казалось, чем-то сильно взволнованы. Пока Гиргола разбирался в шуме голосов, ворота трактира заперли и выйти на улицу тайком от соседей было уже невозможно. Он остался на ночь в трактире, пододвинул тахту к перегородке и весь обратился в слух.
Наутро вернулся человек, отсутствие которого так беспокоило его друзей. Это оказался Коба. Он сообщил радостную весть о Нуну. Как ужаленный, вскочил Гиргола с тахты. Нуну жива! Он давно уже примирился с мыслью, что она лежит на дне Терека, придавленная тяжелыми валунами.
Она жива и завтра встретится со своим Иаго! Они будут счастливы, а он, Гиргола, отвергнутый, униженный, ненавидимый всеми, будет влачить позорную жизнь! Нет, он этого не допустит!
Звериная злость обуревала его. Окажись здесь Нуну, он собственной рукой рассек бы ей грудь.
Коба рассказывал обо всем: как он напал на след Нуну, где живет ее отец, рассказывал так подробно, что Гиргола мог бы с закрытыми глазами найти эту хижину.
Постойте вы у меня, – думал он, кусая пальцы от злости. – Я вам покажу, кто такой Гиргола!
Он поспешно вышел из трактира и побежал к диамбегу. Тот еще с вечера держал наготове казачью сотню и ждал вестей от Гирголы.
Гиргола советовал поджечь трактир, – абреки-де живыми не сдадутся; к тому же, если дело затянется до ночи, преступники могут в темноте ускользнуть из рук. От владикавказского начальника прибыла на подмогу целая рота, и все внезапно окружили трактир.
Друзья поняли, что смертельная опасность нависла над ними, и решили не уступать своих жизней дешево. Они забаррикадировали окна и двери и взяли ружья на прицел.
Вдруг всех поразила горькая мысль, что они кем-то преданы. Все взглянули на предателя.
– Ей-богу, я не говорил! – воскликнул тот, бледнея.
– Врешь, собака! – крикнул Иаго и замахнулся на него кинжалом.
– Не я, что ты? – предатель ловко увернулся и выпрыгнул в окно, но свалился тут же под стеной, сраженный пулями солдат, которым было приказано стрелять во всякого, кто попытается бежать из комнаты.
– Я предал товарищей и достоин такой смерти! – успел крикнуть доносчик. – Я погубил вас!
Новая пуля размозжила ему череп, и мозг его брызнул на стену.
– Выходите, абреки! – крикнул командир роты, – все равно вы у нас в руках!
В ответ раздалось пять выстрелов, и пятеро из роты свалились на землю.
– Вот вам наш ответ!
Грянул залп по дому, и пули защелкали о стены и окна, никому не причинив вреда.
Абреки сделали еще пять выстрелов, и еще пять солдат выбыло из строя.
Началась перестрелка, не наносящая никакого урона осажденным. Один только Элберд был легко ранен в грудь, но он быстро перевязал свою рану и снова вступил в бой.
– Зачем понапрасну жертвовать людьми? – снова сказал Гиргола, – лучше поджечь дом!
Обложили дом сеном и еще раз потребовали, чтобы осажденные сдались, угрожая их сжечь.
– Вы собираетесь сжечь женщин и детей! Вы только на это и способны, а нам лучше сгореть, чем попасть к вам в руки!
– Подожгите! – скомандовал старший.
Заклубился черный дым, и алые языки пламени охватили дом.
– Собаки, такова-то ваша храбрость! – закричал Иаго, задыхаясь от злобы.
– Иаго! – окликнул его Гиргола, – погляди на меня, это я тебе мщу!
Иаго на мгновение выглянул из окна и успел выстрелить в Гирголу, но тот спрятался за бочку.
Между тем огонь разгорался, пламя охватило весь дом.
– Братья! – обратился Иаго к друзьям, – умрем, как мужчины, если уж суждено нам погибнуть!
И глубоко надвинув на голову шапку, выскочил в окно. За ним последовали остальные с обнаженными саблями. Они кинулись на осаждающих и рассекли цепь растерявшихся от неожиданности солдат. Но те быстро опомнились и окружили бежавших. Завязалась смертельная схватка. Друзья рубили нещадно, но силы их иссякали. Все перемешалось – крик, стоны, лязг оружия и гул пожара.
Толпа закружилась клубком, и когда клубок разомкнулся на земле лежали четверо изрубленных: Иаго и его друзья. Среди них не было Кобы, который каким-то чудом ускользнул, легко раненный, вскочил на коня и скрылся в лесу.
Утром убрали убитых, кровь на земле засыпали песком, в лишь обугленный остов дома напоминал о страшном деле, разыгравшемся здесь накануне.
Начальник совещался с диамбегом, когда к нему вбежал есаул и сообщил, что произошло убийство.
– Где? – спросил начальник.
– В районе мохевцев.
– Этого еще недоставало! – вздохнул начальник. – А кто убит?
– Нищий один.
– Кого подозреваете?
– Дело ясное! Два дня тому назад приехала к нему дочь. Говорят, плохого поведения… Она одна была ночью с отцом, а наутро его нашли убитым.
– Как зовут дочь?
– Нуну!
– Нуну? – удивленно переспросил внимательно слушавший диамбег. – Позовите сюда Гирголу.
– Кто такая Нуну, мохевка, которая отца убила? Пойди, узнай подробнее.
– А я уже узнал, – ответил Гиргола. – Это – жена моего брата! – он прикинулся опечаленным.
– Как? Ведь ты говорил, что она утонула.
– Да, я так полагал, а она, оказывается, скрывалась здесь.
– А где ты сам был до сих пор?
– Караулил убитых, – ответил Гиргола.
Началось следствие. Оно установило, что Нуну, развратная женщина, пришла к отцу, который, нищенствуя, накопил много денег, ограбила его, убила и деньги передала своему любовнику, хотя до сих пор не признается ни в чем. Сама она показывает, что за день до убийства пришла к отцу. В ночь накануне убийства они долго разговаривали. Заснули поздно. Утром, проснувшись, она не захотела будить отца, думая, что он еще не выспался. Она осторожно вышла, сходила к воде, умылась и посидела там, чтобы не будить отца. Когда вернулась, он все еще продолжал, как ей казалось, спать. Она решила его разбудить, подошла и почувствовала какую-то лужу под ногами. Дотронулась рукой до руки отца, – она была в крови. Подбежала к окну, откинула циновку, и к ужасу своему убедилась, что отца убили, пока она отсутствовала.
Так говорила несчастная, но никто не верил ее показаниям. Все в один голос утверждали, что Нуну убила отца, что она – отцеубийца.
На нижнем базаре во Владикавказе выстроили деревянный помост и на нем укрепили высокий столб, к которому была прибита доска с надписью «Позорный столб».
Народ с любопытством толпился вокруг помоста. Многие не понимали, что означает этот столб. Расспрашивали, кого собираются наказать.
Вдруг толпа расступилась, раздались возгласы: «Везут; везут!» Все повернули головы в ту сторону, откуда слышалась барабанная дробь. Сквозь толпу медленно двигалась странная высокая повозка, на ней лицом назад сидела женщина в арестантском халате. На груди у нее висела дощечка с надписью «Отцеубийца».
Она так низко опустила голову, что не было видно ее лица. Рядом с женщиной сидел палач и что-то говорил ей. Наконец он, потеряв терпение, насильно приподнял ей голову, чтобы показать народу ее мертвенно бледное лицо, искаженное безмерным страданием. Она, видимо, была почти без чувств: как только палач отнял руку, голова ее снова упала на грудь.
Перед помостом женщину стащили с повозки. Ее подняли на помост и привязали веревками к позорному столбу.
– Шапки долой! – крикнул кто-то. Все обнажили головы, а военные приложили руки к козырькам.
На помост взошел чиновник и прочитал приговор. Он гласил, что Нуну, она же Нино, – отцеубийца, ссылается пожизненно в Сибирь на каторжные работы.
Народ хранил мертвое молчание. Какая-то томительная печаль проникла в сердца слушавших. Среди этой тишины на помост поднялся священник, седой старик в черной рясе. В руках он держал крест. Он приблизился к Нуну, скорбный, встревоженный. Все остальные отошли в сторону.
– Нино! – позвал священник, – Нино! – и он взял женщину за руку.
Женщина вздрогнула и приподняла голову.
– Воды! – попросила она хриплым голосом.
Ей подали воды.
– Дочь моя, покайся в своих грехах, облегчи душу!
– В каких грехах? – чуть слышно прошептала Нуну. – Да, я ведь убила отца. Я – отцеубийца?
– Исповедуйся мне, и я буду молить господа о спасении твоей души.
– Крест дайте! – Она протянула руку и взяла у священника крест. Она поднесла его к губам и подняла голову настолько высоко, насколько ей позволяли ее угасающие силы.
– Клянусь всевышним, вездесущим и всеведущим, клянусь крестом святым, клянусь честью своей, клянусь душой Иаго, – я не виновна! – воскликнула она, и рука с крестом упала вниз. Священник взял крест. Потом подошел палач, отвязал женщину, и она как подкошенная упала к подножию столба.
– Упокой, господи, душу усопшей рабы твоей! – перекрестился священник.
Измученное, истерзанное стыдом и горем сердце Нуну не выдержало последнего напряжения, и она скончалась.
Кто же убил отца Нуну? Правосудие назвало отцеубийцей Нуну. В народе бродило сомнение.
На следующий день диамбег возвращался домой в сопровождении Гирголы. Они ехали лесом на лихой тройке и беседовали о вчерашних событиях. Гиргола скупо и неохотно отвечал на расспросы диамбега. Он сам присутствовал при позорной казни Нуну, и совесть проснулась в нем. Лицо Нуну преследовало его, он не находил себе покоя, осунулся и побледнел.
– Не заболел ли ты? – спросил его диамбег.
– Да, простудился.
– Не унывай, вот вернемся домой, ты получишь чин юнкера.
– Да не лишусь я милости вашей! – уныло ответил Гиргола.
Они сидели рядом, впереди скакали казаки.
Вдруг раздался выстрел, и пронзенный пулей диамбег вывалился из повозки. Другая пуля смертельно ранила Гирголу в бок.
– Это я, Коба! За жизнь Иаго вы расплачиваетесь! – послышался голос из леса, и крикнувший исчез бесследно.
Убитого диамбега и раненого Гирголу довезли до Степанцминды. Гиргола тотчас же попросил привести к нему священника.
Пришел священник и хотел причастить его.