скачать книгу бесплатно
«Фу таким быть! И похож на гоблина, и ведет себя, как гоблин!» – поморщилась дриада.
Они дождались, когда, уже не так скрытно, разозленный, он возвращался обратно, тарахтя велосипедом, кляня какую-то Веруню, кляня Викусю, кляня Карину, и снова, по кругу их, и других, чьи имена они уже не могли расслышать.
– Изыди, изыди, нежить, и не морочь голову! – пафосно прошипела Ингрид, и девочки, впервые за несколько дней рассмеялись.
*****
Они миновали свежие, затем несколько старых могил, с ограждением и без. Заросли лесополосы приблизились, и стали значительно выше, когда куклы встретили еще одного обитателя города мертвых.
Это был кот. В отличие от их нового приятеля, этот выглядел неприветливо. Поджарый, похожий на поеденную молью шубу, что-то держа в зубах, он несколько мгновений рассматривал их.
– Ой! – прошептала Жужа.
Зверь не сводя с них глаз наклонился и нежно положил нечто на асфальт. Это был мышонок. Кот прижал беднягу лапой, тут же отпустил, поняв, что добыча уже не убежит. Мышиный трупик с надорванным ушком и блестящей царапиной через спину и шею, ничего хорошего не сулил куклам. По-паучьи крадучись, вплотную подобрался к ним, и, будто его никто не видит, стал принюхиваться к странным существам, кивая мордой в такт вдохам.
– Мы не твоя добыча! – ровным, без эмоций, голосом произнесла Споменка, – Мы не еда! Мы – дела рук человеческих! Оставь нас!
Услышав голос, кот отпрянул.
– Мы не вкусные! – нервно улыбаясь, готовая провалиться сквозь землю от страха, пискнула Мишель. Подергивая кончиком худосочного хвоста, зверь снова приблизился. Снова принюхался. Аккуратно тронул лапкой Жужу. Та зажмурилась и втянула голову в плечи. Кот тронул еще раз, уже смелее.
– Мы игрушки, но для человека, а не зверя! – запоздало уточнила Споменка, но коту уже было безразлично. Он даже о мышонке забыл. Жажда зрелища одолела жажду хлеба, и, не успели куклы опомниться, как началась игра.
Жужин паричок улетел, зацепившись за коготь. Пуговкина вязаная блузка белых пастельных тонов, бережно хранимая от моли и пыли, получила сразу несколько непоправимых затяжек и две дырки. Рок-н-Ролл Мама выпучила глаза, схватила пластиковую розу, выпавшую из мусорной тачки, и стала что есть мочи хлестать головореза по бокам.
– Гад, гад! Будь я побольше, уже дал бы стрекача! – кричала она, лупя зверюгу бедным цветком, и еле увертываясь сама.
Не успела Пуговка поправить сорванную кофточку, как была повалена на асфальт прыгающим вокруг Жануарии зверем. Кот вошел в раж, в ход пошли когти.
Первой получила рану Маргоша. Выставив правую ладонь, инстинктивно ограждая себя от опасности, она не столько почувствовала, сколько услышала зловещее «чирк!».
Вогнав когти в юбку Рок-н-Ролл Мамы и зацепившись больше, чем следует, пытаясь освободиться от ткани, елозил бедной куклой по асфальту, как тряпкой по немытому полу. А она голосила, то ли от боли, то ли от испуга. Пуговка и Мишель подхватили, и общий визг добавил в заваруху еще больше сумятицы.
Дриада схватила «боевой» цветок Жануарии. Удар. Еще удар.
«Бестолку!»
Бандит комком отшвырнул от себя темнокожую беднягу, и через мгновение, лежа на спине, энергично жонглировал Споменкой. Парик улетел в мелькающее перед глазами пространство. Когти разодрали юбку от пояса до колена, оставили отметины на спине, шее, ладонях. Разворот – и она полетела в траву, сильно приложившись затылком о камень.
Эстафету с розой перехватила Ингрид. Кот гротескно отпрыгнул. Увидел цветок. Наскочил на ее. Не стал игриво заваливаться на спину, прыгать вокруг, да около. Схватил Ингрид зубами за голову. Ей повезло – ни один из клыков не попал в глаз. Стала бы она слепой, или нет – тайна, которую никогда потом не хотелось знать.
Жужа и Птичка попытались оттащить зверя за хвост. Заведенный, он не обратил на это никакого внимания. Даже не заметил, как разбросал их. Много позже, отказавшись исправить маленький скол в мастерских металлического города, Птичка с гордостью рассказывала о приключениях, каждый раз демонстрируя его под левым локтем.
Ингрид, вопя, выпала из каштаново-черного паричка. Один из зубов, все же, прочертил царапину по правой стороне. Потом, увидев себя в ведьмином зеркальце, она будет делать вид, что сердце не обливается кровью – шрам прошел по правой скуле, через изящно нарисованную бровь, через лоб.
Олененок глазел на все это не смея пошевелиться. Наконец, получил и свое. Кот прыгнул к Мишель, и сбил малыша с ног. Олененок почувствовал, как скрипнул пластик в заднем левом колене. Не пойми откуда вылетела, и ударила в бок Мурочка, и Олененку показалось, что она… смеется!
Кот пнул Жужу, швырнул Мишель, где-то между ними мелькнула малышка Мурочка. Кто-то плакал, кто-то хрипел от одышки, но кот играл ими беззвучно. И это было самое неприятное. Это просто взбесило Зюку.
То ли троглодит выбил у Жужи затылочную панель, то ли ее сорвало ударом об асфальт – она ползала на четвереньках, дезориентированная, ища кусок своего затылка, а кот раз за разом толкал ее, не давая найти равновесие.
Подскочив к хищнику, Зюка вцепилась в длиннющие, жесткие усы, во всю мочь закричала, прямо в морду:
– Отстань от нее!
Кот не ожидал такого. Он тихо зарычал, Зюка потянула сильнее.
– Ты не понял?
Зверь оторопел. Внезапно стало слышно, как плачут Пуговка и Мишель, как тяжело дышит сидящая на заду Жануария.
От избытка ярости Зюка никак не могла отдышаться. Она сжала, и натянула усы изо всех сил. Кончик хвоста замер, стало очевидно – сейчас произойдет взрыв, и короткое путешествие завершится.
И вдруг откуда-то из глубины кладбища раздался низкий рык. Настолько громкий, что эхо разнеслось по округе.
– Мамочки! – пискнула Мишель.
– Это еще что?! – в священном ужасе выдохнула Жануария.
– Годзилла! – прошептала Птичка, вслушиваясь в последний отзвук чудовищного раската. Кот вжался в асфальт, выпучив глаза, и даже не видя перед собой Зюки. Кончик хвоста сник. В небе затихло. Зверь наблюдал.
Затем хвост дернулся снова. Вызывающе и нервно. Кот вспомнил о Зюке.
Они, как ковбои на дуэли, глядели друг на друга – куклы на зверя, зверь – на них, не решаясь пошевелиться.
– И что нам теперь делать? – ища в небе признаки годзилл и птеродактилей, просипела Ингрид. Споменка судорожно размышляла.
– Отпусти его, – наконец процедила она сквозь зубы. Зюка не реагировала.
– Зюка!
Правый ботинок чуть подался назад. Кот зашипел. Тихо, на пробу. Оба замерли. Споменка заметила – подруга ослабляет хватку. Кот снова зашипел, угрожающе выгнув спину.
Однако снова раздался рык ночной твари, больше похожий на гром. И уже ближе.
Кот, как ошпаренный, отпрыгнул. Зюку отбросило, но она сохранила равновесие. Задыхаясь от ярости, подалась к нему, но Жануария успела ее удержать.
– Уходим, – медленно процедила сквозь зубы дриада, – если что – ныряем под ту ограду! – кивком головы указала на следующую могилу, увитую плющом. Железная решетка никак бы их не спасла, однако, узнать об этом беглянкам не довелось.
Кота заклинило. Видно было, как в нем борются азарт и страх, и последний побеждает с неприличным для молодого самца отрывом. Щурясь, он принюхивался, резким движением головы и мускулов реагируя на каждый порыв ветра, ловя малейшие звуки в окружающем сумраке.
«Бойся, бойся!» – злорадствовала Споменка, хотя и самой не хотелось проверять, что за монстр выйдет из темноты.
– Парики! – вскрикнула Зюка, заставив кота вздрогнуть, – Парики надо забрать!
– Малыш!.. – только и ахнула Рок-н-Ролл Мама – Пуговка рванула к коту, выхватила деталь Жужи прямехонько из-под его морды. Кот снова вздрогнул, зарычал. Но напасть не посмел.
– Боишься! – тихо прорычала Споменка.
Косясь на хищника, они собрали с асфальта все, что увидели.
«Стоп, а где мышонок?» – вдруг задалась вопросом дриада. «Сбежал? Как?!» Скользнула взглядом по сторонам. Его нигде не было.
Пуговка и Мишель суетливо прилаживали Жужину затылочную часть. Никогда раньше им не доводилось делать работу мастера, а уж тем более при таких обстоятельствах. Когда паз, не без усилий, войдя в свою ложбинку, щелкнул, и Жужа подняла голову, Жануария похолодела от ужаса.
– Ой! – пискнула Пуговка, закрыв ладошками ротик. Правый глаз Жужи запал, и теперь была видна только половина зрачка. А вместо левого… Вместо левого зияла черная дыра.
Жужа встала, пошатнулась, обняла Пуговку.
– Спасибо! – произнесла она пересохшим голосом.
– У нее шок! – сдерживая слезы, прохрипела Рок-н-Ролл Мама.
– Уходим! – прервала их дриада, – Без суеты, Ингрид, первая!
Они обошли кота по широкой дуге, под прутьями ограды. Мурочка проводила кота томным взглядом, и даже остановилась, чтоб, состроить глазки. Жануария, заметив сие противоречие здравому смыслу, схватила ее за лапку, увлекла за собой.
– Ты что? Тебе нравится этот… – шокированная, она не смогла подобрать подходящего ругательства, которого бы был достоин налетчик, но которое при этом стоило бы впускать в детские ушки, – Этот …бандит?
– Он такой веселый! – промурлыкала малышка, – Можно с ним потом поиграть?
Черная Рок-н-Ролл Мама приостановилась, но не нашлась, что сказать в ответ.
– Это тот большой котик так громко рычал, да? – спросила Мурочка, когда они ушли достаточно далеко.
– Да уж никак не корова, – меланхолично сказала Зюка, трогая царапины на коленках.
– Достаточно Честный Кот, – голосом, не терпящим возражений, ответила Жануария.
– Шел бы уже вместе с нами, и не выделывался! – проворчала Ингрид.
– Кусь! Кусь! – радостно запрыгала Мурочка.
Глава 5
Кровь Хранительницы
Ведьма ступила на землю мертвой крови. От особой энергетики, которую ни с чем нельзя спутать, почувствовала прилив сил. Даже боль в суставах притупилась.
«Годное было бы место для ночлега. Правильное. Жаль, нельзя…» – подумала она, закусив губу, провела ладонью по мрамору креста, украшенного позолоченными буквами и датами. Поблекшей позолоте нечего было сейчас отразить – ни луны, ни фонаря, и, промолчав в ответ, она потухла под сухой старушечьей ладонью.
Перемещаясь между могил, проворно и бесшумно, как черная сколопендра, без труда нашла окраинную зону, где кровь еще несет в себе ценную память: страхи, злобу, отчаянье. Пища богов. Пища богинь. Как не понять хозяев, если даже она чувствует эти букеты, разноцветные, невообразимо дурманящие? Будто ты голодный нищий на ярмарке. Младенец под набухшей грудью.
Она бы и сама сейчас присосалась к этому сладостному соску, свернувшись в позу эмбриона. Созерцала бы нити мира и трех кудельниц. Созерцала бы черноту вселенной, нескончаемые оттенки черноты. Созерцала бы угасание звездного света в блаженной пустоте.
Но нет у нее сего инструмента. Все, что есть – стеклянная, похожая на веретено склянка, данная каждой из них Ламашту. Двенадцатая и последняя по ее договору. С запечатанной в нее кровью, собранной за последние шесть с половиной долгих лет. Не принадлежащий ей накопитель, сладкая радиация из которого только лишь подпитывает силы. Замораживает, и вбирает в себя ее собственные страхи и отчаянье, впитывая в темные воды яд отсроченной старости.
Она нашла самые свежие точки зоны, потом из них – самую свежую. Оценивающе взглянула на холмик. Кто-то разбросал цветы. Сиротки? Они самые? Кто и почему оставил их тут? Зачем безобразничали? Этих деталей змей не открыл. Что ж, по крайней мере разбросанные цветы – косвенное подтверждение его слов.
Ведьма потянула носом воздух, и сладкая истома прошлась под кожей спины. Она не планировала, совсем не планировала, понимала, что спешит, но, таки поддалась искушению. Собирательницам не позволено вкушать от трудов своих, но сегодня все иначе. Редкий шанс, если не испробовать дурманящего нектара, то хотя бы обонять его. Да и сила лишней не будет.
Она неуклюже опустилась на колени, и жадно вогнав в рассыпчатую землю пальцы, прямо туда, где несколькими часами ранее нечто похожее делал старик, призвала кровь умершей, произнеся на мертвом вавилонском одно лишь слово. По мышцам и коже сладкой судорогой прошелся мороз.
«О-о-о!» – кряхтя, застонала старуха, изогнув спину в экстазе. Поясницу, а затем и все суставы зашлись от щекочущей истомы. Старуха часто задышала, скрипя и сипя нездоровыми мехами.
– Скудель! Кудель! Пряха! Прах! – вырывалось то вместе с горячечным выдохом, то протискиваясь между стиснутых зубов, создавая сиюминутную гармонию видения и логики.
– Ткут! Прах! Ткут! Прах! – рычала она в полусознании, когда ей пригрезились полдюжины женских рук, чертящих знаки между звездами, знаки, наполненные сейчас тонкими смыслами, такими тонкими, что ради них стоило бы остановить Землю, дабы им вняли ангелы и Бог.
Но только нет Бога – есть бледный зверь, мраморный как крест, с позолотой знаков на шее, и он идет вслед за ней, вторя и вторя:
– Тут-Ткут-Прах! Тут-Ткут-Прах!
Легкие вдыхали тяжелый воздух, ум захлебывался от истории крови. Невидимые тексты горя и страхов, отчаяния и страхов, злобы и страхов – бесконечно распускающаяся роза, заманивающая в свое нутро, роза дурного алого цвета, роза почерневшей крови – она впитала в себя женщину, опутала лезвиями букв, электричеством растянутых в нити слов, опутала страшными свитками, полных текстов гнилого лимонного колера.
Тексты проносились и проносились. Выкладывали перед ведьмой жизнь обладательницы крови, и тут же растворялись в черных водах Леты. А она, хоть и не стремилась ничего узнать – совершенно незачем, – но, поневоле, прониклась некоторыми деталями жизни умершей.
– Сестра, – неконтролируемым, дрожащим голосом выдохнула ведьма, сама не зная, почему. А через несколько секунд стала приходить в себя. Судорога, сводившая мышцы спины, ослабла, мерцающие зрачки выползли из-под верхних век. Гудящий колоколом на несколько секунд сдавило обруч вокруг затылка и висков. Женщина зажмурилась, выдавив влагу из слезников, замерла.
Выдохнула. Еще раз, и еще. По телу прошла череда мелкой дрожи. Старуха выдыхала, как когда-то, после единственного в жизни, давно забытого оргазма. Не открывая глаз, вспомнила о произнесенном только что слове. Но поток видений ушел, цельность их восприятия сошла на нет. То, что она видела и понимала секунды назад, выветрило начисто.
Осталось только слово. Она приняла сидячее положение, просидела еще с минуту, чтобы не свалиться от головокружения. Кое-как очухалась. Вспомнила, что теряет драгоценное время.
«У тебя важный день, Лиса, ты сегодня, похоже, таки, сменишь хозяина» – напомнила она себе, и тут же зашлась в истеричном смехе, быстро переросшем в гогот ополоумевшей. Смеялась не от того, что что-то показалось смешным, скорее – из-за остаточного эффекта того что дало «обоняние» крови. А потом нашла и смешное. И уже хохотала от того, что все так странно и страшно. Что ничего из предстоящего ей не по силам. От того, что как дура повелась на обещания змея. И от того, в конце концов, что в состоянии аффекта назвала усопшую сестрой.
– Обосраться и не жить! – пыталась выговорить она, шлепая себя по сухим ляжкам, – Обосраться! И не жить! – и черный ветер хохотал вместе с ней, щекоча десны и небо, заглядывая в щели между зубов, занося микроскопические частички заразы в слезники.
Внезапный рокот, выросший ниоткуда, перекрыл шипение ветра над кладбищем. Ведьма, чуть не подавившись остатками смеха, вскинула глаза к темной рыбине, пронесшейся почти над кронами.
– Авиаторы херовы, – просипела она. Грохот вертолета стих, почти так же резко, как и появился. Ведьма прокашлялась, кое-как поднялась на ноги, чуть отрезвленная, начала, наконец, действовать.
Первое, что пришло на ум – прах ищейки.
Она хорошо помнила его. Джек. Джеки Чан, как они его звали. Даровитая была псина. И вообще – ласковая.
Это была поздняя осень. Ала заманила Джеки Чана в заброшенную халупу на окраине Ялты, где они ее откармливали специальными снадобьями. Собирательницы, их малый круг, привязались ко псу за несколько месяцев, а пес, похоже, забыв старых хозяев, привязался к ним, молодым дурам. Они-то, наивные, разыгрывали холод и безразличие. А Ламашту ждал, когда между ними и животным образуется связь.
Всеми ожидаемый день настал, и Ламашту спалил беднягу. В обряде участвовали все. Никто не откосил. После их напоили дешевым пойлом, и, под утро, как она помнит, весьма завидовала Джеки Чану.
Ведьма достала хранимую в саквояже жестяную баночку из-под какого-то дорогого китайского чая. Бережно, чтобы не рассыпать порошок, раскрыла ее. Высыпала на язык щепотку, пережевала. Пробурчала нужное для приведения сил порошка в действие. И мертвая псина отдала свой дар. Недоступное человеческому обонянию стало обоняемым.
«Ткачихи праха! Да они в сплошную синтетику одеты! Слишком много синтетики!» – удивленно отметила она, когда выделила из многих потоков нужное, и учуяла тонкие нити, что протянувшись далеко в темноту, прочь от могилы.
«Красивые» – подумала она, попробовав взять один из ближайших концов пальцами, но тот непослушно растворился. Ведьма довольно оскалилась.
«Тут ткут прах!»
Ей нравились такие штучки. Почему-то в голове воскрес такой факт: коли кошка сожрет ниточку «дождика» с новогодней елки, то через некоторое время тот вылезет из зада. Щель улыбки, излишне эмоциональной, разошлась еще шире. Ведьма перебрала еще несколько дымчатых ниточек.
