скачать книгу бесплатно
Солнце воду испарило – получилось хорошо…
Или, например, это:
В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильянтанцует то, что станет танго…
Или даже иногда визборовскую:
Приходи ко мне, Бригитта,
Как стемнеет, приходи.
Всё, что было, то забыто,
Всё, что будет, – впереди…
А когда она пела:
Он здесь бывал: ещё не в галифе —
В пальто из драпа, сдержанный, сутулый…
– все понимали, что она меняет наполнение этого стихотворения и имеет в виду совсем другого мужчину. Но об этом не будем пока.
Вот и сегодня она сидела на стульчике, поставив гитару на колено, и перебирала струны. Отросшая за время орбитальной жизни чёлка то и дело падала на глаза и мешала петь. Она её сдувала, но та вновь падала. Она даже внутренне рассердилась – надо было какой-нибудь небольшой аксессуарчик предусмотреть, чтобы эту проклятую чёлку держать на положенном ей месте. Типа заколки, что ли. Народ расселся, она произнесла какие-то вводные слова. В основном про то, каких авторов она будет петь сегодня, – ей почему-то остро хотелось Берковского.
…Она допела «Гренаду» и в паузе попила водички. Поверх кромки стакана посмотрела в зал. Заправщик, её орбитальный приятель, сегодня сел сбоку. Её помощник, младший телеметрист, пристроился посередине. Он её боготворил, излишне громко и всегда фальшиво подпевал. Её это злило, но сказать ему было неловко. Вон поодаль пристроился связист. В крайний раз он слушал аж с открытым ртом. Сейчас пока рот закрыт. Сосёт леденец, похоже. Ой, а кто это там сзади? Хм, на Гордея похож. Во дела! Это ж мой приятель студенческий! А откуда он здесь? Он ведь теперь известный и даже модный журналист, говорят. Сугубо для эстетов типа. Во, блин, дела… Даже, помнится, читала пару раз его медитативные опусы. Значит, он и сюда добрался. Ну-ну… Про нас будет писать, очевидно. Похоже, даже скорее про меня. Хм, забавно… А у меня голова ещё немытая после смены, нехорошо… И прыщик на шее… Во как внимательно слушает. Как и раньше. Правда, он эти песни уж, небось, сто лет как позабыл… Ну ладно, напомним, дело это весьма нехитрое… Она встретилась взглядом с Гордеем и игриво подмигнула ему. Заметила, как он чуть вздрогнул и тоже попытался ей в ответ рукой сделать некий приветственный жест. Но на него все начали тут же оглядываться и шикать. Концерт, впрочем, уже продолжался – Лена запела знаменитую когда-то песню:
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
…Когда начался концерт и Гордей увидел её, в желудке как будто поселился камень. Да, это была она. Несмотря на то, что они давно не виделись, не узнать он её не мог. Она, разумеется, изменилась, но эти изменения были в сторону изящности, тонкого вкуса и вытекающей из этого какой-то незащищённости. Совсем не то что раньше, когда она запросто могла надеть серое с коричневым и вдобавок обуться в белое. Что касабельно собственно песен, то Гордей некоторые из них даже смутно помнил. Вот, например, эту, которая как раз сейчас звучала:
Ничто не стоит сожалений,
Люби, люби, а всё одно, —
Знакомств, побед и поражений
Нам переставить не дано…
М-да… Гордей в своё время даже выучил аккорды для этой песни, но музицировать на людях было явно не его призванием, как вскоре выяснилось. Кто-то слева от Гордея засопел и всхлипнул от прилива чувств. Потом ещё была «Куда ты уехала, Сьюзен» и совсем под конец «О, сладкий миг, когда старик…». После всего – долгие аплодисменты и букетик тюльпанов из их орбитальной оранжереи. Они, эти тюльпаны, в невесомости вырастали весьма непохожими на земные, но всё равно от добрых старых традиций никто не хотел отходить. Правда, почему-то эти цветы не пахли.
После концерта все не особо спешили расходиться, несмотря на информацию на табло, что через пятнадцать минут отключат гравитацию. Никто не просил её петь ещё – видели, что она утомлена. Но на лицах у всех читалось ощущение, что надо бы ещё немного побыть вместе. Хотя бы несколько минут. Продлить воспоминания о земной жизни. Люди в основном молчали, кто-то глядел в пол, кто-то – в потолок. Одни продолжали сидеть, иные стояли небольшими группами и полушёпотом говорили. Лена тоже не уходила – ей принесли минералки, и она пила маленькими глотками. Рядом на стуле лежала замолчавшая Ленина гитара, и кто-то подошёл и просто в задумчивости потрогал басовые струны. Те отозвались тихим гулом…
Гордей прекрасно понимал, что прямо сейчас поговорить вряд ли получится. Хотя ему показалось, что Лена была бы не против. Но это не факт, конечно. Может быть, вообще лучше завтра? А если у неё работа завтра? Да и захочет ли она вообще общаться? Но обозначить себя надо по-любому. Раз уж она ему помахала рукой. Да, надо попробовать… Хотя бы пару слов – просто, чтобы понять, какие он у неё эмоции вызывает. Лучше бы, конечно, никаких. Но, с другой стороны, Гордей почувствовал, что этот концерт уже разбередил его, и сохранить холодную голову будет непросто. Сдвинулись какие-то внутренние процессы, которые были много лет заморожены в нём. Надо ли это ему теперь – вот вопрос. Но работать надо, тут нет вариантов. Писать же втихую, даже не поздоровавшись и не поговорив с ней, – это как-то вообще несолидно с профессиональной точки зрения. Хотя некоторые коллеги Гордея таки и делают. Нет, мы так не будем поступать. Гордей тронул за локоть стоящего перед ним человека и глазами показал тому, что ему надо бы пройти вперёд. Тот чуть посторонился, Гордей обогнул группу людей и подошёл к Лене. Они душевно поздоровались, даже слегка соприкоснулись щеками, по нынешнему обычаю. Он вкратце обрисовал, кто он сейчас и зачем тут. Лена была, возможно, немного удивлена и его появлением, и его задачей, но не показала этого. Напрашиваться на долгий разговор с уставшей женщиной, даже давно знакомой, Гордей счёл бестактным, и они договорились, что плотно побеседуют завтра в обед. Но вышло слегка иначе…
6. После концерта
Гордей пришёл к себе в каютку, почистил зубы, сбросил обувь, уселся на диван. Тело вроде бы хотело поспать, но мозг пока придерживался иного мнения. Он достал из холодильника банку пива и чипсы. Чипсы оказались чудовищно просроченными, и он пульнул весь пакет в молекулярный утилизатор. Тот удовлетворённо почавкал и через 15 сек опять выдал свой дружелюбный зелёный глаз. Гордей прикола ради в своё время (на Земле) с ним вдосталь позабавлялся. Книгу средней толщины этот чудовищный прибор сжевал, помнится, за сорок пять секунд. Тапок – почти за две минуты. Бутылка из-под шампанского превращалась в ничто спустя две с половиной минуты. Датчик жизни, кстати, работал исправно – загруженные в утилизатор тараканы выползали обратно живыми и весьма бодрыми. Что вы хотите – фирма «Сименс» веников не вяжет. Однозначно полезная вещь. Здесь, на станции, была уменьшенная версия, но всё равно интересно. Через пару минут опустевшая банка из-под пива, печально позвякивая, направилась вслед за чипсами. С ней утилизатор разобрался всего за минуту, хотя она была композитная. Неплохо, неплохо… Гордей опустил глаза вниз, секунду подумал и снял уже несвежие носки. Они быстро отправились в путь вслед за банкой – на них было потрачено секунд двадцать, по Гордеевым ощущениям. Он уважительно сказал: «У, холера…», но ничего ещё достойного утилизации вокруг не обнаружил.
Тогда он перевёл тело в горизонтальное положение и попытался увидеть в воображении текст про недавний концерт уже готовым. Но текст в голове пока, увы, не вырисовывался. Слова придут позже (он это знал), а пока надо было познать всё происшедшее на невербальном уровне. Это было, вообще говоря, с некоторых пор основным приёмом Гордея для прихода к новым состояниям сознания. Где-то после сорока он заметил, что прирастает уже не разумом, а психическим потенциалом. Странно поначалу было ему это наблюдение. Мозги его, похоже, к этому возрасту извлекли из окружающей реальности всё, что из неё можно было извлечь рациональным способом. Дальше начал работать совершенно иной способ познания мира. Гордей к этому был не готов – для того, чтобы двигаться дальше, надо освободить мозг и сделать его органом чувств следующего уровня. То есть по всем раскладам получилось так, что Гордей сам собой, почти невзначай, добрался до буддизма – это он понял уже сильно потом. Достигнуть состояния самадхи случайно, конечно, нельзя, но от аффектов сознания избавиться можно. А сначала Гордей немало удивился своим выводам: что есть, оказывается, вещи, которые надо познавать не по-западному – расчленением и препарированием, а по-восточному – хитрым коннектом и растворением в них своего эго. Немного жаль западномыслящих – по непонятным причинам встать на этот путь они могут преимущественно химически. По этому «анизотропному шоссе» через какое-то время можно прийти и к мультиреальности, но Гордей так далеко пока не забирался. Он читал в детстве одну вещь братьев Стругацких. «Волны гасят ветер» называется… Но понял её совсем недавно…
К слову сказать, при таком образе жизни, который недалёкие западные люди называют «странным», открывается много нового даже в обыденной жизни человека. Например, Гордей самостоятельно нашёл хороший способ лечить грыжу, которая у него к тому времени обнаружилась. Надо просто ходить задом наперёд. Каждый день по полчаса примерно. Другие мышцы работают, и никакой операции в результате и не надо. А открылось ему всё это, когда он ушёл из-под давления умных медицинских книжек.
В таком полумедитативном состоянии прошло около часа. Гордею захотелось перед сном выпить чаю. У него был пунктик относительно чая. В том смысле, что, когда уже перевалило за сорок, он внезапно его полюбил. До этого просто употреблял. Без эмоций – сугубо как подслащённую коричневатую жидкость. Ему было всё равно, что квас, что чай, что кисель, – была бы жидкость. А вот после сорока он внезапно полюбил чай. Вообще, после сорока многое в мужчине меняется. Кто-то называет это кризисом среднего возраста. Неважно, как это называть, но действительно мужчины сильно меняются (за женщин Гордей не мог ответить столь же определённо, но это и для них не исключено). Новые вкусовые рецепторы пробудились, что ли? В первый раз Гордей за собой такую вкусовую трансформацию заметил ещё раньше – когда вдруг распробовал коньяк. А то ведь тоже было время – когда коньяк представлялся ему просто как не очень удачный заменитель водки. Но это было ещё до армии. Потом, видимо, во рту сменилась ситуация, дёсны внезапно обрели чувствительность, и Гордей тогда испытал первый в своей жизни вкусовой удар. То есть, придя из армии, он с друзьями выпил коньяка и резко обалдел от внезапно нахлынувших вкусовых эмоций. Это было очень неожиданно и очень приятно. Но то было совсем давно, он ещё был упруг и бодр, а вот лет десять тому назад впервые испытал почти аналогичные ощущения от хорошо заваренного чёрного чая. И теперь его по вечерам мучил главный вопрос истинного английского джентльмена – как правильно поступить? Ведь два кусочка сахара – мало, а три – уже много. Н-да… Это, кажется, вежливо называется «зрелость». Впрочем, это не принципиально…
Гравитацию уже отключили (над дверью горело соответствующее сообщение), и простое человеческое желание теперь оказалось под большим вопросом. Кстати, в каюте почему-то не было кулера. Гордей обследовал свой багаж – там был, он это чётко помнил, кипятильник. Ага, вот он. Теперь надо придумать, как в невесомости вскипятить воду. Гордей задумчиво обвёл взглядом окружающее пространство. Увидел в углу розетку. У него возникло нехорошее чувство, что розетка на время невесомости обесточена (видимо, чтобы такие, как он, не включали в неё свои кипятильники). Гордей подтянулся поближе и разглядел, что к тому же нужен переходник – розетка была трёхштырьковая. «Вот ведь козлы-то идиотские», – сам себе сказал Гордей. Похоже, этот модуль станции был сделан китайцами. Н-да, классно попил чайку, ничего не скажешь… Но в какой-то момент Гордея наконец осенило, что он идиот, ибо в наступившей невесомости ничего нельзя было вскипятить в принципе. Уроки физики не надо было прогуливать. Он улыбнулся, представив себя бродящим по полутёмным коридорам с кипятильником в руке. Но неужели тут в самом деле ночью негде взять кипятка? Как-то не верилось. Гордей потыкал пальцем сервисный экран. Те каюты, где ещё не спали, горели зелёным. В одном из квадратиков Гордей увидел надпись: Ivleva. И там был зелёный цвет. Он нажал кнопку, вскоре появилось её лицо.
– Слушай, а как тут люди чай пьют в это время? – спросил у экрана Гордей.
– А, это ты… Да просто берут воду из термоса, – её ответ был несколько разочаровывающим.
– Упс… Вот ведь засада, у меня только кипятильник. – Гордей был слегка смущён своей неосведомлённостью и неподготовленностью к жизни в реальном космосе.
– Это же тебе не провинциальная гостиница, тут тебя с кипятильником не поймут. Если хочешь, могу дать водички, у меня полтермоса ещё осталось. – Её предложение казалось абсолютно естественным. – Подождёшь пять минут, а? Я тут кое-что должна ещё сделать.
– Да не вопрос. Жду, – сказал Гордей и блаженно потянулся.
Он давно научился гасить глупые эмоции, но сейчас не очень получилось. Всё-таки себя не переформатируешь. Гордей обрадовался, как будто ему опять было девятнадцать лет и он наконец договорился с девушкой о свидании. Вскоре и вправду раздался негромкий стук в дверь каюты. Тук, потом тук-тук, потом опять тук. Сердце как будто ответило – такое же тук почему-то раздалось и в груди Гордея. Он сглотнул, сдёрнул своё тело с дивана и сказал двери «Да», хотя по уму надо было бы басовито сказать «Минутку!». Но не догадался… Дверь открылась и пропустила Лену Ивлеву. Она посмотрела на Гордеевы босые ноги и чуть улыбнулась. Он тоже перевёл взгляд на собственные ноги, и те, как будто в ответ, пошевелили пальцами. Как будто говорили – ну и что с того?
…Лена проплыла вглубь, улыбаясь и держа в руке термос. Она уже отдохнула и была в джинсах и футболке с какой-то непонятной Гордею надписью – воздух-то в жилые помещения станции нагнетался, так что можно было ходить в нормальной одежде. Они выпили чаю с сухарями, потом разговорились на общие темы. Гордей догадывался, что не стоит бередить земные проблемы, они явно коснулись Лену – это было понятно. Впрочем, Лена сама направляла разговор.
– Слушай, я тебя когда увидела, сильно удивилась, конечно. Да. Ты же теперь у нас журналист… Но, насколько я помню, ты упорно углублялся в кибернетику. Я ещё не забыла твои нашумевшие доклады про искусственный интеллект. Были же хорошие перспективы, как я понимаю. А теперь журналист. Как-то не вяжется…
– Ну да, было дело. И ты помнишь мои сообщения? – Гордею это было явно приятно, и он даже потрогал кончик носа. – Тогда ещё все были взбудоражены информацией от Verysoft про создание компьютерных программ, которые якобы обладают сознанием. Меня даже чуть не согнали с трибуны во время доклада. Помнишь?
– Не очень, но вполне возможно. Я же больше по телеметрии, ты же знаешь. – Лене, в свою очередь, явно хотелось получить более развёрнутые объяснения Гордеевых метаморфоз. Она сложила руки на коленях, слизнула крошку печенья с губы и спросила: – А кстати, та шумиха оказалась пшиком, да?
– Ну как сказать, пшиком или не совсем пшиком… Тут, понимаешь, нету однозначности…
Ответ Гордея был слишком абстрактен. Он это тоже понимал и потому быстро добавил, что идея «про программы, которые снятся другу другу и тем похожи на то, что происходит в голове человека» вызывает лично у него массу вопросов. Лена вежливо полюбопытствовала, что же это за вопросы. Гордей почесал затылок, посмотрел на потолок и сказал, что нельзя со всей определённостью говорить, что чертой, отличающей сознание от несознания, является способность видеть сны. Действительно, о чём говорит способность видеть сны? Только о том, что видящий их временно начинает считать текущий сон текущей реальностью. Это проблема интерпретации получаемой информации: во сне ты просто искренне полагаешь, что реальность – это то, что ты вот прямо сейчас видишь. То есть, по мнению Гордея, получаемые данные ни в коей мере не должны наталкивать на мысль о реальности своего источника. Гордей глотнул чая и посмотрел на Лену. Было неочевидно, что такое объяснение было ей понятно.
– Ну да, это же не пара коммуницирующих инстансов, – задумчиво сказала Лена. Было видно, что она всё-таки пока пребывает где-то вдалеке, в своём мире.
– Пара чего? – переспросил Гордей. Это словечко было для него новым в таком контексте.
– Инстансов. Это типа экземпляров программ в памяти, – быстро пояснила Лена.
– Ну да, конечно. – Гордею надо было срочно что-то сказать, чтобы не утратить лидерство в их обсуждении. – Действительно, какие уж тут инстансы могут быть.
Они выпили по второй и ещё с полчаса пообсуждали все нюансы и ответвления этой темы. Гордею было что тут рассказать. Лена больше слушала, но постепенно и её захватило. Всё-таки как рассказчик Гордей был неплох, очень даже неплох…
– Да-а, повезло тебе, – протянула наконец Лена, – это же было так классно. В том смысле, что жутко интересно. Так с чего ты бросил эту сферу-то? Перестали платить? Или с шефом поругался? Ты же был самый перспективный на курсе.
– Да нет, с шефом-то всё было более-менее. Ты ведь его тоже знала, кажется. Профессор Амбарцумян, помнишь? Он нам ещё читал распознавание образов на пятом курсе.
– Да, что-то было такое. – Лена добросовестно пыталась вспомнить лица и фамилии людей тридцатилетней давности.
– Но ушёл я из кибернетики совсем по другой причине. – Голос Гордея вдруг чуть изменился. Лена это заметила и заглянула ему в лицо. Гордей кашлянул и продолжил: – Даже не знаю, как это сформулировать-то получше. Ты ведь читала «За миллиард лет до конца света»?
– Ну было, да. – Лена ответила утвердительно, но слегка неуверенно.
Гордей догадался, что ни хрена она не читала. Жаль. Большой минус… Ну или читала, но всё уже давным-давно выветрилось у неё из головы. Гордей, разумеется, не мог её осуждать, просто это было печально. Женщина, что взять…
– Гениальная книжка, тут не может быть двух мнений. Так вот – у меня было что-то слегка похожее. Это очень странное чувство. А потом – страшное, просто жуткое. Ощущение своей управляемости, разумеется, приходило ко мне и раньше. Но то было иное. Я в большинстве случаев понимал, чья воля мной движет туда или сюда. А тут я растерялся – было похоже, что моим скромным раздумьям сопротивляется нечто большее. Точно по той самой книжке. Как будто кто-то смотрит мне прямо в мозг. Это не описать … – Гордей сглотнул, расстегнул пуговку на рубашке. И вообще как-то заёрзал, что было для него нетипично в последние двадцать лет. Видно было, что он не на шутку разволновался.
– А… – Лена открыла было рот.
– Нет, это было не от переутомления, – быстро ответил он на незаданный, но подразумевающийся вопрос.
– И что ты сделал?
– А что тут сделаешь? Так не могло продолжаться, ты понимаешь. Через год пришлось уйти, а то бы положили в дурдом. Всё к тому шло… Не знаю, очень трудно описать то самое чувство… Тупая сила начала в тебя кидать бомбы… Пытаешься сначала себя уговорить, что это нелепые случайности, вспоминаешь статистику – учёный же как-никак. Отовсюду исходит угроза… И бомбы ложатся ближе и ближе… Но стоило перестать делать то, что хотелось делать, как тут же всё наладилось. Как награда за сговорчивость… Я до сих пор сам себе противен, когда вспоминаю всё это, если честно… Действительно, прямо как было там написано… Единственное, что хорошо, так это понимание того, что это тоже с кем-то когда-то было… И, может быть, происходит не так уж и редко. Но укротить свой страх мне не удалось, увы… – Гордей замолчал, опустил лицо, но через мгновение почувствовал тёплые Ленины ладони у себя на плечах…
– Тебе, Гордеюшка, сейчас надо бы успокоиться и переключиться, мы, похоже, зашли не туда, куда надо, – глядя ему в глаза в глаза, сказала Лена. Раздался звук раскрываемой молнии…
…Секс в космосе оставил бы приятное впечатление, если бы не одно но: Гордей довольно быстро понял, что Лена вместо него сейчас ощущает в себе своего мужа. Она даже прошептала его имя пару раз – уши-то Гордею пока не заложило, он всё отчётливо расслышал. Он хотел обидеться и прекратить немедленно, но какое-то острое и внезапное чувство то ли жалости к ней, то ли злости за себя самого не позволило сделать это. Поработать за мужа было приятно физически и неприятно психологически. Получалось так, что собственно самого Гордея для Лены и не было тут. Был некий человек мужского пола, временно выполнявший функции мужа. Гордей от этого даже замедлился, почти остановился. Но внезапно ему зашло спасительное видение, что им по двадцать лет, никакого мужа ещё нет и в помине, а они просто целуются в общаге на скрипящей кровати (чего никогда в реальности не было). И простыня медленно сползает на пол… Лена призывно раскрывается… Они соединяются, она скрещивает ноги у него на спине… У Гордея даже пересохло в горле от этого видения. Он почувствовал, как его захватывает и несёт куда-то в молодость…
7. Второй визит к капитану
В этот раз кэп выглядел весьма хмуро. Возможно, не выспался или ещё что – мало ли на станции всяких волнений. Он сидел за рабочим столом, перед ним дымилась чашка кофе. На диване валялся скомканный коричневый плед. Капитан смотрел в стенку перед собой и механически помешивал жидкость в чашке антикварной серебряной ложечкой, которую Гордей отметил ещё в первое посещение этой каюты-кабинета. Когда Гордей вошёл и прикрыл за собой дверь, кэп даже не сразу его заметил. Во всяком случае, никакого шевеления Гордей не увидел. Тогда он деликатно кашлянул и с хрустом прогнал вверх-вниз молнию на своём комбинезоне – только тогда кэп сфокусировал на нём взгляд и молча указал ему ложечкой на кресло.
– Ну что, и как ваши ощущения, уважаемый? – спросил кэп вместо приветствия, и Гордей не понял, про какие ощущения задаётся вопрос.
То, что Лена была у него ночью, кэп, скорее всего, был осведомлён: все сотрудники станции были с датчиками, и их перемещения отслеживались. Это было понятно даже Гордею. Следовало ли Гордею реагировать в каком-то определённом ключе – было неясно. Но, может быть, имелись в виду ощущения от вчерашнего концерта и общения с другими людьми? Гордей, кстати, предполагал сегодня подловить одного бородатого дядьку, которого он вчера заприметил, и поговорить с ним более развёрнуто. Там был интерес – дядька обозначил любопытные социальные мысли, и чуткий к таким вещам Гордей ещё вчера внутренне возжаждал разъяснений и развёрнутых комментариев. Хотя бы про то, что люди, не нарушающие УК в течение всей трудовой деятельности, получают существенную прибавку к пенсии. С коэффициентом «два». То есть лояльность имеет явно выраженную цену. Впрочем, мы к этому ещё вернёмся. А пока Гордей решил ответить обтекаемо, чтобы не подставлять никого и выиграть время.
– Да нормально, – ответил он нейтральным голосом и начал с преувеличенным интересом разглядывать замеченного ещё вчера Боттичелли на стенке.
– Ну-ну, я так и подумал. – Кэп разгадал хитрость Гордея и опять своей короткой репликой поставил его в двойственное положение. И даже слегка улыбнулся при этом, негодяй.
Гордей не то чтобы растерялся, но он просто не любил таких неуправляемых ситуаций и решил потому внести определённость.
– Вы что-то конкретное имеете в виду, капитан?
Гордей сообразил, что об их давнишнем знакомстве с Леней кэп, возможно, и не знает и поэтому мог подумать, что Лена вдруг стала такая импульсивная и лёгкая на приключения со свежим человеком. Вряд ли такая репутация ей была нужна, поэтому Гордей приготовился защитить соответствующими комментариями свою старинную знакомицу. Но, к счастью, этого не понадобилось.
– Да я не про то. – Кэп быстро взглянул на Гордея и досадливо махнул рукой. Стало понятно, что он всё знает, но не считает важным.
– Я посмотрел некоторые ваши, с позволения сказать, опусы, и сложилось чувство, что вы человек, который периодически тяготится текущими обстоятельствами своей жизни и упаковывает свои мечты в неплохие тексты. – Кэп отхлебнул из кружки, поставил её на стол и продолжил: – Можно, наверное, сказать, что вы, когда пишете свои тексты, на самом деле частенько пишете про другое. Это иногда проскальзывает там намёками. Имеющий глаза, да увидит. Это понятно… А сами тексты, их развёрнутый к простому читателю нехитрый сюжетец – это просто оболочка, носитель.
– Ну ясно, что некоторые тексты имеют двухслойность, это да. – Гордей даже обрадовался, что кэп такой умный и не желает обсуждать всякую фигню, чего Гордей боялся ещё полминуты назад.
– Ну а как мне, числясь простым журналистом, от которого руководство ждёт просто развлекательных сюжетиков, не потерять уважение к себе? – добавил Гордей. – Как писать что-то, что реально важно, но что не принято обсуждать, если нет желания немедленно вылететь с работы? Только такие вот вкрапления и могут помочь. Сапиенти, так сказать, сат. Обычное дело…
– Ну это тактика такая, я понимаю. Согласен. Но меня интересуют ваши наблюдения за окружающей жизнью. Вот вы написали, что подошли к весьма странным умозаключениям. О том числе, где взаимозависимость порождает эффективность. Помните этот материал? – Кэп пристально смотрел на Гордея, и Гордей не очень понимал почему.
– Да, было что-то. Только это просто игры ума, ничего более. – Гордей вспомнил свои предматематические мысли про то, как взаимодействуют люди в небольшом социуме и начиная с какого числа начинается расслоение этого социума. По его размышлениям выходило, что без вожака могут обходиться группы до семи человек. Именно такими группами жили айны, и Гордей в этом увидел очень важную, как ему казалось, вещь. То есть сила взаимовлияния на мысли и поступки другого человека вполне достаточна для того, чтобы обходиться без слов. Всё и так всем понятно.
– И что вы там нашли такого интересного, капитан? – спросил Гордей.
Капитан покружил по каюте и выдал:
– А то, мой друг, что с числом семь надо аккуратнее обращаться.
Гордей насупился. Запахло мистикой, он этого не любил, но промолчал, соблюдая субординацию.
– Ну допустим. И что дальше? – Гордей поглядел в потолок, помолчал, обдумывая ответ, и потом продолжил: – Вы ведь намекаете на то, что знак нужен только тогда, когда перестаёт работать передача непосредственного знания, я правильно понял?
– А вы молодец, шустро соображаете. И главное – в нужном направлении.
Было видно, что кэп готовился долго объяснять Гордею свои мысли на эту тему и весьма рад тому, что этого не потребовалось. Всё-таки у Гордея голова варила хорошо. Вернее, он оказался из тех, кто мог для передачи знания использовать прямые методы. Ну или если и не мог, то хотя бы знал о такой возможности. Это кэпа сильно впечатлило.
Они ещё поговорили о разных ответвлениях этой темы. Кэпу беседа доставляла удовольствие – это было видно. Плюс к тому он показал себя весьма подкованным в предмете. Такие транслингвистические эксперименты он делал, когда бывал на Земле между вахтовками. Практическую потребность он формулировал на примере. Так, человек смотрит на собаку, и собака каким-то загадочным пока образом понимает, что хочет человек. Речь в его понимании шла об определённой квантификации передаваемой психической энергии. Гордею эта тема тоже была интересна, и они ещё полтора часа обменивались разными соображениями, запивая это крепчайшим чаем. Но в конце разговора кэп взглянул на часы и сменил тему:
– Есть ещё важный и любопытный вопрос. Эх, жаль рапорт на Землю скоро надо начинать составлять. Но десять минут у нас есть. Я хотел вас спросить про космическое одиночество. В самой предельной формулировке. Что думаете?
Кэп от обсуждения всяких идей явно заводился, голос его обретал экспрессию, глаза заблестели. Он встал, вышел из-за стола, прошёлся по каюте, поделал в разные стороны вращения корпусом. «Кстати, надо бы сходить в тренажёрку, она тут должна быть», – глядя на движения кэпа, сообразил Гордей, а вслух сказал:
– Космическое одиночество? Чем оно отличается от земного одиночества – вы это имеете в виду или что-то другое?
– Нет. Другое. Я про то, насколько можно сохранить разум и работоспособность, если ты точно понимаешь, что назад никогда не вернёшься. Шансов – ноль. В нашей с вами юности были популярны вдохновляющие рассказы про смелых пионеров космоса, которые с концами куда-то улетают, и вся земля восхищается их подвигом. Полная чушь, человек сойдёт с ума и потеряет работоспособность. Психология камикадзе срабатывает на час-два вперёд. Но не на годы вперёд, вы меня понимаете. Вопрос в том, не выйдет ли у человека на первый план чувство одиночества, если он станет таким космическим камикадзе. И только в таком космическом контексте это чувство сможет перед нами развернуться во всей своей фундаментальности… Земное одиночество – это всё-таки не потеря самоидентификации. Это просто печаль, скука, заброшенность, но это не экзистенциальное одиночество. Вот в каком смысле я хотел вас послушать…
«Оп-паньки, – подумалось Гордею, – не слабо дядя сейчас выступил…»
– А где, капитан, вы в моих текстах нашли такое место, что вам стало сразу ясно, что я эту тему разрабатываю? Или хотя бы осознаю.
– Меня навело на эту мысль одно эссе, на которое я наткнулся, изучая вашу биографию. Ваше оно на самом деле или не ваше, я так и не понял, признаться. Но это ваша внутренняя кухня, мне это неинтересно. Сначала оно, это самое эссе, показалось мне пустоватым, но я там наткнулся на мысль, которая выпирала из текста и вообще показалась мне богатой. Про то, что одиночество в раю хуже, чем одиночество в аду. Вы там что-то умное излагали на пяти страницах, деталей не помню, уж извините…
– Хм… Странно. – Гордей вспомнил это эссе, но там было про экзистенциальное одиночество. Кэп всё понял не так. – Но если всё же хотите поговорить на эту тему, то извольте, я буду только рад. Надеюсь, мои незрелые раздумья вас не сильно опечалят…
– Чаю? – перебил его кэп.
– Да, пожалуйста. Так вот. Видите ли, в чём тут дело, капитан… Придётся начать издалека. Нормальный человек не может силой воли уничтожить свою самоидентификацию. Это ведь означает стать Буддой. Практическая космичность несовместима с отказом от самоидентификации, вот какая штука. Самоидентификация – это ведь привязка к «здесь» и «сейчас». Поэтому надо сначала разобраться с этими понятиями. И отменить их вовсе или чем-нибудь заменить. Тот, кто «везде» и «всегда» – это Абсолют. Переход от наличия самоидентификации к её отсутствию похож на то, как вы лопаете иголкой надутый презерватив. Мгновение назад вы были в нём как нечто дискретное, а вот мгновение спустя вы соединились с Абсолютом и превратились в «везде» и во «всегда». Вопрос в наличии оболочки и в возможности её проткнуть свои интеллектом. Вернее, интеллектом её проткнуть нельзя, это я неправильно сказал. Глупость, извините. Её можно проткнуть только очень специфическим волевым или эмоциональным усилием. Этому надо учиться всю жизнь. Буддисты это называют «пройти верхней дорогой». Но отказаться от интеллекта – это обречь себя на одиночество в интеллектуальном смысле. Зато приобрести приобщённость к Абсолюту. Так что одиночество – это свойство интеллекта. В мире, где нет интеллекта, нет и одиночества. Поэтому в вашу воображаемую ракету надо посадить буддиста – он этого одиночества и не почувствует, оно всегда при нём. Имманентно. А вот в каком смысле самоидентификация может быть объяснена для существа из мира чистых эмоций – это пока никто не осмелился описать… Такие дела, капитан, но на эту тему писать текст неправильно. Надо писать некую музыку, ибо она напрямую соприкасается с миром эмоций, минуя интеллект. Или картину рисовать. Типа «Чёрный квадрат», там, в общем-то, аналогичные дела, вы понимаете. – Гордей перевёл дух и поднял глаза на кэпа. Длинная речь далась ему с некоторым трудом. Он потёр подбородок, протянул руку к чашке и отхлебнул из неё.
Орбитальный собеседник явно что-то хотел возразить Гордею и даже открыл было рот, но тут в каюте-кабинете внезапно включился какой-то скрытый динамик и раздался чей-то довольно скрипучий голос с явными нотками раздражения:
– Капитан Ферстаппен, время вышло, и я опять не вижу отчёт. Вы что там вообще делаете, уважаемый? Где результаты мониторинга?
Кэп, который до этого выглядел как человек, наслаждающийся высокоумной беседой, мгновенно перегруппировался, скорчил недовольную гримасу, но энергично подсел к экрану и надел гарнитуру. Голос раздражённого босса (видимо, с Земли) теперь не разносился по всей каюте.
– Да вот готовлю, господин Сикорски. Практически готово. Так точно, господин Сикорски. Никак нет, господин Сикорски, Слушаюсь, господин Сикорски. Пару минут буквально. Есть, господин Сикорски. – Кэп как бы визуально сдулся, вытер пот со лба и сделал извиняющийся жест Гордею, который означал, что кэпу очень жаль, но они продолжат беседу в другой раз.
