Старый дом

– Спасибо, голубчик. Легко дышится, легко спится.

– А для Матроны моей зелье справлено? Зайтить могёт?

– Да-да, голубчик, пусть заходит после полудня.

– Вот уж благодарствуйте, барин! Можа таперича вздорна баба спокоица.

– Успокоится, непременно успокоится, голубчик, – буркнул Карл Натанович, поворачивая в круглую дворовую арку.

Одинокий фонарь плавно раскачивался на деревянном столбе, чуть поскрипывая в унисон ветру. Ранее утро было пасмурным и хмурым, но к обеду обещало распогодиться, недаром поясницу крутило полночи, а к утру боль прошла, как рукой сняло: «Не иначе тепло вернётся, хотя какое уж тут тепло: ноябрь на дворе, белые мухи вот-вот полетят».

Доктор плотнее запахнул пальто, стряхнул с бобрового воротника невидимую соринку. Пыжиковая шапка приятно грела лысину, но не уши. Опираясь на трость с серебряным набалдашником, он медленно побрел по узкой тропке к обители добра и здоровья – аптекарской лавке «Целебные травы». Вот уж и вывеска виднелась: желтыми буквами на зеленом фоне, веточки мимозы вычурным вензелем обрамляли надпись: «Красота!» Липушка сама колер придумала, а он уж потом заказал в скобяной лавке.

Пологое крыльцо под навесом подъездного козырька. Плетенный из соломы коврик у дубовой двери. На широких перилах жмурил хитрые глаза рыжий кот, нетерпеливо постукивая пушистым хвостом по перекладине – в теплый дом просится.

– Ох, а это как же? – удивился доктор, взойдя на крыльцо: на коврике грязный след от чужого ботинка, да и дверь не заперта, лишь плотно прикрыта.

– Кто ж тут озорничает, Василий?

Кот лениво спружинил ему под ноги и, подняв хвост, небрежно потерся лохматым боком о пальто. Рыжий клочок шерсти повис на ткани.

– Я тоже очень рад тебя видеть. – Карл Натанович провел рукой по кошачьему загривку, мимоходом отряхнув полу. – Может, зайдешь?

В предбаннике приятно пахло высушенной валерианой. Запрыгнув на подоконник, Василий довольно заурчал.

Вспомнился отчего-то Пушок. Нет, не кот, а огромный сторожевой пес, что служил при мастерских Брука. Как отправили Игната по этапу, так и семья кузнеца вслед за ним подалась. А куда ж собаку? Людвига орала, что псу на живодерне самое место. Жалко стало животину, да и выбора не осталось – только с собой забрать, в пансион к Липушке. Убедил-таки Карл Натанович классную даму в полезности умной собаки, а курсистки-гимназистки Пушка уж так забаловали, что помер сердечный от обжорства под самое Рождество. Ровнехонько пять лет прослужил при пансионе. Испортила его, видать, девичья любовь.

Ошейник доктор схоронил, больно чудным показался: снаружи чисто кожаный, а изнутри пупырчатый бархат. Глазом не видно, а если пальцем провести, так бугорки чувствуются. Не выдержал раз, ковырнул бугорок, так чуть не ослеп от дива дивного! Зашил кое-как трясущимися пальцами, да стал ошейник для сохранности при себе носить.

– Дядя Карл, дядя Карл! – вдруг послышался с улицы запыхавшийся голосок.

В предбанник влетела Алимпия в распахнутом полушубке, щеки огнем горят.

– Федор сказал, что вы в лавку пошли, так я и не стала в квартиру заходить, – выпалила она.

– Кто ж именуется Федором? – Доктор подслеповато глянул поверх пенсне на племянницу.

– Борода в ливрее.

– Уразумел. А фонарь где? – Он огляделся по сторонам. – Ты, часом, не брала? Здесь в углу должен быть.

– Да нет же! Пойдемте скорей в готовальню, мне надо вам кое-что рассказать! – Липа торопливо подгоняла его, схватив за руку.

– Да-да, идем… – Доктор растерянно топтался у дверей. – Чего-то еще не хватает…

– Дверного колокольчика! – Ей наконец-то удалось втащить его в лабораторию. – Наверно, отвалился.

***

Готовальня, как смешно называла Липа лабораторную комнату, разместилась в цокольном этаже, бывшей дворницкой. Забранные решетками узкие оконца едва пропускали дневной свет. Пришлось выпросить у богатой вдовушки новомодные лампочки накаливания, но из-за высокой стоимости проводки пришлось довольствоваться единственным экземпляром, зато большой мощности.

Вдоль стен высились самодельные полки, заставленные стеклянными баночками с измельченными в порошок кореньями чемерицы, высушенными луковичками ландыша, толчеными ягодами дурмана да нежными цветками барвинка, скрученными в трубочки листочками наперстянки, семенами подорожника и клещевины. На каждой банке прилеплена бирка с народным и научным названием растения, с датой заготовки. Быстро пробегая глазами по склянкам, доктор непременно подмечал, какие запасы стоит пополнить, какие пустить в рецептуру, а какие и выбросить за ненадобностью.

Сложив руки на животе, Карл Натанович разглядывал стеллажи, изредка почесывая карандашом кончик носа-картошки.

Закончив рассказ, позади него, на шатком табурете примостилась Алимпия: сдвинула в сторону рогатый штатив, облокотилась на холодную столешницу, подперла кулачком щеку и терпеливо дожидалась дядиного ответа.

– Ну, что ты, красота моя, так переполошилась? – спросил Карл Натанович, закончив инвентаризацию запасов. – Померещилось тебе и всего-то делов.

– Как померещилось, ежели он в упор на меня глядел?! – опешила Липа.

– Так уж и на тебя, душа моя, – усмехнулся дядя, чиркнув острым карандашом в тонком блокноте.

– Ну, пусть не на меня, а на мой глаз, – согласилась она.

– То-то! А как он глянул, так ты и сбежала.

– Но я успела его разглядеть! Те же светлые волосы и эти удивительные глаза. Я его хорошо помню, хоть мне всего четыре года было. Он зайца мне принес, по голове погладить устыдился. Не мог он убить, никак не мог!

– Сынишку его помнишь, мальца сопливого? Еще расхныкался, когда отца увидал в той конторе…

– Да вроде припоминаю хлопчика, – встрепенулась Липа. – Так ты думаешь…?!

Тихий непонятный звук донесся от двери, заставив их разом повернуть головы. Точно так же, как когда-то его отец, привалившись к косяку, стоял Егор Кравцов.

– Да что там думать, я – сын Игнатов, – сказал он и залился неожиданным румянцем. – Вот, колоколец ваш оборвал, больно звучный. Починю опосля разговора, да и фонарь на место снесу. Только вот еще что… – Он нахмурил кудлатые брови. – Не Егором меня нынче кличут, а Куртом. Сбёг я с поселенья и, того… комендатуру обчистил.

***

Тесно ему было в этой кладовке: как есть мышиная нора, припасами заставленная. Топтался на пороге, покуда молодуха стул не принесла.

– Как же так?! – Хлопала она огромными глазищами, разглядывая Егора как диковину на рынке. – Ваш папа, ваша мама…

– Да чего уж говорить – померли они. Отец с чахотки, мать с тоски.

– Что же ты вернулся? Насовсем или как?

– Вернулся вот… – Он неуклюже поднялся со скрипучего стула. – Сейчас обернусь, – сказал и, грузно ступая, вышел за дверь. Но тут же явился снова, втащив в кладовку грязный мешок. Путаясь в узлах, крепкими зубами разорвал веревку. Вытряхнул на стол толстенную папку с уголовным делом отца.

– Вот почему я тута… – Егор исподлобья глянул на Алимпию, потом на доктора. – Подмога ваша нужна, найти эту гниду, что батьку засадила заместа себя, и мужика важного порешила, – шумно выдохнул он и вытер рукавом ватника взмокший лоб.

Пожалела его молодая хозяйка: подбежала, обняла за шею, клюнула мягким ртом в колючую щеку и затараторила:

– Конечно, конечно, мы поможем! Правда, дядя?

– Сядь, Алимпия, не стрекочи сорокой. Тут дело серьезное, надо подумать, – ответил коротышка-доктор в смешной шапке и по-шустрому просеменил к столу, раскрыл папку и углубился в чтение.

– Егор, – тихо позвала Липа. – Это правда, что дядя Игнат был не простым кузнецом?

– А каким? – буркнул он «под дурачка».

– Мой батюшка был очень расположен к нему. Игнат частенько гостевал в нашем доме, допоздна засиживался с отцом в кабинете. Вот я и спрашиваю, почему?

– Почему? – как попугай повторил за ней Егор.

– Потому, – нахмурилась Липа. – Он был его… как бы помощником?

– Он был его, без «как бы», доверительным человеком.

– Доверенным лицом, – поправил доктор, перевернув страницу, – и это еще мягко сказано.

– Ну да, – согласился Егор, почесав затылок. – Аркадий Маркович вроде наставника ему был. Углядел отцовый интерес к кузнечному ремеслу и решил его переква… ква… квасифицировать.

– Переквалифицировать, – вздохнул доктор.

– Ну да, это самое.

– Значит, Игнат был его подручным? – не отступала Липа.

– Я так и сказал.

– Поняла. А вот скажи теперь: что ты делал у моей тетки?

– Да по-хорошему поговорить хотел, – ответил он неохотно, – а она, как меня увидала, вся пятнами пошла, воздух глотает и сипит через силу, что не хотела, мол, черт попутал. А я понять никак не могу, что она там хотела-не хотела. Пригрозил ей малька, стуканул слегка по креслечку, оно под нею и развалилося. Сидит она, значит, на полу, зенки таращит, но не трясется боле. Парниша гундявый кинулся к ней, орет, чтоб заткнулась. Потом за шею ее схватил и колотит, ровно грушу. Пучеглазка головой совсем поникла, слюну пустила. Я его за шкирмон, да в угол швырнул. Вроде затих: об стену дюже приложился, даже кровяка из носа потекла.

– А дальше-то, что было? Ты садись, не стой! – Липа усадила его на табурет, сама рядом на стол облокотилась.

– Платье она расстегнула, – буркнул он, уставившись в пол, – и спицу достала…

– Спицу?! Деревянную?

– Серебро. С камнем желтым, как яйцо перепёлки.

– Ох, да это же… – недоговорила она и вдруг в беспамятстве на Егора завалилась.

– Эй, как вас там? – Вскинулся он с табурета, окликнув коротышку.

– Карл Натанович, – ответил доктор, отвлекшись от документа.

– Ты бы помог что ли, Натанович! – прикрикнул Егор и похлопал Липу по бледным щекам. – Вишь племяшка твоя дюже впечатленной оказалась.

– Девица – крепкая. Корсаж, видать, туговат, – ответил доктор и, послюнявив палец, перевернул страницу. – Гм, печально это все, очень печально.

– А что здесь, собственно, происходит? – вдруг раздался с порога громкий мужской голос.

Липа в руках Егора застонала и приоткрыла глаза. Завидев вошедшего в каморку господина в черном пальто, захлопала ресницами и удивленно спросила:

– Милый, что-то случилось?

– Я бы тоже хотел это знать, дорогая, – с грустной иронией произнес мужчина в черном пальто. – В частности, что за господин в фильдеперсовых брюках так нежно обнимает тебя за тонкий стан?

– О! – вымолвила Алимпия, внезапно обнаружив себя в объятиях Егора. Расцепив его руки, она пересела на стул и закрыла ладонями пылающее лицо.

– Курт Краниц я, – простодушно улыбнулся Егор, выступив вперед. – Подмогнуть хотел красавице. В обмороки падает, голодная, верно.

– Андрей Мякишев. Рад знакомству, – ответил мужчина в черном пальто, пожав ему руку. – Я – муж вот этой самой барышни, которая упала в обморок, что ей совсем не свойственно в силу крепкого здоровья. А вы, стало быть, из немцев будете?

– Я… я… – вытаращился на него Егор, не подготовленный загодя к складной побасёнке.

– Яа, яa, – поддакнул ему Андрей на иностранный манер. – Еще раз рад знакомству.

– Угу, – выдохнул Егор: «Пронесло».

Мякишев хотел еще что-то добавить, но Алимпия вовремя его перебила.

– Андрюша, а с кем остался наш сын? – спросила она.

– Катерину попросил присмотреть, – ответил Андрей и порыскал глазами по комнате. – А где же… Доброго дня, Карл Натанович! Простите великодушно, не приметил вас сразу, – сказал он, углядев склоненного над бумагами доктора. – Молодой человек, верно, ваш родственник?

– И вам не хворать, Андрей Андреевич, – ответил Карл Натанович, взглянув на него поверх пенсне. – Что ж в такую рань пожаловали? Супругу потеряли, али как? Зябко здесь, не снимайте пальто, да и шарфик оставьте. Верно подметили: молодой человек – мой родственник. Правда, очень дальний, если не сказать – далёкий. Так какая забота привела вас сюда?

– Гм… – Андрей нахмурил густые брови, сразу повзрослев годами. – Так я, собственно, вот чего пришел: мальчишка-газетчик прибегал. Говорит, у дома твоего, Лимпуша, полиция и карета «скорой помощи». Видал, как женщину на носилках из подъезда в «красный крест» заносили. Надо бы нам туда сходить, пока жандармов не прислали. Липа, ты как думаешь?

Но Алимпия мужу не ответила – в немом изумлении она смотрела на Егора.

Как-то тихо стало в кладовке.

Андрей глядел на Липу, Липа на Егора, а Егор на рыжего кота, точившего когти о деревянный порог. Только Карл Натанович ни на кого не смотрел. Сняв с головы смешную шапку, он протер платком вспотевшую лысину и пробормотал:

– Да-да, Василёк, сейчас отобедаем.

Вмиг просчитав обстановку, Кравцов решительным шагом подошел к столу.

– Что ж, не стану мешать котиной трапезе! – Он грубо отодвинул плечом доктора, захлопнул папку и сунул ее в мешок. Накрутил на руку горловину и резким движением закинул ношу за спину. Обиженно засопев, он нахлобучил картуз и потопал к двери.

– Постой, Егорша, не горячись! – окликнул его Карл Натанович. – Со мной пойдешь! А вы, семейство Мякишевых, ступайте к дому Аркадия, узнайте, что да как, и возвращайтесь в апартаменты. А я между делом за внуком пригляжу, да и родственника накормлю. Бог с ней с лавкой, позжей откроем.

Глава 4

В тревожных раздумьях пребывал Карл Натанович, восседая в мягком кресле на атласной подушечке, любовно пошитой вдовушкой Богомоловой, за письменным столом.

«Ох, неспроста Егорка заявился, – кручинился он, постукивая пальцами по зеленому сукну. – Видать, камешки вернуть хочет, что кузнец в собачьем ошейнике припрятал. А вдруг недостачу углядит, да жизни надумает меня лишить?! О-хо-хо, душа моя грешная, не надо было чужое брать, да разве устоишь перед таким соблазном?! Теперь вот думай, как половчее выпытать у него про батькину заначку, да малым лихом отделаться».

Ох, запутался Карл Натанович, аж ладошки вспотели.

Солнечный луч, пробившись сквозь тюль, приятно согрел его затекшую шею. Рука сама потянулась к пузатой чернильнице, смахнула легкую пыльцу со стеклянной грани, поправила перьевую ручку, торчащую из мраморной подставки, колыхнула бронзовое пресс-папье на ворохе аптекарских бланков, выровняла съехавшую к краю стола Большую медицинскую энциклопедию.

Доктор скользнул вялым взглядом по чашкам на серебряном подносе, спрятал руку за лацкан сюртука, где билось сердце, и тихо сказал:

– Никто не видел, как Егор в дом входил, и в доме его тоже никто не видел, окромя Липы.

Напротив стола на диване разместились Андрей и Алимпия. Розовощекий малыш в шерстяных шароварах и курточке отчаянно вертелся на коленях отца, пытаясь дотянуться до плюшевого зайца на спинке дивана.

Чисто выбритый и вымытый Егор пристроился в углу на стуле с кривыми ножками, подложив под себя отцовый картуз. Длинные волосы он расчесал на прямой пробор и заправил за уши. Чистые вещи – косоворотка с галифе и потертая куртка из овчины – остро пахли нафталином и апельсиновыми корками. На ногах уважительно скрипели хромовые сапоги.

– Все так, – пробасил Егор. – Эх, не надо было тыркаться к ней, одеялом укрывать. Кто ж знал, что сон ейный чуткий такой. Поскакала подглядывать, топотала как корова – вмиг учуял.

– Что ж следом не пошел? – обиженно скривила губы Липа. – Медведь неотесанный.

– Да разговор не закончил! А опосля состорожничал: вдруг городовых вызовешь, ну и драпанул в лавку. Откель мне знать, что баронессу грохнут.

– Ох, Егорша, да никто ее не грохал. Закупорка сосудов случилась, тромб оторвался, – сказал доктор и глянул на Алимпию. – Верно говорю, душа моя?

Липа кивнула в ответ, не сводя глаз с маленького Андрейки.

– Вот ведь девка! Только ресницами похлопала, а глупцы околоточные ей уже и тайну следственную изложили, – довольно крякнул Карл Натанович.

– А с молодым бароном тоже… тогось? – буркнул Егор.

– Слава господи, живехонек, сердечный, – ответил доктор. – Только в голове помутилось со страху, заговариваться стал. Про желтое яйцо всё твердил, что медведь забрал: «А гризли тот огромный, как скала, очи горят адским пламенем, да космы седые по ветру развеваются». Ничего я не напутал, племяшка?

– Все верно: так и бредил, покуда на него рубаху смирительную надевали, да в «красный крест» усаживали. Эй, а не пора ли нам на горшок? – встрепенулась вдруг Липа и подхватила сынишку на руки. – Ух, видно показалось. – Она обтерла платком слюнявый ротик, поцеловала в щечку и с нежностью прижала к себе ребятёнка.

Выпятив нижнюю губу, Андрейка горестно вздохнул и снова потянулся к игрушке.

– Держи! – Липа быстро сунула зайца сыну и повернулась к мужу. – Андрей, снеси-ка мальчика Катерине, пусть покормит, – сказала она. – А сам пригляди, чтобы фартучек повязала, кабы не срыгнул на новый костюмчик.

Безропотно подхватив сына на руки, Мякишев вышел.

Едва за ним закрылась дверь, как Алимпия подлетела к столу и зашептала:

– Дядечка, не хочу, чтоб Андрей знал тайны наши семейные!

– Твоя воля, девонька, – отпрянув от ее сверкающих глаз, проговорил Карл Натанович. – Но коли супруг он тебе, может и надобно ему знать, чем жена дышит, – добавил он осторожно.

– Не должен – и точка! – прошипела Липа и стукнула ладошкой по столу. – И вдовушке своей не вздумай рассказать.

– А как же Гектор?

– Юродивый теперь твой Гектор, а с психа и спросу нет, – огрызнулась она, усаживаясь на место. Потом обернулась на дверь и скомандовала: – Егор, двигай зад ближе, и яйцо свое доставай!

– Не моё оно вовсе, – буркнул Кравцов. – Да и не со мной оно. Говорите лучше, что делать-то будем? Как гниду искать станем?

– Насколько я понял, в Деле Игната Кравцова нет иных свидетельских показаний, кроме как младшего клерка Ираклия Дробного, служившего у нотариуса Кноппа, – взял слово Карл Натанович. – Что ж, для меня картина предельна ясна: Людвига Брукович выходит замуж за барона фон Грондберга. В положенный срок на свет появляется их наследник Гектор. Но у барона тайная страсть к азартным играм. И, проиграв состояние, он стреляется, оставив огромные долги. Баронесса, недолго думая, продает поместье и переезжает с сыном к своему единокровному брату Аркадию, к тому времени еще холостому и довольно состоятельному владельцу ювелирных мастерских. Через некоторое время Аркадий женится на моей сестре Наталии, которая вследствие порока сердца умирает при родах, оставив вдовцу новорожденную дочь Алимпию. Царство небесное, сестрёнушке моей, – всхлипнул он и скоренько перекрестился. – Людвига, привыкшая жить на широкую ногу и, вдобавок, пристрастившаяся к покеру, понимает, что брат больше не намерен оплачивать ее разгульную жизнь и покрывать долги. Тогда, она решает избавиться от Аркадия и завладеть его имуществом. – Карл Натанович сглотнул слюну и невольно покосился на пустые чашки на серебряном подносе. – Может попросить Катерину, чтоб ромашку заварила? Во рту что-то пересохло, – предложил он, но не найдя отклика у внемлющей ему молодежи, решил от чайных церемоний все же отказаться. – Что ж, – вздохнув, продолжил он, – первым делом Людвига жестоко использует Христину – душу наивную и бесхитростную…

– Чего так?! – тут же отозвался Егор. – Что значит «использует»?

– Вот так клюква! – Доктор в изумлении поправил пенсне. – Выходит, не читал ты отцово дело? Вижу – не читал.

– Не успел просто…

– А там есть показания твоей матери, Кристины Рюриковны Кравцовой. Она призналась, что подсыпала в еду хозяина «приправу всездравия» для укрепления пошатнувшегося здоровья, а приправку ей передала баронесса со словами, что семена клещевины очень благотворно действуют на организм, но я…

– Врешь, лысая скотина! – взревел вдруг диким зверем Кравцов и, схватив доктора за лацканы сюртука, рванул на себя.

Карл Натанович, вырванный из уютного кресла, распластался на столешнице. Сбитая ненароком чернильница полетела на пол, следом за ней отправилось и докторское пенсне.

– Эй, медведь неотесанный! – закричала Липа, подлетев к Егору. – Охолонись! – Схватив Большую медицинскую энциклопедию, она ударила парня по светлым вихрам.

– Уф-ф, – схватился за голову кузнецкий сын. Помотал ею из стороны в сторону, сел на диван. – Тяжелая рука у тебя, барышня, как я погляжу.

– Дурачина ты, Егорша, – вымолвил доктор и потер ушибленный нос. – Липушка, ты уж не серчай на дурня безграмотного. Другими принципами, видать, живет.

– Чем?! – вскинулся было Кравцов, но передумал. Поднял с пола чернильницу, повертел в руках и поставил на место. – Ваша правда, грамоту плохо знаю. – Он глянул в подслеповатые глаза доктора, протянул пенсне. – Дайте лучше писульку ту погляжу.

– Я, пока ты принимал ванны, позволил себе убрать бумаги в надежный ящик, и ежели надобность появится, то забирай и не спрашивай. – Скрипнув дверцей ящика, Карл Натанович извлек из недр стола папку и положил перед Егором. Раскрыв на нужной странице, ткнул пальцем в писульку и сказал: – Читай сам, как можешь, хоть по слогам.

Кравцов читал долго, проговаривая вслух каждую букву и каждое слово. До конца не осилил, отдал бумагу доктору. Пустыми глазами уставился на Липу.

– Нет, не принудили ее – сама писала, – проговорил он с трудом. – Я-то думал, что она меня ненавидит за нашу калеченую жизнь, что не успел я тогда отца догнать… спотыкнулся о псину, а оно вона как… Себя она, выходит, корила. Эх, мать! – тихий утробный стон вырвался из его горла и ушел в пол. Егор замер, лишь могучая грудь тяжело вздымалась прерывистым дыханием.

– Егорша, дружок, ты же не дослушал, – тихо напомнил о себе доктор. – Так вот, к своему стыду, должен добавить, что эту самую приправку Людвига взяла у меня…

– Дядя! – воскликнула Липа. – Да как ты мог?!

– Лишняя денюшка была мне очень кстати. Однако вместо клещевины я передал баронессе истертый корешок женьшеня. Но я и ведать не ведал, что она кухарке такое ярмо на шею повесит! Смею предположить, что, как человек чувствительный и совестливый, особливо на фоне семейной трагедии, Христина глубоко раскаялась в содеянном. Но, не ведая истины, оговорила, стало быть, саму себя. Следователь ко мне приходил, опроверг я ее признания, да и баронесса от злого умысла открестилась. Уверила, что Христина Рюриковна на каторге рассудком помутилася.

– Так что ж ты тогда жилы из меня тянешь, старый хрен?! – не поднимая головы, глухо простонал Кравцов.

– Да к слову пришлось, – пожал плечами доктор и, чуть помедлив, мягко поинтересовался: – Ты вот про собачку вспомнил…

– О чем вы, дядя? – перебила его Липа и присела рядом с Егором.

– О Пушке.

– Ошейник… – отозвался парень и в упор посмотрел на доктора. – Не отец – мать сказала.

«А глаза у него действительно удивительные, как верно племяшка подметила, – невольно подумалось Карлу Натановичу. – Только вот незачем ей к парню так ластиться…» – Покоробило его немного, что припала Липа безвольной головой к Егорову плечу, да глаза томно закатила.

– Эй, Натаныч, чего замер?! – гаркнул Кравцов. – Живо давай сюда свою вонючку! Не видишь, девка опять в обморок брыкнулась!

– Чтоб второй раз за день?! – удивился доктора. – Ежели только… – Он вдруг хлопнул себя по лбу. – Ну девка! Ну шустра! Видать, гормоны играют. – Он поднес к носу племяшки смоченную нашатырем вату и спросил у Егора, будто невзначай: – Так и что же Христина про ошейник-то сказала?

Алимпия поморщилась, чихнула и, выпучив испуганно глаза, живо сдвинулась подале.

– Сказала: «Если найдешь мертвую собаку – найдешь счастье», – зыркнув на нее исподлобья, буркнул Кравцов и встал с дивана. Обошел стол и уселся в хозяйское кресло, прежде сбросив долой атласную подушку.

– И все? – спросил доктор, заподозрив неладное.

– Нет, не все. Еще сказала: «Живой пес счастье не отдаст, а с мертвого – сам возьмешь». Я уж думал, шкуру придется сдирать: может, ценная какая, но после смекнул, что в ошейнике дело. Покажешь, старый хрен, где спрятал?

– Отчего ж не показать, – обреченно вздохнул доктор, – ты как раз и сидишь на нем.

Без всяких раздумий Егор вытащил из голенища финку.

– Резать обивку не позволю! – «дал петуха» Карл Натанович.

Кравцов спрятал нож, перетащил кресло в центр комнаты и перевернул кверху днищем. Уперся в него рукой, а другой обхватил резную ножку и со всей дури дернул.

Доктор аж зажмурился от эдакого вандализма.

– Открутить не пробовал? – воскликнула Алимпия, но опоздала: вырванная с мясом деревяшка осталась в руке парня.

– Мудро запрятал, – тихо произнес Егор, вытащив из полости бархатную ленту. Пропустил меж пальцев. – Пять камней, как и говорила. Однако сдается мне, что ворованные они, как есть ворованные: мамкой моей у отца твоего. Так что, забирай! – Он бухнулся пред Липой на колени и с треском разорвал бархат.

– О-ох, – выдохнула она, подставив руки ковшиком.

Сердечко Карла Натановича опасливо ёкнуло: в ладонях племяшки переливались радужными гранями маленькие прозрачные камушки. Он быстро отвел бегающий взор и в расстроенных чувствах подошел к поверженному креслу, приподнял его и прислонил к стене. Кресло завалилось на бок.