Рыцари былого и грядущего. I том

Слушая графа, Гуго смотрел в своё блюдо, но только сейчас заметил, что под размышления и разговоры уничтожил громадное количество всевозможной снеди. Он поднял глаза и увидел, что еда, стоявшая перед графом, была почти не тронута. Ему стало нестерпимо стыдно, что в душе он осуждал великого человека:

– Ещё раз простите меня, граф, за недостойные мысли. То что вы говорите, не сомневаюсь, основано на глубоком понимании христианского богословия. Мне бы поучиться у вас. Я всей душой стремлюсь ко Христу, но постоянно убеждаюсь, что ничего не понимаю в нашей вере, как впрочем и большинство рыцарей. Вы изучали богословие?

– Бог даровал мне мудрейшую и учёнейшую супругу. Моя Морфия, когда жила у себя в Константинополе, несколько лет посвятила изучению богословия. Да, Гуго, не удивляйтесь. Женщины у греков куда более образованы, чем мужчины у франков. Даже многие наши монахи очень мало сведущи в науках по сравнению со знатными гречанками. Морфия читала мне вслух произведения греческих богословов, а потом и меня научила читать – из сострадания, чтобы я не чувствовал себя полным дураком.

Гуго впервые за время ужина осмелился посмотреть на ангела. Всё это время его душа чувствовала присутствие Морфии, ему требовались немалые усилия воли, чтобы не смотреть на неё. И тут он снова услышал божественную музыку её голоса:

– Мой достойнейший супруг склонен преувеличивать мои познания, преуменьшая при этом собственные способности. Мне никогда не доводилось и в Константинополе встречать человека, который с такой охотой и с такой лёгкостью, как он, постигал бы глубины философии и богословия.

– Осмелюсь ли, моя госпожа, задать вам вопрос?

– Буду очень признательна вам, любезный Гуго.

– Вы по-прежнему придерживаетесь греческой веры и не принимаете латинский закон?

– Да, Гуго, это так. Но моя вера – не греческая, а вселенская, принятая на вселенских соборах.

– А ваш достойнейший супруг?

– Мой возлюбленный Балдуин своей чуткой душой принял и постиг богоданность православия, но его мудрость подсказывает ему, что в обрядах лучше продолжать следовать латинским обычаям.

Граф, улыбнувшись, кивнул, словно печатью скрепив слова супруги.

От такого множества открытий Гуго окончательно потерял ориентацию во времени и пространстве. Он сокрушенно и растерянно умолк. Балдуин, почувствовав, что пауза затянулась, непринуждённо обронил:

– Да вы ешьте, Гуго, нашей болтовнёй сыт не будешь.

– По сравнению с вами, граф, я и так ем за семерых.

– На меня не смотрите. Обычно я много ем. Но сегодня так нутро разболелось – до сих пор червячки наружу просятся.

И тут Гуго вспомнил, о чём намеревался расспросить героического Балдуина дю Бурга:

– А ведь вы, ваше сиятельство, участвовали в штурме Иерусалима!

– Да, участвовал. Вместе с Готфридом и Балдуином, который сейчас стал иерусалимским королём.

– Расскажите!

– Было много крови. Очень много.

– Но ведь вы, граф, участвовали во множестве сражений и к потокам крови вам не привыкать.

– Такой крови, как в Иерусалиме, не было нигде и никогда.

– А подвиги?

– Господь на Страшном суде ещё даст оценку нашим подвигам. А я – воздержусь. Не надо об этом, Гуго. О штурме – не надо.

– А Готфрида Бульонского вы хорошо знали?

– Мы с Готфридом – лотарингцы. Он мой родственник. Как я мог его не знать?

– Каким он был?

– Это был великий человек. Наружностью – красавец, каких редко встретишь. Ростом весьма высок. Готфрид был очень красноречив. Когда он говорил, все слушали, затаив дыхание. Ни один учёный монах, наверное, не говорил так красиво и пламенно. Он умел убеждать. Без него, возможно, и не было бы похода на Иерусалим. Когда взяли Антиохию, а потом разбили Кербогу, крестоносцы расслабились. Дальше идти никто не хотел. Боэмунд, уже ставший князем Антиохии, утратил к дальнейшему походу всякий интерес. От войска без боэмундовых норманов оставалось всего ничего. Но Готфрид сумел воспламенить остатки войска огнём своей веры, и мы двинулись на Иерусалим. Он первым с осадной башни бросился на стену…

– Один – прямо в гущу врагов… высоко над землёй… мне трудно это даже представить.

– О, в бою герцог был настоящим львом, перед битвой он воспламенялся, словно карающий ангел. Его могучий натиск был неудержим, ни одни доспехи не могли выдержать его страшного удара. Но в обычной жизни Готфрид был настолько добр и кроток нравом, что более походил на монаха, нежели на рыцаря.

– Говорят, он был очень набожен?

– Чрезвычайно. Слуги его очень любили, но был у них один повод для жалоб. Если герцог входил в церковь, они не знали, как дождаться, когда он выйдет обратно. Он не мог оторваться от молитвы, а ожидавшие его слуги изнывали от досады, что им опять придётся пропустить обед, до которого самому герцогу, казалось, не было никакого дела. К слову говоря, отправляясь в поход, в своей благочестивой щедрости он подарил церкви замок Бульон, именем которого прозывался. А это весьма славный замок и по положению, и по крепости стен, к тому же вместе с замком он подарил прилегающую обширную область с отличными полями. Деньги с монахов брать отказался, сказав, что готов пожертвовать ради Христа жизнью, так неужели не пожертвует замок? Ты знаешь, конечно, что Готфрид отказался принять титул короля Иерусалима, сказав, что в городе, где сам Христос был увенчан терновым венцом, не пристало ему возлагать на себя венец королевский. Он принял скромное звание хранителя Гроба Господня. Об этом все знают. Но мало кто знал его душу. Мужественную и нежную, твёрдую и чрезвычайно чувствительную.

– Отчего же он умер таким молодым?

– А этого никто не знает. Мы готовились встретить годовщину освобождения Иерусалима – 15 июля. За несколько дней до этого хранитель Гроба Господня заболел тяжёлой, непонятной болезнью. Никакие средства не помогали. Он отдал Богу душу 18 июля 1100 года от рождества Христова. Иногда мне кажется, что не телесная болезнь его скосила, а душевная боль, с которой он не смог прожить больше года. Но об этом не стоит. Мы похоронили его в храме Святого Гроба на том самом месте, где пострадал Господь. Когда будешь в Иерусалиме, Гуго, помолись на могиле святого герцога. Попроси Готфрида, чтобы он у престола Господня был заступником всем нам.

Морфия, увидев, что её супруг тяжело страдает от невыносимых воспоминаний, пришла ему на помощь?

– О праведном герцоге Готфриде могу добавить несколько слов. Наш император Алексей весьма его почитал. Мне известны строки из письма императора к герцогу: «О тебе носится далёкая слава, что ты муж твёрдый характером и чистый верой». Мы, греки, порою бываем склонны к преувеличенным восхвалениям, но эти слова Алексей писал Готфриду, поверь мне, от чистого сердца. А потом император усыновил герцога и облачил его в императорские одежды. Заметь, Гуго, наш император – главный в мире хранитель православной веры, и если герцог Готфрид признал его своим отцом, значит, он так же был готов стать хранителем православия, унаследовав эту вселенскую задачу вместе с престолом.

– Я заметил, Гуго, как понравилась тебе моя борода, – сказал оторвавшийся от воспоминаний Балдуин, – и это так же моя дань уважения греческой православной вере, сокровища которой раскрыла передо мной моя драгоценная супруга. Как ты знаешь, православные греки носят бороды. И мне понравилось.

После ужина Гуго, оставшись один, неотступно думал о герцоге Готфриде Бульонском. Как жаль, что он не застал его в живых. Но что мешает им, молодым рыцарям, во всем подражать святому хранителю Гроба Господня? А он свят, в этом нет сомнений. Хорошо бы найти в Иерусалиме друзей, которые вместе с ним захотят брать пример с Готфрида Бульонского.

***

Балдуин уговорил Гуго остаться в Эдессе на неделю и не ради отдыха. Граф поручил своим рыцарям обучить юного шампанца приёмам восточного боя. На Востоке дрались совершенно по-другому. Не зная множества тонкостей, легко было погибнуть в первой же незначительной стычке. Жак, уже успевший сдружится с графскими сержантами, перенимал у них разные боевые премудрости. Балдуин наставлял Гуго:

– Запомни, юноша: рыцарь здесь, на Востоке, должен остаться таким же, каким был на Западе – прямодушным, открытым, честным. Нельзя копировать местную систему боя, которая вся построена на хитрости, обмане и коварстве. Но мы должны очень хорошо знать эту манеру, иначе каждый шаг по этой земле будет приводить нас в западню. А кое-что, конечно, можно и заимствовать. Что совесть христианина не запретит.

С Морфией Гуго в эти дни не виделся, но её чистый образ помогал ему молиться. Сказать, что он влюбился, значило бы ничего не сказать. Морфия была для него существом иного мира, посланницей Царствия Небесного. Его никогда не могло посетить желание хотя бы прикоснутся к её руке. Ни Гуго, ни один из франков в его краях и представить не могли образованную женщину. Впрочем, его ни сколько не удивило, что этот ангел обладает высшей божественной мудростью.

Незадолго до отъезда Гуго обратился к графу:

– Позволите ли, ваше сиятельство, побеседовать с вашей прекрасной супругой о вопросах веры?

– О да, конечно, мой добрый друг, буду очень рад, если Морфия поможет вам в поисках Истины.

***

В просторном зале они чинно восседали друг напротив друга на изысканных стульях, покрытых резьбой. За спиной у Морфии стояла одна из её фрейлин, вся из себя неприступная, за спиной у Гуго – Жак, величественный, как сто монархов.

Морфия первая начала разговор:

– Мне хотелось бы, милый Гуго, сказать несколько слов о Балдуине. Многих поражает восточная роскошь нашего двора. Одни завидуют, другие осуждают, да и вы не избежали… некоторого недоумения по этому поводу. Хочу, чтобы вы знали: для Балдуина склонность к роскоши – только маска, а его душа мало кому известна. Мой супруг набожен, как и храбр – до полного безрассудства. Полагая молитву одним из рыцарских подвигов, он бросается на колени перед иконой, словно в бой. Вы, франки, имеете склонность к религиозной экзальтации, переходя допустимый предел, иногда забывая, что духовная трезвость – так же одна из христианских добродетелей. Иногда мне приходится сдерживать Балдуина, но его любовь к Богу и Пресвятой Богородице настолько велика и искренна, что это не может не вызвать восхищения. В молитве он усердствует до того, что натёр мозоли на руках и ногах от частых коленопреклонений. Его честность, кротость и милосердие не стану даже превозносить – они известны. Впрочем, набожность не мешает ему быть неутомимым и деятельным в делах государственных. Они, лотарингцы, все такие – львы и в бою, и в правлении, и на молитве.

– Считал бы величайшим для себя счастьем служить вашему великому супругу и вам, о моя прекрасная госпожа.

– А мне почему-то кажется, что такой возвышенный юноша, как вы, Гуго, не будет служить ни одному земному сеньору. Только одному Богу. И на поле боя вы будете взывать лишь к одной прекрасной даме – Пресвятой Богородице.

Гуго потонул в ангельских глазах, исполненных неземной кротости и милосердия. Морфия ответила ему ясной, доброй, почти материнской, но немного виноватой улыбкой, словно извиняясь за то, что она на самом деле не ангел, и её чистота много уступает небесной. Гуго испытывал великое счастье духовного общения без слов. Они долго молчали. Ему очень захотелось рассказать Морфии про свою супругу Адель – благороднейшую женщину с душой, устремлённой к Небу. Но он вспомнил, что они встретились не ради личного общения, и его черты сразу же обрели суровую серьёзность. Морфия замелила эту перемену и он вновь услышал её голос:

– С радостью преподам вам, любезный Гуго, точное изложение православной веры.

Она рассказала ему о том, как император Константин созвал первый вселенский собор и о победе над арианством. О том, как на втором вселенском соборе восточные и западные отцы совместно утвердили Символ веры. Не скрыла она и того, что ныне западные богословы исказили Символ, отступив от некогда общего для всех христиан учения о Святой Троице. Подробно изложила основы христианской триадологии. Открыла глубину и мудрость христологии, упомянув про несториан и про монофизитов, уклоняющихся в крайности. Гуго понял суть веры, которую исповедуют копты, армяне и эфиопы. Закончила Морфия отражением глубинного смысла христианского догмата об иконопочитании.

Перед восхищённых духовным взглядом Гуго постепенно выросло величественное здание вселенской ортодоксальной веры. Святая Соборная Апостольская Церковь теперь представлялась ему живым богочеловеческим организмом, каковым она на самом деле и является. Каждой клеточкой своей души он ощутил, что великую истину христианства совершенно неповреждённой сохраняют только греки. Хотя латинская вера франков почти такая же, но уже с изъяном. «Зачем наши придумали филиокве?»8 – искренне недоумевал Гуго. Он уже решил, читая на молитве Символ веры, «филиокве» не произносить. Так захотелось домой, к отцу Гвиберту, чтобы всё это ему объяснить. Гвиберт – очень образованный, но ему, увы, не посчастливилось за всю его жизнь встретить ни одного греческого богослова.

Гуго теперь ощущал, что Царствие Небесное обладает ещё куда большим величием и немыслимой красотой, чем ему представлялось в его детских местах. Недавно Гуго встретил свой 21-й день рождения.

***

Стены и башни Иерусалима уже виднелись на горизонте. Гуго и Жак были очень взволнованны, предвкушая встречу со Святым Градом. Святая Земля началась для них в Эдессе, и началась она такими прекрасными знакомствами! Гуго искренне надеялся, что его духовная дружба с Балдуином и Морфией будет вечной. Балдуин подарил ему на прощание прекрасного арабского скакуна и короткий изысканный меч. Морфия – замечательный латинский молитвослов, отделанный в кожу невиданной выделки. Как было бы замечательно привести сюда, на Святую Землю, Адель и Теобальда! Вот только освоится на новом месте, отобьет у сарацин какой-нибудь замок…

Еда, которую уложили им на дорогу эдесские друзья, ещё не закончилась. С водой было хуже. До Иерусалима не дотянуть. И тут Жак с радостью возгласил:

– Мессир, видите – деревья, кустарники. Там должен быть источник.

Всё было настолько замечательно, что лучше просто некуда и даже воду Бог послал им сразу же, как только они испытали в ней потребность. Счастливые Гуго и Жак поскакали к источнику.

***

Здесь действительно был источник. А рядом – гора трупов. Одетыми были только те из них, чья одежда состояла из лохмотьев, остальные – голые. У большинства трупов были вспороты животы, все кругом было заляпано кишками. Трупы уже начали разлагаться, смрад стоял нестерпимый. Роились тучи мух. Всё, что осталось в душе у Гуго – невыносимый смрад и нестерпимо-монотонное жужжание насекомых. Отсюда хотелось бежать, сломя голову, но он оцепенел и не мог шелохнуться. Он тупо смотрел на страшные раны трупов, в которых уже копошились черви.

Выручил, как всегда, Жак. Он молча взял один из трупов под мышки и потащил в сторону от источника. Гуго оцепенело смотрел за тем, как Жак разрывает кинжалом песок, выбрасывает его горстями, потом укладывает в неглубокую яму труп и пригоршнями засыпает его. Когда Жак пришёл за вторым трупом, Гуго вместе с ним потащил покойника. Неизвестно, сколько времени они занимались похоронными делами. Время исчезло. Остался только ад. Вечность преисподней. Теперь Гуго знал, что испытывают те, кто не достигает Царствия Небесного.

Наконец похороны были закончены. Гуго сел на песок. Его остекленевшие глаза ни на кого не смотрели и ничего не видели. Жак принёс с источника воды и долго мыл руки своему господину, который, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания. Потом Жак почти насильно напоил его. Это произвело на несчастного рыцаря некоторое действие. Он очень медленно встал, как будто старательно избегал лишних движений. Извлёк подарок Морфии – молитвослов, сгорбившись, доплёлся до свежий захоронений, открыв молитвослов, он вдруг удивительно явственно увидел чистый лик Морфии и сразу же, так же детально и чётко – червей, копошащихся в разлагающемся трупе. Окрестности Иерусалима огласились диким звериным рычанием. Он рычал, пока не сорвал голос. Потом он долго выл. Казалось, человеческий рассудок теперь уже никогда не вернётся к нему.

Позднее он был уверен, что его спасли молитвы Морфии. Много лет спустя он вспоминал, как по лицу провожавшей его графини вдруг неожиданно пробежала тень страдания. Тогда это вызвало у Гуго лишь мимолётное, очень скоро забывшееся недоумение. Тревожные предчувствия земного ангела вспомнились потом.

А сейчас… Гуго выл бесконечно долго. Потом его остекленевший взгляд случайно (нет, конечно же не случайно) упал на молитвослов, который по-прежнему был у него в руках. Его язык неожиданно для него самого монотонно забубнил: «Матерь Божия, Пречистая, воззри на мя, грешного и недостойного…». Постепенно он начал произносить слова молитв всё более и более осмысленно. Вскоре он уже молился чисто и пламенно, вся его душа в слезах и неземном страдании непреодолимо устремилась к Небесам.

Гуго не видел, что Жак непрерывно молится, стоя на коленях и глядя в небо, с того самого момента, как услышал нечеловеческое рычание своего господина. В тот же самый день и час Балдуин и Морфия в своём дворцовом храме молились о благополучии юного шампанца, которого очень полюбили за чистую возвышенность его души. Отец Гвиберт в своей маленькой келье испрашивал у Бога помощи своему духовному сыну Гуго. Барон фон Зегенгейм на охоте вдруг почему-то вспомнил о Гуго и даже перекрестился, коротко помолившись за храброго и умного парня. Адель в своей спальне молилась о здравии и благополучии возлюбленного супруга. Маленький Теобальд горячо просил Бога помочь его любимому отцу совершить великие рыцарские подвиги. Покойный сеньор де Пейн молился, глядя с Небес на страдания своего сына.

Все они в тот день и час молились за первого тамплиера.

***

Гуго и Жак провели у источника ещё сутки. Они не разговаривали, лишь непрерывно молились. Время от времени Жак приносил от источника воды, оказавшейся на удивление вкусной.

Когда Гуго въезжал в Иерусалим, на его лице лежала печать суровой твёрдости и непоколебимой решимости. Он уже имел до деталей разработанный план действий. Рыцарь едва заметно улыбался. Что-то умерло в его душе, а что-то родилось. Они сразу же отправились в храм Гроба Господня. Гуго в простых словах просил у Бога лишь одной милости – дозволить ему пить ту чашу, которую до дна испил и Сам его Небесный Сеньор. Гуго молился очень коротко. Теперь нельзя было терять ни минуты. Их путь лежал во дворец короля Иерусалима.

***

– Ваше величество, вам должно быть известно, что паломники, идущие к Иерусалиму с севера, подвергаются нападениям разбойников у источника – в половине дневного перехода от Святого Града. Этот злосчастный источник на пути сюда никак не миновать, а потому большинство паломников платят за воду жизнью. Проделав путь, исполненный невероятных лишений, они погибают едва ли не у самых ворот Иерусалима. В пути мне не раз приходилось иметь дело с разбойниками, и сейчас я хотел бы посвятить себя охране наших пилигримов. У источника надо выставить пост – человека 3-4 будет вполне достаточно. Пост должен быть постоянным, а иначе в нём не будет смысла. Лучше организовать три отряда, каждый из которых будет дежурить там сутки. Итак, ваше величество, дайте мне человек десять, и ни один паломник больше не погибнет на северных подступах к Иерусалиму.

– Ты думаешь, у меня только и печали, что охранять ручьи? Или, по-твоему, я для того и взошёл на этот трон, чтобы исполнять прихоти каждого вновь прибывшего мальчишки? – мрачно буркнул король Балдуин. Он выглядел совершенно измученным. Короля одолевали многочисленные заботы, среди которых первой была как раз нехватка людей, так что план Гуго вызвал у него только раздражение.

– Стоящий перед вами мальчишка – рыцарь. Такой же рыцарь, как и вы, ваше величество. Мой возраст – явно недостаточная причина для того, чтобы наносить мне оскорбления, – Гуго, сам того не заметив, положил ладонь на рукоять меча. Конечно, он не собирался угрожать королю, но его рука сама по себе очень быстро находила меч, когда он чувствовал угрозу своей чести.

Король, так же безотчётно, повинуясь многолетней привычке опытного воина, проследил движение руки юноши, но его реакция была совершенно неожиданной:

– У вас меч моего кузена и тёзки – графа Эдесского? Трудно поверить, что Балдуин смог расстаться с клинком, столь памятным для нас обоих. Он знал, что вы направляетесь ко мне?

– Да, ваше величество.

– Значит, он дал мне понять, что вы человек, облечённый его доверием. Чем вы смогли заслужить такую любовь дю Бурга?

– Ничем, ваше величество, я всего лишь у него гостил. Мне неизвестно, почему граф был так добр ко мне. И на словах он ничего не просил вам передать.

– Конечно, конечно, узнаю Балдуина. Он очень любит поболтать, но всё, что по-настоящему важно, передаёт без слов.

Король тяжело поднялся с трона и, перестав замечать Гуго, подошёл у окну. Разглядывая что-то во дворе своего дворца, он долго молчал. Потом, по-прежнему стоя к Гуго вполоборота и, не глядя на него, стал тяжело ронять слова:

– С тех пор, как мы с Готфридом освободили Иерусалим, королевство постоянно висит на волоске. Кажется, не было дня, чтобы не возникла новая угроза, ставящая королевство на край гибели. Европа, ещё совсем недавно готовая отдать всё ради освобождения Святой Земли, теперь совершенно равнодушна к нашей судьбе. Им, наверное, кажется, что сарацины восприняли возникновение крестоносных государств, как волю Небес и теперь обеспокоены лишь обменом посольствами с новыми соседями. А сарацины между тем, пришли в себя и оказывают нам такое сопротивление, что, кажется, скоро на Святой Земле не останется никаких христианских графств и королевств. Ты знаешь, какое страшное поражение потерпел недавно дю Бург. Ещё пара таких поражений, и мы потеряем всю Святую Землю. А подкреплений из Европы нет. Изредка прибывают одиночные мечтатели вроде тебя. Каждый из вас норовит учить меня жизни. Каждый знает, как спасти Святую Землю. Я один ничего не знаю, но как ни странно – именно я отвечаю за всё! – король неожиданно повысил голос и резко обернулся к Гуго.

– Ваше величество, я прекрасно понимаю, что не мне учить вас управлению королевством, но и вы постарайтесь понять: я говорю не об охране ручьёв, а об охране паломников. Прискорбно слышать, что судьба Иерусалимского королевства висит на волоске, но вы же знаете – никто не в силах оборвать этот волосок, кроме Бога. А Господь отступится от нашего королевства лишь в одном случае – если его существование потеряет смысл. Значит, нам самое время вспомнить – а в чём же высший смысл пребывания крестоносцев на Святой Земле? Во имя чего погибли тысячи крестоносцев? Во имя чего претерпевали немыслимые страдания и совершали богоугодные подвиги верные паладины Христа? Освободив Гроб Господень, паладины стремились к одному – чтобы паломники со всего христианского мира могли беспрепятственно приходить сюда, имея возможность облобызать землю, политую кровью нашего Спасителя. Но это-то как раз и не достигнуто! Королевство Иерусалимское не исполняет главного своего предназначения. Если пилигримов режут как баранов, прямо у стен Святого Града, значит Гроб Господень по-прежнему не доступен мирным христианам. И зачем оно тогда нужно, это ваше королевство? Пусть погибает, ничего не изменится, христианам не станет труднее попадать в Иерусалим. Итак, единственный способ спасти королевство – придать его существованию смысл в глазах Божьих. И тогда Господь будет с нами, и силы у нас сразу же появятся. А для этого надо защищать не столько укрепленные города и замки, сколько паломников. В них – смысл, в их душах, стремящихся на Землю Страданий Христовых, – Гуго тяжело вздохнул и замолчал. Вообще-то он никогда не отличался красноречием, и теперь был сам ошарашен собственной тирадой, такой продуманной, логичной и взвешенной, как будто она не ему принадлежала. Король тоже был ошарашен. Священники постоянно что-нибудь ему советовали, но их слова звучали детским лепетом по сравнению с боговдохновенной речью этого мальчика.

– Вижу, юноша, что Господь даровал тебе мудрость не по летам. Наверное, ты прав. Но людей у меня всё равно нет. Ни одного лишнего человека. Можешь поступить ко мне на службу и вместе с моими рыцарями сражаться за дело Божье. А можешь на свой страх и риск защищать, что хочешь и кого хочешь.

– У меня, ваше величество, выбора нет. Я должен делать то, что хочет Бог.

***

Теперь Гуго уже никого не пытался привлечь к исполнению своего замысла. Они вдвоём с Жаком должны были приступить к Божьему делу. Но как? Разбойники умеют не обнаруживать себя до тех пор, пока не приблизятся к цели на расстояние выстрела из лука. И если они с Жаком будут просто торчать у источника – так же просто получат по стреле раньше, чем успеют что-либо понять. И разбойники как всегда преспокойно устроят засаду в кустах, ожидая очередную партию паломников. Гуго напряжённо думал, стараясь ухватить самую суть этой головоломки. Итак, беспечные паломники, ничего не опасаясь приблизятся к источнику, не зная, что кусты неподалёку нафаршированы бандитами. Сила бандитов в том, что они приходят сюда раньше паломников и появляются потом очень неожиданно. Как они с Жаком могут лишить их этого преимущества? А что если использовать против негодяев их же силу? Придти к источнику ещё раньше их и так же неожиданно появиться? Это мысль! Желающие устроить засаду меньше всего ожидают засады. Прав был эдесский граф: на восточной войне не обойтись без восточной хитрости.