Золушки в опасности

Ники откинулась на стуле и усмехнулась. Упрек в отсутствии решимости принес свои плоды!

– Ну, предположим, – ответила она.

Попус переступил с ноги на ногу и продолжил, не обращая внимания на взволнованный взгляд Вительи:

– Согласно статье пятьсот пятой Ласурского магического кодекса вы имеете право, минуя Ковен, выдавать лицензии на владение особенно ценными или могущественными артефактами, которые силой воздействия могут быть приравнены к заклинаниям массового поражения, так?

Ники оглядела с его интересом людоеда, выбирающего у жертвы наиболее аппетитную часть тела, и процедила:

– Та-а-ак…

– Дробуш Вырвиглот может быть причислен к артефактам такого уровня по крайней мере по двум причинам: как существо, во-первых, имеющее возраст гораздо старше Вечной ночи, и, во-вторых, обладающее собственной волей. Выдайте Вителье Таркан ан Денец соответствующую лицензию, и у Дробуша появится официальное право находиться на территории Ласурии!

Вита нашла руку Альперта и благодарно сжала. Лягушка Марья с угла стола разглядывала Попуса восторженными, почти голубыми глазами… Маг впервые в жизни ощутил себя героем.

А Ники подумала, что ей ужасно хочется напиться. И даже дрожащий от напряжения голос Вительи не спугнул это желание.

– Выдайте лицензию самому Дробушу, Ваше Могущество! – воскликнула крейка. – Он мне не раб и не слуга! Он – друг, один из самых верных, кого я знаю, неужели вы не понимаете?..

В ее голосе прорвались слезы, и волшебница замолчала, опустив голову и скрыв лицо под волосами.

Архимагистр постучала пальцами по столу, в который раз радуясь своему умению находить таланты.

– Возвращайтесь к миссии, – наконец, произнесла она. – Насчет тролля я буду думать.

Альперт шагнул к столу, намереваясь взять на руки лягушку, однако Ники остановила его движением узкой ладони.

– Земноводное останется здесь, – отчеканила она.

– Зачем? – голос мага дрогнул, и Никорин взглянула на него внимательнее.

– Прежде чем решить проблему, мне нужно ее изучить, – чуть мягче сказала она. – Ступайте!

Альперт порывался еще что-то сказать, но Вырвиглот за рукав потянул его в сторону портальных плиток.

Спустя мгновение Ники осталась наедине с лягушкой и заметила, что та наблюдает за ней – без страха, но с интересом. Этот интерес, притаившийся в самой глубине голубых глаз, которые уже начали затягиваться зелено-коричневой мутью, дарил надежду.

– Так, девонька, сначала уберем тебя со стола, – пробормотала Ники и начала плести заклинание.

Через некоторое время под одним из окон появился большой аквариум.

Архимагистр подумала и добавила в него камыша и кувшинок. Потом подумала еще и наколдовала утку.

– Вот тебе компания, милая, – хмыкнула она, – все не так скучно. Отправляйся-ка к подружке!

Неведомая сила подняла лягушку в воздух, она хаотично задергала лапами и недовольно заворчала, но сразу же успокоилась, оказавшись в воде.

Убедившись, что лягушке удобно, Ники вернулась к столу и полезла в верхний ящик, где всегда стоял штоф гномьего самогона. К сожалению, он был пуст.

– Кракенские блохи! – выругалась архимагистр. – Придется на трезвую голову…

Она отошла подальше от аквариума, рухнула в воздух, как в кресло, закинула ноги на невидимую подставку, а руки – за голову и произнесла:

– А теперь давай-ка на тебя посмотрим…

* * *

Дорожки дворцового сада и Аптекарского огорода были щедро усыпаны золотыми, покорно мокнущими листьями – по нитям дождя, связавшим небеса и землю, спустилась в Ласурию настоящая осень.

Мастер Артазель всегда думал, что родился на границе сезонов. И хотя его день рождения приходился на последнюю седмицу второго осеннего месяца, – казалось бы, осень давно и прочно вступила в свои права! – но именно в это время погода в Вишенроге менялась, заставляя жалеть о прежних тепле и сухости.

В былое время в этот день мастер тосковал о родителях и друзьях. Потом долго пытался забыть, на какую дату приходится его рождение. А сейчас вдруг вернулась прежняя тоска. Что было тому виной? То ли уныло тянувшиеся к горизонту караваны облаков, похожих на вымокшего горностая с королевской мантии, то ли явственная тревога, мелькавшая в разговорах клиенток, приходивших на примерку, то ли общая атмосфера, наполнившая Вишенрог.

Артазель коротко вздохнул и посмотрел на платье, которым сейчас занимался. Платье цвета загара, украшенное кружевами, стояло на подставке и вызывало у маленького мастера откровенную скуку, за что он на себя сердился – не любил, когда работа не доставляет удовольствия!

Платье принадлежало Оридане. Высокая талия и обилие ткани спереди были призваны скрыть животик, появившийся у Ее Высочества, а кружева являлись постоянным – и обязательным! – дополнением к любому ее наряду. Кружева принцесса признавала только гаракенские, поэтому раз в месяц Артазель посредством зеркала связи общался с поставщиком тканей Гаракенского королевского дома, который демонстрировал ему новые образцы. А потом делал заказ, оплачивая его из дворцовой казны. Артазель хоть и восхищался искусством гаракенских кружевниц, но белые полоски ткани с растительными узорами казались ему до ужаса одинаковыми.

Раздавшийся в коридоре шум насторожил гнома. В свое время Артазель тщательно выбирал из предложенных покои по душе, и тишина была одним из главных факторов. А сейчас слышался топот, хихиканье и… мощный голос Клозильды Вистун, дворцовой кастелянши.

От стука в дверь маленький мастер подпрыгнул и впал в гнев, отчего тут же позабыл про тоску. Он решительно направился к входу, поскольку вознамерился сделать вопиющий по количеству яростной иронии выговор нарушителю покоя. С силой, которую сложно было ожидать в невысоком гноме, толкнул створку и застыл, увидев прямо перед носом огромный поднос, уставленный яствами, в центре которого на серебряном блюде лежала гора свежеиспеченных баблио и… вафель Ее Высочества Бруни.

– А дайте-ка я поцелую именинника! – раздалось глубокое контральто матроны Вистун, и Артазель воспарил в воздух белой лебедью, даже не успев пискнуть.

Горячие губы Клози поцеловали его в лоб, нос и щеки.

– Ой, прости, Твое Высочество, что я оказалась первой! – воскликнула матрона, легко удерживая на одной руке поднос, а на другой – портного. – Не удержалась!

Она поставила мастера на пол и уважительно поклонилась.

Артазель, который все это время пытался заорать, закрыл рот, разглядев за ее необъятной спиной принцессу Бруни и Ваниллу рю Дюмемнон.

Бруни улыбалась так тепло, что у гнома заболело сердце, будто он увидел что-то давно забытое… Словно запахло чем-то родным, родом из детства…

– Наш дорогой искусный мастер, – воскликнула принцесса, – в Ласурии принято справлять Дни рождения, угощаться, петь песни, танцевать и дарить подарки! Вы готовы?

– К… к чему? – заикаясь, спросил Артазель.

– К празднику, конечно! – легко отодвинув его бедром и проходя в комнату, прогудела Клози. – Куда ставить?

– Где прикажете накрывать на стол? – тоже спросила Ванилла, и гном разглядел в ее руках еще один поднос с бутылками, бокалами и тарелками с разными сырами.

– Может быть, попросить, чтобы принесли какой-нибудь стол из соседних помещений? – спросила Бруни, целуя портного сначала в одну щеку, а потом в другую.

– Не надо! – испугался тот. – Я сейчас освобожу стол для выкроек, он как раз у окна.

Артазель засеменил к окну, чувствуя в душе одновременно раздражение и радость. Раздражение, оттого что его привычный покой был потревожен. И радость оттого, что был потревожен его привычный покой…

– У нас и музыка есть, почтенный мастер, – Клозильда достала из декольте сразу несколько свитков. – Кого вы ангажируете не первый танец? Наверное, Ее Высочество?

– Ее Высочество не танцует! – запротестовала Бруни. – Ее Высочество почти не может двигаться. Так что Ее Высочество наляжет на сыр и фрукты, а уважаемая Клози и не менее уважаемая Ванилла будут развлекать именинника танцами.

– Тогда вы ангажируете на первый танец меня, дорогой мастер, – захохотала Клози. – Ведь, правда, ангажируете?

Артазель задрал голову, умудрился смерить взглядом кажущуюся рядом с ним горой даму, и сердито кивнул, ибо выбора у него не оставалось.

– Сейчас мы выпьем и начнем веселиться! – провозгласила Ванилла, разливая по бокалам легкое гаракенское вино (Бруни досталась самая капелька). – Как раз гости подтянутся…

Гном обреченно сел на стоящую рядом со столом портновскую табуретку и переспросил:

– Гости?

– Ка-а-анечна, гости! – раздался от двери вопль.

В комнату ворвался сиренево-салатово-оранжевый вихрь. Встреть такое сочетание цветов в наряде какой-нибудь дамы, Артазель немедленно рухнул бы в обморок! Но костюмы для Короля Шутов, Повелителя Смеха, Господина Шуток и Хозяина толп он шил сам, иногда к своей радости, а иногда, как в случае этого костюма, к великому своему сожалению.

– Подарок! – воскликнул Дрюня и сунул в руки ошарашенному гному здоровенную позолоченную супницу. – Понятия не имею, что это за хрень, но думаю, вы найдете, как ее использовать. С Днем Рождения, любимый мастер, – становясь серьезным, продолжил он. – Без вас и дворец не дворец, и Вишенрог не Вишенрог, и одеваться по утрам не хочется!

В сердце маленького мастера что-то дрогнуло от этих слов.

Ванилла рассмеялась и, обняв мужа, смачно поцеловала его в губы.

Дверная створка приоткрылась. В покои осторожно заглянул мэтр Жужин.

– А вот и вы, Ожин, – обрадовалась Бруни и с утиной грацией поспешила к целителю. – Заходите, мы даже еще не выпили за здоровье именинника!

– Благодарю, Ваше Высочество, – поклонился тот, – как вы себя сегодня чувствуете? Вы помните, что пить вам не следует?

Принцесса заулыбалась:

– Нельзя плохо себя чувствовать в день, когда родился такой замечательный гном. И потом, вы сами разрешили мне бокал гаракенского в седьмицу… Вон он, видите? Стоит и ждет меня!

Ожин облегченно кивнул.

– Ну тогда все хорошо, Ваше Высочество! Где именинник?

– Вот он, – заорал Дрюня, – выглядит как настоящий именинник! Вот ему бы еще улыбнуться…

Артазель с ненавистью посмотрел на шута и попытался раздвинуть губы в любезной улыбке – мэтра Жужина он уважал, как профессионал – профессионала.

– Мой дорогой мастер! – воскликнул целитель, подходя и кланяясь со всем уважением. – Очень жаль, что я раньше не знал о вашем празднике! Надеюсь, теперь, с легкой руки дорогой принцессы Брунгильды, мы будем праздновать это замечательное событие каждый год.

Гном молча кивнул. Он чувствовал себя так, будто его раздели и поставили на стол в центре комнаты, полной людей.

– Это вам, уважаемый мастер, – Ожин протянул какую-то книгу, – зная вашу любовь к вышивке, я взял на себя смелость разыскать сей раритет. Надеюсь, вы сможете использовать рисунки в качестве эскизов!

Фолиант дышал стариной. Позабыв о столе в центре комнаты, Артазель с трепетом протянул к подарку руки – гном понимал толк в настоящих вещах!

– Это же… – пробормотал он, открывая книгу.

– Совершенно верно, – кивнул Ожин. – Один из семи великих рисовальщиков Тикрея, мэтр Маффин Шаблин и его «Описание простых и садовых растений, распространенных в Ласурии, с рисунками и комментариями». Мне кажется, среди этих прекрасных цветов найдутся те, что украсят платья наших дам.

– Почему же только платья? – Артазель лихорадочно листал фолиант. – Вот эта плеть плюща… Ах, какая глубина деталей! Или вот этот куст чертополоха? Он великолепен! Растительные орнаменты никогда не выйдут из моды, ибо мы есть такое же порождение матери-природы, как и растения! Мэтр, – гном поднял глаза на целителя, – вы подарили мне пищу для ума, вкусную и обильную! Благодарю от всего сердца! – и он поклонился.

Ожин, довольно улыбаясь, поклонился в ответ и потянул породистым носом:

– А чем это так вкусно пахнет? Неужели…

– Идите за стол, – на правах хозяйки празднества пригласила его Бруни, – и отведайте моих вафель. Тесто замешивала я сама, а пекла Ванилла.

– И то после того, как я отогнала Ее Высочество от плиты с использованием непроизносимых в приличном обществе выражений, – пояснила та. – Да, мэтр, я знаю, вы не танцуете, вот и развлеките нашу принцессу разговором! А мы будем танцевать!

– Да! – рявкнула матрона Вистун и сорвала оплетку с одного из музыкальных свитков. – Почтенный мастер, вы же помните, что первый танец – мой?

– Разве я могу забыть такое? – развел руками Артазель.

Мэтр Жужин, опустился на соседний с Бруни стул, ойкнул и вскочил – на сиденье оказалась коробка из красного дерева.

– Простите! – испугалась принцесса, хватая коробку и прижимая к груди.

– Что это? – заинтересовался Ожин.

– Самый главный подарок, – шепотом произнесла Бруни, – о нем мечтают все портные Тикрея, но ни у кого его нет. А у нашего Артазеля – будет!

– Так что же это? – тоже понизив голос, спросил мэтр.

Впрочем, голос уже можно было не понижать – веселая музыка звучала достаточно громко. Пары Дрюня и Ванилла, Клози и Артазель, кружились в центре комнаты. Точнее, во втором случае, кружилась только матрона, держа маленького мастера на руках…

– Что вы знаете от Топенкоге? – блестя глазами, спросила принцесса.

* * *

Архимагистр Никорин не любила неразрешенных проблем. Многолетний опыт показывал, что рано или поздно неразрешенная проблема порождает множество других неразрешенных проблем, а это уже совсем другие усилия!

История девушки Марьи из другого мира сердце Ники не тронула: примеров предательства и подлости было полно и в Ласурии, архимагистр давно научилась относиться к ним если не равнодушно, то спокойно. Однако зудело комаром в сознании ощущение нарушенной гармонии. Ощущение, которое с некоторых пор стало появляться у Ники слишком часто.

За окнами давно стемнело. Внизу, в гавани, зажглись редкие огни. Чуть дальше факелом светил Вишенрогский маяк. Никорин, до этого момента сидящая с открытыми глазами и абсолютно неподвижно в невидимом кресле, шевельнулась, со стоном потянулась и отвела, наконец, взгляд от аквариума. Земноводное дремало на листе кувшинки, не обращая внимания на покачивающуюся рядом на воде утку.

На столе дымился в любимой кружке Ее Могущества морс, рядом стоял накрытый крышкой поднос с ужином – Брут постарался, молодец. Ники потянула носом – пахло из-под крышки пряным рыбным филе и ржаными сухарями. Она бросила взгляд на часы – поздновато уже и для ужина, и для разговоров с задушевным врагом, ну да ладно. Потерпят – и талия, и враг!

Когда поднос опустел, Ники сделала первый глоток морса и откинулась на спинку стула, гадая, захочет ли собеседник пообщаться среди ночи?

Изображение в зеркале связи появилось не сразу, а когда появилось, Ники увидела, что Сатанис даже не ложился. Крейский архимагистр отложил книгу, которую читал и посмотрел на архимагистра Ласурского.

– Долгие лета Твоей Мудрости, – проворковала Ники, – в твоем возрасте следует соблюдать режим, а не нарушать его. Нужно больше заботиться о своем здоровье!

– Мой возраст, как и твой, позволяет отделить важное от второстепенного, – ухмыльнулся старик, нацелившись на Никорин своим выдающимся носом. – Ты предпочла разговор со мной мягкой перине или мускулистому телу какого-нибудь горячего самца?

– Первому, – поморщилась Ники, – все подходящие самцы нынче заняты.

– Я слышал, в Вишенроге становится все опасней? – в скрипучем голосе Сатаниса звучала издевка. – Прекрасное время для Крея, не так ли?

Архимагистр аккуратно поставила кружку на стол:

– Хотите напасть на нас?

Сатанис помахал книгой из стороны в сторону.

– Не передергивай, красавица, я этого не говорил! Я лишь отметил, что было бы неплохо…

– Какой же ты негодяй, Твоя Мудрость, – ухмыльнулась Ники. – Жаль, что нам не было позволено сойтись один на один в прежней войне вместо наших армий. Мы спасли бы столько невинных жизней!

– Не бывает невинных жизней, – пожал плечами архимагистр Крея, – виновны все, в том или в этом, так или иначе, сейчас или потом… Но ведь дело в другом. Дело в том, кому и ради чего мы служим.

– И ради чего служишь ты, Сатанис? – прищурилась Ники. – Излей душу. Тебя никто не поймет так, как я!

– Ради порядка, Никорин, – пожал плечами старик. – Порядка, который несет благоденствие!

– Единый порядок? – хмыкнула Ники. – Ну конечно! Зачем Крею многообразие жизни, когда можно загнать всех в одни и те же рамки? А ничего, что многие не захотят в рамки?

– Такие перестанут существовать, – невозмутимо сказал Сатанис, – зачем Крею проблемы? Или ты с Креем или против, все просто.

– Это шепчут ваши боги? – чуть приподняла верхнюю губу Никорин, становясь похожей на фаргу.

Сатанис отложил книгу. Не менее аккуратно, чем немногим раньше она поставила на стол свою кружку.

– Наши боги спасли мою страну во время Вечной ночи и хаоса, порожденного ею. И не просто спасли – сплотили народ, раздвинули границы, позволили людям жить в спокойствии и достатке. Так будет с каждым, кто перейдет под наше крыло. Остальным нечего делать на Тикрее!

Ники откинулась на спинку стула.

– Вон как нынче считают в Крее, – протянула она. – Война ничему вас не научила?

Сатанис поднял брови.

– А должна была?

Никорин уставилась на старика с изумлением.

– Разве множество ваших мужчин не погибло? Разве ваши женщины не остались вдовами, а дети – сиротами? Насколько я знаю, Крей понес существенные потери. Потери, от которых вы не можете оправиться до сих пор!

– Всему свое время, – пожал плечами Сатанис. – Погибшие отдали жизнь за благоденствие живущих и сейчас счастливы в чертогах Пантеона. Война объединила наш народ, теперь мы знаем, что способны противостоять Ласурии…

Он замолчал.

– То есть, собираетесь противостоять? – уточнила Ники. – Сатанис, враг мой, мне казалось, твоя мудрость не ведает границ, но вот поди ж ты, она уперлась в маниакальную идею и рассыпалась в прах. Я не верю тому, что слышу!

Крейский архимагистр наклонился вперед. Казалось, его нос сейчас проткнет амальгаму и появится в кабинете Никорин отдельно от владельца.

– Ты слышишь чаяния народа и его Правителя, – тихо сказал он. – Мое личное мнение не играет никакой роли, ибо асурх жаждет реванша, и Боги ему благоволят. Даже если бы я не хотел войны на Тикрее, это вопрос решенный.

Ники качнула головой:

– О-хо-хо, Сатанис, чему быть – тому не миновать… Но лучше бы этого не случилось! Не сейчас!

Старик вдруг улыбнулся.

– Если тебя это успокоит, красавица, я скажу, что сейчас Крей не готов к войне. При всем нашем желании мы вынуждены выжидать. Мы даже пропустим столь удачно складывающуюся для нас ситуацию с угрозой Вишенрогу.

– Почему же? – Ники старательно скрывала напряжение, которое грозило прорваться в голосе – знала, что ответ Сатаниса ей не понравится.

– Потому что в этот раз перемирия не будет, – Крейский архимагистр смотрел на нее, как смотрят на сломанную или уже ненужную вещь. – Не будет никаких договоров и передела территорий, не будет протектората… Мы победим – окончательно и бесповоротно. Как ты понимаешь, Никорин, чтобы подготовиться к такой войне нужно время!

– О, я понимаю, Твоя Мудрость, – улыбнулась Ники, однако выражение ее глаз напоминало о торосах льда, тянущихся на много километров, – кроме того, для такой войны нужны средства… Особые средства, не так ли?

Во взгляде Крейского архимагистра на долю секунды промелькнула растерянность, и Никорин поняла, что попала в точку. Придется ей раскошелить Его Светлость рю Вилля на высококлассных шпионов!

– В почтенном возрасте есть одна незаметная подлость, – расслабившись, Ники откинулась на спинку стула, – становясь опытнее, человек начинает думать, что ему позволено больше, чем другим. Но, к сожалению, это не так… Есть границы, которые не стоит переходить как в прямом, так и в переносном смысле.

– О каких границах ты говоришь? – нахмурился старик. – Я же сказал, что сейчас мы не будем нападать на Ласурию!

– Я вовсе не о Ласурии, – ухмыльнулась Ники и склонила голову, прощаясь.

Зеркало погасло – Сатанис не успел сказать последнее слово, волшебницу это вполне устроило.

Встав из-за стола, она подошла к аквариуму: лягушка дремала, привалившись к утиному боку, и казалась измученной. Повинуясь жесту архимагистра, утка накрыла земноводное крылом, будто одеялом.

– Спи, несчастное дитя своих родителей, – пробормотала Ники, разглядывая переливающуюся в темноте плеть заклинания с вплетенной в него чужеродной нитью, – спи, цена сделки, детали которой мне пока неизвестны. Не стоит человекам любить богов, ох, не стоит! Спи!

Далеко внизу, в гавани, погасли последние огни. Будто миры, которые кто-то уничтожил один за другим.

* * *

Когда по утрам на траве начала появляться изморозь, а ночевать в обнимку с Ранишей стало комфортнее в звериной ипостаси, Зохан Рысяш понял, что его время пришло. Оборотни всегда держали слово, даже данное самому себе, и дабы не поддаться слабости и не передумать, он положил себе сроку три дня.

Три дня до побега.

За это время следовало закончить свои дела с тем, чтобы уходить в новую жизнь налегке и без сожалений. На деньги, накопленные за продажу шкурок белок и куниц, он купил у странствующего торговца красивый серебряный браслет и подарил Ранише. Та обрадовалась, как девчонка. Вертела тонкой рукой, разглядывая украшение со всех сторон. И только справившись с первой радостью, вопросительно взглянула на Хана. Он не стал ходить вокруг да около и сказал:

– Мне хорошо с тобой, Раниша, и я знаю, что и ты довольна мной. Но если ты встретишь свою пару – я не стану удерживать тебя и пожелаю долгой жизни и многих детенышей. Хочу, чтобы ты знала и не обижалась на меня…

Подойдя, фарга куснула его за подбородок. В ее глазах плескалась грусть, но грусть светлая, не отягощенная ни ревностью, ни яростью.

– Спасибо, что честен со мной, Хан, – ответила она, так и не поняв, что он прощается с ней. – Хорошо, когда сердце не мучается перед выбором, правда?

Он кивнул. Его сердце не мучилось выбором, а бешено желало ускорить побег. Но три дня! Он дал себе три дня.

В эти дни он был необычайно ласков с матерью, старался помогать ей больше, чем обычно, жадно смотрел в ее красивое лицо и мысленно просил прощения. Зохан знал, Шамиса будет в бешенстве, когда узнает, что он сбежал. Но знал и другое – она поймет его. Когда схлынет негодование, когда она перестанет надеяться на возвращение младшего сына, она успокоится и будет ждать от него весточки.

Лишь одно продолжало тяготить Хана – ссора с Рубиной. Они не виделись с того самого разговора. Оборотень исправно приходил на заимку, но даже запаха девчонки не ощущал. Видимо, она решила позабыть о нем и вовсю готовилась к свадьбе. Однако уйти, не попрощавшись, Зохан не мог. И потом, он обещал ей, что скажет о побеге, а оборотни всегда держали данное слово!

Он отправился в деревню рано утром, ступая бесшумно, как и полагается рыси, выслеживающей добычу. Прокрался на двор, рыкнул на собаку, да так, что та, заскулив, спряталась в будке. Руби доила корову в хлеву. От запаха свежего молока у Зохана так громко заурчало в желудке, что она, вздрогнув, обернулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга – крупный самец рыси и девушка-подросток. Затем она отвернулась и продолжила свое занятие. Хан перекинулся, обойдя девушку, сел так, чтобы видеть ее лицо.

– Все еще сердишься? – негромко спросил он.

Она дернула плечом.

– Зачем пришел, Хан? Детские игры кончились! Ты – сам по себе, а я теперь невеста: приданое шью, с женихом гуляю, матушка не нарадуется!

– Я рад… – пробормотал оборотень.

Во рту стало горько, будто белены объелся. И правда, зачем пришел? Они уже не дети! У нее своя жизнь, у него – с завтрашнего дня, своя!

Он поднялся, пошел к выходу, на ходу бросив:

– Ухожу завтра в полночь.

И уже на пороге, как стрела на излете, его догнали ее слова:

– Я приду проводить.

Домой он не шел, а летел со всех лап! Значит, у него все-таки есть друг! Такой друг, который поддержит во всем! Поддержит, даже если, покидая Смертей-с-ветки, он совершает ошибку!

А затем он услышал вдали короткий, захлебнувшийся тишиной крик, и встал как вкопанный, прядая ушами и принюхиваясь. Ветер дул в сторону – и от него, и от стойбища, поэтому почуять что-либо было сложно. Но в запахах непрогретой с утра земли, палой листвы, стада косуль, что левее паслись у лесного озера, заячьих троп, появился новый. И такой, что Хан припал на передние лапы и тихо зарычал, сам не понимая от чего: от ярости, от страха или от… вожделения.

«Не стоит бросаться очертя голову к неизведанному, как бы соблазнительно оно не пахло!» Так учил отец. Он в молодости много путешествовал и рассказывал сыновьям о разных местах, в которых ему доводилось бывать, в том числе, о так называемых Полянах смерти. Они располагались в укромных долинах в самом средоточии Синих гор, и были покрыты дивными цветами, источающими аромат, который для всех пах по-разному: для пчел – медоносами, для горных козлов – сочной травой и грибами, которые они обожали, для хищников – свежим мясом. Но тот, кто ступал на подобную поляну, оставался на ней навсегда, умертвленный сладким дурманом.