Царская гончая. Книга 1

Как люди вообще ориентируются в Москве?

Бетонные муравейники загородили едва припекающее весеннее солнце.

Это в последний раз. Клянусь. В последний. Да, именно так.

Подхожу к нужному дому. В нем всего два этажа. Покатая алая крыша блестит новизной. Засовываю руку в карман ветровки и достаю бледно-голубую пачку мятной жвачки. Она сразу же выпадает из рук.

– Я не верю в знаки.

Нервно сглатываю образовавшийся в горле ком.

Помни, для чего все это.

Пробираюсь мимо деревьев, высаженных вдоль склада. Ветви кленов усыпаны почками. Бросаю взгляд на часы на левой руке. Ремешок потрескался. Половина шестого. Перебираю ногами и отворачиваюсь от камеры при входе, будто прячусь от ветра, пока стряхиваю пепел. Со мной равняется пара школьников. Класс, может, одиннадцатый. Они стреляют по сигарете, и мы втроем сворачиваем за угол. Надеюсь, при просмотре записей с камер наблюдения для полиции я сойду за их одноклассницу. Случайно вдыхаю едкий дым, заворачиваю за угол, к пожарной лестнице. Мальчишки проходят вперед и исчезают в дверях ближайшего подъезда. С трудом сдерживаю кашель и сбрасываю ветровку и парик в пожухлые серые кусты. Воздух пропитан запахом мочи и прелых листьев. Кругом куча мусора: бутылки и разноцветные жестяные банки, пустые пачки из-под чипсов, бесчисленное множество окурков. Подворачиваю простенькие широкие джинсы и смотрю на грязно-коричневые гаражи, покрытые ржавчиной и прошлогодними листьями, гниющими на крышах. Кругом ни души.

Подпрыгиваю и хватаюсь за шершавую лестницу. Отталкиваюсь ногами от расписанной граффити стены.

Маленький рост усложняет задачу. Кто вообще крепит пожарные лестницы так высоко?

Подтягиваюсь, игнорируя боль в мышцах.

Ну почему я бросила спорт? А начинала ли?

Забираюсь на первую ступень и поднимаюсь выше. Грязно-белые жалюзи показываются в открытом окне. До него около метра. Упираюсь мысками кроссовок в криво сваренный стык между ступенькой и водосточной трубой. Протягиваю руку, пытаясь ухватиться за угол рамы, но касаюсь ее лишь кончиками пальцев.

– Черт, – шепчу я, поудобнее вставая на ступеньку.

Маме нужно вылечить кота. Я обещала привезти ей хлебопечку. Нужно купить лекарства от ее вечных болей в суставах. Она достойна лучшей жизни после всего, что ей пришлось пережить.

Отталкиваюсь от лестницы и повисаю на деревянном подоконнике. Белая краска растрескалась и больно впивается под ногти. Подтягиваюсь и заползаю внутрь. Пыхчу, давясь еще холодным воздухом. Руки горят, а ткань водолазки, надетой под жилет, прилипает к телу от пота. Поправляю жалюзи, пытаясь высмотреть кого-нибудь на улице, но там пусто. В окнах ближайших домов тоже никого.

Оглядываюсь по сторонам. Серые стены тупика выглядят зловеще, как больничные. Подхожу к щитку и, открыв дверцу с надписью «Не влезай! Убьет!», выключаю каждый из нескольких десятков переключателей.

Лучше перестраховаться.

Вскоре коридор, полностью лишенный окон, погружается во тьму. Я быстро иду вперед, опираясь рукой о холодную оштукатуренную стену. Тело переполняет адреналин, иначе не могу объяснить внезапно охвативший меня приступ уверенности в своей безнаказанности. Стараюсь шагать бесшумно, чувствуя пыль со стены на пальцах. Тьма впереди сгущается.

Лестница. Едва не убиваюсь на первой же ступеньке, когда нога соскальзывает в пустоту. Я лечу вперед, но в какой-то момент все же хватаюсь за перила. С трудом удерживаю рот на замке. Замираю, тяжело дыша, и прислушиваюсь. На миг мне кажется, будто я уже умерла. Кругом непроглядная темнота и настолько тихо, что перехватывает дыхание.

Последний раз – и мне больше никогда не придется этого делать.

Продолжаю идти, замедлив шаг. Я оказалась на узкой площадке между вторым и первым этажом. Где-то совсем недалеко слышится голос ведущего: «Обстановка на Севере ухудшается. Из-за землетрясения пострадало больше двухсот человек». Иду на звук и вновь чуть не падаю со ступенек, но вовремя отскакиваю.

Закрыть дверь на ключ.

Достаю его из кармана и до боли сжимаю в руке. Каждый следующий шаг тише предыдущего. Звук телепередачи все громче, а значит, я ближе к цели. Голоса телеведущих скрипучие и надменные. Впереди, из небольшой щели между полом и дверью виднеется легкое сияние.

Запри его. Скорее.

Приоткрыта. Плохо. Всего на пару сантиметров, но я едва не взвываю от досады.

«Гуманитарная помощь была отправлена незамедлительно. Власти региона выразили благодарность нашему президенту, отметив своевременность и оперативность…» Медленно прикрываю дверь, затаив дыхание. Миллиметр за миллиметром.

Она не издает ни единого звука. Запираю ее на ключ, оставив его в замочной скважине. Быстро спускаюсь по лестнице. Ноги подкашиваются от страха вперемешку с радостью. Состояние на грани истерики. Цокольный этаж. Двигаюсь наугад в темноте подвала, пока не вспоминаю о фонарике в кармане. Белесый луч пляшет по стенам, натыкаясь на двери со вставками из стекла посередине. Случайно натыкаюсь на нужную, едва припоминая нарисованный на салфетке план подвала.

Надо было изучить более детально.

Отпираю замок одной из самых незамысловатых отмычек.

Все не может быть так просто.

Воздух пыльный и сухой. Луч света рассекает мрак, попадая на деревянные ящики и сейфы, стоящие рядами вдоль стен. На каждом из них маркировки из букв и цифр. Взгляд бесцельно мечется между белыми бумажками с непонятными обозначениями. Иногда на глаза попадаются громоздкие вещи, бережно накрытые бежевой тканью. Наверное, мебель.

– Я это сделала, – шепчу, не веря самой себе, и истерично усмехаюсь.

Дальше все как в тумане: вскрываю ящики и судорожно распихиваю увесистые старые украшения по карманам. Камни блестят в свете фонарика, а их оправы приятно позвякивают. Лица с картин, приставленных к стенам и сейфам, глядят с презрением.

Я присмотрела бы себе парочку для спальни, но меня не интересует искусство.

Опьяненная ощущением победы, я позволяю себе ненадолго расслабиться. Все заканчивается, когда я слышу шаги на лестнице.

Так не должно быть.

Человек спешит, чертыхаясь. Мужчина. Шаг тяжелый.

Беги.

Сердце проваливается в пятки, а в горле встает ком. Прикрываю дверцу сейфа настолько тихо, что собственное дыхание кажется оглушающе громким. Металл холодит кончики вспотевших от паники пальцев, когда я бросаюсь вперед, протискиваясь между коробками и ящиками. На середине пути мне приходится выключить фонарь, чтобы не привлекать к себе внимание.

Может, это просто обход? Внеплановый. Такое бывает.

Я пытаюсь успокоиться, предельно осторожно огибая предметы. Кровь стучит в ушах.

Тупица, и кто же устроит обход, если я заперла дверь?

Я бесшумно крадусь вдоль ящиков. Когда мои ладони упираются во что-то огромное и накрытое тканью, внутри меня теплится надежда.

Вдруг все еще обойдется?

Нырнув под полотно, на ощупь нахожу пару ручек и замочную скважину. Кажется, это шкаф. Дверцы с резьбой не обработаны лаком.

Чем ближе незваный гость, тем скорее мне придется поплатиться за то, что я сделала.

Прячу отмычки в карман, и те предательски звенят, ударяясь друг о друга. Дернув на себя витиеватую металлическую ручку, я открываю дверь шкафа.

Едва сдерживаясь, чтобы не скулить от страха, забираюсь внутрь. Торопливо прикрываю за собой дверцу, до боли вцепляясь ногтями в древесину. Кроссовки скользят, когда пытаюсь поджать под себя ноги.

Притягиваю колени к груди и прижимаюсь боком к внутренней стенке шкафа. Дверца закрывается сама. Прячу лицо в ладони.

Охранник – чахлый дед. Я смогу его обдурить. Нужно только успокоиться.

В ту же секунду незваный гость открывает дверь в комнату, слегка закашлявшись. Его неторопливые шаги отдаются эхом в голове. Все ближе и ближе.

Он идет сюда? Он идет сюда. Он, черт бы его побрал, идет сюда!

От страха голова идет кругом. Едва подавляю рвотные позывы и зажмуриваюсь, будто, закрыв глаза, я могу обезопасить себя от поимки.

Я не считаю себя хорошим человеком, идущим на преступление во имя благой цели. Скорее, позором, разочарованием. Помогать матери можно было сотней других способов, но я выбрала самый простой. И куда он меня привел?

Пожалуйста, умоляю, спасите меня! Все не может вот так глупо закончиться!

Вдыхаю запах старой древесины. Шкаф кажется мне всем: до конца неотремонтированным домом матери, подгнившей баней, поеденной жуками, пыльным диваном в съемной однушке. Он – моя клетка и мое спасение, все, что у меня было и чего больше никогда не будет. Открываю глаза, оборачиваюсь и едва не взвизгиваю от страха. Прямо передо мной мелькнуло лицо. Мое перекошенное от ужаса лицо, отраженное в зеркальной дверце шкафа.

Глава 3

На каждого зверя найдется клетка

Амур

Прошло несколько часов, как солнце скрылось за горизонтом. Осенний день короток. В промозглой темнице мне казалось, что из-за холода время тянулось мучительно медленно.

На свободе мир ощущается иначе. Быстрее.

Я не успел опомниться, как стемнело. Глубокое дыхание сопровождается клубами пара, лениво растворяющимися в иссиня-черном небе, усыпанном звездами. Яркими, как огонь во взгляде матери, что разгорался всякий раз, когда она слушала о моих достижениях. Может, это была гордость?

Идэр украдкой шепнула, что этой ночью Боги разожгли сияющую россыпь в мою честь, но я-то знаю, что это не так.

Те Боги, которых я знал, либо мертвы, либо предпочли забыть обо мне.

Свобода. Сладкое слово, легкое, как воздух, и опасное, как ядовитая змея. Идэр отстает от Катуня и Хастаха, хихикающих впереди, и равняется со мной. Почему все мои мысли о гадких тварях всегда приводят сознание к ее образу?

– Как ты?

Прекрасно. Все еще чувствую тот нож, что ты так любезно вонзила мне в спину.

Гляжу под ноги, игнорируя взгляд несостоявшейся жены, грозящий прожечь во мне дыру. Обиды обидами, но я еще успею свернуть ей шею, а пока придется приспосабливаться.

– Расскажи, что произошло за время моего… отсутствия.

Идэр спотыкается, а я не собираюсь ее подхватывать. Она падает. Иней хрустит под длинными тонкими пальцами, унизанными кольцами. Она оглядывается через плечо. Останавливаюсь, стиснув кулаки глубоко в карманах.

Может, размозжить ее прекрасную темноволосую голову прямо сейчас?

Идэр тянется ко мне, но я игнорирую ее просьбу о помощи. Стою как вкопанный, медленно цедя воздух сквозь зубы. Холодный ветер путается в волосах, скрывая лицо Идэр за тонким алым капюшоном. Катунь оборачивается.

– Ты все-таки ее грохнул?

– Очень смешно, – фыркает Идэр, поднимаясь самостоятельно.

Хастах подталкивает Нахимова, и они ускоряют шаг. Стивер обгоняет меня и присоединяется к ним. Три фигуры размываются в темноте. Идэр отряхивает иголки с камзола и начинает говорить. Голос ее спокойный и сдержанный, как и всегда.

– Вячеслав Воронцов Пятый затянул удавки на шеях неугодных князей, когда огласил решение перенести столицу на Север. Семьи Раннсэльв, Иден, Гуриели и Муониэльвен потеряли влияние, которым обладали. Они тебе не помощники. Если и остались недовольные княжьи щенки, то они забились глубоко в будки.

– Князья мертвы?

– Сложно сказать. Знаю точно, что всю семью Иден постигла страшная участь. Остался лишь Калитв, да и то его дело на рассмотрении в Совете.

Заметив мое замешательство, Идэр пояснила:

– Из тайной канцелярии.

Я знаю о ком речь. Просто был не готов это услышать. Тайная канцелярия десятилетиями была моим козырем в рукаве, даже до того, как я задумал оборвать жизнь царевича. Все, на чью поддержку я мог рассчитывать, превратились в чернозем, на котором вырастет хлеб для стола царя. Что погубил множество неповинных душ.

– Асква, так скажем, потеряла привычный тебе облик. Сейчас там пусто. Мор и Безумие добили тех, кто остался. Столицей стал Святой Град Дождя, но, думаю, ты об этом знаешь.

Кратко киваю, прислушиваясь к холодному тону Идэр. Оплакивала ли она князей, что целовали ей руки на банкетах во дворце, или же попросту пожала плечами, узнав об их гибели, как это было со мной?

– С Запада повалили безумцы. То, что источник заразы – владения графа Крупского, мы узнали не так давно. Говорят, в Соль привезли заразу с чужбин. Но я думаю, проблема кроется в том, что люди отвернулись от Богов…

– Безумцы? – недоверчиво переспрашиваю я, перебив Идэр. Последнее, что я желаю слушать, – проповедь. Тем более от нее.

– Люди, потерявшие себя. Они злые и не понимают, что происходит. Земли, на которые они ступают, очень скоро пропитываются крестьянской кровью. Безумцы убивают всех без разбора и сами походят на живых мертвецов. Те, кто выживают после их нападок… тоже сходят с ума.

Я слышу каждое ее слово, но все заглушает одна-единственная мысль: убей ее. Она разрушила твою жизнь.

Голос в голове не принадлежит монстру. Он мой.

Тогда она наконец-то оставит меня в покое. Навсегда.

– Амур?

– Вы и без меня неплохо справляетесь с развалом царства, – сдержанно отвечаю я, пряча ладони, дрожащие от предвкушения, в глубокие карманы брюк.

Волна негодования захлестывает меня с головой. Идэр ускоряет шаг, замечая, как я вскипаю, словно котелок на костре.

Как бы отвратительно ни было это признавать, богобоязненная дура знает меня лучше моих друзей, которые всегда были скорее коллегами и партнерами для гулянок или походов в кабак.

И я знал ее, но не настолько хорошо, чтобы предугадать предательство.

Идэр не умела читать, но знала божественные писания наизусть. Было что-то особенно забавное в том, как девушка водила пальцами по страницам с незнакомым текстом антирелигиозной литературы, ища знакомые буквы. Находила ли она то, что выискивала, – вопрос, ответа на который я никогда не узнаю.

Она часто врала мне по пустякам, но я не уличал ее в этом. Мне нравилось, как она заполняла собой каждую минуту молчания, наполненного неловкостью.

Пропасть между нами всегда была почти осязаемой.

Идэр – дочь грязного беженца и глупой райриской женщины, брошенная на воспитание в храм Богини Смерти. Я рос с дворянкой-матерью, помешанной на власти и обучении. С ней я полюбил контроль, и по этой же причине Идэр заняла мое сердце. Ее было слишком легко контролировать. Она – пережиток прошлого, когда девушки были более зависимы от мужчин. Селенга Разумовская – самая сильная и волевая женщина, которую я знал. За одно это я ненавидел ее так же сильно, как восхищался. Не удивительно, что мать никогда не видела в Идэр равную мне. Она просто не могла принять мой выбор. Селенга часто говорила, что я нуждаюсь в той, кому по силам не просто противостоять мне, а без труда указать мне место. Я не слушал ее. Смеялся за спиной. Зачем мне та, которую я не смогу контролировать?

Но было ли дело лишь в безропотной покорности Идэр, или же матери удалось признать в ней предателя раньше, чем мне?

Провожу ладонью по лицу. Бугристые шрамы на левой стороне напоминают о прошлой жизни, где я был счастлив. Обо мне, которого больше нет. Воспоминания приняли форму уродливых рубцов.

– Привал через пару часов. Я просто подумал, что тебе будет интересно… – запинаясь, обращается ко мне Стивер.

Я даже не заметил, как он подкрался. Он походит на жеребенка, впервые поднявшегося на ноги. Мечется туда-сюда без дела. Вьющиеся рыжие волосы выбились из хвоста, завязанного на затылке. Стивер крепко обхватил свернутые желтые листы, прижимая их к груди. Костлявые пальцы с разбитыми костяшками дергаются, словно перебирают невидимые струны.

Мальчишка нервный и дерганный. От таких часто бывают одни неприятности. Но он умен, раз смог вытащить меня.

– Они нашли твою сестру?

– Нет. Мы до сих пор не уверены, была ли она на самом деле…

– Мы разберемся с этим чуть позже.

– Все в порядке, я понимаю, – смиренно улыбается он, пожимая плечами.

Киваю, обращая лицо к ветру. Ничего он не понимает, но разговор уже закончен.

Парнишка бросил свою привычную жизнь, чтобы вытащить меня. Это стало причиной все же исполнить обещание, от которого так старательно открещивался, пока был на свободе. Однажды я уже отказал ему в поисках сестры, а теперь не располагаю такой возможностью.

Сегодня Катунь и Хастах мои поводыри. Я плетусь за ними, словно слепой котенок. Но однажды я снова прозрею и тогда мир содрогнется от перемен.

* * *

Просыпаюсь. Голова разрывается от боли. С трудом открываю глаза, чувствуя, как ноет искореженное лицо. Во рту песок, отвратительно скрипящий на зубах. Поднимаюсь и сажусь, разглядывая колодец изнутри. Высотой в пять, а то и шесть цепей[2], он заканчивается каменным ободом наверху. Подо мной сырая земля. Шарю рукой и натыкаюсь ладонью на что-то острое. Аккуратно поддеваю и подношу к лицу, чтобы разглядеть получше. Свет почти не проникает в колодец, потому мне приходится постараться, чтобы разглядеть находку. Передо мной осколок нижней челюсти с несколькими зубами. Отбрасываю кость, и та с глухим звуком ударяется о каменную стенку, отскакивая в сторону. Меня прошибает холодный пот. Поднимаюсь на ноги, и весь мир, ограниченный круглыми стенами колодца, шатается, словно я где-то на корабле в бескрайнем море. Впервые меня накрывает приступ удушающей паники. Я вытягиваю руки перед собой и вижу, как они трясутся в полумраке моего нового пристанища.

Я не могу умереть здесь.

Сверху появляется фигура в темной одежде. Мужчина, насмехаясь, наклоняется над колодцем, сложив руки за спиной.

– На каждого зверя найдется клетка.

Я не могу скрыть отчаяние. С размаху бью стену ладонями, с губ срывается отчаянный вопль. Еще раз. Второй, третий. В ушах эхом отдается хриплый смех главы тюрьмы. Иййоки Вижас Сабун, создатель клочка преисподней на земле.

Видел его всего пару раз, когда служил царю. Мы ужинали в банкетном зале скромной компанией, и я едва не засыпал лицом в салатнице, когда Сабун хвалился своими подвигами. В его видении он был героем, спасающим мир. Зазнавшийся выродок, создавший пыточный муравейник в скале, где когда-то высекли храм для поклонения Смерти. Свечей и молитв здесь больше нет, но человеческие жертвы остались в чести.

Он бросает что-то вниз, и я чувствую, как это маленькое нечто шевелится поблизости. Раздается писк.

Крысы. Он скинул ко мне пару крыс! Подавляю рвотный позыв, поднимая лицо. Встречаюсь глазами с Сабуном, видя победное выражение его лица, тронутого густой серебристой щетиной.

– Я тут подумал: раз ты возомнил себя охотником, то на обед тебе нужна дичь.

* * *

Мы добираемся до деревни с первыми лучами рассветного солнца, окрасившими небосвод в светло-розовый цвет. Прислонившись к дереву, я разглядываю едва заметные домишки среди стройных стволов сосен. Нас разделяет небольшая полоса леса. Остывший воздух выходит из носа небольшими облачками пара.

– Что с погодой? – я задаю давно мучающий меня вопрос. Идэр, сидящая на холщовом мешке поблизости, оживилась. Она все еще одета в военную форму.

– Они оживили Катерину и Константина. Забыла сказать вчера.

Я не могу скрыть удивления. Как такое вообще можно забыть?

Какое-то время я просто молча разглядываю ее, ожидая признания во лжи. Идэр, хоть и выглядит воодушевленной, не спешит раскрывать подробностей.

– Оживили? – переспрашиваю я.

Катунь и Стивер подвинулись ближе, прислушиваясь к разговору. Парни упорно делают вид, что увлечены чисткой оружия.

– Я видела их своими глазами на Северо-Востоке. Живые. Более чем.

Лицо Идэр выглядит по-глупому блаженно.

– Хочешь сказать, наши маленькие Боги вернулись, – с усмешкой повторяю я, ощутив давно забытый энтузиазм.

Он вновь пробудился, даруя мне силы и уверенность, которых мне так не хватало после новостей о массовых казнях князей. Возвращение единственных, кто мог противостоять царю и всей действующей власти, мне на руку. Прекрасно иметь в должниках пару ныне оживших Богов.

– Именно. Катерина, говорят, слегка впала в беспамятство, но это лишь слухи.

Катерина всегда была костью в горле. Моему удивлению не было предела, когда царь Воронцов Пятый вдруг начал возводить в честь девицы храмы и заставил своих шутов писать о ней баллады. Рыжая никому не нравилась при жизни, но стоило ей двинуть кони, так стала предметом обожания.

Все любят мучеников, кроме самих мучеников.

– Погода испортилась полгода назад. Ну, как испортилась… слетела с катушек напрочь, – вмешивается в разговор Катунь, подпирая голову руками. Его бледно-розовые ладони будто светятся на фоне темной кожи. Нахимов еще прошлым вечером сменил легкие обноски на серый шерстяной камзол, едва сходящийся на мускулистых плечах. Бусины на его свалянных волосах звякают.

– Она постоянно меняется, – поправляет здоровяка Хастах, внезапно вышедший из-за ближайшей сосны. Он выглядит довольным тем, что ему удалось подкрасться незамеченным.

– Выбрал? – нетерпеливо уточняет Идэр, поднимаясь на ноги.

Катунь и Стивер следуют ее примеру. Хастах кратко кивает и юркает между деревьев. Мы спешим за ним.

Он провел нас вдоль деревушки, держась от нее на приличном расстоянии. Она оказалась гораздо больше, чем предполагалось. Добравшись до конца улицы, мы по одному приблизились к небольшому ветхому домику, стоявшему чуть поодаль от остальных. Тот, что раньше стоял рядом, сгорел, оставив после себя несколько головешек на закопченном фундаменте. Предо мной домишко в один этаж высотой. Пробираюсь за полусгнивший забор из маленьких колышков, накренившихся внутрь запущенного двора. Облетевшие яблони перекосило, часть ставней отвалилась, обнажая рамы, скалящиеся разбитыми стеклами, словно клыками.

– Добро пожаловать, Амур! – громче, чем следовало, говорит Нахимов, раскидывая руки в стороны. Он широко улыбается, клацая зубами. – Баню не обещаю, но ты имеешь прекрасную возможность искупаться и напиться горючки, как в старые добрые времена.

Я усмехаюсь, закусывая губу. Не в силах отвести глаз от поросшей мхом черепицы на двускатной крыше, чешу подбородок. Щетина колет пальцы.

Стивер хихикает, натягивая шапку на покрасневшие уши. Идэр переминается с ноги на ногу, бросая критичный взгляд то на Хастаха, выбравшего ночлег, то на убогий дом.

– Смех смехом, а нора кверху мехом, – недовольный бас друга заставляет прокатиться по телу волну приятного тепла. Может, я никогда не найду себе пристанище, но они – мой дом, и от этого никуда не деться. Его реплика заставляет Идэр недовольно цокнуть, скрещивая руки на груди.

– Не смей сквернословить! Закрой рот!

Идэр издает недовольный стон и опускает голову. Бронзовое лицо скрывается за копной длинных темных волос.

Вот я наматываю блестящие пряди на кулак, собирая их по шелковой простыне. Убираю под платок, подаренный младшей сестрой. Заплетаю в косы вместе с расшитыми бисером лентами.

Странное чувство. Вроде и человек тот же, но теперь вызывает совершенно иные эмоции.

– Я ел сырых крыс. Тазиком меня не напугать, – улыбаюсь Катуню, подходя ближе к нашему временному пристанищу.

– Они шевелились во рту, когда ты их жевал? – не скрывая отвращения, уточняет Хастах.

Наличники на окнах облупились, но я замечаю выцветшую на солнце краску. Хибару слегка перекосило от времени и отсутствия ухода, но в целом она не так уж и плоха.

– Сырых – не значит живьем, – поправляю я, уверенно шагая вперед. Остальные не спеша следуют за мной. Промерзшая трава хрустит под подошвами.

– Уверен, крысы звали тебя и умоляли о пощаде. Как тебе спится по ночам? – Хастах желчно обращается к Идэр, намекая на ее запятнанную репутацию.

– Сдохни.

– Только после тебя.

Игнорирую пререкания за спиной. У меня появился шанс все исправить. Поступить правильно. Расчетливо и с холодной головой.

Позади слышатся голоса:

– Может, мы уже наконец закопаем эту пакость? – недовольно бубнит Хастах.

– Ты о Идэр или остатках ужина недельной давности в твоем мешке? – глумится Катунь.

– Вы невыносимы!

Идэр вихрем проносится мимо меня. Взбегает на крыльцо, и алая ткань камзола всполохом исчезает за покосившейся входной дверью. Усмехаюсь, наблюдая за тем, как старый развалившийся дом, словно свирепый хищник, сожрал ее живьем.

Еще немного – и я избавлюсь от нее. Отомщу за все, что она сделала.

– Может, не надо было так грубо?

Стивер равняется со мной и виновато опускает голову. Катунь подходит со спины и обнимает за плечи сначала мальчишку, а потом меня.

Здесь тихо, но совсем не так, как в Лощине. Умиротворяюще. Спокойно. За годы заключения я слишком привык к одиночеству, но мне трудно представить миг, в который я буду счастливее, чем сейчас. Катунь молчаливо достает сверток и протягивает его мне. Рву бумагу, и на ладони оказывается золотой компас, инкрустированный рубиновыми цветами. У меня перехватывает дыхание. Переворачиваю компас. На обратной стороне хорошо знакомая мне гравировка.