К последнему царству

А вот с Людой всё было куда сложнее. Она очень тяжело переносила бытовые неудобства, воспринимая их, как личное оскорбление. Истерик не закатывала и не ныла, всё-таки воспитание сказывалось, но при этом так героически стискивала зубы, что порою на неё было страшно смотреть. К детской влюбленности в Россию теперь примешивалась изрядная доля негатива.

В деревне, например, она была шокирована тем, что там не ловит интернет и строго заметила отцу: «Я была уверена, что мы находимся в цивилизованной стране». Отец мягко, с легкой улыбкой ей ответил: «Не очень понимаю, что такое цивилизованная страна. Просто мы сейчас в глуши. Это особое место для лечения интернет-зависимости». Мама и Митя сдержанно улыбнулись, а Люде их улыбки показались невыносимыми.

На улицах здесь было много грязи, а люди склонны к хамству, пьянству, лени, злобе и зависти. Люда, во всяком случае, видела лишь это. Чего стоит один только их сосед Витька-алкаш. Олег Владимирович способен был видеть в соседе живую, мятущуюся душу с очень глубокими запросами, Люда видела только быдло.

Неизвестно, как дальше развивалось бы состояние её души, если бы не острый конфликт с одноклассницами. Сначала всё было шоколадно, девчонки всей гурьбой обступили её, наперебой расспрашивая о всяких девчоночьих пустяках, связанных с жизнью во Франции, она с радостью им отвечала, потом речь зашла о парижской моде, Люда всем показывала фотки. Потом одна девчонка сказала:

– Вот бы нам что-нибудь такое, оттуда… Ты не могла бы для нас заказать?

– Мы, конечно, люди небогатые… Не знаю, как папа… А давайте каждая выберет себе что-нибудь недорогое, но настоящее, парижское, а я спрошу у папы.

Выбрали, посчитали, за всё про всё вышло не многим больше двухсот евро, папа согласился заплатить, и вот уже радостные девчонки разбирали, кто что заказал. Люда была счастливей всех. Только уже на следующий день она увидела, что девчонки перешептываются и очень недобро на неё поглядывают. Одна из них подошла к Люде и ехидно спросила:

– А почему мой заказ гораздо дешевле, чем у других? Обидеть меня хотела?

– Но ведь ты же сама этот шарфик выбрала, – еле выговорила обескураженная Люда.

– Я выбрала, чтобы тебя проверить. Проверила и поняла, кто ты такая. И вообще, мне подачки не нужны.

– И мне, и мне, – злобно прошипели ещё две девчонки.

Они бросили подарки прямо Люде в лицо. Люда побледнела и пулей вылетела из школы, дома, упав на кровать лицом в подушку, она в голос зарыдала. Мама была дома, она, ни слова не говоря, присела рядом с дочерью на кровать, некоторое время просто сидела, потом сказала: «Сегодня проплачься, доченька. А завтра утром ты должна быть в безупречной форме».

Утром Люда была в форме. Её лицо казалось каменным, лишь слегка тронутым презрительной улыбкой. Мама опять ни чего не сказала. А через два дня София Андреевна, как ни в чем не бывало, сказала дочери:

– Давай в воскресение после церкви сходим вдвоём в кафе.

– В этом городе есть кафе? – с ледяной иронией спросила Люда.

– Есть одно неплохое. Там настоящая кавказская кухня. Будем есть сациви и пить боржом. Думаю, тебе понравится.

– Как скажешь, мама.

В кафе, едва они сделали заказ, София Андреевна попросила:

– Расскажи, что случилось.

Люда рассказала, а в конце буркнула:

– Будешь меня успокаивать?

– Конечно, буду, – улыбнулась София Андреевна. – Я же твоя мама… Представляю, как тебе больно… Поверь мне, я представляю это. Девочки поступили отвратительно, низко. Но какой урок ты из этого вынесла?

– Они не нужны мне. Ни кто из них мне не нужен.

– Как знать. Может быть, кто-нибудь из них очень нужен тебе. Но сейчас не об этом. Скажи, ты пыталась представить себе, что творилось у них в душе?

– Что там представлять? Помойка есть помойка. Неужели что-то ещё?

– Ещё боль. Может быть, такая же сильная, как у тебя. Они страдают. Черная зависть способна причинить человеку такую боль, что не позавидуешь. Если ты сможешь им посочувствовать, то тебе станет легче. – Но ведь они сами виноваты.

– Виноватых ищут холопы, а мы господа. Старайся понять всех людей, и в первую очередь тех, кто тебе досаждает. Благородная душа всегда постарается встать выше личных обид. Мы не раз говорили с тобой об этом, ты всё прекрасно понимаешь, но на практике, как видишь, всё куда сложнее, чем в теории. Но ведь дело далеко не только в этом конфликте. Тебе не понравилось в России?

Люда кивнула.

– Принцесса ты моя на горошине.

– Только в моём случае горошина размером с арбуз, если не с воздушный шар.

– Остроумное замечание. Только не забывай, что ты не принцесса из сказки, ты принцесса из жизни. Настоящая принцесса будет годами спать на голых досках, питаться хлебом с водой, и ни кто не заметит, что у неё от этого хотя бы настроение испортилось. Приверженность комфорту – признак плебейства, а для аристократии это признак вырождения.

– Всё понимаю, но не знаю, как это выдержать.

– Только один совет: не стискивай зубы. Это портит улыбку. Главный секрет в том, чтобы обрести легкость, ту легкость, с которой человек идёт на стену, ни секунды не сомневаясь, что она пропустит его сквозь себя. Попробуй пройти сквозь стену со стиснутыми зубами, и ты просто расшибешь голову.

– Как у тебя всё просто.

– Поверь, доченька, мне так же тяжело, как и тебе. Человек не может разом лишиться привычного уклада жизни, оказаться выброшенным из того мира, который всегда казался близким и родным, и при этом не страдать.

– Но ты не стискиваешь зубы, – задумчиво сказала Люда.

– Улыбку берегу, – София Андреевна легко и очаровательно улыбнулась.

– Но во имя чего всё это? Если уже понятно, что в России хуже, чем во Франции, тогда почему мы здесь остаёмся?

– В России не хуже, а лучше, чем во Франции, но понять это не так просто. Здесь у людей души живые. Порою покалеченные, замутненные, очень растерянные, но всё-таки живые, хотя это нелегко рассмотреть за внешним слоем грязи и грубости. А во Франции под слоем внешнего лоска – мертвечина. Россия гораздо ближе к Небу, чем любая другая страна. Русские на сегодня самый религиозный из всех народов, некогда бывших христианскими. Ты заметила, что здесь литургия совсем другая?

– Конечно, заметила. На клиросе поют ужасающе, иконы – вопиющая безвкусица.

– Иконы меня тоже в восторг не приводят, предпочитаю строгий византийский канон. А вот на клиросе поют очень молитвенно, это дороже самого изощренного вокального искусства. Это литургия сердца, это дороже всего на свете. С годами душа начала чувствовать безблагодатность иных священнодействий. А здесь воистину благодать Божия.

– А мне иногда так хочется быть обычной современной девчонкой.

– Это тебе не дано. Ты – принцесса крови.

– Мама, я не такая, как ты. На меня поколения наших бесчисленных славных предков как-то уж очень сильно давят, кажется, мне было бы легче без них.

– Может быть, и им было бы легче без тебя, но уже ни чего не исправить, ты – одна из них. Ты из потомков короля Людовика Святого и князя Владимира Мономаха. Это неотменимо.

– А кто меня лишил свободной воли? Кто помешает мне жить, не вспоминая о моих предках?

– Ну вот, ты опять стискиваешь зубы. Конечно, ни кто не лишил тебя свободной воли. Ты можешь стать чужой для своих близких и близкой для чужих тебе людей. Ты можешь сказать, что путь твоей семьи – не твой путь, что ты пойдешь каким-то другим, своим путём. Но подумай, как много ты на этом потеряешь и как мало приобретешь. У каждого человека в жизни только один путь. Человек может от своего пути отказаться. Это не запрещено. Но это губительно.

– Папа станет царем? – неожиданно спросила Люда.

– Это известно только Богу. В любом случае, царская власть – это тяжкий крест, и папа вполне это понимает. Он и пальцем не шевельнёт для того, чтобы приблизиться к трону.

– Но он может стать царём?

– Может. Если это будет угодно Господу.

– Тогда ты станешь царицей, а я царевной?

– Да. Но не советую об этом мечтать. Царевна живёт в золотой клетке. Конечно, ей можно многое из того, что нельзя ни кому, но ей нельзя многое из того, что доступно всем. Меня, например, приводит в содрогание одна только мысль о том, что я могу стать царицей.

– Ты справишься, – серьёзно сказала Люда. – А вот из меня царевна ваще никакая.

– Ты ещё не знаешь себя, доченька. Придёт время, и всё станет ясно. Я во всяком случае настраиваю себя на то, что мы просто будем жить в России, как частные лица. Для счастья мне вполне достаточно того, что я живу в удивительной стране, что я рядом с мужем и детьми. Ещё я счастлива, что у меня такая замечательная дочь.

– Я же постоянно с тобой спорю.

– Это потому, что ты живая.

***

Константиновы неплохо прижились в маленьком уездном городке, их жизнь понемногу вошла в колею. Люда стала гораздо ровнее, у неё появилась хорошая подруга – дочь местной учительницы истории. София Андреевна была как всегда невозмутимо улыбчива. Олег Владимирович по-прежнему не вылезал из библиотеки, лишь ездил в Москву на сессии. Чувствовалось, что в нем идет серьёзная внутренняя работа, но он об этом не рассказывал. Каждый день вечером они собирались всей семьей за чаем, но обсуждали только подробности жизни городка.

Их сосед Витька неожиданно бросил пить, нашел работу и изменился до неузнаваемости, ходил всегда гладко выбритый и одевался не только опрятно, но и с большим вкусом, чему явно способствовал Олег Владимирович. Они теперь часто встречались и разговаривали, иногда уединяясь на половине Виктора, отослав бабу Катю в гости к Константиновым, а иногда просто гуляя в не самых оживленных местах. Потом он вместе с ними пошёл в храм, началось его воцерковление.

– Что ты сделал с бедным Виктором? – улыбалась София Андреевна.

– Ничего. Всего лишь ответил на несколько его вопросов, когда он вопреки обыкновению зашёл к нам трезвым. Любой, даже не самый образованный священник сделал бы это не хуже меня. Ну, может быть, чуть хуже, но Вите этого хватило бы. Я смог кое-что ему дать, но он дал мне неизмеримо больше.

– Получается, что мы ни чего не знаем о коренных русских людях?

– Беда не в этом. Беда в том, что они сами о себе ни чего не знают. Витя ведь и не знал, кто он.

– А кто он?

– Русская элита. Вспомни грязного, небритого, грубого алкаша. Кто способен увидеть в нём элиту?

– Тот кто способен видеть.

– Да… Франция таким зрением, конечно, не обладает, но ведь и Россия тоже. Русские самих себя не видят и не понимают.

– Может быть, нам просто повезло, что мы поселились в элитном доме?

– Как я люблю твой юмор… Конечно, любой человек – существо очень неожиданное. Посмотри на наших детей. У них одни гены, одно воспитание, они одинаково любили Россию, а здесь стало понятно, что Люда – француженка, а Митя – русский. Люда не хуже, она просто другая. А Митя явно чувствует себя, как моряк, долго прозябавший на суше, и вот, наконец, оказавшийся на палубе.

***

Через год Митя закончил школу и поступил в военное училище, Константиновы остались втроём. А ещё через год они перебрались в губернский центр. Купили здесь трехкомнатную хрущёвку, у Люды, наконец, появилась собственная комната, так что размер «горошины» у принцессы существенно уменьшился. Вечером, когда они пили чай на крохотной кухне, Люда очень спокойно сказала: «Если бы в прежней французской жизни мне предложили жить в такой квартире, я была бы оскорблена её убожеством, а теперь радуюсь, как ребёнок, теплому туалету, водопроводу, центральному отоплению. Даже не знаю, что могло доставить мне такую радость во Франции».

Да, Люда больше не была ребенком, ей исполнилось 15 лет. У неё резче проявились аристократические черты, и говорила она уже не как легкомысленная девчонка, а как принцесса, то есть просто, непринужденно и взвешенно. Она стала чаще улыбаться, в глазах появилась легкость, мамины советы не пропали напрасно. Тосковала ли она по Франции, трудно было сказать, принцессы о таком не говорят.

Олег Владимирович учился в столичном вузе уже на третьем курсе, успешно овладевая экономической премудростью, и вот ему предложили читать в губернском университете курс русской литературы. Он согласился, пошутив: «Студентам не часто предлагают профессорскую кафедру, дело, очевидно в том, что я очень хороший студент, учусь на одни пятерки».

Софию Андреевну тоже пригласили в университет, но она предпочла работать в школе, уже имея стаж российского учителя.

Однажды Олег Владимирович сказал: «Нас пригласили на бал в дворянское собрание. Что доведётся там увидеть, мне неведомо, но давайте отнесёмся с понимание по всему, что увидим».

Увидели они там и правда мало утешительного. Губернское дворянство чем-то напоминало постсоветское казачество, то есть попросту ряженных. Большинство этих людей не являлись теми, кого изображали, они играли роль, причем играли довольно бездарно, а спектакль их был поставлен по пьесе явно советского драматурга. Очевидно, постсоветская Россия должна была переболеть играми в казачество, дворянство и прочих представителей старого мира. Когда-то игры должны были закончиться, возможно, и не без пользы для реальной жизни, как петровские «потешные полки».

Вот только с какими кадрами новое русское дворянство должно было вступить в реальную жизнь? Константинов узнал бы настоящую аристократию за версту, здесь он не видел пока ни одного. Иные лица явно были тронуты вырождением, это были потомки настоящих дворянских родов, уже сыгравших свою роль и сошедших со сцены. Другие не были не только дворянами, но и , вообще, ни кем, их не трудно было узнать по особой торжественности манер. А кто-то и вовсе ни чего не пытался из себя изображать, оставаясь самим собой, то есть законченным хамом.

Одеты эти люди были дорого, но безвкусно, хотя и с претензией на тонкий вкус. Вальс они танцевали в особом медвежьем стиле. Манеры имели дурные, держать себя не умели. К Константиновым часто подходили, засыпая их не слишком изящными комплиментами, Софию Андреевну и Людмилу непрерывно приглашали на танец, от чего Олег Владимирович страдал так, как будто не жену и дочь, а лично его мучают кавалеры, полагающие, что делают дам счастливыми. На душе у князя становилось всё более скверно, хотя этого, конечно, ни кто не заметил. Ему хотелось забрать жену и дочь и немедленно отсюда исчезнуть, но он не мог оскорбить людей, его сюда пригласивших. С Виктором ему было легко, а здесь тяжело. И вдруг он услышал у себя над ухом:

– Я вижу, Андрей, светская жизнь тяготит вас?

Константинов внимательно посмотрел на того, кто это сказал, и продолжил цитату:

– Это не тягота, это пытка.

– Любите Толстого?

– Не люблю. Но знаю.

– Позвольте представиться. Барон фон Риц. Из остзейских немцев, как вы сами понимаете.

Перед Константиновым стоял безупречно, хотя и недорого одетый мужчина лет сорока с весёлыми глазами и тонкой улыбкой.

– Как вам наше собрание, Олег Владимирович?

– Не очень, – виновато улыбнулся Константинов.

– Мне тоже. Я тут давно уже не появлялся. Сегодня пришёл ради вас.

– Чему обязан такой честью?

– Хочу пригласить вас на мой концерт. Я, видите ли, скрипач. Довольно средний скрипач, однако имею одну маленькую мечту: сыграть Паганини так, чтобы сам маэстро не почувствовал желания разбить скрипку о мою голову. Не уверен, что эта мечта когда-нибудь осуществится, но мне хотелось бы узнать ваше мнение о том, насколько я продвинулся в её осуществлении.

– Кроме маленькой мечты у вас, полагаю, есть и большая?

– Есть. О моей большой мечте хотел бы с вами поговорить после концерта. Здесь – не стоит, – барон протянул князю три билета.

***

После концерта фон Риц раскланялся с Константиновым и вопросительно посмотрел на князя.

– Вы играете очень нервные вещи с таким спокойствием и умиротворением, что Паганини, полагаю, всё-таки разбил бы скрипку о вашу голову.

– Маэстро был не только нервным, но и очень чутким человеком, – дополнила мужа София Андреевна. – Услышав вашу игру, он, возможно, впал бы в состояние длительной задумчивости.

– А мне показалось, что я впервые в жизни слышу скрипку,– сказала Людмила. – Если честно, я потрясена. Хотелось бы услышать эти вещи в других исполнениях, чтобы лучше понять особенности вашего почерка.

– С удовольствием пришлю вам записи, княжна. Сегодня, господа, я услышал от вас такие слова, что мне самому впору впасть в состояние длительной задумчивости. София Андреевна, Людмила, хотите посмотреть нашу филармонию, пока мы с Олегом Владимировичем выпьем по бокалу коньяка? Я договорился, вам всё расскажут и покажут.

В буфете не было ни кого, даже буфетчика, а на стойке стояла бутылка «Арарата» и два бокала. Они присели, сделали по глотку, и фон Риц взял быка за рога:

– Моя большая мечта – реставрация монархии в России. Очень хочется жить в нормальной стране, где белое считается белым, а чёрное – чёрным.

– Полностью разделяю ваши чаяния, – легко улыбнулся Константинов.

– А что если наше дворянское собрание заявит вас претендентом на русский трон?

– Вряд ли я могу решать, какие действия следует предпринимать вашему дворянскому собранию.

– Но вы не откажетесь?

– Нет, не откажусь. С креста не бегают. Но и на крест не просятся. Я не предприму ни каких действий для того, чтобы стать царем. И ни чего не сделаю для того, чтобы им не стать.

– А я уже собирался вас уговаривать.

– По сценарию я должен был хоть немного поломаться?

– Мой сценарий – дрянь, согласен. Но само желание видеть вас царем, можете не сомневаться, достаточно основательно продумано. Царем может стать только Рюрикович. Не Гедуминович же в самом деле и уж точно не Гогенцоллерн. При этом у меня есть сведения обо всех Рюриковичах, каких только можно отыскать. Ни один из них не подходит. А вы подходите.

– Вы уверены, что достаточно хорошо меня знаете?

– Разумеется, я сужу только по объективным данным, но ведь и Собор будет судить так же. Как человека, вас в России ни кто не знает, но это не имеет значения, это, пожалуй, даже к лучшему. Ведь царь – не человек. Это персонифицированная идея.

– А Романовых вы вообще не рассматриваете?

– Нет. Романовы утратили Божье благословение на власть, «для меня, так это ясно, как простая гамма».

– Вы удивительный человек, господин барон. С любым из моих знакомых мы добрались бы до этой точки в разговоре часа за полтора, а нам с вами не потребовалось и 10 минут.

– Я музыкант. Слов у меня не лишка.

– А почему вы играете Паганини? Довольно двусмысленная фигура.

– Паганини так до сих пор и не поняли. Мне показалось интересной задача его понять.

– Достойная задача. Задача достойная индивидуалиста.

– Никому ещё не удавалось всемером сыграть на одной скрипке.

– А ваше предложение исходит исключительно от вас?

– Нет. Есть небольшая группа людей, которых на наши собрания на аркане не затащишь. У нас есть князь, Рюрикович, но из совсем безвестных, граф Священной Римской империи и крещеный татарин, Чингизид. Я представляю эту группу. Предлагаю встретиться впятером, поговорить подробнее, может быть, здесь же, когда буфет будет закрыт.

– Согласен.

– И ещё, Олег Владимирович… Я и трое моих друзей вдруг неожиданно начнем посещать все мероприятия губернского дворянского собрания. Вас мы просим о том же самом. Понимаю, что вам это не доставит удовольствия, но крест он и есть крест.

– Смысл понятен. Я последую вашему совету.

– Что же касается наших дворян в их основной массе… Важно то, что они искренне хотят хорошего, правильного. При всей их театральности, которая выглядит порою откровенно фальшиво, это действительно дворяне. Вы уж постарайтесь их полюбить, любезнейший Олег Владимирович. И вскоре всё наше собрание едиными устами и единым сердцем под звон бокалов шампанского провозгласит вас претендентом на русский трон.

Это произошло через три месяца, как и предрекал фон Риц – и уста, и сердца, и шампанское, и провозглашение. Константинов перестал быть частным лицом.

***

Константиновы прожили в губернском городе 2 года и решили перебраться в Москву. Но это оказалось не так просто. У них не было средств на то, чтобы купить квартиру в центре, селиться в спальнике они не захотели, потому что это был безликий муравейник. Подумывали перебраться в один из подмосковных городов, там тоже всё было не дешево, но посильно. Решили, что Олег Владимирович съездит в Москву на сессию, потом они проведут месяц в деревне и тогда всё решат.

Квартиру в губернском центре они продали за те же деньги, за какие и купили. Полдома в уездном городе подарили Виктору, который к тому времени женился. А вот дом в деревне оставили за собой, решив, что всегда будут проводить отпуска на этом островке тишины в океане шума. Не успели они приехать в деревню, как на следующий день Константинову позвонил Ставров. В России за 4 года они ещё ни разу не встречались.

– Хочу напроситься к вам в гости, Олег Владимирович.

– Приезжайте. Только старушек наших постарайтесь без необходимости не пугать.

– Хорошо. Вертолет сядет в трех километрах от деревни, а вы встречайте нас на своём джипе. Старушек не обидим, гостинцев привезём.

– Только деликатесов не привозите, им это не надо. Привезите им по мешку хорошей пшеничной муки, чаю, сахара, ещё чего-нибудь простого.

– Исполним. Завтра ждите.

На завтра София Андреевна и Люда ушли к старушкам, сказав, что у Олега Владимировича будет важный гость, а Константинов поехал встречать Ставрова. Перегрузив гостинцы из вертолета в багажник джипа, они поехали в деревню по колдобинам.

– Надо будет дорогу к вам сделать нормальную, – сказал Ставров.

– Не надо. Дорога защищает нас от внешнего мира лучше любого забора, – сказал Константинов.

– Это не проблема. Землю вокруг деревни скупим, сделаем здесь госдачу.

– Не пугайте меня вашим всемогуществом, господин диктатор.

– Приятно чувствовать себя добрым волшебником, – рассмеялся Ставров.

– А ради старушек вы сделали бы сюда дорогу?

– Если бы не вы, я не узнал бы об их существовании. Но вы можете не сомневаться в том, что перед вами лучший друг старушек. Может быть, заедем к ним?

– Не надо. Старушки-то они старушки, но мобилки у них есть, и если вы явите им свой пресветлый лик, то через час об этом будет знать вся их родня до седьмого колена, а ещё через час – пол России.

– А почему это не желательно?

– Потому что в этом случае меня будут воспринимать, как вашего человека.

– А разве это не так?

– Не так. Если вы имеете намерение посадить на трон своего ставленника, то вам ещё не поздно передумать. Вы можете играть роль доброго волшебника, но не пытайтесь играть роль Бога. Только от Бога я могу принять трон.

Ставров сдержанно улыбнулся. Они уже подъезжали к дому. Адъютант Ставрова повез подарки старушкам, они остались вдвоем.

– Чаю хотите? С местными травами.

– Лучше кофе.

– Можно с коньяком.

– Пожалуй.

Ставров вдруг почувствовал себя мальчишкой, который совершенно не знает, как держать себя со взрослым человеком. Он давно уже отвык от того, чтобы с ним так разговаривали. Подобное было в монастыре, но там он знал, что должен держать себя, как паломник и младший брат. А здесь? Перед ним был будущий царь, которого он извлёк из небытия и который уже сейчас разговаривал с ним, как одним из подданных, всеми силами подчеркивая, что ни чем не обязан всемогущему диктатору.

– Хорошо у вас, – сказал Ставров после затянувшейся паузы, – Чтоб я так жил.

– Недавно одна старушка умерла. Родственники не могут продать дом. Вы можете его купить.

– Куплю. Вы собираетесь перебираться в Москву?

– Уже знаете.

– Диктатура невозможна без развитых спецслужб. Я подарю вам квартиру в центре Москвы.

– Я не могу принять такой подарок.

– Хорошо. Я куплю квартиру в государственную собственность, а вам мы сдадим её в аренду сроком на два года. На значительную скидку в арендной плате не надейтесь.

– Принято.

– А я ведь к вам с подарком, от которого вы не сможете отказаться, – Ставров положил на стол три новеньких российских паспорта. (Дмитрию российское гражданство дали ещё перед поступлением в военное училище, иначе бы его туда не приняли).

Константинов внимательно пролистал паспорта и сказал:

– Благодарю вас, Александр Иеронович.

– Не стоит благодарности. Это не более, чем восстановление исторической справедливости. Ещё я очень надеюсь на ваши советы в деле организации Собора. Советников ко мне лезут тысячи, устал делегации принимать, а вот посоветоваться-то и не с кем.

– Я готов в меру разумения ответить на все ваши вопросы, связанные с организацией Собора. На правах представителя русской аристократии. Но сами понимаете – негласно.